Песня матери над колыбелью сына

Засни, дитя, спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!

Когда отец твой обольстил
Меня любви своей мечтою,
Как ты, пленял он красотою,
Как ты, он прост, невинен был!
Вверялось сердце без защиты,
Но он неверен; мы забыты.

Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!

Когда покинет легкий сон,
Утешь меня улыбкой милой;
Увы, такой же сладкой силой
Повелевал душе и он.
Но сколь он знал, к моей напасти,
Что всё его покорно власти!

Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!

Мое он сердце распалил,
Чтобы сразить его изменой;
Почто с своею переменой
Он и его не изменил?
Моя тоска неутолима;
Люблю, хотя и нелюбима.

Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!

Его краса в твоих чертах;
Открытый вид, живые взоры;
Его услышу разговоры
Я скоро на твоих устах!
Но, ах, красой очарователь,
Мой сын, не будь, как он, предатель!

Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!

В слезах у люльки я твоей —
А ты с улыбкой почиваешь!
О дай, творец, да не узнаешь
Печаль подобную моей!
От милых горе нестерпимо!
Да пройдет страшный жребий мимо!

Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!

Навек для нас пустыня свет,
К надежде нам пути закрыты,
Когда единственным забыты,
Нам сердца здесь родного нет,
Не нам веселие земное;
Во всей природе мы лишь двое!

Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!

Пойдем, мой сын, путем одним,
Две жертвы рока злополучны.
О, будем в мире неразлучны,
Сносней страдание двоим!
Я нежных лет твоих хранитель,
Ты мне на старость утешитель!

Засни, дитя! спи, ангел мой!
Мне душу рвет твое стенанье!
Ужель страдать и над тобой?
Ах, тяжко и одно страданье!

Пловец

Вихрем бедствия гонимый,
Без кормила и весла,
В океан неисходимый
Буря челн мой занесла.
В тучах звездочка светилась;
"Не скрывайся!"- я взывал;
Непреклонная сокрылась;
Якорь был - и тот пропал.

Все оделось черной мглою:
Всколыхалися валы;
Бездны в мраке предо мною;
Вкруг ужасные скалы.
"Нет надежды на спасенье!"-
Я роптал, уныв душой...
О безумец! Провиденье
Было тайный кормщик твой.

Невидимою рукою,
Сквозь ревущие валы,
Сквозь одеты бездны мглою
И грозящие скалы,
Мощный вел меня хранитель.
Вдруг - все тихо! мрак исчез;
Вижу райскую обитель...
В ней трех ангелов небес.

О спаситель-провиденье!
Скорбный ропот мой утих;
На коленах, в восхищенье,
Я смотрю на образ их.
О! кто прелесть их опишет?
Кто их силу над душой?
Всё окрест их небом дышит
И невинностью святой.

Неиспытанная радость -
Ими жить, для них дышать;
Их речей, их взоров сладость
В душу, в сердце принимать.
О судьба! одно желанье:
Дай все блага им вкусить;
Пусть им радость - мне страданье;
Но... не дай их пережить.

Победитель

Сто красавиц светлооких
Председали на турнире.
Все - цветочки полевые;
А моя одна как роза.
На нее глядел я смело,
Как орел глядит на солнце.
Как от щек моих горячих
Разгоралося забрало!
Как рвалось пробиться сердце
Сквозь тяжелый, твердый панцирь!
Светлых взоров тихий пламень
Стал душе моей пожаром;
Сладкошепчущие речи
Стали сердцу бурным вихрем;
И она - младое утро -
Стала мне грозой могучей;
Я помчался, я ударил -
И ничто не устояло.

