Изгнание маршаллианских духов

Двусмысленности Альфреда Маршалла на три десятилетия парализовали лучшие умы англосаксонской ветви экономиче­ской науки. К 1930 г. экономическая наука лишь заново до­стигла понимания чистой теории монополии, которую Курно раз­работал в 1838 г.; и ей пришлось еще раз вновь переосмыслить теорию общего конкурентного равновесия, которую Вальрас за­вершил к 1878 или к 1896 г.

Хотя Маршалл был великим экономистом, оценивая его са­мобытность, мы должны помнить, что он хорошо знал работы Ми л ля, Курно, Дюпюи, Мэнгольдта. Если мы примем за чистую монету его заявление, что он немногим или совсем ничем не обя­зан таким современникам, как Джевонс и Вальрас,— а я думаю, что единственный правильный ответ в этом случае таков: «Ну и зря»,— мы должны понять: нет ничего ценного в теории част­ного равновесия в условиях совершенной конкуренции, которая была разработана тем, кто имел несчастье родиться как эконо­мист после Курно, Милля, Дюпюи и Мэнгольдта.[177]

К несчастью, из-за его нежелания провести четкое разгра­ничение между совершенной и менее чем совершенной конку­ренцией Маршаллу удается задержать развитие и теории конку­ренции, и теории монополии. Эджуорт почти современник Мар­шалла, но, видимо, он был до смерти напуган этим именитым викторианцем. Глубоким исследованиям Эджуорта двусторонней монополии и различных видов олигополии уделялось мало вни­мания со стороны ученых маршаллианской традиции вплоть до 1934 г., когда появилась работа фон Штакельберга, и 1944 г., когда появилась «Теория игр» фон Неймана и Моргенштерна, в которых современная литература переосмыслила смерть эджуортовского анализа.[178]

Не будем заблуждаться на этот счет. Теория простой монопо­лии — это детская игра. Смешно, что взрослые люди с серьезным видом спорили в 1930 год том, кто первый использовал или опре­делил кривую, которую сейчас мы называем «предельной выруч­кой». Курно установил это веком раньше и в совершенно современной манере, так что читатель, который достанет английский перевод его книги и захочет отгадать дату ее написания только на основе знания литературы о cost controversy, может отнести ее к 1927 или к 1933 г. Чемберлин всегда настаивал на том, что суть его вклада в теорию не имеет ничего общего с повторным открытием и наименованием простых предельных кривых. Мы охотно согласимся с ним. Правильно ли будет сказать, как ино­гда делается, что книга м-с Робинсон отличается от его книги тем, что это прежде всего книга о монополии, это, я думаю, бо­лее трудный вопрос. В значительной степени ее книга — книга о монополии, и скорее всего у читавшего ее было мало оснований заявить, что время, потраченное на чтение, он мог бы с боль­шей пользой потратить на изучение учебника Ирвинга Фишера по дифференциальному исчислению. Верно, что простая теория монополии — это нечто иное, чем элементарное дифференциаль­ное исчисление, в котором обычные и частные производные по­лагаются равными нулю, причем требуется, чтобы производные более высокого порядка не были бы положительными. Маршалл был так влюблен в свою жалкую гиперболу единичной эластич­ности, что допустил прямую склонность к простой монополии, ставшей в первой трети нашего столетия полем для квазинезави­симых открытий литературными экономистами, приверженцами этих элементарных представлений.[179]

Возврат в теорию монополии

В чем Маршалл сбросил со счетов два поколения ученых, так это в своем желании совместить несовместимое. В одно и то же время он пытался рассматривать случаи менее чем совершен­ной и совершенной конкуренции. Он пытался получить неко­торое подобие правдоподобности с помощью разговоров о какой-то биологической динамике, не сумев объяснить разницу между обратимым и необратимым развитием. Он настаивал на смеше­нии вопроса о внешней экономии и неэкономичности, который играл важную роль в работе такого домаршалловского ученого, как Генри Сиджвик, с совершенно отдельным (и отделимым!) во­просом изменения законов отдачи. Маршалл так боялся быть нереалистичным, что, пытаясь покончить с неточностью и беспо­рядком, просто запутался.

Пусть это резкие, но зато тщательно мною выверенные су­ждения, и я высказываю их, ибо никто не сможет понять суть вопроса, если он не осознает, что большая часть работ 1920— 1933 гг. ставила перед собой задачу сойти с Маршалловой колеи. У меня нет документального подтверждения моему мнению, и я приведу лишь единственный пример того, что я имею в виду.

