Часть II. Карл Поппер и объективность научного знания

1. Попперовская проблема

«Мы не изучаем какой-то предмет, мы изучаем проблемы... Я не понимаю, чем может быть привлекательна философия без проблем... Только если он [человек, изучающий философию] понимает современную проблемную ситуацию в науке, он сможет, знакомясь с сочинениями великих философов, понять, что они пытались решать конкретные насущные задачи... В философии метод не имеет значения; любой метод имеет право на существование, если он приводит к результатам, поддающимся разумному обсуждению. Важен не метод и не техника, а чувствительность к проблемам» [19].

Так говорит сэр Карл Поппер. Поэтому будет вполне уместно обсуждать его философию в терминах проблем, занимавших и, возможно, даже преследовавших его [20]. Поскольку все его проблемы невозможно реконструировать в одной статье, мы сосредоточимся на одной конкретной проблеме, которая, на наш взгляд, имеет решающее значение для понимания остальных его проблем. Что же это за решающая проблема? Защита и обоснование объективности науки и всего человеческого знания. Единственная ли это отличительная черта его философии? Безусловно, нет. Был ли он первым или единственным сторонником рациональности и объективности научного знания? Снова ответ: нет. Так если Поппер не был первым в этом отношении, и если он не был одинок в своих выступлениях в защиту рациональности и объективности науки и если, кроме того, нельзя считать, что эти выступления в достаточной мере характеризуют его философию, почему мы утверждаем, что эта задача была для него основной? Дело в том, что это действительно была его основная задача, хотя он разделял ее с многими другими.

Поиск объективности у Пирса и Поппера 243

А не разделял он с другими то, что составляет уникальность и оригинальность его философии, — его видение этой проблемы и способы, какими он пытался ее решать.

Я утверждаю, что для понимания работ любого оригинального философа необходимо понять:

I. Фоновую познавательную ситуацию, являвшуюся источником его размышлений.

II. Философские школы и доктрины, наперекор которым он развивал свои собственные концепции.

Таким образом, необходимо реконструировать познавательную ситуацию, в которую был погружен Поппер. Не менее важно, однако, описать и философское поле боя, театр военных действий, на котором этот философ разрабатывал свои идеи. Не воссоздав как того, так другого, мы не сможем объяснить специфические теории Поппера; мы не сможем расшифровать глубинные оттенки и тонкости его доктрин и значительная часть их содержания может тоже ускользнуть от нас.

Мы очень хорошо знаем — из работ самого Поппера [21] — фоновую познавательную ситуацию, бывшую источником его методологических и эпистемологических взглядов. С одной стороны, был Эйнштейн, чьи теории убедили Поппера в пробном характере всякого человеческого знания, в погрешимости самых укоренившихся теорий, в том, что никакое знание не бывает абсолютным. С другой стороны, были теории Фрейда, Адлера и Маркса, изучение которых убедило Поппера, что теорию, которую невозможно опровергнуть при помощи эмпирической проверки, не следует рассматривать наравне с теориями, которые можно испытать и опровергнуть опытным путем. Большая часть теорий «жесткой» науки (физики и химии), если не все они, могут быть проверены и опровергнуты при помощи эмпирических данных. Поэтому Поппер сформулировал такой критерий: для того, чтобы считаться научной, данная теория должна, по меньшей мере в принципе, быть опровержимой. Эта часть попперовской методологии очень хорошо известна, и я не буду больше о ней распространяться. Однако не следует упускать из виду, что попперовская методология и философия науки представляли собой не просто усовершенствования уже существовавших теорий, хотя предвосхищения попперовских идей можно встретить у нескольких более ранних мыслителей; Поппер создал новую методологию, которая пытается достойно справиться с новой ситуацией в познании, и в частности, с приходом Эйнштейна на смену Ньютону.

Какова же была философская традиция, или школа мысли, с которой сражался Поппер в первую очередь? Несомненно, это были философы «Венского кружка». Он называл их позитивистами. И с тех пор это название пристало к философскому течению, до этого известному как «Венский кружок». Чтобы отличать их от позитивистов девятнадцатого века, позитивистов «Венского кружка» назвали «логическими позитивистами», а позднее — «логическими эмпириками» («logical empiricists»).