Послание Элоизы к Абеляру

В сих мрачных келиях обители святой,
Где вечно царствует задумчивый покой,
Где, умиленная, над хладными гробами,
Душа беседует, забывшись, с небесами,
Где вера в тишине святые слезы льет
И меланхолия печальная живет,-
Что сердце мирныя весталки возмутило?
Что в нем потухший огнь опять воспламенило?
Какой волшебный глас, какой прелестный вид
Увядшую в тоске опять животворит?
Увы! еще люблю!.. Исчезни, заблужденье!
Сей трепет внутренний, сие души волненье
При виде милых строк знакомыя руки,
Сие смешение восторга и тоски -
Не суть ли признаки любви непобежденной?
Супруг мой, Абеляр! О имя незабвенно!
Дерзну ль священный храм тобою огласить?
Дерзну ли с Творческим тебя совокупить,
Простертая в пыли, молясь пред алтарями?
О страшные черты! да смою их слезами!
Преступница! к кому, что смеешь ты писать?
Кого в обителях святыни призывать?
Небесный твой супруг во гневе пред тобою!
Творец, творец! смягчись! вотще борюсь с собою!
Где власть против любви? Чем сердце укротить?
Каким могуществом сей пламень потушить?
О стены мрачные! о скорбных заточенье!
Пустыней страшный вид! лесов уединенье!
О дикие скал ы, изрытые мольбой!
О храм, где близ мощей, с лампадой гробовой,
И юность и краса угаснуть осужденны!
О лики хладные, слезами орошенны!
Могу ль, подобно вам, в душе окаменеть?
Могу ль, огнем любви сгорая, охладеть?
Ах, нет! не божество душой моей владеет!
Она тобой, тобой, супруг мой, пламенеет!
К тебе, мой Абеляр, с молитвами летит!
Тебя в жару, в тоске зовет, боготворит!..
Ах, тщетно рвать себя, вотще томить слезами!

Когда руки твоей столь милыми чертами
Мой взор был поражен - вся сладость прежних дней,
Все незабвенные часы любви твоей
Воскресли предо мной! О чувств очарованье!
О невозвратного блаженства вспоминанье!
О дни волшебные, которых больше нет!
Вотще, мой Абеляр, твой глас меня зовет -
Простись - навек, навек!- с погибшей Элоизой!

Во мгле монастыря, под иноческой ризой,
В кипенье пылких лет, с толь пламенной душой,
Томиться, увядать, угаснуть - жребий мой!
Здесь вера грозная все чувства умерщвляет!
Здесь славы и любви светильник не пылает!

Но нет!.. пиши ко мне! пиши! Соединим
Мучение мое с мучением твоим!
О мысль отрадная! о сладкое мечтанье!
С тобою духом жить! с тобой делить страданье!
Делить? Почто ж делить? Пусть буду я одна,
Мой друг, мой Абеляр, страдать осуждена!
Пиши ко мне! Писать - небес изобретенье!
Любовница в тоске, любовник в заточенье,-
Быть может, некогда нашли блаженство в нем!
Как сладко, разлучась, беседовать с пером!
Черты волшебные, черты одушевленны!
Черты, святым огнем любви воспламененны!
Им страстная душа вверяет жребий свой!
В них дева робкая с сердечной простотой
Все тайны пылких чувств, весь жар свой изливает!
В них все протекшее для сердца оживает!

Почто ж протекших дней ничто не возвратит?
Когда любовь твоя, принявши дружбы вид,
В небесной красоте очам моим явилась -
С какой невинностью душа моя пленилась!
Ты мне представился несмертным существом!
Каким твой взор сиял пленительным лучом!
Сколь был красноречив, любовью озаренный!
Земля казалась мне со мною обновленной!
Я в сладкой неге чувств, с открытою душой,
Без страха, все забыв, стояла пред тобой;
Ты с силой божества, с небесным убежденьем,
Любовь изображал всех благ соединеньем!
Твой глас доверенность во грудь мою вливал!
Ах! как легко меня сей глас очаровал!
В объятиях твоих, в сладчайшем исступленье,
В непостигаемом блаженства упоенье,
Могла ль я небесам не предпочесть тебя!
Могла ли не забыть людей, творца, себя!

Привидение

В тени дерев, при звуке струн, в сиянье

Вечерних гаснущих лучей,
Как первыя любви очарованье,

Как прелесть первых юных дней -
Явилася она передо мною

В одежде белой, как туман;
Воздушною лазурной пеленою

Был окружен воздушный стан;
Таинственно она ее свивала

И развивала над собой;
То, сняв ее, открытая стояла

С темнокудрявой головой;
То, вдруг всю ткань чудесно распустивши,

Как призрак исчезала в ней;
То, перст к устам и голову склонивши,

Огнем задумчивых очей
Задумчивость на сердце наводила.

Вдруг... покрывало подняла...
Трикраты им куда-то поманила...

И скрылася... как не была!
Вотще продлить хотелось упоенье...

Не возвратилася она;
Лишь грустию по милом привиденье

Душа осталася полна.

Приход весны

Зелень нивы, рощи лепет,
В небе жаворонка трепет,
Теплый дождь, сверканье вод,-
Вас назвавши, что прибавить?
Чем иным тебя прославить,
Жизнь души, весны приход?

