Потенциал коллективного насилия

Возрастание контроля над медиа

D: Возрастание уровня символических призывов к насилию

ПОТЕНЦИАЛ ПОЛИТИЧЕСКОГО НАСИЛИЯ

Возрастание коерсивного R-контроля

Потребительских ценностей

Базовых ценностей

D: возрастание институциональной поддержки D

Высокого уровня

R: Возрастание жесткости санкций и размеров сил до

Среднего уровня

I

ВЕЛИЧИНА ПОЛИТИЧЕСКОГО НАСИЛИЯ

R или D: возрастание ценностных резервов D

R или D: возрастание ценностных возможностей D

D: возрастание коерсивного контроля D

Рис. 26. Процессуальная модель политического насилия, показывающая некоторые эффекты альтернативных ответов режима и диссидентов

на потенциал и возникновение насилия. Легенда: R = режим; D = диссиденты

тактика при предрасположенности режима к минимизации политиза­ции недовольства состоит в том, чтобы контролировать содержание медиакоммуникаций (JV.10, JV.11). Подобная политика может увели­чить недовольство, если в обществе ценится свобода выражения (ID.2), и она ограничивается контролем со стороны медиа (ID. 1.1). Следует указать, что ни изменения в контроле над медиа, ни использование сим­волических лозунгов, не оказывают решающего воздействия на потен­циал политического насилия; более результативными являются другие его основные детерминанты (см. рис. 18 и 19).

Каким бы ни был начальный уровень политизированного недоволь­ства, социальный контроль как со стороны режима, так и со стороны диссидентов можно изменить такими способами, которые оказывают воздействие на все три первичные переменные. Режимы, увеличивая институциональную поддержку, осуществляемую через режимио-ори- ентированные организации (RI.1-RI.5), могут снизить величину поли­тического насилия. Распространение режимных организаций среди не­диссидентских групп, бероятно, приведет к повышению их ценностных возможностей (VC.4), уменьшая тем самым недовольство (ID. 1.1). Однако распространение режимных организаций среди диссидентских групп, вероятно, подорвет ценностные паттерны действия, интенсифи­цируя их недовольство. Тем не менее такая политика представляется более эффективной в минимизации насилия, нежели надежды режима на увеличение коерсивного контроля, который, вероятно, ненадолго воспрепятствует открытому насилию (V.6), но усилит и политизирует враждебность недовольных людей, подвергаемых интенсифицирован­ному контролю (RC.2, RC.3). Более того, если усиление коерсивного контроля окажет воздействие на прежде удовлетворенные группы или ограничивая свободу их действий, или требуя, чтобы они пожертвова­ли своими скудными ценностями для поддержки сил режима, это вы­зовет возникновение дополнительного недовольства (ID. 1.2).

Увеличение диссидентской институциональной поддержки (ID. 1.2) оказывает компенсирующее воздействие на первичные переменные. Если диссиденты непоколебимо привержены насильственному проти­востоянию, увеличение их институциональной поддержки наращивает величину политического насилия (V.7). Но увеличение институцио­нальной поддержки, вероятно, включает в себя и установление ценност- но-повышающих курсов действия, которые минимизируют межлично­стную депривацию (см. главу 9). Поэтому на коротких промежутках времени усиление диссидентской институциональной поддержки при­ведет к возрастанию величины насилия, но в обозримой перспективе может уменьшить потенциал коллективного насилия. Увеличение дис­сидентского коерсивного контроля (DC.1-DC.4) наращивает величи­ну политического насилия (V.6) без значительных эффектов обратной связи с другими переменными. (Криволинейные связи, предполагае­мые для эффектов баланса коерсивного контроля и институциональной поддержки режима и диссидентов в V.6 и V.7, не учитываются в моде­ли процесса на основе упрощенного предположения о том, что дисси­дентские контроль и поддержка редко превосходят то, чем обладает режим. Этот криволинейный эффект нетрудно при необходимости ин­корпорировать в более сложную модель процесса.)

