Первые недели после Февральской революции: колебания Сталина

 

Почти все революции отличает довольно странная на первый взгляд особенность — они происходят как-то неожиданно, как некое стихийное бедствие, которого ожидают, но тем не менее поражаются при его наступлении. Эффект неожиданности, характеризующий революционные потрясения, не минует и тех, кто всю свою жизнь посвящает приближению этой революции, работает на нее. Это в полной и, можно сказать, в классической форме относится и к двум революциям, происшедшим в России всего на протяжении восьми месяцев — Февральской и Октябрьской. Столь стремительный, буквально спрессованный до невероятия, ход общественных событий поражает воображение даже сейчас, про прошествии многих десятилетий, минувших с тех пор. В водоворот событий, потрясших устои казавшейся прочной и незыблемой в веках Российской империи, оказалась вовлеченной не только наша страна, но и по существу значительная часть мира.

Это было время поистине величайших потрясений, когда темпы социально-политических процессов, казалось, обгоняют ход самой истории, как бы подстегивая и торопя ее. К. Маркс называл революции локомотивами истории, праздником трудящихся масс. С его словами чем-то перекликается восторженное восприятие Февральской революции поэтом Б. Пастернаком. В стихотворении «Русская революция», написанном в 1918 году, для передачи атмосферы тех дней он воспользовался такой метафорой: «И грудью всей дышал Социализм Христа».

Без всякого преувеличения можно сказать, что две революции, ареной которых стала Россия, изменили характер и направление развития всей страны[557]. Вместе с тем они явились переломной вехой в жизни практически всех российских граждан, да и не только их. Естественно, что эти события стали переломными и в жизни Сталина. Пожалуй, ни один другой год, включая и трагический для него 1941, не оставил в его сознании столь глубокого и неизгладимого следа. Это для него был год поистине фантастических метаморфоз: вчерашний ссыльнопоселенец, отбывавший свой срок в глуши туруханской тундры, влачивший жалкое существование и промышлявший охотой и рыбной ловлей, чтобы не умереть с голода, оказался в эпицентре событий, драматические акты которой развертывались с калейдоскопической хаотичностью. Он не только стал свидетелем великих потрясений, но и активным участником их.

Для него, как и для партии большевиков в целом, не исключая и ее вождя В.И. Ленина, подобный разворот событий, конечно, явился неожиданностью. Исторический сюрприз, которым практически для всех партий России явилась Февральская революция, был таковым и для большевиков. Поэтому любые разглагольствования о том, что якобы большевики, и Сталин в том числе, были готовы к революции, поскольку неустанно боролись в целях ее приближения, не более чем плод, мягко выражаясь, преувеличения, а точнее, попытка выдать желаемое за действительность. Весь парадокс заключался в том, что именно для тех людей, которые посвятили свою жизнь и политическую судьбу задаче пробуждения революции, она как раз и явилась историческим сюрпризом. Точка зрения, согласно которой партия большевиков встретила наступление революции во всеоружии, так сказать, в полной боевой готовности, получила широкое распространение в тот период, когда Сталин прочно утвердился у власти в партии и стране. Да и вообще следует заметить, что по мере того, как увеличивалась временная дистанция между революционными событиями 1917 года и тем или иным отрезком текущего времени, все больше начинало превалировать явно лакированное изображение событий прошедших дней. Видимо, такая судьба выпадает на долю всех по-настоящему великих исторических переломов.