244 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

Первый пункт, который я хочу отметить в этой связи: основные эпистемологические и методологические концепции Поппера были разработаны и сформулированы в сознательной оппозиции к философии «Венского кружка». Все доктрины Поппера, так сказать, отмечены печатью его сражений с логическими эмпириками.

Второй пункт: следует заметить, что тридцать лет спустя Поппер обрел новых оппонентов. Эти оппоненты первоначально вдохновлялись попперов-скими работами или, во всяком случае, разделяли с Поппером некоторые важные исходные предположения о природе науки, которых не принимали логические эмпирики. Однако они зашли слишком далеко в «субъективизации науки». По этой причине Поппер стал развивать свою философию в новых направлениях, для того чтобы отразить угрозу субъективизма. К 1960 г. разногласия между Поппером и «Венским кружком» практически сошли на нет. И в это время взгляды Поппера получили новое удивительное развитие. Можно ли считать, что это было внутреннее развитие его прежних доктрин? Такое допущение поставило бы нас перед новым недоуменным вопросом: почему это новое развитие пошло именно по этим направлениям, а не по каким-то другим? Следует сразу отметить, что новейшие доктрины Поппера в некоторых отношениях поразительны и поистине требуют пояснения, если считать их продолжением его первоначальной программы. Однако, если предположить, что Поппер реагировал на новую познавательную ситуацию, на вновь выдвинутые теории в философии науки, то его развитие сразу же становится совершенно понятным. Поэтому я утверждаю, что следует уяснить себе, кто были эти новые философские противники Поппера, чтобы уловить суть его новой метафизики и чтобы оценить отточенность его аргументов. Этими новыми противниками Поппера в 1960-х гг. были, видимо, Майкл Полани с его работой «Personal Knowledge» («Персональное знание») и, главным образом, Томас Кун с его книгой «The Strucuture of Scientific Revolution» («Структура научных революций») [22].

Есть, однако, еще одно важное отличие. В 1930-х гг. Поппер формулировал свои теории в открытой, осознанной и явной оппозиции к высказываниям членов «Венского кружка». В 1960-х гг. отношение его новой метафизики и эпистемологии к доктринам его новых оппонентов стало гораздо более туманным, уклончивым и неявным и поэтому оно гораздо труднее прослеживается.

Я разделю философию Поппера на два периода. Это разделение выполняет в основном эвристическую функцию. Я не утверждаю, что Карл Поппер первого периода и Поппер второго периода — это два разных философа. Первый период продолжался приблизительно до 60-х гг.; второй начался в начале 60-х и продолжается^ сих пор. Я буду называть эти периоды: I. Методологический период, II. Метафизический период.

Надеюсь, дальнейшее исследование философии Поппера, которое мы проведем, оправдает мою терминологию.

Поиск объективности у Пирса и Поппера 245

2. Методологический период

Почему первый попперовский период следует называть методологическим? Потому, что в центре его интересов находились методы приобретения (acquisition) знаний, логика научного открытия, рост научного знания.

Его достойных противников, философов «Венского кружка», объективность и рациональность научного знания заботили не меньше, чем Поппера. Вместе с тем они совершенно иначе подходили к науке и к научному знанию. Они изучали структуру науки. Это означает логическую реконструкцию высказываний, из которых состоит наука. Их интересовали критерии значения (meaning). Эти критерии давали им ключ к познанию фундаментальных когнитивных элементов, из которых состоит наука. Кроме того, они искали первичные (ultimate) элементы структуры знания. Эти элементы они находили в протокольных высказываниях, описывающих первичные элементы структуры эмпирического мира. При выполнении этой программы их неизбежно должно было заботить обоснование индукции. На их взгляд, индукция составляет существенную часть научного метода: предполагалось, что от базисных фактов (первичных составляющих реальности), выраженных в протокольных высказываниях, мы приходим к научным теориям посредством индукции.