Реальное возникновение политического насилия оказывает различ­ные воздействия на потенциал будущего насилия, изменяясь в зависи­мости от степени успеха диссидентов и типов ответа режима на него. У режима, столкнувшегося с политическим насилием, существуют базо­вые альтернативы: либо усилить коерсивные меры, либо пойти навстре­чу всем или некоторым из требований диссидентов. Если режимы на­ращивают свои силы и ужесточают санкции до предела, то на короткое время это может удержать людей от применения насилия, однако не менее вероятно, что подобная тактика интенсифицирует и продлит не­довольство (ID.5), породит новое недовольство среди людей, испыты­вающих на себе прямое воздействие этих мер (RC.2, RC.3), усилит их волю к сопротивлению и обеспечит отчетливыми объектами для атаки (глава 6). Если силы и санкции возрастают лишь в средней степени, это обычно имеет дисфункциональные последствия для режима. Средние уровни силы и ее применения интенсифицируют недовольство дисси­дентов и волю к сопротивлению, но вряд ли удержат их (RC.2, RC.3). Однако если режимы усиливают последовательность, с которой приме­няются санкции, дальнейшее нарастание уверенности в неотвратимо­сти кары, вероятно, может удерживать диссидентов (RC.5) и будет спо­собствовать легитимности режима, снижая тем самым потенциал даль­нейшего политического насилия (JV.5).

Диссиденты могут «преуспеть» в защите своих ценностей или в за­хвате новых ценностей или в получении уступок и выгод. Если ресурсы (ценностные резервы), получаемые диссидентами, представляют собой потребительские ценности, т. е. используются скорее для непосред­ственного удовлетворения депривации, нежели для того, чтобы созда­вать новые ресурсы, бенефициарии* могут вновь укрепиться в своей предрасположенности к атакам на режим, когда ресурсы иссякнут

Те, кто пользуется пожертвованиями или благодеяниями. — Примеч. пер.

(JV.8). Если получаемые ресурсы являются базовыми ценностями, та­кими, которые диссиденты могут использовать для того, чтобы созда­вать новые ценностные возможности и блага, потенциал коллективно­го насилия уменьшается (VC.l, VC.4, ID. 1.1). Тот же аргумент приме­ним к увеличению ценностей, получаемых через применение насилия: результатом будет увеличение ценностных возможностей и последу­ющее уменьшение насилия.

Это упражнение в «если... то...» можно завершить предложением оп­тимальных стратегий социального действия людей, обладающих кон­сервативными и революционными мотивами. В обществе, для которо­го характерны высокие уровни неудовлетворенности, вероятно, можно обнаружить три довольно различающихся типа мотивов в отношении политического насилия. Первичный мотив действующей политической элиты состоит обычно в том, чтобы минимизировать насилие и макси­мизировать порядок и в ближайшем, и в более отдаленном времени. Наиболее интенсивно неудовлетворенные диссиденты, вероятно, жела­ют максимизировать насилие во имя удовлетворения самого своего гнева, однако они могут и рационализировать этот импульс. Другие диссиденты, включая менее неудовлетворенных и просто моралистов, вероятно, в большей степени желают минимизировать свою RD, неже­ли дать выход своему гневу; их мотивация изначально инструменталь- на. Модель процесса и общие каузальные модели предлагают оптималь­ные стратегии для каждой из этих групп.

Стратегия для инкамбентов

Цель, атрибутируемая здесь типичной инкамбентской элите, состоит в поддержании стабильности, независимо от того, максимизирует это или нет удовлетворенность других граждан. Для того чтобы миними­зировать потенциал коллективного насилия, существуют следующие альтернативы: во-первых, минимизировать изменения групповых цен­ностных позиций, другими словами поддерживать статус-кво в сложив­шемся распределении социальных, экономических и политических благ. Во-вторых, если же элита привержена прогрессу или вынужде­на следовать ему, выгоды от этого прогресса должны распределяться поровну. Ни одна из групп, по крайней мере ни одна из недовольных групп, не должна получать их менее быстро, нежели другие. Ограничен­ные ресурсы могут тормозить значимый прогресс для всех групп; или же политика развития может диктовать, чтобы предпринимательский или бюрократический класс получали больше того, что они получают. Перед лицом такой необходимости недовольство может быть снижено

29-1012 увеличением числа и масштаба ценностных возможностей для менее удачливых групп. Люди, которые имеют мало, могут быть удовлетво­рены, по крайней мере, временно, если они располагают средствами для того, чтобы работать на достижение своих целей — если они обладают определенной степенью контроля над своими ресурсами и судьбами, если они приобретают квалификацию, в которой нуждаются для про­движения самих себя, если они не натыкаются ни на какие дискрими­национные барьеры на пути к прогрессу. Конечно, они должны иметь возможность получать определенные выплаты. Если они не получают этого, несбывшиеся надежды будут иметь более разрушительные по­следствия, чем надежды, которые никогда не зарождались.