Рассказать в деталях о всех сторонах деятельности Сталина в 1917 году, даже учитывая то, что этот год фактически предопределил его дальнейшую политическую судьбу, не представляется возможным в силу вполне очевидных причин. Я ставил перед собой цель осветить в обобщенном виде его деятельность и участие в главных событиях того периода, уловить внутренний дух процесса перемен, происходивших в нем как в политическом, так и в мировоззренческом плане. Известно, что крупные исторические события, помимо всего прочего, выявляют и крупные исторические фигуры, которые в ходе таких событий проходят своего рода экзамен, проверку на право остаться на страницах истории. Именно под этим углом зрения, с позиций, так сказать, получения пропуска в анналы истории, я стремился освещать деятельность Сталина в период двух русских революций, разделенных друг от друга во временном плане микроскопическим отрезком времени. Разумеется, я ни в коей мере не склонен преувеличивать его реальную роль и значение как политической фигуры в рассматриваемый период. Но если грубым искажением действительности было бы такое преувеличение, то не намного лучшим вариантом является и сознательное, порой высокомерно-уничижительное отрицание его отнюдь не первостепенной, но все же значительной роли в этот период.

Сталин фактически не принимал участия в Февральской революции, поскольку она свершилась скоротечно и весть о ее победе застала его в Сибири. Но почти молниеносный успех в феврале отнюдь не означал решения проблем, стоявших перед страной после падения старого режима, а тем более сколько-нибудь основательного определения путей дальнейшего развития российского общества. Не станет упрощением утверждение, что она вызвала к жизни больше проблем, чем смогла разрешить. В каком-то смысле можно сказать, что подлинная революция, коренным образом изменившая формировавшиеся веками устои жизни в российском обществе, началась уже после ее формальной победы. Расклад социально-политических сил накануне и после Февральской революции отличался крайней пестротой, что само по себе уже предопределяло сложные повороты и неожиданные зигзаги в дальнейшем развитии страны. Не только с высоты сегодняшнего дня, с точки зрения исторической ретроспективы, но даже и в тех условиях серьезным наблюдателям было ясно, что Россию отнюдь не ожидает перспектива стабильного развития. О каком-либо однолинейном движении по пути исторического прогресса, таком движении, которое бы аккумулировало в себе диаметрально противоположные интересы различных общественных сил, мечтать было невозможно. Реальный ход событий с железной закономерностью должен был привести в столкновение, а затем и в яростное противоборство, те самые широкие общественные слои, которые, как первоначально казалось, едины в своем восторженном восприятии наступивших перемен.

После первого всплеска всеобщего энтузиазма и ликования в связи с крушением трехсотлетней династии Романовых неизбежно должен был наступить и действительно наступил этап непримиримого противостояния, переросшего вскоре в открытую схватку основных классово-политических сил в стране. Сама жизнь ставила на повестку дня сложные проблемы, решения которых требовали коренные интересы страны. В конечном счете стоял вопрос о том, куда и как пойдет страна дальше. Сетования либеральных критиков относительно того, что Россия не остановилась на победе в Феврале и покатилась чуть ли не в некую историческую пропасть (под ней подразумевается Октябрьская революция), могут вызывать лишь недоумение, но никак не сочувствие. Серьезный объективный анализ реальной ситуации в стране давал все основания предполагать, что именно после победы Февральской революции развернется по-настоящему бескомпромиссная борьба полярных сил российского общества. Быстротечная победа в феврале обернулась скоротечной по историческим меркам, но, возможно именно поэтому особенно острой борьбой, в которой решался главный вопрос — по какому пути будет дальше идти страна.

С учетом такого понимания сложившейся тогда обстановки необходимо оценивать и участие Сталина в бурных событиях 1917 года. Очерченный мною исторический контекст положения в стране дает основание утверждать, что ему довелось на практике пройти самую серьезную школу открытой политической борьбы, ареной которой была в то время Россия. Собственно, не только перед отдельными политиками, но и перед всеми партиями жизнь поставила проблему выработки новой стратегии и тактики, причем времени для этого отводилось немного, если оно вообще было. Темпы и сам ритм политической жизни в стране, особенно в столице — Петрограде, требовали от всех, кто стремился утвердить себя в качестве влиятельной силы, исключительной гибкости, помноженной на способность правильно определять перспективы развития событий, уметь привлечь на свою сторону широкие слои населения. В хаотической обстановке того времени легко было растеряться, неверно оценить ситуацию, что, естественно, грозило катастрофическими последствиями для политических партий, так и для их лидеров, оказавшихся неспособными уловить дух времени, оседлать политического Пегаса.