Птичка

Посвященное Павлу Васильевичу и
Александре Васильеве Жуковским

Птичка летает,
Птичка играет,
Птичка поет;
Птичка летала,
Птичка играла,
Птички уж нет!
Где же ты, птичка?
Где ты, певичка?
В дальнем краю
Гнездышко вьешь ты;
Там и поешь ты
Песню свою.

Путешественник

Песня

Дней моих еще весною
Отчий дом покинул я;
Все забыто было мною -
И семейство и друзья.

В ризе странника убогой,
С детской в сердце простотой,
Я пошел путем-дорогой -
Вера был вожатый мой.

И в надежде, в уверенье
Путь казался недалек,
"Странник,- слышалось,- терпенье!
Прямо, прямо на восток.

Ты увидишь храм чудесный;
Ты в святилище войдешь;
Там в нетленности небесной
Все земное обретешь".

Утро вечером сменялось;
Вечер утру уступал;
Неизвестное скрывалось;
Я искал - не обретал.

Там встречались мне пучины;
Здесь высоких гор хребты;
Я взбирался на стремнины;
Чрез потоки стлал мосты.

Вдруг река передо мною -
Вод склоненье на восток;
Вижу зыблемый струею
Подле берега челнок.

Я в надежде, я в смятенье;
Предаю себя волнам;
Счастье вижу в отдаленье;
Все, что мило,- мнится - там!

Ах! в безвестном океане
Очутился мой челнок;
Даль по-прежнему в тумане;
Брег невидим и далек.

И вовеки надо мною
Не сольется, как поднесь,
Небо светлое с землею...
Там не будет вечно здесь.

Рыбак

Бежит волна, шумит волна!

Задумчив, над рекой
Сидит рыбак; душа полна

Прохладной тишиной.
Сидит он час, сидит другой;

Вдруг шум в волнах притих.
И влажною всплыла главой

Красавица из них.

Глядит она, поет она:

«Зачем ты мой народ
Манишь, влечешь с родного дна

В кипучий жар из вод?
Ах! если б знал, как рыбкой жить

Привольно в глубине,
Не стал бы ты себя томить

На знойной вышине.

Не часто ль солнце образ свой

Купает в лоне вод?
Не свежей ли горит красой

Его из них исход?

Не с ними ли свод неба слит

Прохладно-голубой?
Не в лоно ль их тебя манит

И лик твой молодой?»

Бежит волна, шумит волна...

На берег вал плеснул!
В нем вся душа тоски полна,

Как будто друг шепнул!

Она поет, она манит —

Знать, час его настал!
К нему она, он к ней бежит...

И след навек пропал.

Светлана

А. А. Воейковой

Раз в крещенский вечерок

Девушки гадали:
За ворота башмачок,

Сняв с ноги, бросали;
Снег пололи; под окном

Слушали; кормили
Счетным курицу зерном;

Ярый воск топили;
В чашу с чистою водой
Клали перстень золотой,

Серьги изумрудны;
Расстилали белый плат
И над чашей пели в лад

Песенки подблюдны.

Тускло светится луна

В сумраке тумана -
Молчалива и грустна

Милая Светлана.
«Что, подруженька, с тобой?

Вымолви словечко;
Слушай песни круговой;

Вынь себе колечко.
Пой, красавица: «Кузнец,
Скуй мне злат и нов венец,

Скуй кольцо златое;
Мне венчаться тем венцом,
Обручаться тем кольцом

При святом налое».

«Как могу, подружки, петь?

Милый друг далёко;
Мне судьбина умереть

В грусти одинокой.
Год промчался - вести нет;

Он ко мне не пишет;
Ах! а им лишь красен свет,

Им лишь сердце дышит...
Иль не вспомнишь обо мне?
Где, в какой ты стороне?

Где твоя обитель?
Я молюсь и слезы лью!
Утоли печаль мою,

Ангел-утешитель».

Вот в светлице стол накрыт

Белой пеленою;
И на том столе стоит

Зеркало с свечою;
Два прибора на столе.

«Загадай, Светлана;
В чистом зеркала стекле

В полночь, без обмана
Ты узнаешь жребий свой:
Стукнет в двери милый твой

Легкою рукою;
Упадет с дверей запор;
Сядет он за свой прибор

Ужинать с тобою».

Вот красавица одна;

К зеркалу садится;
С тайной робостью она

В зеркало глядится;
Темно в зеркале; кругом

Мертвое молчанье;
Свечка трепетным огнем

Чуть лиет сиянье...
Робость в ней волнует грудь,
Страшно ей назад взглянуть,

Страх туманит очи...
С треском пыхнул огонек,
Крикнул жалобно сверчок,

Вестник полуночи.