Даже если недовольство уже получило широкое распространение, правящая элита может предотвратить насилие против себя, символи­чески укрепляя свою легитимность, подвергая цензуре тех, кто ведет агитацию против нее и обеспечивая отвлекающие средства для выра­жения враждебности. Помогакп- также уступки недовольным, но выго­ды от этих уступок должны равномерно распределяться среди всех под угрозой вызвать возмущение тех, кто получает мало: уступки будут наиболее эффективными, если они вносят свой вклад в увеличение спо­собности недовольных самим помогать себе.

о*

Если политизированное недовольство относительно умеренно, опти­мальный паттерн для поддержания коерсивного контроля будет состо­ять в том, чтобы свести к минимуму численность сил и ресурсов внут­ренней безопасности и применять санкции как последовательно, так и с возможной терпимостью. Последовательность санкций даже еще бо­лее важна в тех случаях, когда недовольство носит ожесточенный ха­рактер; санкции, применяемые редко и неравномерно, с большей веро­ятностью интенсифицируют оппозицию. Однако комбинация терпимо­сти и минимального надзора не сдержит интенсивно недовольных, и без плотного контроля за их действиями к ним не должны применяться никакие последовательные санкции. В таком случае наилучшей стра­тегией будет максимизировать надзор, но проводить политику относи­тельной терпимости. Такая политика, вероятно, усилит враждебность в меньшей степени, нежели сочетание максимума контроля и жестких санкций. Вероятно, необходимо также «удерживать крышку прикры­той» достаточно долго, чтобы в течение этого времени могли быть пред­приняты исправляющие меры. Практика исправляющей деятельности включает в себя здравомыслящее распределение благ и средств, как было описано выше. Они включают также установление или экспансию эффективной организационной системы, в рамках которой могли бы распределяться эти блага и возможности, а также обеспечение регуляр­ных каналов для выражения обид и их возмещения.

Стратегия для революционеров

Предполагаемым здесь «революционным» мотивом является стремле­ние к насильственному разрушению старого порядка — мотив, который почти всегда коренится в непримиримой ненависти к старому и кото­рый наилучшим образом удовлетворяется с помощью насилия. Для таких мотивов могут существовать и утилитарные причины: некоторые пра­вящие элиты активно сопротивляются изменениям, отвечая репрессиями на любые выражения народного недовольства. В таких обстоятельствах диссиденты, вероятно, имеют лишь два выбора: молчаливое согласие или революция. Режим, который отвечает на их требования одними лишь подавлениями, будет интенсифицировать их враждебность и тем самым, вероятно, ускорит собственное разрушение. Тактика, описанная здесь, с наибольшей вероятностью обеспечит это разрушение.

Если недовольство интенсивно и широко распространено в обществе, революционные задачи упрощаются; если нет, то существуют средства, с помощью которых его можно увеличить. Наилучшим средством для этого являются идеологические лозунги — в той степени, в какой их со­держание предназначается для того, чтобы оправдать новые устремления и определить средства для их достижения. Потенциальной аудиторией для таких лозунгов является любая группа, оказавшаяся в невыгодном положении. Однако наличие объективной депривации еще далеко от того, чтобы стать эффективным для восприятия таких лозунгов. Группа­ми, которые с наибольшей вероятностью откликнутся на них, являются те, которые уже подвергались воздействию изменений и являются недо­вольными определенными аспектами своей жизни. Одним из лучших индикаторов потенциала для конверсии к революционным экспектациям является групповой опыт абсолютного снижения ценностных позиций; такое снижение более определенно показывает существование недоволь­ства, нежели мнение неомарксистов о том, что члены группы должны быть недовольны, потому что они имеют меньше, чем другие. Относитель­но невезучие люди, которые недавно начали взаимодействовать с чле­нами более процветающих групп или находятся в регулярных контак­тах с такими группами, либо находятся у них в регулярном подчинении, также восприимчивы к конверсии. Чем теснее такая их ассоциация с более преуспевающими группами, чем меньше объективные (и субъек­тивно воспринимаемые).возможности для улучшения своего собственно­го статуса, тем легче их убедить в оправданности устремлений к лучшей жизни и в необходимости революционных действий для ее достижения. Подчиненные городские классы, новые мигранты в города и люди, ока­завшиеся на обочине экспансии современной экономики, представля­ют собой более податливый материал для потенциального рекрутиро­вания в революционные движения, нежели сельские жители, которые все еще запутаны в неизменяемой паутине традиционной жизни.

