Межличностные ценностные возможности и политическое насилие

Идеациональная согласованность

Некоторые из наиболее общих объяснений источников революции и других форм коллективного насилия приписывают его потере идеа- ционалъной согласованности: утраты человеком веры или недостат­ка консенсуса по поводу убеждений и норм, которые управляют соци­альным взаимодействием. Идеациональная согласованность высту­пает и целью, и средством, и, следовательно, потеря согласованности представляет собой и снижение ценностных возможностей. Аргумент в пользу того, чтобы рассматривать идеациональную согласованность как цель, состоит в том, что люди обладают потребностью в наличии определенных убеждений, которые обеспечивают им интерпретацию мира, а также норм, которые соотносят эту интерпретацию с их каждо­дневным поведением. Если члены группы придерживаются ряда убеж­дений и норм, в правильности которых они уверены, можно считать, что они обладают достаточно высокой идеациональной ценностной позицией. До той степени, в какой они испытывают конфликт между конкурирующими идеациональными системами, они могут находить некоторые нормы иррелевантными конкретным ситуациям или утра­чивать доверие к общепринятым социальным мифам, и ценностные позиции их можно оценивать как низкие. Если они придерживаются норм целеустремленного поведения, которые облегчают удовлетворе­ние их ценностных экспектаций, тогда их ценностные возможности адекватны по определению (глава 2), хотя они не обязательно будут многочисленными или разнообразными. Но если соблюдение норм, которые люди приняли в прошлом, во все меньшей степени соответ­ствуют достижению их целей, тогда ценностные возможности, вероят­но, снижаются²⁶.

Один из смыслов такой интерпретации состоит в том, что в социаль­ном вакууме идеациональные системы редко теряют свою согласован­ность. Идеациональная дезинтеграция обычно является следствием других условий: культурного контакта с девиантными обычаями или убеждениями, либо, что встречается более часто, долгосрочное воздей­ствие других ценностей вследствие структурных дисфункций или эко­логического изменения. Некоторые авторы придерживаются именно такой точки зрения. Петти, например, отмечает, что «фрустрированные люди будут ставить под сомнение символы, которые привели их к фру­страции, и в соответствии со своими возможностями будут находить или придумывать себе новые»²⁷. Аналогично этому Джонсон предпо­лагает, что «инновация... в структуре ценностей продуцируется или принимается только по случаю». Он считает, что перемены, в наиболь­шей степени выводящие из равновесия, возникают не в самой идеаци- ональной системе, а как следствие изменений в окружающей среде или технологических инноваций, которые демонстрируют неприменимость действующих убеждений и норм²⁸. Прецедентом такого рода может слу­жить шумановская интерпретация успеха нацистского движения. Фун­даментальной причиной здесь выступала экономическая RD, неудача разрешения которой ассоциировалась с «деградацией... символов пат­риотизма» и отсутствием сильной государственной власти, воплощав­шей символы и принципы, заслуживающие уважения и достойные того, чтобы им подчиняться. Нацистская теория государства опиралась на Fiihreiprinzip*\ роль личного лидерства символизировала «эмоциональ­ное удовлетворение от того, что в Гитлере был, наконец, найден символ абсолютной авторитарности...»²⁹. Утверждение, что ощущение идеаци- ональной рассогласованности — это в значительной степени функция снижающихся возможностей для приобретения других ценностных

Принцип фюрерства. — Примеч. пер.

благ и условий, может быть принято в качестве вывода из гипотезы ID.3, которая определяет каузальную связь между долей ценностей, испыты­вающих воздействие RD, и интенсивностью RD.

Следствие ID.3.1. Чем больше интенсивность относительной депривации относительно ценностей благосостояния, власти, статуса и коммунальных ценностей, тем более вероят­но снижение идеациональной согласованности.