Это задним числом, так сказать, ретроспективно, легко давать категорические оценки и выносить безапелляционные суждения. Тогда же положение было сложным, и каких-то готовых рецептов для выработки политической линии, соответствующей новым реальностям, не существовало и не могло существовать. Без учета данного обстоятельства конкретное освещение роли Сталина в событиях 1917 года будет явно упрощенным, искусственно вырванным из реального исторического контекста. Причем независимо от того, идет ли речь о событиях между февралем и октябрем того года, или о самой Октябрьской революции.

Итак, в начале марта 1917 года Сталин вместе с другими ссыльными, среди которых был и Л. Каменев, из Ачинска отправляется в Петроград. По дороге они отправляют приветственную телеграмму Ленину в Швейцарию. 12 марта Сталин прибывает в столицу. Здесь он сразу же обращается к своему старому знакомому по революционной работе С. Аллилуеву, своему будущему тестю. У него он рассчитывает получить информацию о партийных делах и войти как-то в курс событий. Сестра его будущей жены А.С. Аллилуева в своих воспоминаниях (кстати, они вышли в 1946 году и вскоре подверглись в печати разносной критике; разумеется, не без одобрения самого Сталина.) дает такую зарисовку обстоятельств его возвращения в Петроград и первых впечатлений, почерпнутых им в дороге: «Сталин в лицах изображает встречи на провинциальных вокзалах, которые присяжные, доморощенные ораторы устраивали возвращающимся из ссылки товарищам. Иосиф копирует очень удачно. Так и видишь захлебывающихся от выспренних слов говорилыциков, бьющих себя в грудь, повторяющих: «Святая революция, долгожданная, родная… пришла наконец-то..» Очень смешно изображает их Иосиф. Я хохочу вместе со всеми.

…Долго мы сидим, слушаем гостя. Сталин рассказывает, как торопился он в Питер из Ачинска, где застали его события 17 февраля. Он приехал в Петроград одним из первых. Конечно, если бы он ехал из Курейки, то был бы в пути дольше. С группой ссыльных он на экспрессе доехал из Ачинска в Петроград за четыре дня» [558].

В одной из предыдущих глав мы уже касались эпизода, связанного с пресловутой телеграммой, отправленной сразу же после отречения Николая II в адрес Михаила Романова. Сталин в дальнейшем, в период борьбы с оппозицией в 20-х годах, использовал этот факт для политической дискредитации Каменева. Здесь же мне хотелось оттенить другой аспект вопроса: ситуация тогда была настолько сложна и неопределенна, позиции различных политических сил в стране были настолько размыты, а общая эйфория от молниеносной победы революции столь велика, что трудно было быстро и правильно сориентироваться, четко определить дальнейшую стратегию и тактику.

Это в полной мере относится и к Сталину. Достоверные исторические источники и материалы позволяют вполне объективно судить как о конкретных позициях Сталина по коренным проблемам того периода, так и об эволюции, которую закономерно претерпевали его взгляды. Разумеется, абсолютно несостоятельными представляются апологетические утверждения периода культа личности о том, что Сталин с самого начала, со своего возвращения в Петроград, занял единственно правильную позицию в оценке ситуации. Мол, с возвращением Ленина из эмиграции эта позиция только укрепилась, и Сталин достойно сыграл роль вождя революции наряду с Лениным.

Остановимся на некоторых наиболее существенных моментах периода его деятельности между двумя революциями.