Наиболее эффективные революционные лозунги предлагают такие средства и оправдания насилия, которые совместимы с реальным недо­вольством и культурным опытом своей потенциальной аудитории. Эти лозунги способствуют усилению революционных настроений в той сте­пени, в какой им удается убедить людей в ответственности правящей элиты за их недовольство, не желающей и не способной смягчить его и приверженной такой политике, которая жертвует угнетенными. Сим­волическая и явная демонстрация того, что революционное насилие может быть с успехом использовано, поддерживает эффективность ло­зунгов. Революционные мотивбг усиливаются, если режим можно по­будить предпринять репрессивные акции, которые на практике под­тверждают идеологические аргументы диссидентов. Сам факт агитации к насилию часто приводит в действие такие акции: медиа могут подвер­гаться цензуре, гражданские свободы ограничиваться, диссидентские лидеры водворяться в тюрьмы, а их организации подавляться, государ­ственные пособия отниматься у последователей диссидентов. На какое- то время это, может быть, минимизирует способности диссидентов к действию; более продолжительный эффект их будет состоять в под­тверждении правильности революционных призывов, оправдывая, та­ким образом, более интенсивную оппозицию в будущем.

Если режим не очень слаб, сами инкамбенты заставляют революцио­неров организовываться для групповой обороны и возможных атаку­ющих действий. Организация должна быть достаточно гибкой, чтобы адаптироваться к репрессиям со стороны режима и выжить и достаточ­но обширной по масштабам, чтобы она смогла мобилизовать большое число людей для действий или, по меньшей мере, затруднить поддер­жу ими режима. Организационные ресурсы должны направляться в первую очередь на приобретение коерсивных средств и агитационную деятельность, а не на удовлетворение материальных деприваций лиде­ров и их последователей. В противном случае диссидентская органи­зация рискует превратиться в самоцель, обеспечивая внутреннее удов­летворение, которое притупляет революционный импульс. Участие в революционных организациях должно в достаточной степени обеспе­чивать их участников межличностными ценностями, в особенности ценностями товарищества и разделяемых целей, чтобы не только обес­печить длительную приверженность последователей, но и требовать от них жертв во имя долгосрочных целей, чтобы оправдывать и интенси­фицировать продолжительную оппозицию режиму. Конечно, должен также обеспечиваться определенный минимум безопасности для ее последователей; они должны чувствовать, что имеют неплохие шансы на выживание и успех. Коерсивным способностям революционеров могут способствовать ниспровержение режима или деморализация сил режима, ходатайство внешней поддержки и создание изолированных зон, населенных симпатизирующими жителями, — в той степени, в ка­кой такая тактика выполнима.

Козырной туз революционеров — само насилие. Даже если их коер- сивные способности низки в сравнении с режимом, для демонстрации того, что режим не в состоянии защитить своих граждан, может исполь­зоваться выборочный терроризм. Такой терроризм будет дисфункцио­нальным для дела революции, если он действует на нейтральных или невинных людей; он становится более эффективным, когда направлен против тех, кто вызывает широкую антипатию. Насилие наиболее эф­фективно, когда оно вызывает жесткие, но непоследовательные кара­тельные ответные меры режима, которые производят эффект отчужде­ния среди тех, кто мог бы в противном случае поддерживать режим. Открытая революционная война — это конечная тактика революционе­ров, но она в современном государстве затруднена, крайне дорога и не­определенна по перспективам. Это последний шанс в борьбе против сильных режимов, необязательный против слабых, и главная тактика только в тех случаях, когда режим уже ослаблен, а революционные спо­собности высоки.

Стратегия для недовольных

Большинство недовольных людей — это не революционеры. Они могут быть обозленными, но, вероятно, предпочитают мирные средства для достижения своих целей превратностям и рискам революционной дея­тельности. Исходя из предположения, что их первичным мотивом яв­ляется скорее повышение собственного благосостояния, нежели удов­летворение своего гнева через насилие, оптимум их стратегии лежит где-то посередине между тактикой элиты, которая стремится к поддер­жанию порядка, и революционеров, которые стремятся к разрушению этого порядка, чтобы установить новый. Недовольные вряд ли будут озабочены минимизацией или уравниванием показателей группового прогресса (это тактика, которую, скорее, могли бы использовать режимы) или интенсификацией своей неудовлетворенности. Их цель состоит в том, чтобы улучшить собственную жизнь, насколько это возможно. Для это­го они должны искать новые средства и ресурсы. Поэтому политическое насилие не исключается из общего репертуара их тактик достижения этой цели. При определенных обстоятельствах применение каких-то типов насилия может оказаться необходимым. Но один из первичных интересов недовольных, независимо от того, прибегают они к насилию или нет, состоит в том, чтобы минимизировать акции возмездия в от­вет на свои действия.