Подпершися локотком,

Чуть Светлана дышит...
Вот... легохонько замком

Кто-то стукнул, слышит;
Робко в зеркало глядит:

За ее плечами
Кто-то, чудилось, блестит

Яркими глазами...
Занялся от страха дух...
Вдруг в ее влетает слух

Тихий, легкий шепот:
«Я с тобой, моя краса;
Укротились небеса;

Твой услышан ропот!»

Оглянулась... милый к ней

Простирает руки.
«Радость, свет моих очей,

Нет для нас разлуки.
Едем! Поп уж в церкви ждет

С дьяконом, дьячками;
Хор венчальну песнь поет;

Храм блестит свечами».
Был в ответ умильный взор;
Идут на широкий двор,

В ворота тесовы;
У ворот их санки ждут;
С нетерпенья кони рвут

Повода шелковы.

Сели... кони с места враз;

Пышут дым ноздрями;
От копыт их поднялась

Вьюга над санями.
Скачут... пусто все вокруг;

Степь в очах Светланы;
На луне туманный круг;

Чуть блестят поляны.
Сердце вещее дрожит;
Робко дева говорит:

«Что ты смолкнул, милый?»
Ни полслова ей в ответ:
Он глядит на лунный свет,

Бледен и унылый.

Кони мчатся по буграм;

Топчут снег глубокий...
Вот в сторонке божий храм

Виден одинокий;
Двери вихорь отворил;

Тьма людей во храме;
Яркий свет паникадил

Тускнет в фимиаме;
На средине черный гроб;
И гласит протяжно поп:

«Буди взят могилой!»
Пуще девица дрожит;
Кони мимо; друг молчит,

Бледен и унылой.

Вдруг метелица кругом;

Снег валит клоками;
Черный вран, свистя крылом,

Вьется над санями;
Ворон каркает: печаль!

Кони торопливы
Чутко смотрят в темну даль,

Подымая гривы;
Брезжит в поле огонек;
Виден мирный уголок,

Хижинка под снегом.
Кони борзые быстрей,
Снег взрывая, прямо к ней

Мчатся дружным бегом.

Вот примчалися... и вмиг

Из очей пропали:
Кони, сани и жених

Будто не бывали.
Одинокая, впотьмах,

Брошена от друга,
В страшных девица местах;

Вкруг метель и вьюга.
Возвратиться - следу нет...
Виден ей в избушке свет:

Вот перекрестилась;
В дверь с молитвою стучит...
Дверь шатнулася... скрыпит...

Тихо растворилась.

Что ж?.. В избушке гроб; накрыт

Белою запоной;
Спасов лик в ногах стоит;

Свечка пред иконой...
Ах! Светлана, что с тобой?

В чью зашла обитель?
Страшен хижины пустой

Безответный житель.
Входит с трепетом, в слезах;
Пред иконой пала в прах,

Спасу помолилась;
И, с крестом своим в руке,
Под святыми в уголке

Робко притаилась.

Все утихло... вьюги нет...

Слабо свечка тлится,
То прольет дрожащий свет,

То опять затмится...
Все в глубоком, мертвом сне,

Страшное молчанье...
Чу, Светлана!.. в тишине

Легкое журчанье...
Вот глядит: к ней в уголок
Белоснежный голубок

С светлыми глазами,
Тихо вея, прилетел,
К ней на перси тихо сел,

Обнял их крылами.

Смолкло все опять кругом...

Вот Светлане мнится,
Что под белым полотном

Мертвый шевелится...
Сорвался покров; мертвец

(Лик мрачнее ночи)
Виден весь - на лбу венец,

Затворены очи.
Вдруг... в устах сомкнутых стон;
Силится раздвинуть он

Руки охладелы...
Что же девица?.. Дрожит...
Гибель близко... но не спит

Голубочек белый.

Встрепенулся, развернул

Легкие он крилы;
К мертвецу на грудь вспорхнул...

Всей лишенный силы,
Простонав, заскрежетал

Страшно он зубами
И на деву засверкал

Грозными очами...
Снова бледность на устах;
В закатившихся глазах

Смерть изобразилась...
Глядь, Светлана... о творец!
Милый друг ее - мертвец!

Ах!.. и пробудилась.

Где ж?.. У зеркала, одна

Посреди светлицы;
В тонкий занавес окна

Светит луч денницы;
Шумным бьет крылом петух,

День встречая пеньем;
Все блестит... Светланин дух

Смутен сновиденьем.
«Ах! ужасный, грозный сон!
Не добро вещает он -

Горькую судьбину;
Тайный мрак грядущих дней,
Что сулишь душе моей,

Радость иль кручину?»