Во-первых, та часть теории простой монополии, которая со­стоит из простых и понятных теорем,— о том, что общая сумма налога или налог на чистую прибыль не влияют на монопольный выпуск, притом как налог на валовой доход или выпуск снижает объем выпуска и увеличивает цены, — хорошо известна любому прочитавшему Курно и содержит в себе немного больше, чем вы­числение одной переменной.

Во-вторых, кто из нас не прерывал резко чтение Маршалла, когда неожиданно среди разговора о «конкуренции» оказыва­лось, что некоторым предпринимателям не удается сделать что-то из-за их «боязни испортить рынок»,— верный признак своего рода несовершенности конкуренции? Такого рода заблуждения, которые приводят меня в ужас, воспринимаются некоторыми со­временными учеными как знак прозорливости и мудрости Мар­шалла в отношении обыденных фактов. «Все в Маршалле»,— говорят они, забывая прибавить: «Все слова экономики есть в словаре Вебстера[180] или на кончиках пальцев обезьян в Британ­ском музее». Но так же, как нужно быть более, чем обезьяной, чтобы увидеть статую Микеланджело в старом куске мрамора, точно так же надо быть не просто учеником Маршалла, чтобы увидеть здравый смысл, который там «забальзамирован». Вина Маршалла в его претензии изучать несовершенную конкуренцию приемами, пригодными только для изучения совершенной кон­куренции.

В-третьих, Маршалл был жертвой того, что сейчас фрейди­сты называют отвращением к самому себе. Он был честным шах­матистом, который стыдился шахмат, хорошим экономистом-аналитиком, который стыдился анализа. Он хорошо понимал требование Курно: кривая предельных затрат не должна быть понижающейся для чистого максимизирующего конкурента, но уклонялся от простого принятия этого факта. Вся его болтовня насчет методов биологии в экономике (несомненный прогресс по­следних десятилетий в биологии, происходящий в результате использования приемов физики, подтвердил мое заявление два­дцатилетней давности, в котором говорилось, что уникальный биологический метод представляет собой в основном пустую бол­товню) не смогла изменить такой факт: любой прайс-тейкер[181], который может продать больше по действующим ценам, чем он продает сейчас, и предельные затраты которого падают, не бу­дет находиться в равновесии. Разговор о пчелах и птицах, об огромных деревьях в лесу и вырождающейся династии предпри­нимателей — все это очень хорошо, но почему надо закрывать глаза на такой элементарный вопрос?

В-четвертых, это ведет к дальнейшему смешению Маршал­лом явлений внешнего эффекта и увеличения отдачи. Так как Маршалл[182] сделал элементарную ошибку при графическом опре­делении излишка потребителя, забыв принять в расчет излишек производителя (досадная ошибка для человека, который всегда правильно настаивал на том, что спрос и предложение — это ножницы, которые всегда имеют два конца), он пришел к тому, что, видимо, сходно с существующим политическим принципом: облагать налогом, чтобы ограничивать отрасли с возрастаю­щими затратами; субсидировать, чтобы развивать отрасли с падающими затратами.

Как только мы поздравим себя с тем, что экономика «здра­вого смысла» на этот раз принесла какие-то плоды, мы тут же приходим к осознанию, что это совершенно неправильно. Просто это звучит как понятия, которые действительно являются вер­ными. Отрасли с увеличивающейся отдачей, вероятно, когда-нибудь будут монополизированы, и монополия установит цену, превышающую предельные затраты, и это превышение prima fa­cie создаст условия для легального расширения данной отрасли.

Более того, с ростом отдачи предельные затраты окажутся ниже средних и поэтому ценообразование на основе предельных затрат потребует государственных субсидий. Но подождите: это конку­рентное снижение затрат в отрасли, о котором мы говорили,— противоречие в терминах, так как увеличивающиеся доходы являются внутренними для фирмы. Поэтому маршаллианцы торопятся сказать, что такое снижение затрат, конечно, должно происходить благодаря уже упомянутой внешней экономии, ко­торая и должна быть субсидирована. Субсидирование внешней экономии действительно правильно, но, к несчастью для ложной теоремы Маршалла, внешняя экономия должна быть субсидиро­вана даже тогда, когда она имеет место в отраслях, которые по­стоянно увеличивают затраты; а внешняя неэкономичность тре­бует наказания даже в том случае, когда она имеет место в от­раслях со снижающимися затратами. Проблема в том, что Мар­шалл просто ошибся, когда сосредоточил свое внимание на влия­нии внешней неэкономичности и экономии на удельные затраты отрасли. Потребовалась эпоха Пигу, чтобы вывести экономику благосостояния из маршаллианских чудачеств и недоразуме­ний[183].