Так вот, я утверждаю, что Поппер расходился с логическими эмпириками не по тому или иному конкретному вопросу, а по поводу всей концепции науки и, следовательно, всей концепции человеческого знания. Ядро их расхождений можно выразить следующим вопросом: какой путь к пониманию науки лучше — исследование ее структуры или исследование ее роста? Все различия между Поппером и логическими эмпириками следует рассматривать в контексте этого вопроса. Именно в противовес структуралистской концепции «Венского кружка» Поппер разработал свои оригинальные взгляды на природу научного знания.

Я сопоставлю теперь взгляды Поппера по различным аспектам научного знания с соответствующими взглядами философов «Венского кружка».

Различие здесь в основном между эволюционной, или динамической, концепцией науки и статической, или механистической, концепцией науки: первая рассматривает эволюционный рост науки, вторая — логическую структуру науки. В статической концепции познания обоснование объективности науки означает установление твердого ядра несомненного знания (базисные протокольные высказывания), а затем логическую редукцию остальных знаний к этому твердому ядру. В динамической концепции познания обоснование объективности науки означает установление рациональных критериев приобретения (acquisition) знаний и понимания накопленных знаний. В рамках динамической концепции, которая делает упор на приобретении знаний, нет места абсолютному знанию; нет места привилегированному классу высказываний, представляющих ядро несомненного знания; нет места чувственным данным как основанию для достоверности знания (certainty). Все только что перечисленное — это разные аспекты оправдания объективности знания, как

246 Юджин Фримен и Генрик Сколимовскии

его можно найти у логических эмпириков, придерживающихся prima facie⁷ статической концепции науки,

В противовес этому Поппер определяет объективность почти в противоположных терминах. «Я считаю, — пишет Поппер, — что научные теории никогда нельзя полностью оправдать или верифицировать, но что их, тем не менее, можно подвергнуть проверке. Поэтому я скажу, что объектив- ноешь научных высказываний состоит в том, что их можно подвергнуть межсубъектной проверке» [22 а]. «Мое употребление терминов "объективный⁴' и "субъективный" не так уж далеко от кантовского. Кант использует ^гюво "объективный", чтобы показать, что научное знание должно допускать оправдание (be justifiable}, независимо от чьей-либо прихоти: оправдание 'объективно", если в принципе кто угодно может проверить и понять его. Если нечто верно, — пишет Кант, —- для всякого, находящегося в своем уме, значит, это нечто имеет объективные и достаточные основания"» [23].

Против объективности, основанной на первичных элементах, то есть на протокольных высказываниях, Поппер выдвигает следующие доводы:

«...Если придерживаться нашего требования, чтобы научные высказывания были объективными, то высказывания, принадлежащие эмпирической основе науки, тоже должны быть объективными, то есть должны допускать межсубъектную проверку. Но возможность межсубъектной проверки всегда подразумевает, что из подлежащих проверке высказываний можно вывести другие высказывания, тоже допускающие проверку. Таким образом, если оазисные высказывания, в свою очередь, должны допускать межсубъектную проверку, в науке не может быть первичных (ultimate) высказываний*, не может быть в науке высказываний, которые нельзя проверить, и, следовательно, не может быть высказываний, которые в принципе нельзя опровергнуть путем фальсификации одного из выводимых из них заключений» [24].

А вот знаменитое высказывание Поппера об основаниях объективного знания:

«Таким образом, в эмпирическом основании объективной науки нет ничего абсолютного. Наука не зиждется на скале. Дерзкое здание ее теорий воздвигнуто, так сказать, на болоте. Оно подобно дому, построенному на сваях. Сваи погружаются в болото сверху вниз, но они не достигают никакого естественного или "данного" основания; и если мы прекращаем попытки забить эти сваи еще на один слой глубже, то не потому, что достигли твердой почвы. Мы просто останавливаемся, убедившись, что сваи достаточно прочны, чтобы выдержать здание, по крайней мере на данный момент» [25|.

Все отличительные черты объективного знания, сформулированные Поппером в книге «Logik der Forschung» в 1934 г. («Логика научного исследования»; английский перевод «The Logic of Scientific Discovery» ony бликован в 1959 г.), как бы представляют собой зеркальное отображение черт, приписываемых науке логическими эмпириками. В 40-х гг., в период написания книги «The Open Society and Its Enemies» («Открытое общество и его враги»), концепция объективности как межсубъектной проверяемости

Prima facie (лат.) — здесь «видный с первого взгляда». — Прим. перев.