Приданном наличии потенциала коллективного насилия оптималь­ная политика недовольных заключается не в том, чтобы увеличить по­тенциал политического насилия как такового, а поставить этот потен­циал на службу конструктивным целям. Символические призывы дис­сидентов должны быть двух видов: один — предназначен для мобилизации потенциальных последователей, другой — для оправдания своих обра­щений к режиму и тем социальным группам, от которых они могут с наибольшей вероятностью получить уступки. В таком контексте ограни­ченное политическое насилие имеет несколько применений. Оно может драматизировать обращения, давать выход враждебности своих после­дователей и тем самым способствовать институциональной поддержке для диссидентских организаций, а также может служить сигналом ре­жиму об угрозе более разрушительного насилия, если обращения будут отвергнуты. Однако это рискованная тактика, причем более рискован­ная для одних политических систем, нежели для других. Насилие име­ет тенденцию стимулировать контрнасилие — принцип, который при­меним и к диссидентам, и к их оппонентам. Угроза насилием имеет та­кой же эффект. Вследствие таких вызовов режим может направлять большее количество ресурсов на коерсивный контроль, нежели на оздо­ровительные мероприятия. Поэтому диссидентские лидеры обязаны быть настолько же внимательными и здравомыслящими в применении насилия, насколько и элиты — в применении контрнасилия. Возмож­но, наилучшая тактика лидеров в тех случаях, когда насилие уже раз­разилось, — представить акты этого насилия как эксцессы со стороны своих последователей, над которыми они готовы установить контроль, если будут предоставлены требуемые уступки.

Та степень, в которой лидеры могут фактически контролировать дей­ствия своих последователей и сделать эффективным применение каких бы то ни было средств и ресурсов, которыми они располагают, детермини­руется степенью их институциональной поддержки. В то время как пер­вая задача революционеров состоит в том, чтобы интенсифицировать недовольство и сфокусировать его на политической системе, наиболее существенная задача прагматичных диссидентов состоит в том, чтобы организовываться: расширить масштабы своих организаций, разработать их внутреннюю структуру, усилить у членов этой организации ощущение общей цели и максимизировать свои коллективные ресурсы — не для насильственных акций, а для ценностно-улучшающей деятельности. Уч­реждение таких организаций может обеспечить удовлетворение многих потребностей ее членов: в ощущении контроля над событиями своей жизни, в чувстве общности и цели, в повышении статуса для лидеров и безопасности для последователей. Такие организации с гораздо более высокой степенью вероятности, нежели неорганизованные коллективно­сти, могут предпринимать эффективные политические акции, получать все, что может быть получено через общепринятые переговорные полити­ческие процессы. Если необходимо использовать демонстративное на­силие с расчетливым риском, чтобы повысить свои позиции в перего­ворном процессе, то наиболее эффективно это может быть проделано в условиях высокой институциональной поддержки. Наиболее важные из ценностных возможностей и ресурсов, получаемых путем сделки или иным путем, могут быть эффективно использованы для удовлетворе­ния недовольства в хорошо разработанном организационном контексте.

Если диссидентские.организации оказываются эффективны при ис­пользовании средств и получаемых от режима ресурсов в оздоровитель­ных акциях, они редко остаются в оппозиции надолго. Более вероятно, что они будут все более прочно вписываться в существующий полити­ческий порядок, а их лидеры инкорпорируются в его элиту. Но если ре­жимы несокрушимо враждебны и репрессивны при предъявлении им претензий от диссидентских организаций, как это бывает в слишком многих странах, те же организационные возможности могут быть обра­щены на революционные цели. Если же революция совершилась, то ре­зультат будет, в конечном счете, одним и тем же: диссидентские лиде­ры становятся элитой нового порядка, а те из их последователей, кто сумел выжить, — новыми верноподданными. Диссидентам лучше все­го судить, стоит ли такой курс полученных приобретений и выгод, — на ставке находятся их жизни.