В литературе рассматриваются две в определенной степени различа­ющиеся связи между утратой идеациональной согласованности и воз­никновением политического насилия. Одна состоит в том, что потеря согласованности ведет к не всегда определяемому расстройству обще­ственного порядка, которое, в свою очередь, приводит к насилию. К при­меру, Себастьян де Грациа атрибутирует насилие возникновению ост­рой аномии, состоянию глубокой обеспокоенности, о котором говорят, что оно возникает из ухудшения и дезинтеграции систем убеждений. Он отличает такое ухудшение от простой аномии, растерянности, заме­шательства среди членов группы вследствие конфликта между систе­мами убеждений, которые не имеют революционных последствий³⁰. Геберле объясняет все социальные движения, включая революцию, с точки зрения потери «чувства общинности»: «Неудовлетворенность социальным порядком возникает, когда индивиды не рассматривают более ценностей и норм, на которых базируется порядок, как наилуч­шие из возможных социальных ценностей и норм, что составляет сущ­ность социальной солидарности... Чувство общинности — это основа любого социального порядка»³¹.

Разновидность этого утверждения атрибутирует революцию утрате элитой или массами веры в специфически политические мифы. «Мы можем рассматривать в качестве установленного исторического зако­на, — писал Михельс, — что расы, законодательные системы, институты и социальные классы с неизбежностью обречены на разрушение с того момента, когда они или те, кто их представляет, утратили веру в буду­щее»³². Версия этого утверждения, предлагаемая Лассуэллом и Капла- ном, состоит в том, что политическая стабильность зависит от ин­тенсивности убежденности как элиты, так и масс в правильности по­литических доктрин, которые поддерживают элиту³³. Янош приводит важный пример: первой стадией революционного процесса является «снижение социального консенсуса. Возникают сомнения относитель­но политики и устремлений правящих классов, и эти сомнения сопро­вождаются дистанцированием и отчуждением народа»³⁴.

Второй тип каузальной аргументации состоит в том, что потеря идеа­циональной согласованности сопряжена — и в качестве причины, и в ка­честве следствия — с появлением конкурирующих систем убеждений. Конфликт между приверженцами нескольких систем убеждений впослед­ствии приводит к насилию. Дейч предполагает, что система убеждений обычно рассматривается с позиций суммарно-нулевого подхода, когда несколько систем убеждений действуют в рамках одной системы. Его аргументация заслуживает подробного цитирования. Если ряд убежде­ний «...предписывает соответствующий код поведения, если субъект убеждения интернализовал этот код и если он теперь воспринимает себя живущим по этому коду, он, вероятно, также будет ощущать пре­имущества в собственных ощущениях справедливости...

В любой момент их переживание носит для него в значительной сте­пени внутренний характер... Однако фактически справедливость содер­жит значительный и часто решающий межличностный компонент. Именно от других личностей, особенно от членов своих собственных семей, и, в конечном счете, от общества индивиды учатся кодам пове­дения, которые они затем делают своими собственными, и из которых они затем извлекают что-то для своего самоуважения...

До той степени, в какой ценность справедливости зависит от меж­личностных отношений, она подвержена процессам социальной и по­литической аллокации (локализации) и разделения суммарно-нулевых и суммарно-изменяющихся игр. Правительства могут оказывать под­держку и придавать легитимность изучению и реализации одних мо­ральных кодов, наказывая и фрустрируя соблюдение других или ставя их в позицию непримиримого конфликта с возможностями поиска дру­гих ценностей... До той степени, в какой общество и правительство мо­гут лишь поддерживать, допускать или облегчать соблюдение жестко лимитированного ряда кодов, политика становится суммарно-нулевой игрой. Любое преимущество для одного кода, религии, философии или морали может привести лишь к ущербу для других»³⁵.

Дейч указывает, что общества и правительства могут поощрять тер­пимое отношение людей к широкому спектру кодов поведения. Но мно­гие согласованные общества, включая целые традиционные общества и многие группы меньших размеров внутри современных обществ, об­ладают весьма ограниченной толерантностью к конкурирующим кодам убеждений и норм. Благодаря самому факту своего существования, конкурирующий код убеждений и поведения может поставить под со­мнение валидность чьих-то собственных взглядов и, следовательно, вызвать депривацию.