Поиск объективности у Пирса и Поппера

	Вопрос	Логические позитивисты	Поппер
	Что следует изучать для того, чтобы понять науку?	Структуры науки	Рост науки
	В чем состоит отправная точка наших исследований?	Факты и наблюдения	Проблемы
	Каковы наши фундаментальные концептуальные единицы?	Протокольные высказывания	Пробные гипотезы
	Как мы приходим к научным теориям? Иначе говоря: в чем состоит процесс приобретения знаний?	Упрощая вопрос — в индукции	В процессе смены предположений и опровержений, то есть смелых догадок с их последующей безжалостной критикой
	Каковы основания знания? Существует ли несомненное (indubitable) знание?	Незыблемую основу знания составляют базисные факты, данные нам в непосредственном опыте и выразимые при помощи протокольных высказываний	Не существует незыблемого основания знания. Всякое знание является пробным. Основания знания — это сваи, достаточно глубоко погруженные в болото, чтобы выдержать здание нашего знания на данный момент
	Как отличить научное знание от ненаучного?	Верификационный принцип значения позволяет отделить область научного знания от ненаучного	Принцип демаркации отделяет фальсифицируемые теории, которые научны, от нефальсифицируемых, которые ненаучны

была, выражаясь словами Поппера, «обобщена» и заменена более общей идеей межсубъектной критики или, иначе говоря, «идеей взаимного рационального контроля посредством критического обсуждения» [26]. Позднее, в 60-х гг., в его концепции объективности произошли радикальные перемены;

248 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

это были принципиально новые формулировки, когда Поппер явно перенес свое внимание с «Венского кружка» на своих новых противников. Прежде чем исследовать этот период творчества Поппера, уместно будет провести некоторые параллели.

Объективность научного знания традиционно подразумевала признание абсолютного характера знания. В попперовской философии объективность знания исключает абсолютность знания: никакое объективное знание не может быть абсолютным. Объективное знание должно быть проверяемым; проверяемым, значит, опровержимым; опровержимым, значит, не абсолютным.

Несомненность объективного знания традиционно гарантировалась либо непогрешимым методом (как, например, у Декарта), либо открытием в природе каких-либо окончательных, первичных (ultimate) элементов (у логических эмпириков это были «базисные факты»). Попперовская же концепция утверждает, что никакое объективное знание не бывает несомненным; поэтому нет никаких первичных элементов знания; вместе с тем из нее следует, что нет никакого высшего метода, нет царского пути к истине.

Таким образом, в концепции погрешимости знания объективность отделяется от абсолютности, отделяется от несомненности, от «твердых» фактов и «непредубежденного» наблюдения, которые обычно сплетаются в общий узор в традиционных концепциях объективного знания.

Похоже, что за последнее десятилетие или около того сражение по поводу природы науки разрешилось в пользу динамической, эволюционной концепции знания [27]. Ведущие структуралисты, то есть ведущие сторонники структуральной концепции знания, такие как Карнап, Гемпель и Нагель, сумели добавить несколько тонких штрихов к своим первоначальным идеям о том, как следует реконструировать науку, чтобы получить стройное логическое здание. Однако они не смогли предложить новых крупных идей. В действительности же некоторые структуралисты неявно, а иногда даже явно признали, что их подход оказался недостаточным [28].

Поэтому вполне естественно, что наиболее интересные и новаторские идеи в философии науки за последнее десятилетие исходят от приверженцев динамической концепции знания. Я имею в виду таких людей, как Фейера-бенд, Кун, Лакатос, Полани, Тулмин. Они в некотором смысле продолжили и развили различные аспекты попперовской динамической программы. Вместе с тем иногда они заходили в развитии некоторых аспектов этой концепции так далеко, так радикализировали ряд ее положений, что Поппер счел необходимым защитить себя от других динамических концепций науки.