Само собой понятно, что самым ключевым был вопрос об отношении к установившейся (точнее сказать, к устанавливавшейся) в стране новой власти. От ответа на него зависела и позиция по другим кардинальным проблемам, стоявшим перед страной. Обобщенно говоря, в партии большевиков в целом, как и среди отдельных ее членов, в тот период отсутствовала какая-то единая общая точка зрения. Как и бывает в таких случаях, сформировались три крыла — левое, правое и центристы. Левое крыло, следуя старой большевистской линии, выступало против всякой поддержки Временного правительства, рассматривая его в качестве выразителя интересов буржуазии. Правое крыло придерживалось той точки зрения, что Россия переживает период буржуазно-демократической революции, поэтому, сообразуясь с самим характером момента, необходимо оказывать поддержку новым властям. Разумеется, речь шла не о безоговорочной и безусловной поддержке. Но тем не менее курс на определенное сотрудничество с Временным правительством приверженцы этой позиции обозначали достаточно ясно. Третье крыло занимало промежуточную позицию между двумя другими, по ряду вопросов солидаризируясь с левыми, по некоторым другим вопросам — с правыми. Сталин, равно как и Каменев, оказались в лагере центристов. Самой логикой развития событий было предопределено неизбежное противостояние этих трех направлений в большевистской партии вскоре после победы в феврале. До возвращения Ленина из эмиграции принципиальные установки партии в коренных вопросах ситуации оказались как бы в подвешенном состоянии.

Приезд Каменева, Сталина и Муранова (а оба последних являлись членами ЦК) в Петроград существенно повлиял на расстановку сил в партийном руководстве. Наличный состав Русского бюро ЦК как по численности, так и по персональному составу, явно не отвечал масштабам и сложности стоявших перед партией задач. Вначале Русское бюро заняло двойственную позицию по вопросу о включении Сталина в свой состав. 12 марта на заседании Бюро обсуждался вопрос о «новых лицах», намеченных к включению в Бюро (несколькими днями раньше оно уже дважды пополнялось новыми членами). По кандидатуре Сталина было принято довольно двусмысленное решение: «Относительно Сталина было доложено, что он состоял агентом ЦК в 1912 г. и потому являлся бы желательным в составе Бюро ЦК, но ввиду некоторых личных черт, присущих ему, Бюро ЦК высказалось в том смысле, чтобы пригласить его с совещательным голосом» [559].

Какие имелись в виду личные черты, осталось неизвестным[560]. Недоумение вызывает и то, что члены Русского бюро называют Сталина всего лишь агентом ЦК, хотя он в то время уже был членом ЦК. Данное обстоятельство, видимо, отражает общую сумятицу и неразбериху, царившую тогда в российском руководстве партии. Другими причинами этого не объяснишь. Однако первоначальное довольно туманное и противоречивое решение буквально через пару дней фактически было дезавуировано: 15 марта Сталина ввели не только в состав Бюро, но и Президиума Бюро. Остается только гадать, как за несколько дней произошли волшебные метаморфозы с «присущими ему личными чертами», что он уже оказался вполне пригодным даже в составе Президиума Русского бюро ЦК. В литературе о Сталине этот пикантный момент получил одностороннее и однозначно негативное толкование: вот, мол, уже тогда личные качества Сталина вызывали отторжение со стороны партийных работников, соприкасавшихся с ним.

Я не склонен придавать данному эпизоду незаслуженно серьезного внимания. В конце концов в большевистской верхушке также существовали склоки и соперничество, взаимные симпатии и антипатии. И они, разумеется, сказывались не только на сугубо личных отношениях. По крайней мере, тот факт, что выжидательная позиция в отношении включения Сталина в состав руководящего органа партии в тот период, была сразу же пересмотрена, говорит сам за себя. Этим я, конечно, не хочу каким-то образом ставить под сомнение наличие у Сталина отрицательных черт характера, которые порождали антипатию к нему со стороны отдельных партийных деятелей того периода. Вообще говоря, данный эпизод его политической карьеры в период так называемой борьбы с культом личности изображался в качестве чуть ли не обвинительного вердикта в его адрес со стороны партии в целом. Соответственно формулировались и отвечающие такой посылке исторические ретроспективы.