Села (тяжко ноет грудь)

Под окном Светлана;
Из окна широкий путь

Виден сквозь тумана;
Снег на солнышке блестит,

Пар алеет тонкий...
Чу!.. в дали пустой гремит

Колокольчик звонкий;
На дороге снежный прах;
Мчат, как будто на крылах,

Санки, кони рьяны;
Ближе; вот уж у ворот;
Статный гость к крыльцу вдет.

Кто?.. Жених Светланы.

Что же твой, Светлана, сон,

Прорицатель муки?
Друг с тобой; все тот же он

В опыте разлуки;
Та ж любовь в его очах,

Те ж приятны взоры;
Те ж на сладостных устах

Милы разговоры.
Отворяйся ж, божий храм;
Вы летите к небесам,

Верные обеты;
Соберитесь, стар и млад;
Сдвинув звонки чаши, в лад

Пойте: многи леты!

______
Улыбнись, моя краса,

На мою балладу;
В ней большие чудеса,

Очень мало складу.
Взором счастливый твоим,

Не хочу и славы;
Слава - нас учили - дым;

Свет - судья лукавый.
Вот баллады толк моей:
«Лучшей друг нам в жизни сей

Вера в провиденье.
Благ зиждителя закон:
Здесь несчастье - лживый сон;

Счастье - пробужденье».

О! не знай сих страшных снов

Ты, моя Светлана...
Будь, создатель, ей покров!

Ни печали рана,
Ни минутной грусти тень

К ней да не коснется;
В ней душа - как ясный день;

Ах! да пронесется
Мимо - Бедствия рука;
Как приятный ручейка

Блеск на лоне луга,
Будь вся жизнь ее светла,
Будь веселость, как была,

Дней ее подруга.

Сельское кладбище

Элегия

(Второй перевод из Грея)

Уже бледнеет день, скрываясь за горою;
Шумящие стада толпятся над рекой;
Усталый селянин медлительной стопою
Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.

В туманном сумраке окрестность исчезает...
Повсюду тишина; повсюду мертвый сон;
Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,
Лишь слышится вдали рогов унылый звон.

Лишь дикая сова, таясь, под древним сводом
Той башни, сетует, внимаема луной,
На возмутившего полуночным приходом
Ее безмолвного владычества покой.

Под кровом черных сосн и вязов наклоненных,
Которые окрест, развесившись, стоят,
Здесь праотцы села, в гробах уединенных
Навеки затворясь, сном непробудным спят.

Денницы тихий глас, дня юного дыханье,
Ни крики петуха, ни звучный гул рогов,
Ни ранней ласточки на кровле щебетанье -
Ничто не вызовет почивших из гробов.

На дымном очаге трескучий огнь, сверкая,
Их в зимни вечера не будет веселить,
И дети резвые, встречать их выбегая,
Не будут с жадностью лобзаний их ловить.

Как часто их серпы златую ниву жали
И плуг их побеждал упорные поля!
Как часто их секир дубравы трепетали
И п о том их лица кропилася земля!

Пускай рабы сует их жребий унижают,
Смеяся в слепоте полезным их трудам,
Пускай с холодностью презрения внимают
Таящимся во тьме убогого делам;

На всех ярится смерть - царя, любимца славы,
Всех ищет грозная... и некогда найдет;
Всемощныя судьбы незыблемы уставы:
И путь величия ко гробу нас ведет!

А вы, наперсники фортуны ослепленны,
Напрасно спящих здесь спешите презирать
За то, что гр о бы их непышны и забвенны,
Что лесть им алтарей не мыслит воздвигать.

Вотще над мертвыми, истлевшими костями
Трофеи зиждутся, надгробия блестят,
Вотще глас почестей гремит перед гробами -
Угасший пепел наш они не воспалят.

Ужель смягчится смерть сплетаемой хвалою
И невозвратную добычу возвратит?
Не слаще мертвых сон под мраморной доскою;
Надменный мавзолей лишь персть их бременит.

Ах! может быть, под сей могилою таится
Прах сердца нежного, умевшего любить,
И гробожитель-червь в сухой главе гнездится,
Рожденной быть в венце иль мыслями парить!

Но просвещенья храм, воздвигнутый веками,
Угрюмою судьбой для них был затворен,
Их рок обременил убожества цепями,
Их гений строгою нуждою умерщвлен.