Общие теории причин революции часто делают акцент на идеоло­гической несогласованностй и конфликте. Примером может служить

13-1012 используемое Петти понятие «идеологического спазма». «В интегриро­ванном обществе все человеческие желания управляются общеприня­тыми символами, которые конституируют общие стандарты отноше­ний». Посредничество* этой системы или мифологии в отношении масс состоит в том, что она образует «целостную систему лидерства... Без нее не будет культурной непрерывности». Социальная солидарность и по­литическая власть будут наиболее слабы, когда это посредничество носит в наименьшей степени согласованный характер. Вообще «любое общество, в котором имеются противостоящие друг другу мифы, до оп­ределенной степени подвержено дезинтеграции и раздорам. Это... вносит свой вклад в спазм вследствие неупорядоченности пересекающихся целей»³⁶. Более точно представление о типах идеациональной рассо­гласованности, имеющей революционные последствия, дают три совре­менных социологических концепции. Стинчкомб, проводя суммарное сравнение, атрибутирует революционный потенциал недостатку кон­сенсуса по поводу средств или норм межорганизационной конкурен­ции; Фельдман приписывает его недостатку консенсуса между органи­зациями по поводу иерархии целей; Джонсон — конкуренции между приверженцами альтернативных идеациональных систем.

Стинчкомб утверждает, что революционный потенциал в модерни­зированных обществах является функцией нестабильности в системе стратификации общества; эта нестабильность вызывается переносом акцента с ранжирования индивидов или семей на ранжирование орга­низаций. Такой перенос сопровождается нехваткой консенсуса по по­воду относительных рангов организаций и слабым восприятием их ли­дерами норм, управляющих распределением ценностей между органи­зациями. По моему мнению, эта идеациональная рассогласованность находит свое выражение в недостаточной сдержанности в процессе кон­куренции между организациями, что ведет или к росту безудержного насилия со стороны правительства, или к росту безудержной оппози­ции, или к тому и другому вместе³⁷. Подобно этому Фельдман фокуси­рует внимание на процессе социальной дифференциации в обществах, подверженных модернизации. Дифференциация включает создание новых систем, конституирующих нормы, которые «в значительной сте­пени внутренне последовательны и внешне прерывисты» по сравнению со старыми системами. Цели этих систем, вероятно, во все большей сте­пени приходят в конфликт между собой — не вследствие изменения целей, а в силу того, что в их подсистемах развиваются различные

В оригинале — mediation.

иерархии целей. «Когда такие изменения целей происходят сравни­тельно быстро или становятся относительно непредсказуемы... револю­ционный потенциал будет достаточно высоким»³⁸. Джонсон проявляет интерес к источникам и последствиям дезинтеграции обширных рядов норм и убеждений общества. Он говорит, что одним из двух необходи­мых условий возникновения революции является нарушение равнове­сия между окружением и «ценностными системами» — теми общими для всех знаниями, которые обеспечивают людей определениями ситу­аций' и стандартами поведения.

Системы ценностей создают оправдания для разделения труда и леги­тимации власти; они также, как правило, включают в себя нормы, с по­мощью которых могут быть разрешены конфликты. Паттерны синхрони­зации ценностей с окружением могут ухудшаться вследствие экзогенных источников изменения, т. е. разного рода внешних демонстрационных эффектов, или эндогенных источников изменения, особенно артикуля­ции новых систем ценностей или символов инновативных индивидов или групп. Следствием таких изменений, если они носят внезапный или интенсивный характер, может стать нарушение процедур, необходимых для самоподдержания, и повышение восприимчивости человека к но­вым идеологиям, которые содействуют рассинхронизации системы. «Располагая достаточным количеством времени... идеология заставля­ет разбалансированное общество разделиться на группы — с одной сто­роны союзников, стремящихся к изменению структуры системы, с дру­гой — тех, кто стремится удержать ее в том же состоянии»³⁹.

В качестве примера восстания, спровоцированного конфликтом меж­ду системами убеждений, можно привести антиправительственное дви­жение членов религиозной секты Лумпа в Северной Родезии на протя­жении июля и августа 1964 г. Эта сепаратистская африканская церковь ратовала за «очищение и надежду, интенсивную групповую идентифи­кацию, чувство личного достоинства и самоаккомодации» для тех, кто оказался под давлением культурного изменения. Однако среди Лумпа эти убеждения испытывали постоянное давление со стороны Объединенной Партии Национальной Независимости (UNIP% равно как и ортодоксаль­ных религиозных сил, начиная с конца 1950-х гг. Формально Лумпа

Определение ситуации (definition of the situation) — это социальная ситуа­ция, рассматриваемая с «субъективной» точки зрения конкретного соци­ального актора, группы или субкультуры. Как указывал У. Томас, который ввел это понятие в социологию, «если кто-то определяет ситуацию как ре­альную, она и будет реальной по своим последствиям». — Примеч. пер.