Объективная же оценка этого эпизода не дает серьезных оснований для каких-то далеко идущих выводов и умозаключений политического характера. Отрицательные личные черты и свойства Сталина будут неизменным аргументом его политических противников в борьбе в против него. Эти отрицательные черты и свойства его личности, подобно тени, всегда сопровождали всю его политическую судьбу. Сам же Сталин (и об этом более подробно будет идти речь в дальнейшем) признавал за собой грехи по части характера. Но изобрел и противоядие против таких обвинений (оно казалось ему вполне убедительным): мол, это — всего лишь недостатки чисто личного свойства, не имеющие никакого отношения к политической линии и позиции. Насколько состоятельна такая точка зрения, пусть судит сам читатель. Я стою на том, что личные качества и черты человека, особенно, если он находится на вершине власти, а тем более обладает властью, соразмерной с диктаторской, неизбежно, в силу природы вещей, будут так или иначе сказываться и на его политике. В конечном счете нельзя забывать, что политический деятель — это прежде всего личность, и особенности его характера бросают свой неизгладимый отпечаток на его политику.

Одновременно с введением Сталина в состав Русского бюро он вошел и в состав редколлегии «Правды». 15 марта в ней появилось сообщение о радикальных изменениях в персональном составе редакционной коллегии. Сталин вместе с Каменевым и Мурановым фактически отстранили Русское бюро от руководства газетой и взяли его свои руки. В известном смысле можно говорить о том, что они придали газете совершенно новое политическое лицо. Это сказалось прежде всего на позиции по наиболее злободневным проблемам, волновавшим не только партийных функционеров, но и рядовых членов партии. В газетных публикациях начали явственно проглядывать признаки некоего нового подхода к вопросам об отношении к Временному правительству, по вопросам войны и мира и по ряду других. Биографическая литература о Сталине в целом однозначно расценивает изменения в составе руководства газетой и проведение ею новой линии в качестве своеобразного «редакционного переворота», произведенного прибывшей из сибирской ссылки тройкой.

Вот как писал об этом в своих мемуарах, изданных в 1925 году, А. Шляпников, бывший одним из руководителей Русского бюро ЦК: «Тт. Каменев, Сталин и Муранов решили овладеть «Правдой» и повести ее на «свой» лад… Редактирование очередного, 9-го номера «Правды» от 15 марта, на основании этих формальных прав, они взяли полностью в свои руки, подавив своим большинством и формальными прерогативами представителя Бюро ЦК т. В. Молотова». Как вспоминал далее Шляпников, «когда этот номер «Правды» был получен на заводах, там он вызвал полное недоумение среди членов нашей партии и сочувствовавших нам, и язвительное удовольствие у наших противников. В Петербургский комитет, в Бюро ЦК и в редакцию «Правды» поступали запросы, — в чем дело, почему наша газета отказалась от большевистской линии и стала на путь оборонческой? Но Петербургский комитет, как и вся организация, был застигнут этим переворотом врасплох и по этому случаю глубоко возмущался и винил Бюро ЦК. Негодование в районах было огромное, а когда пролетарии узнали, что «Правда» была захвачена приехавшими из Сибири тремя бывшими руководителями «Правды», то потребовали исключения их из партии» [561]

По прошествии столь длительного времени данный эпизод в политической биографии Сталина выглядит чуть ли не как микроскопическое пятнышко, едва различимое на фоне времени и задвинутое за рамки исторических событий в силу своей малозначительности. Оно как бы скрылось за подлинно грандиозным горизонтом реально весомых исторических сдвигов, потрясавших в тот период не только Россию, но и саму большевистскую партию. Вместе с тем, нельзя преуменьшать значения данного эпизода в широком историческом контексте: он приоткрывает завесу и позволяет лучше судить о методах политической борьбы Сталина. Последний отнюдь не испытывал особого пиетета перед всякого рода формальностями, коль речь шла о серьезных политических проблемах. Целеустремленность и здесь проглядывает как одна из самых характерных черт, присущих стилю его политической философии. Именно эта устремленность сделала возможным то, что, как пишет его биограф И. Дойчер, «он в течение трех недель, до возвращения Ленина из Швейцарии 3 апреля, осуществлял фактическое руководство партией» [562].