Прежде чем двинуться дальше, одно последнее слово, чтобы подвести итог методологического периода творческой эволюции Поппера, Какие бы различия ни наблюдались между Поппером и логическими эмпириками и какое бы значение мы ни придавали этим различиям, не следует упускать из вида их фундаментальное сходство в некоторых отношениях. Одно из них — вера, которой упорно придерживались и Карнап, и Поппер, в рациональный и объективный характер науки; другое — идея, что между на укой и иенаукой можно и нужно прогрести четкое различие. Расходились они

Поиск объективности у Пирса и Поппера 249

в вопросе о том, как проводить это различие, как определить рациональность и объективность науки.

В более поздний, метафизический период речь пошла совсем о другом. Рост науки, кость раздора между Поппером и «Венским кружком», теперь стал приниматься как нечто само собой разумеющееся. На кон оказалась поставлена сама рациональность и объективность науки, закономерность различения науки и «енауки. Вопрос теперь уже стоял не о том, как провести различие, а о том, существует ли такое различие вообще, является ли рациональность атрибутом науки, существуют ли межсубъектные процедуры, специфические для науки.

Таким образом, центр тяжести переместился на более общие проблемы. Наука уже не принимается как данность, как четко различимая и отграничиваемая часть человеческого опыта. Определение природы науки видится теперь неразрывно связанным с исследованием концептуальных каркасов (conceptual frameworks). Теперь считается, что концептуальные каркасы порождают когнитивные единицы науки и определяют характер научных проблем. Сами же концептуальные каркасы представляются, по крайней мере частично, определяемыми природой языка, которая оказалась гораздо более сложной, чем мы себе это представляли. Более того, концептуальные каркасы рассматриваются в контексте взаимодействия существующей науки с научным сообществом, пытающимся развивать эту науку, в контексте взаимодействия существующей науки с умами конкретных ученых, а также в контексте взаимодействия науки со всем остальным интеллектуальным наследием цивилизации. Бурный поток этих новых течений не выбросил Карла Поппера на берег — напротив, он оказался на самом его стрежне.

3. Метафизический период

Итак, в 30-е гг. Поппер явно был в меньшинстве, он был одиночкой, когда настаивал на том, что никакое знание не бывает абсолютным, что всякое знание является продуктом действующего человека и, будучи таковым, оно погрешимо (рабочий термин здесь — «действующий человек»); что критерии объективного знания следует искать в возможности межсубъектной проверки, имеющей социальный характер (рабочий термин здесь -~ «социальный»); что мы не исходим из твердых фактов и чистого наблюдения, а опираемся на более крупные концептуальные единицы, такие как проблемы и предположения (рабочий термин здесь — «более крупные концептуальные единицы»). Все эти отличительные черты человеческого знания — его субъективные компоненты, рассматриваемые применительно к действующему человеку, его социальный характер и роль более крупных концептуальных единиц — с течением времени были радикализованы другими приверженцами динамической концепции знания.

Самым грозным соратником-противником Карла Поппера оказался Томас Кун с его книгой «The Structure of Scientific Revolutions» («Структура научных революций») [28 а]. Он предложил парадигму динамической концепции науки, которая затмила все предыдущие. Я здесь использую термин

250 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

«парадигма» в куновском смысле во всей его пластичности и неоднозначности. Куновская модель науки основана на идее парадигм. Физика Ньютона — парадигма всех парадигм. Каждая научная революция вводит новую парадигму, новое видение проблем, новое видение Вселенной. За появлением новой парадигмы следует период рутинной работы, называемой «нормальной наукой»: заделывание всевозможных дыр и дырочек, предопределенных этой парадигмой.

Я не буду вдаваться в подробности куновской модели, которая хорошо известна. И не буду задерживаться на неоднозначности термина «парадигма». Большинство, если не все критики Куна упускают из виду, что множественность значений термина «парадигма» — это не только его слабость; в ней кроется и его сила. Кто знает, стала ли бы куновская модель науки настолько популярной и могла бы она настолько раззадорить философов науки, если бы термин «парадигма» имел какое-то одно точное значение.

Так вот, и попперовская, и куновская модели науки эволюционны, они исследуют рост науки, приобретение нового знания, методологию научных исследований. Вместе с тем у идей Куна имеются важные следствия, несовместимые или даже прямо противоречащие некоторым важным утверждениям попперовской философии науки.