Теоретические модели, разработанные в этом анализе, не ставят сво­ей целью дать, на манер готового платья, объяснение любому акту по­литического насилия. В мои намерения входило осуществить разумно парсимонический синтез разнообразных размышлений и свидетельств об истоках, протяженности и формах группового насилия в политике и проделать это такими способами, которые внесли бы вклад в дедуктив­ное и эмпирическое исследования для развития более хорошей теории. С одной из эпистемологических точек зрения, об ее адекватности мож­но судить по логической связности, парсимоничности и элегантности теоретических рассуждений; точность теории и неопределенна, и несу­щественна. Однако в реальном мире существует непреодолимая по­требность в способности антиципировать политическое насилие и по­следствия различных откликов на него — потребность, общая и для повстанцев, и для инкамбентов, и просто для тех, кто хочет прожить свою жизнь в мире. Там, где я сталкивался с тем, что представлялось выбором между «сказать об этом так, как оно выглядит на самом деле», и тем, что диктуют связность, парсимония или элегантность, я выбирал первое — на том основании, что нынешняя неадекватность системати­ческого понимания насилия и потребность в таком понимании являют­ся более плодотворным и полезным направлением. Предлагаемые здесь теоретические утверждения, равно как и их дедуктивная протяжен­ность и эмпирическая оценка, нуждаются в очищении. Однако с такой точки зрения эти процессы должны протекать, скорее, совместно, неже­ли по отдельности, как это слишком часто бывало в прошлом.

Если центральные теоретические тенденции точны по своей сути, некоторые интерпретации природы политического насилия демонстра­тивно неадекватны и в научном смысле, и в действенности политиче­ских курсов, базирующихся на них. Здесь вы не найдете особой поддерж­ки тому взгляду, согласно которому политическое насилие изначально является прибежищем дефективных, криминальных, девиантных, не­вежественных или слабо социализированных людей. Мужчины и жен­щины какого бы то ни было социального происхождения, действующие в контексте любой социальной группы, на основе неопределенно раз­ных мотивов, прибегали к насилию против своих правителей. Полити­ческое насилие не вызывается пагубными доктринами или, по крайней мере, одними только доктринами. Неудовлетворенные люди гораздо более восприимчивы к конверсии к новым убеждениям, нежели удов­летворенные люди. Не все новые убеждения и верования дают оправ­дания насилию, а большинство из тех, что делают это, извлекаются, ско­рее, из собственного исторического опыта народа, нежели из чуждых источников. Убеждение в том, что некоторые из типов социальных устройств или политических институтов внутренне иммунны от наси­лия или способны удовлетворить все человеческие желания, — это лишь частичная истина. Разрушительное насилие может возникнуть — и воз­никало — в каждой из политических общностей XX в. Однако ни один из паттернов коерсивного контроля, каким бы интенсивным и после­довательным он не был, не смог удержать от насилия всех разъяренных людей, за исключением геноцида. Ни один из существующих паттернов социальной и политической инженерии не кажется способным удов­летворить все человеческие устремления и разрешить все человеческие неудовлетворенности кратковременного или долгосрочного типа.

- Политическое насилие не является единообразно и непоправимо деструктивным для благосостояния людей. Многие группы прибегали к политическому насилию на той или иной стадии своего историческо­го развития с позитивными долгосрочными результатами: разрешение сепаратистских конфликтов, защита от угрозы своим интересам, при­обретение средств, с помощью которых их члены могли эффективно и мирно работать во имя своей безопасности и благосостояния. Еще мень­ше можно сказать в пользу того революционного взгляда, в соответ­ствии с которым насилие обладает особой действенностью, несрав­нимой с другими средствами, или в пользу прямо сравнимого утверж­дения консервативных сторонников авторитарной власти о том, что массированное применение силы — это лучшее средство для поддержа­ния порядка. Насилие инспирирует контрнасилие против тех, кем оно направляется. Оно потребляет скудные ресурсы, которые в ином слу­чае могли бы быть направлены на удовлетворение нужд людей. Хуже всего то, что оно физически потребляет людей в качестве своих жертв, а ментально — тех, кто практикует его, приучая их к насилию как к сред­ству и цели своей жизни. Чем более интенсивно и широко распростра­нено применение силы, тем менее вероятно, что те, кто используют ее, повстанцы или режимы, в состоянии достичь своих целей, за исключе­нием того, что достигается через тотальную победу. А исходя из тех ресурсов, которыми располагают современные правительства и совре­менные революционные движения, тотальная победа с высокой степе­нью вероятности окажется пирровой победой.