Как часто редкий перл, волнами сокровенный,
В бездонной пропасти сияет красотой;
Как часто лилия цветет уединенно,
В пустынном воздухе теряя запах свой.

Быть может, пылью сей покрыт Гампден надменный,
Защитник сограждан, тиранства смелый враг;
Иль кровию граждан Кромвель необагренный,
Или Мильтон немой, без славы скрытый в прах.

Отечество хранить державною рукою,
Сражаться с бурей бед, фортуну презирать,
Дары обилия на смертных лить рекою,
В слезах признательных дела свои читать -

Того им не дал рок; но вместе преступленьям
Он с доблестями их круг тесный положил;
Бежать стезей убийств ко славе, наслажденьям
И быть жестокими к страдальцам запретил;

Таить в душе своей глас совести и чести,
Румянец робкия стыдливости терять
И, раболепствуя, на жертвенниках лести
Дары небесных муз гордыне посвящать.

Скрываясь от мирских погибельных смятений,
Без страха и надежд, в долине жизни сей,
Не зная горести, не зная наслаждений,
Они беспечно шли тропинкою своей.

И здесь спокойно спят под сенью гробовою -
И скромный памятник, в приюте сосн густых,
С непышной надписью и р е зьбою простою,
Прохожего зовет вздохнуть над прахом их.

Любовь на камне сем их память сохранила,
Их л е та, имена потщившись начертать;
Окрест библейскую мораль изобразила,
По коей мы должны учиться умирать.

И кто с сей жизнию без горя расставался?
Кто прах свой по себе забвенью предавал?
Кто в час последний свой сим миром не пленялся
И взора томного назад не обращал?

Ах! нежная душа, природу покидая,
Надеется друзьям оставить пламень свой;
И взоры тусклые, навеки угасая,
Еще стремятся к ним с последнею слезой;

Их сердце милый глас в могиле нашей слышит;
Наш камень гробовой для них одушевлен;
Для них наш мертвый прах в холодной урне дышит,
Еще огнем любви для них воспламенен.

А ты, почивших друг, певец уединенный,
И твой ударит час, последний, роковой;
И к гробу твоему, мечтой сопровожденный,
Чувствительный придет услышать жребий твой.

Быть может, селянин с почтенной сединою
Так будет о тебе пришельцу говорить:
"Он часто по утрам встречался здесь со мною,
Когда спешил на холм зарю предупредить.

Там в полдень он сидел под дремлющею ивой,
Поднявшей из земли косматый корень свой;
Там часто, в горести беспечной, молчаливой,
Лежал, задумавшись, над светлою рекой;

Нередко ввечеру, скитаясь меж кустами,-
Когда мы с поля шли и в роще соловей
Свистал вечерню песнь,- он томными очами
Уныло следовал за тихою зарей.

Прискорбный, сумрачный, с главою наклоненной,
Он часто уходил в дубраву слезы лить,
Как странник, родины, друзей, всего лишенный,
Которому ничем души не усладить.

Взошла заря - но он с зарею не являлся,
Ни к иве, ни на холм, ни в лес не приходил;
Опять заря взошла - нигде он не встречался;
Мой взор его искал - искал - не находил.

Наутро пение мы слышим гробовое...
Несчастного несут в могилу положить.
Приблизься, прочитай надгробие простое,
Что память доброго слезой благословить".

Здесь пепел юноши безвременно сокрыли,
Что слава, счастие, не знал он в мире сем.
Но музы от него лица не отвратили,
И меланхолии печать была на нем.

Он кроток сердцем был, чувствителен душою -
Чувствительным творец награду положил.
Дарил несчастных он - чем только мог - слезою;
В награду от творца он друга получил.

Прохожий, помолись над этою могилой;
Он в ней нашел приют от всех земных тревог;
Здесь все оставил он, что в нем греховно было,
С надеждою, что жив его спаситель-бог.

Смерть

То сказано глупцом и признано глупцами,
Что будто смерть для нас творит ужасным свет!
Пока на свете мы, она еще не с нами;
Когда ж пришла она, то нас на свете нет!

Старый рыцарь

 

(Баллада)

Он был весной своей
В земле обетованной
И много славных дней
Провел в тревоге бранной.

Там ветку от святой
Оливы оторвал он;
На шлем железный свой
Ту ветку навязал он.

С неверным он врагом,
Нося ту ветку, бился
И с нею в отчий дом
Прославлен возвратился.

Ту ветку посадил
Сам в землю он родную
И часто приносил
Ей воду ключевую.