1. Концептуальные единицы, имеющие первостепенное значение для рациональной реконструкции роста научного знания, особенно в тот момент, когда в науке происходят наиболее значительные перемены, то есть во время научных революций, — это не предположения и опровержения, а нечто более крупное, а именно — парадигмы. Таким образом, парадигмы обеспечивают и каркас, и основание, и в каком-то смысле они порождают и определяют теории, как представлял последние Поппер. Отсюда следует, что предположения и опровержения как своего рода концептуальные единицы подчинены более значительным концептуальным единицам.

2. В реальной научной практике научные теории почти никогда не опровергаются. Кун в действительности не говорит, как приписывают ему некоторые, что научные теории рождаются опровергнутыми [29]. Он говорит, что они угасают, как старые солдаты. Если появляется расхождение между теорией и эмпирическими данными, оно почти никогда не рассматривается как опровержение этой теории в ходе исследований, а скорее как аномалия. Из этого аргумента вытекает заключение, что, если теории не опровергнуты, то они и не опровержимы; если они не опровержимы, то они не проверяемы; если они не проверяемы, то нет критерия (во всяком случае, нет рационального межсубъектного критерия), отличающего науку от ненауки. Такой вывод подрывает не только критерий опровержимости и, следовательно, проверяемости научных теорий, но и сам критерий рациональности и различения науки и ненауки.

3. Третий аргумент, который можно найти у Куна, состоит в том, что признание и, следовательно, правомочность (validity) научных теорий

Поиск объективности у Пирса и Поппера 251

есть вопрос консенсуса ученых данной эпохи. Отсюда следует, что не существует универсальных межсубъектных критериев научного знания, а только критерии, определяемые той или иной социальной группой. Это — социологизм.

Прежде чем двинуться дальше, я хочу выделить три разных типа концептуальных единиц знания, соответствующих трем разным уровням исследования:

I. Факты и наблюдения, имеющие первоочередное значение для логических

эмпириков и вообще для большинства эмпириков.

II. Проблемы, предположения (теории) и опровержения, имеющие первоочередное значение для Поппера; на этом уровне «фактами» и «наблюдениями» руководят и определяют их наши проблемы и теории. 111. Парадигмы, имеющие первоочередное значение для Куна. Они опреде ляют, по крайней мере частично, не только содержание наших теорий, но и понимание наших «фактов».

Так вот, для того, чтобы продемонстрировать ограниченность программы логических эмпириков как методологии науки, Поппер не стал вести с ними спор на их уровне, в рамках их каркаса, оперируя их концептуальными единицами, а поднялся на следующий уровень и показал, если можно так выразиться, с высоты своего уровня, что факты и наблюдения определяются структурой теорий, содержанием наших проблем.

Для того, чтобы продемонстрировать ограниченность Поппера, Кун поднялся на еще более высокий уровень, перешел к еще более общему каркасу. Он отверг теории в качестве базисных концептуальных единиц и перешел вместо этого к каркасу, в котором базисными единицами являются парадигмы.

Для того, чтобы противостоять Куну, Поппер должен был подняться еще выше, он должен был разработать еще более общий концептуальный каркас. История, которую я здесь обрисовал, — захватывающая, потому что в ней происходит не столько состязание теорий, сколько состязание каркасов. Можно считать, что каркас F₂ «лучше» каркаса F\, если F₂ «подчиняет» (subordinates) концептуальные единицы каркаса F\ единицам каркаса F₂ и, кроме того, «подчиняет» проблемы F] более фундаментальным проблемам FI.

Решающие дебаты в философии науки последнего десятилетия все с большей резкостью и отчетливостью сосредоточивались на обсуждении проблем концептуальных каркасов; столкновения между каркасами, построе ние альтернативных исследовательских программ путем переформулирования базовых концептуальных единиц стали центральной ареной философии науки. Эти дебаты были фундаментальны по своей природе, потому что каркас не только обеспечивает концептуальные инструменты и определяет характер проблем, но обычно еще и формулирует, что должно считаться подлинной наукой, и тем самым определяет область науки; при этом он явно или неявно определяет смысл рациональности и объективности науки и нередко предлагает свою концепцию истины. Вот почему дебаты по поводу каркасов являются такими захватывающими и фундаментальными.