Общепринятая мудрость по поводу средств разрешения насиль­ственных конфликтов также оказывается ложной. Одно только подав­ление явно неэффективно для разрешения насильственных конфлик­тов в долгосрочной перспективе, если не в краткосрочной, поскольку оно с большей вероятностью инспирирует не согласие, а сопротивле­ние. Не более точным является и предположение о том, что недоволь­ство имеет первично физические источники, следовательно, лекар­ством от него является удовлетворение материальных потребностей. Люди стремятся ко мнргим условиям жизни, иным, нежели физиче­ское благосостояние, не последними из которых являются безопасность, статус, чувство общности и право самим управлять своими делами. Если удовлетворяются базовые физические потребности, для миними­зации насилия, по меньшей мере, столь же важно обеспечение и этих уст­ремлений. Если люди обладают существенно большими физическими ресурсами, нежели статусом или свободой, они могут использовать пер­вые для достижения вторых, используя, если необходимо, насильствен­ные средства. В предположении о том, что для минимизации недоволь­ства должны удовлетворяться все желания, также содержится заблуж­дение. Недовольство — это функция расхождения не между тем, что люди хотят, и тем, что они имеют, а между тем, чего они хотят, и тем, чего они, по их убеждению, способны достичь. Если их средства малы или подвергаются угрозе, они, вероятно, восстанут; если они получат новые средства, то будут работать, чтобы удовлетворить свои желания. Однако уступки также могут иметь непреднамеренные эффекты. Вре­менные паллиативы могут подкрепить возврат к насилию, как только пройдет их наркотический эффект. Если люди сражаются, чтобы сохра­нить то, что они имеют, достаточно уступок, чтобы отодвинуть эту угрозу. Если они бунтуют, чтобы удовлетворить новые или интенси­фицированные экспектации, единственной эффективной уступкой бу­дет обеспечение их средствами, адекватными этим экспектациям.

Когда люди прибегают к насилию, это отчасти неразумно, но без при­чин этого не бывает. Среди этих причин почти всегда присутствует не­ведение: иногда это незнание последствий теми, кто прибегает к нему, но чаще это невежество тех, кто создает и поддерживает такие условия жизни, которые инспирируют насилие. Но политическое насилие по­стижимо с тех позиций, которые не делают его ни необходимым, ни не­избежным, но позволяют быть доступным для разрешения.

Примечания

¹ «The Nature of Revolutionary Situation Around the World» (Address delivered the National Conference on the United States in a Revolutionary World, Princeton University, April 2,1968), 3.

² Cm. Roberts L. Hamblin etal._f «The Interference-Aggression Law?» Sociometiy, XXVI Oune 1963), 190-216.

³ Каузальные модели того типа, который разрабатывается здесь, подлежат оценке и пересмотру с использованием каузального анализа корреляционных данных. Соответствующая базовая техника описана в следующих работах: Hubert М. Blalockjr., Causal Inferences in Non-experimental Research (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1964); Herbert A. Simon, Models of Man (New

York: Wiley, 1957); Otis Dudley Duncan, «Path Analysis: Sociological Examples», American Journal of Sociology, LXXII O^uly 1966), 1-16. Политические приложе­ния см в: Hayward R. Alkerjr., «Causal Inference and Political Analysis», in J, Ber­nard, ed., Mathematical Applications in Political Sciences (Dallas: Southern Methodist Press, 1967); H. D. Forbes and Edward R. Tuffe, «А Note of Caution in Causal Mo­deling», American Political Science Review, LXII (December 1968), 1258-1264. Не­которые данные о политическом насилии и нестабильности можно найти в: Manus Midlarsky and Raymond Tanter, «Toward a Theory of Political Instability in Latin America»,Journal of Peace Research, № 3,1967,209-227; Ted Gurr, «А Causal Model of Civil Strife: A Comparative Analysis Using New Indices», American Political Science Review, LXII (December 1968), 1104-1124; Ted Gurr, «Urban Disorder: Perspectives from the Comparative Study of Civil Strife», American Behavioral Scientist, XI (March-April 1968), 50-55.

⁴ Взаимно исключающий ряд субкатегорий каждой из этих трех базовых форм для эмпирических исследований можно найти в: Ted Gurr with Charles Ruttenberg, Cross-National Studies of Civil Violence (Washington, D.C.: Center for Research on Social Systems, American University, 1969), Appendix A.

⁵ Gil Carl Alroy, The Involvement of Peasants in Internal Wars (Princeton: Center of International Studies, Princeton University, Research Monograph, No. 24,1966), 16-19, quotation 16.

⁶ Perry Viles, «Participants and Elites in French Revolutionary Politics, 1789-1795» (Philadelphia: Foreign Policy Research Institute, University of Pennsylvania, 1968), dittoed.