Обратим внимание на оценку его роли в этот период со стороны И. Дойчера, — достаточно авторитетного специалиста, не испытывавшего ни малейших симпатий к Сталину. Скорее, наоборот: его перу принадлежит самое фундаментальное исследование, посвященное жизни и деятельности Троцкого. Именно Троцкий был для Дойчера своего рода кумиром. Так что здесь трудно заподозрить какую-то натяжку. Однако столь высокая оценка мне представляется значимой не с точки зрения ее фактической подлинности (руководство партии в тот период не осуществлялось кем-либо персонально), сколько под углом зрения признания роли Сталина в качестве одной из ключевых фигур большевистского руководства.

Другим событием, значимым для дальнейшей политической карьеры Сталина, явилось включение его в состав Исполкома Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, куда он был делегирован 18 марта в соответствии с решением Бюро ЦК партии. В этой связи может вызвать лишь саркастическую усмешку утверждение такого компетентного автора, как Б. Суварин: «Сталин, делегированный Центральным Комитетом его партии, т. е. самим собой и его ближайшими товарищами, стал членом Исполкома Советов, не будучи избранным ни рабочими, ни солдатами. История вытянула его из под покрова его подпольной деятельности и дала ему возможность действовать открыто.» [563]. Во-первых, Сталин никак не мог сам себя делегировать в состав Исполкома, явившись туда без соответствующих полномочий и представившись вроде того: «Здрасьте, я ваша тетя». Еще на первом заседании Совета, буквально через считанные часы после революции, сам Совет принял предложение большевиков об усилении Исполкома путем введения в него по три представителя от партий большевиков, меньшевиков и эсеров[564]. Так что законные основания для делегирования Сталина в состав Исполкома были налицо. Во-вторых, выборы в советы в первый период после победы Февральской революции носили зачастую довольно формальный характер, не говоря уже о том, что они не производились на справедливой и демократической основе. Сами меньшевики и эсеры, утвердившие свое лидирующее положение в Петроградском Совете, во многом оказались у его руля именно в силу отсутствия четкого и повсеместно выполнявшегося порядка выборов. Случалось так, что в числе делегатов были и люди на основании так называемого устного мандата, когда кроме собственного заявления о своих полномочиях, не представлялись какие-либо иные свидетельства того, что данное лицо избрано в состав Совета. Да и наивно было бы ожидать чего-то иного в обстановке только что победившей революции, когда на первом плане стояли отнюдь не какие-то чисто формальные правила и положения.

Публичная деятельность Сталина в Исполкоме Петроградского совета Не стала яркой страницей в его политической биографии. Более того, с легкой руки меньшевика Суханова в его «Записках о революции», роль Сталина в Исполкоме изображается большинством его биографов как роль весьма тусклой и заурядной политической фигуры. Поскольку это замечание Суханова служит своеобразным «документальным фундаментом» этой оценки, стоит его привести полностью и кратко прокомментировать. Итак, Н. Суханов пишет:

 

«У большевиков в это время кроме Каменева появился в Исполнительном Комитете Сталин. Этот деятель — одна из центральнейших фигур большевистской партии и, стало быть, одна из нескольких единиц, державших (держащих до сей минуты) в своих руках судьбы революции и государства. Почему это так, сказать не берусь: влияния среди высоких, далеких от народа, чуждых гласности, безответственных сфер так прихотливы! Но во всяком случае, по поводу роли Сталина приходится недоумевать. Большевистская партия при низком уровне ее «офицерского корпуса», в массе невежественного и случайного, обладает целым рядом крупнейших фигур и достойных вождей среди «генералитета». Сталин же за время своей скромной деятельности в Исполнительном Комитете производил — не на одного меня — впечатление серого пятна, иногда маячившею тускло и бесследно. Больше о нем, собственно, нечего сказать»[565].