252 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

Вывод, возникающий из моих замечаний, состоит в том, что мы относительно свободны выбирать каркас, который считаем наилучшим для наших целей в познании. Следствием этого становится некая форма радикального конвенционализма: при помощи разных каркасов, выбранных более или менее произвольно, мы исследуем и даже в некоторых отношениях строим различные аспекты реальности. Похожий тезис выдвигал в начале 30-х гг. польский философ Казимир Айдукевич. Этот вариант конвенционализма имеет для последних разногласий в философии науки слишком многочисленные и далеко идущие последствия, чтобы обсуждать их здесь. Я попытаюсь сделать это в другом месте.

Как я сказал, идеи Поппера за последние годы получили заметное развитие. Его новая метафизическая доктрина, которую мы сейчас обсудим и которую он называет, что довольно примечательно, «теорией третьего мира» («the third world theory»), — это, по существу, новая эпистемология. Она открыто противостоит психологическому и социологическому подходам к философии науки, стремясь восстановить объективность (то есть межсубъектность) и рациональность научного подхода, которые психологизм и социологизм, казалось бы, подорвали. Даже если доктрина трех миров возникла не под непосредственным влиянием этих концепций познания, она явным образом (remarkable) противостоит их следствиям.

Доктрина Поппера о трех мирах опубликована совсем недавно и, следовательно, не очень хорошо известна. Поэтому я обрисую ее более подробно.

4. Три мира Карла Поппера

Что же за три мира различает Поппер? Первый — это физический мир, или мир физических состояний. Второй — мысленный мир, или мир мысленных состояний. А третий — это мир умопостигаемых сущностей (intelligibles), или идей в объективном смысле, то есть мир возможных объектов мысли, или мир объективного содержания мысли. Все эти формулировки принадлежат Попперу. Как мы видим, Поппер строит плюралистическую Вселенную. С эпистемологической и особенно с методологической точки зрения, третий мир (мир умопостигаемого) — наиважнейший.

У третьего мира — и Поппер признает это — много общего с платоновской теорией форм и идей, и, следовательно, с гегелевским объективным духом. Однако Поппер утверждает, что его теория в некоторых решающих отношениях коренным образом отличается от теорий Платона и 1егеля, что «у нее больше общего с теорией Больцано об универсуме высказываний в себе и истин в себе, хотя она отличается и от этой теории. Мой третий мир ближе всего находится к универсуму объективного содержания мышления Фреге» [30].

И все эти три мира связаны друг с другом. Первые два могут взаимодействовать, и последние два тоже могут взаимодействовать; а первый и третий — нет. Таким образом, второй мир, мир субъективного или персонального опыта, взаимодействует с объективным физическим миром, с одной стороны, и с миром объективных идей, с другой стороны. Разделение трех миров:

Поиск объективности у Пирса и Поп пера 253

мира материальных сущностей, мира мысленных (mental) сущностей и мира когнитивных сущностей, хотя оно имеет онтологическую природу, служит эпистемологическим целям. Его назначение — позволить Попперу дать новое обоснование (justification) объективности научного знания. Это обоснование состоит в демонстрации того факта, что всякое знание придумано человеком, но тем не менее имеет в каком-то смысле надчеловеческий характер, что оно находится над социальной и субъективной сферой конкретных человеческих существ или групп человеческих существ.

Третий мир — определяющая черта новой эпистемологии Поппера. «Мой центральный тезис таков, — говорит Поппер, — что всякий интеллектуально значащий анализ акта понимания должен состоять в основном, если не полностью, в анализе того, как мы оперируем со структурными единицами и инструментами третьего мира» [31]. Эта формулировка несколько неуклюжа, но намерение совершенно ясно. Что это за структурные единицы, из которых состоит третий мир? Это умопостигаемые, то есть возможные или действительные объекты понимания. «Теории, или высказывания, или утверждения, — говорит Поппер, — это самые важные лингвистические сущности третьего мира» [31 а]. Здесь характерно подчеркивание того, что они лингвистические. Закончился период, когда все «лингвистическое» предавалось Поппером анафеме и рьяно изгонялось. Допускаются ссылки на Бенджамена Ли Уорфа: он показал, как признает Поппер, что язык всегда воплощает множество теорий уже в самой структуре своего употребления.