в 1963 г. отошла от политической деятельности по тем идеологическим основаниям, что «политика есть разновидность земного колдовства». Однако UNIP продолжала настаивать, чтобы Лумпа присоединилась к этой партии и назначила дату — 20 июля 1964 г., когда члены Лумпа должны были покинуть деревни, огороженные частоколом, который они поставили в качестве коллективного ответа на оказываемое давление. Фернандец интерпретирует это восстание как «реакцию на сложившуюся для движения ситуацию возрастания опасности перед лицом растущей политической и ортодоксальной миссионерской враждебности»⁴⁰. С точ­ки зрения этого анализа, требования [/MP были главной угрозой согласо­ванности убеждений, которая помогала соплеменникам приспособить­ся к депривациям, причиняемым социоэкономическими изменениями.

В равной степени важной характеристикой конкурирующих систем убеждений, воздействующих на генезис коллективного насилия, явля­ется то, что они устанавливают общие линии социального раскола и мишени для насилия, которые могут происходить из других источников. Эффект демонстрации приверженцам других убеждений иных кодов поведения может сам по себе представлять лишь умеренную угрозу, еще не превышающую порог насилия. Но если приверженцев одних убеж­дений невзлюбили представители другой группы, они сами могут стать мишенью насилия, возникающего в результате последующих деприва­ций, какими бы ни были подлинные источники этих деприваций. Пси­хологический базис такого фокусирования, или эффект «козла отпуще­ния», в межгрупповой враждебности обсуждается в следующей главе.

История отношений между группами различных социальных убеж­дений дает множество примеров геноцида, гражданских войн, общин­ных мятежей, репрессий, дискриминации и уходов в глухую оборону. Она дает также достаточно примеров ассимиляции и корпоративного взаимодействия, чтобы продемонстрировать, что идеациональная со­гласованность одной группы не обязательно представляет собой угро­зу убеждениям другой группы. Группы, придерживающиеся различных социальных мифов, иногда оказывались способными к сосуществова­нию в тесной ассоциации, не осуществляя насилия друг над другом, поскольку в некоторых случаях они перетолковывали мифы таким об­разом, что они представлялись взаимно совместимыми; в других слу­чаях — благодаря нормам терпимости к различным убеждениям в одной или обеих группах; а во всех остальных случаях, включая гетерогенные западные общества, — вследствие того, что многие люди становились привычными к убеждениям и обычаям своих соседей вследствие регу­лярного их наблюдения⁴¹.

Статус

В качестве источников коллективного насилия часто указывают на не­удовлетворенные групповые статусные устремления и сопротивление, оказываемое таким устремлениям со стороны более высоких статусных групп. В своем анализе ценностной гибкости Дейч говорит о престиже (статусе), что его аллокация является суммарно-изменчивой игрой, «настолько долгой, насколько быстро могут быть приведены в действие дополнительные способности к взаимному вниманию, коммуникации и отзывчивости...»⁴². Свойства статуса могут быть в абсолютном смыс­ле гибкими, но в относительном смысле вершину иерархии статусов может занять только одна группа. Если сам относительный статус оце­нивается выше, чем такие специфические статусные свойства, как вза­имное внимание и отзывчивость, то статус выступает в качестве сум- марно-нулевой ценности, и игры ради него будут иметь в потенциале насильственные последствия, что хорошо отражено в современной и исторической литературе.