 

Выше я уже касался противоречивости и неубедительности данной характеристики. Здесь же хочется отметить, что Суханов в основу своих оценок, по всей видимости, в качестве главного критерия берет то, как часто и как красиво тот или иной деятель выступал на заседаниях Исполкома с речами. Сталин же — это хорошо известно — не был оратором, не обладал ярким даром публичных выступлений, хотя его речи и отличает строгая логичность и предельная четкость изложения мыслей. Поэтому, если судить о роли Сталина по меркам ораторского искусства, то она действительно не оставляла и не могла оставить сильного впечатления. Однако революцию делали не только яркие ораторы и народные трибуны, но и серьезные организаторы, причем с точки зрения объективных критериев отнюдь не безоговорочно пальму первенства можно отдать первым. По крайней мере, очевидно, что цель и смысл пребывания Сталина в составе Исполкома Петроградского совета, как это мыслила партия, заключались не в том, чтобы продемонстрировать ораторские дарования представителя большевиков. Среди большевиков было немало блестяще одаренных ораторов. И каждый делал свое дело на своем месте. В этом и состоит простая сермяжная правда. Делать же на основе умозаключения Суханова широкие выводы о безликости и серости фигуры Сталина на политическом небосклоне тогдашней России, по меньшей мере, неправильно.

Но вернемся непосредственно к тем проблемам, которые в начальный (да и не только в начальный) период после победы в феврале, составляли содержание всей общественной жизни страны и, соответственно, представляли поле напряженного политического противоборства. Осью, вокруг которой вращались фактически все споры в среде большевиков, было отношение к Временному правительству. Само отсутствие в партии единства по этому вопросу выглядит скорее закономерностью, нежели случайностью. С чисто психологической точки зрения, не говоря уже о соображениях абстрактно-теоретического порядка, трудно было, приветствуя победу революции и крушение столь ненавистного большевикам (и не только им, но и подавляющему большинству политически активного населения страны) режима, сразу же после достигнутого успеха занять позицию непримиримого и жесткого противостояния новому правительству. Ведь, по существу, революция только раскрывала свое настоящее лицо, обнажала свою истинную социально-классовую природу и направленность. Естественно, требовалось какое-то время, чтобы достаточно объективно и в полной мере оценить первые шаги нового правительства и сформулировать свое отношение к нему.

К тому же, необходимо учитывать еще одно немаловажное обстоятельство, игравшее тогда едва ли не решающую роль: большевики, согласно своим концепциям о природе буржуазно-демократической революции и перспективах ее перерастания в революцию социалистическую, должны были найти какое-то теоретическое объяснение и истолкование с точки зрения марксистской теории всему тому, ареной чего стала Россия. И, как всегда, жизнь, реальное содержание социально-экономических и политических процессов не могли плавно уместиться в прокрустово ложе теоретических построений. Противоречия и неодинаковые подходы, различия в оценках ситуации, нюансы в прогнозах вероятного развития событий были неизбежны. Странным было бы не наличие таких разногласий, а их отсутствие.