Он стал старик седой,
И сила мышц пропала;
Из ветки молодой
Олива древом стала.

Под нею часто он
Сидит, уединенный,
В невыразимый сон
Душою погруженный.

Над ним, как друг, стоит,
Обняв его седины,
И ветвями шумит
Олива Палестины;

И, внемля ей во сне,
Вздыхает он глубоко
О славной старине
И о земле далекой.

Суд божий над епископом

Были и лето и осень дождливы;
Были потоплены пажити, нивы;
Хлеб на полях не созрел и пропал;
Сделался голод, народ умирал.

Но у епископа, милостью неба,
Полны амбары огромные хлеба;
Жито сберег прошлогоднее он:
Был осторожен епископ Гаттон.

Рвутся толпой и голодный и нищий
В двери епископа, требуя пищи;
Скуп и жесток был епископ Гаттон:
Общей бедою не тронулся он.

Слушать их вопли ему надоело;
Вот он решился на страшное дело:
Бедных из ближних и дальних сторон,
Слышно, скликает епископ Гаттон.

«Дожили мы до нежданного чуда:
Вынул епископ добро из-под спуда;
Бедных к себе на пирушку зовет»,-
Так говорил изумленный народ.

К сроку собралися званые гости,
Бледные, чахлые, кожа да кости;
Старый, огромный сарай отворен,
В нем угостит их епископ Гаттон.

Вот уж столпились под кровлей сарая
Все пришлецы из окружного края...
Как же их принял епископ Гаттон?
Был им сарай и с гостями сожжен.

Глядя епископ на пепел пожарный,
Думает: «Будут мне все благодарны;
Разом избавил я шуткой моей
Край наш голодный от жадных мышей».

В замок епископ к себе возвратился,
Ужинать сел, пировал, веселился,
Спал, как невинный, и снов не видал...
Правда! но боле с тех пор он не спал.

Утром он входит в покой, где висели
Предков портреты, и видит, что съели
Мыши его живописный портрет,
Так, что холстины и признака нет.

Он обомлел; он от страха чуть дышит...
Вдруг он чудесную ведомость слышит:
«Наша округа мышами полна,
В житницах съеден весь хлеб до зерна».

Вот и другое в ушах загремело:
«Бог на тебя за вчерашнее дело!
Крепкий твой замок, епископ Гаттон,
Мыши со всех осаждают сторон».

Ход был до Рейна от замка подземной;
В страхе епископ дорогою темной
К берегу выйти из замка спешит:
«В Рейнской башне спасусь»,- говорит.

Башня из рейнских вод подымалась;
Издали острым утесом казалась,
Грозно из пены торчащим, она;
Стены кругом ограждала волна.

В легкую лодку епископ садится;
К башне причалил, дверь запер и мчится
Вверх по гранитным крутым ступеням;
В страхе один затворился он там.

Стены из стали казалися слиты,
Были решетками окна забиты,
Ставни чугунные, каменный свод,
Дверью железною запертый вход.

Узник не знает, куда приютиться;
На пол, зажмурив глаза, он ложится...
Вдруг он испуган стенаньем глухим:
Вспыхнули ярко два глаза над ним.

Смотрит он... кошка сидит и мяучит;
Голос тот грешника давит и мучит;
Мечется кошка; невесело ей:
Чует она приближенье мышей.

Пал на колени епископ и криком
Бога зовет в исступлении диком.
Воет преступник... а мыши плывут...
Ближе и ближе... доплыли... ползут.

Вот уж ему в расстоянии близком
Слышно, как лезут с роптаньем и писком;
Слышно, как стену их лапки скребут;
Слышно, как камень их зубы грызут.

Вдруг ворвались неизбежные звери;
Сыплются градом сквозь окна, сквозь двери,
Спереди, сзади, с боков, с высоты...
Что тут, епископ, почувствовал ты?

Зубы об камни они навострили,
Грешнику в кости их жадно впустили,
Весь по суставам раздернут был он...
Так был наказан епископ Гаттон.

Счастие во сне

Дорогой шла девица;
С ней друг ее младой;
Болезненны их лица;
Наполнен взор тоской.

Друг друга лобызают
И в очи и в уста -
И снова расцветают
В них жизнь и красота.

Минутное веселье!
Двух колоколов звон:
Она проснулась в келье;
В тюрьме проснулся он.

Таинственный посетитель

Кто ты, призрак, гость прекрасный?

К нам откуда прилетал?
Безответно и безгласно

Для чего от нас пропал?
Где ты? Где твое селенье?