Истоки фашистских движений в Западной Европе лежат в отно­сительной утрате статуса маргинальными группами средних классов. Липсет утверждает, что основная поддержка австрийского, герман­ского и итальянского фашизма в 1920-х и 1930-х гг., а также пужадиз- ма и маккартизма в 1950-х гг. исходила от «мелких самостийников» сельских районов и провинциальных городков, «приходящих в упа­док "либеральных классов", проживавших в приходящих в упадок об­ластях. Мелкая буржуазия в этих районах страдала не только от деп­ривации вследствие относительного ухудшения положения своего класса, но они также являлись гражданами общин, статус и влияние ко­торых быстро снижался в рамках более крупных обществ». Снижение ценностных позиций ведет к снижению ценностных возможностей и росту неудовлетворенности, а неудовлетворенность, в свою очередь, «ведет их к принятию иных, иррациональных, протестантских идеоло­гий»⁴³. Фрустрация устремлений низших классов к социальной мо­бильности также ведет к политическому протесту. Липсет атрибути­рует возрастание протестов левых неудовлетворенным потребностям в сохранении дохода, в устраивающей работе, в «социальном призна­нии чьей-то ценности, а также свободы от дискриминации в соци­альных отношениях, приводящей к деградации»⁴⁴. Когда рабочие тре­буют для себя статуса, которого им не предоставляют высшие клас­сы, поскольку это создает угрозу их собственному статусу и престижу, мы имеем ингредиенты классической суммарно-нулевой игры, кото­рую Альфред де Грациа называет «классовой войной» современных европейских наций: «Противостоят друг другу рабочий класс, апелли­рующий к принципу всеобщего равенства, и средние классы, ощуща­ющие ускользание своего собственного ранга. В то время как многие ин­дустриальные рабочие организуются, добиваясь более высокой оплаты и лучших условий своего труда и провозглашая, что им принадлежит будущее, многие члены средних классов обнаруживают, что канце­лярские умения ценятся реже и ниже, чем в прошлом. Они теряют свое финансовое преимущество перед работниками физического труда и приходят к выводу, что продвижение в позициях собственности и бо­лее высокого дохода достигается со все большим трудом. Высшие слои также испытывают прямую угрозу: почтительность, поклоны, уважи­тельное обращение, веками оказывавшиеся их статусу, в процессе классовой борьбы становятся все более проблематичными... Исполь­зование насилия одним классом против другого становится более по­нятным, когда осознается угроза, которую создает рабочий класс для классов, стоящих над ним»⁴⁵.

Неспособность удовлетворить свои статусные экспектации, пережи­ваемая восходяще мобильными африканцами и азиатами, была и оста­ется источником побуждения к насилию в колониальных и постколо­ниальных обществах. Крестьяне, мигрировавшие в колониальные горо­да, часто достигали определенных ценностей благосостояния, которые служили компенсацией за межличностные депривации, порой весьма жестокие, от которых они страдали; их дети, получавшие западное об­разование, часто развивали статусные экспектации, удовлетворение которых наталкивалось на решительное сопротивление со стороны бе­лых обществ. Примером этого могут служить лидеры Ньясалендского «восстания» 1915 г., первого из более модернизированных, нежели тра­диционных, мятежей в тропической Африке. Эти лидеры были «обра­зованными родственниками» или просто «интеллектуалами-маргина­лами», которые стремились к получению образования из-за тех лично­стных и социальных преимуществ, которые оно давало. Многие из них владели торговыми лавками и небольшими имениями, а Джон Чилем- бве, вождь мятежа, был основателем и директором процветающей мис­сии. И все же эти люди, излишне амбициозные, по мнению европейцев, в отношении экономических благ, неоднократно испытывали на себе воздействие предрассудков и враждебности европейцев. Эти воздей­ствия были мелкими, порой жестокими: белые считали, что если уж африканцы-ньяса осмеливаются носить шляпу, «обезьянничая под европейцев», то они должны снимать ее при встрече с белыми; вла­дельцы магазинов отказывались обслуживать африканцев, одетых по-европейски. Чилембве и его жена были изгнаны из местного белого общества; три его миссии были сожжены на том основании, что они мог­ли быть центрами агитации против управления на соседних европей­ских плантациях. Ясно, что многие представители этой нарождающей­ся буржуазии «испытывали сильную фрустрацию, которая отчасти могла быть результатом их собственных неудач в попытках перенять европейские манеры столь эффективно, как им хотелось бы, а отчасти проистекала из экономических, политических и социальных обстоя­тельств Протектората, который не создал благоприятных условий для быстрого прогресса пробуждающейся Африки»⁴⁶.