Повторюсь, что акт понимания заключается в основном в оперировании объектами третьего мира, умопостигаемыми сущностями (intelligibles). Intelligibilia* «столь же объективны, как и visibilta⁹, которые суть физические тела и виртуальные, или возможные, объекты зрения» [316].

В результате обоснование объективности научного знания и всякого знания вообще заключается в том, что третий мир автономен, но автономен не в традиционном платоновском смысле, в котором из автономии идеальных форм (сущностей третьего мира) вытекает их абсолютный трансчеловеческий характер. Попперовский третий мир автономен, но в то же время он является продуктом человеческого разума.

«Можно принимать реальность или, как ее можно назвать, автономность третьего мира, и в то же самое время признавать, что третий мир является продуктом человеческой деятельности. Можно даже признавать, что третий мир создан человеком и в то же время что он сверх-человечен во вполне определенном смысле» [32].

С точки зрения его происхождения третий мир есть продукт человека, однако в настоящее время его онтологический статус является автономным. Мы можем воздействовать на этот мир и способствовать его росту, но вклад каждого из нас «исчезающе мал». Автономность третьего мира заключается еще и в том, что он вырос до размеров, недоступных для охвата одним

Intelligibilia (лат.) — умопостигаемые (сущности). — Прим. перев. ⁹ Visibilia (лат.) — видимые (сущности). — Прим. перев.

254 Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

человеком или даже всеми людьми. «Его воздействие на нас стало более важным для... его собственного роста, чем наше творческое воздействие на него» [32 а].

Итак, объективность научного знания теперь ищется не в возможности межсубъектной критики, не в возможности проверки теорий просвещенным, критическим и рациональным сообществом, а в автономности сущностей третьего мира. Независимый статус этих сущностей гарантирует объективность научных исследований и научных теорий. Этот новый объективизм, как называет его Джон Уоткинс (не путать ни при каких обстоятельствах с «объективизмом» Эйн Рэнд!)¹⁰, может рассматриваться как смягченный вариант платонизма i см. раздел 4.4 статьи Уоткинса в книге «The Philosophy of Karl Popper» [32 6j).

Я не буду здесь обсуждать, является ли платонизмом сильно смягченный вариант платонизма. Однако заметим, что такое обоснование объективности научного знания (в рамках доктрины третьего мира) совершенно отлично от того, что формулировалось и защищалось Поппером в книгах «The Logic of Scientific Discovery» («Логика научного открытия») и «Conjectures and Refutations» («Предположения и опровержения»). Как я уже говорил, в разных концептуальных каркасах строятся разные концепции объективности и по-разному решается вопрос об объеме и границах науки (extentions for science).

Новый объективизм Поппера, с одной стороны, эффективно противостоит психологизму и социологизму в современной философии науки, однако, с другой стороны, вызывает серьезную критику. Я собираюсь обсудить поочередно каждый из этих моментов, но прежде всего сделаю небольшой комментарий по поводу других концептуальных схем, получивших в последнее время широкую известность.

В эпоху, когда целые концептуальные каркасы подвергаются коренной переделке, стало обычным не обсуждать взгляды оппонента в рамках его собственного каркаса, а переводить их на язык своего каркаса. Чем более гибким и открытым будет наш каркас, тем больше останется простора для маневра. Поэтому возникла тенденция делать свои каркасы как можно более гибкими и открытыми. Пол Фейерабенд и Имре Лакатос представляют собой крайние примеры этой тенденции. Они заявляют, что занимаются методологическими исследовательскими программами, которые должны быть наиболее эффективными для приобретения новых научных знаний. В поисках плодотворной методологии они стали нечувствительными к требованиям концептуальной непротиворечивости. В результате получился полный концептуальный хаос: в их каркасах