Что с тобой? Куда исчез?
И зачем твое явленье

В поднебесную с небес?

Не Надежда ль ты младая,

Приходящая порой
Из неведомого края

Под волшебной пеленой?
Как она, неумолимо

Радость милую на час
Показал ты, с нею мимо

Пролетел и бросил нас.

Не Любовь ли нам собою

Тайно ты изобразил?..
Дни любви, когда одною

Мир для нас прекрасен был,
Ах! тогда сквозь покрывало

Неземным казался он...
Снят покров; любви не стало;

Жизнь пуста, и счастье - сон.

Не волшебница ли Дума

Здесь в тебе явилась нам?
Удаленная от шума

И мечтательно к устам
Приложивши перст, приходит

К нам, как ты, она порой
И в минувшее уводит

Нас безмолвно за собой.

Иль в тебе сама святая

Здесь Поэзия была?..
К нам, как ты, она из рая

Два покрова принесла:
Для небес лазурно-ясный,

Чистый, белый для земли;
С ней все близкое прекрасно,

Все знакомо, что вдали.

Иль Предчувствие сходило

К нам во образе твоем
И понятно говорило

О небесном, о святом?
Часто в жизни так бывало:

Кто-то светлый к нам летит,
Подымает покрывало

И в далекое манит.

Теснятся все к тебе во храм,
И все с коленопреклоненьем
Тебе приносят фимиам,
Тебя гремящим славят пеньем;
Я одинок в углу стою,
Как жизнью, полон я тобою,
И жертву тайную мою
Я приношу тебе душою.

Василий Жуковский, 4-16 февраля 1821

Тоска по милом

Песня

Дубрава шумит;
Сбираются тучи;
На берег зыбучий
Склонившись, сидит
В слезах, пригорюнясь, девица-краса;
И полночь и буря мрачат небеса;
И черные волны, вздымаясь, бушуют;
И тяжкие вздохи грудь белу волнуют.

"Душа отцвела;
Природа уныла;
Любовь изменила,
Любовь унесла
Надежду, надежду - мой сладкий удел.
Куда ты, мой ангел, куда улетел?
Ах, полно! я счастьем мирским насладилась:
Жила, и любила... и друга лишилась.

Теките струей
Вы, слезы горючи;
Дубравы дремучи,
Тоскуйте со мной.
Уж боле не встретить мне радостных дней;
Простилась, простилась я с жизнью моей:
Мой друг не воскреснет; что было, не будет...
И бывшего сердце вовек не забудет.

Ах! скоро ль пройдут
Унылые годы?
С весною - природы
Красы расцветут...
Но сладкое счастье не дважды цветет.
Пускай же драгое в слезах оживет;
Любовь, ты погибла; ты, радость, умчалась;
Одна о минувшем тоска мне осталась".

Три песни

«Споет ли мне песню веселую скальд?»
Спросил, озираясь, могучий Освальд.
И скальд выступает на царскую речь,
Подмышкою арфа, на поясе меч.

«Три песни я знаю: в одной старина!
Тобою, могучий, забыта она;
Ты сам ее в лесе дремучем сложил;
Та песня: отца моего ты убил.

Есть песня другая: ужасна она;
И мною под бурей ночной сложена;
Пою ее ранней и поздней порой;
И песня та: бейся, убийца, со мной!»

Он в сторону арфу и меч наголо;
И бешенство грозные лица зажгло;
Запрыгали искры по звонким мечам —
И рухнул Освальд — голова пополам.

«Раздайся ж, последняя песня моя;
Ту песню и утром и вечером я
Греметь не устану пред девой любви;
Та песня: убийца повержен в крови».

Три путника

В свой край возвратяся из дальней земли,
Три путника в гости к старушке зашли.

«Прими, приюти нас на темную ночь;
Но где же красавица? Где твоя дочь?»

«Принять, приютить вас готова, друзья;
Скончалась красавица дочка моя».

В светлице свеча пред иконой горит,
В светлице красавица в гробе лежит.

И первый, поднявший покров гробовой,
На мертвую смотрит с унылой душой:

«Ах! если б на свете еще ты жила,
Ты мною б отныне любима была!»

Другой покрывало опять наложил,
И горько заплакал, и взор опустил:

«Ах, милая, милая, ты ль умерла?
Ты мною так долго любима была!»

Но третий опять покрывало поднял
И мертвую в бледны уста целовал:

«Тебя я любил; мне тебя не забыть;
Тебя я и в вечности буду любить!»