⁷ Данные резюмируются в: Charles Tilly, «Reflections on the Revolution of Paris: An Esay on Recent Historical Writing», Social Problems, XII (Summer 1964), 113.

⁸ Norman R. C. Cohn, The Pursuit of Millenium, 2^ml edn., rev. (New York: Harper, 1957,1961), 318.

⁹ Leonard A. Gordon, «Portrait of a Bengal Revolutionary», Journal of Asian Studies, XXVII (February 1968), 207.

¹⁰ Ruth McVey, «The Southeast Asian Insurrectionary Movements», in Cyril Black and Thomas P. Thornton, eds., Communism and Revolution: The Strategic Uses of Political Violence (Princeton: Princeton University Press, 1964) especially 147-154.

¹¹ Charles Tilly, The Vendee (Cambridge: Harvard University Press, 1964), 326-327. Обобщенный обзор данных о природе революционного лидерства см. в Carl Leiden and Karl M. Schmitt, The Politics of Violence: Revolution in the Modern World (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1968), 75-89.

¹² Hugh Seton-Watson, «Twentieth Century Revolutions», Political Quarterly, XXII Only 1951), 263.

¹³ Ibid., 258.

¹⁴ Основано на данных, о которых более детально сообщается в Ted Robert Gurr «А Comparative Study of Civil Strife», in Hugh Davis Graham and Ted Robert Gurr, eds., Violence in America: Historical and Comparative Perspectives (Washington, D.C.: National Commission on the Causes and Prevention of Violence, 1969), 443-495.

¹⁵ Gaetano Mosca, The Ruling Class, trans. Hannah D. Kahn (New York: McGraw- Hill, 1896,1939), 220.

¹⁶ Chalmers Johnson, Revolution and the Social System (Stanford: Hoover Institution on War, Revolution and Peace, Stanford University, 1964).

¹⁷ James C. Davies, «Toward a Theory of Revolution», American Sociological Review, XXVII (February 1962), 5-19.

¹⁸ George Soule, The Coming American Revolution (New York: Macmillan, 1935), 70.

¹⁹ David Chaplin, «Peru's Postponed Revolution», World Politics, XX (April 1968), 411.

²⁰ Cm. Gurr, «А Comparative Study».

²¹ Merle Kling, «Towards a Theory and Political Instability in Latin America», Western Political Quarterly, IX (March 1956), 21-35.

²² Резюмирующий учет событий, предшествовавших победе Фиделя Кастро, см. в: Boris Goldenberg, The Cuban Revolution and Latin America (New York: Praeger, 1965), part II.

²³ Краткую интерпретацию предпосылок Египетской революции см. в: Davies, 13-14. Более полный учет ее предпосылок и последствий содержится в Leiden and Schmitt, chap. 9.

^2/1 RexD. Hopper, «The Revolutionary Process»: A Frame Reference for the Study of Revolutionary Movements, Social Forces, XXVIII (March 1950), 270-279; Crane Brinton, The Anatomy of Revolution (New York: Norton, 1938); David C. Schwartz, «А Theory of Revolutionary Behavior», in James C. Davies, ed., When Men Revolt and Why (New York: The Free Press, 1970). Другие примеры анализа революци­онных процессов см. в: Lloyd P. Edwards, The Natural History of Revolutions (Chicago: Chicago University Press, 1927); GeorgeS. Pettee, The Process of Revolution (New York: Harper, 1938); and Louis Gottschalk, «Causes of Revolution», American Journal of Sociology, L (July 1944), 1-9. Исследованием процессов переворотов является работа Charles Wheatly, «Military Coups and their Effects in Terms of Political Development» (Princeton: Center of International Studies, Princeton University, 1968).

²⁵ Schwartz.

²⁶ Midlarsky and Tanter, см. также Putnam.

²¹ George Nagel, «The Logic of the Anatomy of Revolution, with Reference to the Netherlands Revolt», Comparative Studies in Society and History, II (J^u'y I960), 475-476.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Суммарный перечень гипотез и следствий

Примечание: гипотезы перечислены в соответствии со своими зависи­мыми переменными, приведенными в следствиях, следующих за гипо­тезами, которые их определяют. Гипотезы, устанавливающие связи между первичными и вторичными переменными и детерминантами форм политического насилия, обозначаются однобуквенной пристав­кой, напр.: V.1, Т.З. Гипотезы, определяющие детерминанты вторичных переменных, обозначаются двухбуквенными приставками, напр. ID.1, DI.2. Следствия пронумерованы путем добавления порядкового номера, следующего за номером соответствующей гипотезы;