Итак, осевой вопрос — отношение к Временному правительству. К нему примыкал, являясь вполне самостоятельным, а не только производным, — вопрос о Советах как органах зарождавшейся новой власти. Речь шла фактически о том, что революция вызвала к жизни, пока еще не в окончательно оформленном виде, проблему двоевластия. В эпоху революционных сдвигов и потрясений такая или аналогичная ей ситуации возникали не впервые, и не только в России. Ибо каждая сколько-нибудь влиятельная социально-политическая сила стремилась оседлать революционный поток и направить его в русло осуществления своих собственных устремлений. Такова элементарная логика развития практически любой революции. Российская же революция отличалась еще и тем, что произошла в крайне сложных и тяжелых условиях продолжавшейся мировой войны. Таким образом, сама жизнь своими незримыми обручами как бы объединила эти, да и многие другие, отнюдь не второстепенные вопросы, в нечто единое целое. Комплекс проблем, стоявших перед страной, в том числе и перед большевиками, нельзя было уподобить некоему историческому гордиевому узлу, который можно было бы разрубить одним ударом меча, как это сделал Александр Македонский.

Какова же была позиция Сталина по этим кардинальным вопросам российской действительности того времени? Ответ на этот вопрос позволяет судить, насколько глубоко он сумел за столь короткое время сориентироваться в сложившейся обстановке, какими ему виделись не только ближайшие, но и более отдаленные перспективы развития русской революции. В соответствии с ответами на данные вопросы, видимо, он строил и линию своего политического поведения, свою политическую стратегию.

Но прежде чем непосредственно рассмотреть поставленный вопрос, позволю себе сделать несколько попутных замечаний, имеющих прямое касательство к теме нашего разговора. Задним числом, конечно, легко выносить безапелляционные и безошибочные исторические вердикты. Однако таковые вообще неприложимы к оценке как исторических событий, так и отдельных исторических фигур. В полной мере это относится и к оценке всей деятельности Сталина в период между двумя революциями, как и к оценке его позиции по кардинальным проблемам того периода.

Здесь уместно отметить, что в обстановке развернувшейся после смерти Ленина острейшей внутрипартийной борьбы особое место заняли, казалось бы, чисто исторические аспекты, в особенности выяснение роли того или иного тогдашнего партийного деятеля в период после Февральской революции и до завоевания власти большевиками. За этой, внешне чисто историографической битвой, скрывалась ожесточенная политическая схватка, ставкой в которой было право на то, чтобы стать политическим преемником Ленина. Застрельщиком этой грандиозной баталии выступил Троцкий, и именно благодаря этому многие достаточно темные или сомнительные эпизоды предоктябрьского периода нашли свое освещение в тогдашней партийной литературе и печати. Троцкому надо отдать пальму первенства в попытке не просто преуменьшить роль Сталина в этот период, но и вообще изобразить его в качестве чуть ли не политического пигмея. Разумеется, в сравнении с такими гигантами борьбы, каким преподносил себя он сам.

В рамках поставленной мною задачи нет возможности детально остановиться на всех существенно важных моментах тогдашней политической дискуссии. Замечу лишь, что реальные политические поражения никому не удавалось превращать в политические победы с помощью любых, даже самых искусно проведенных дискуссионных баталий. Так случилось и с Троцким. Именно он, сконцентрировав свои усилия на принижении роли Сталина в рассматриваемый период, стремился набрать политические очки, чтобы выставить себя в качестве одной из самых решающих (если не самой решающей) фигур в период между двумя революциями. История здесь была поставлена на службу политике, и цель заключалась в том, чтобы таким путем подкрепить претензии на единоличное лидерство в партии после смерти Ленина.

Свою задачу я вижу в том, чтобы нарисовать объективную картину, какой она складывается на базе имеющихся материалов и позднейших комментариев историков различного направления. Конечно, по понятным причинам, такая картина будет схематичной, не сопоставимой с многокрасочным полотном тогдашних реальных событий, одним из фрагментов которого предстает и деятельность Сталина в эти критические для судеб страны месяцы.

Позволю себе сделать еще одну оговорку, имеющую, как мне кажется, существенное значение при выборе критериев, лежащих в основе общей оценки политической активности Сталина в этот исключительно динамичный и противоречивый отрезок российской истории. В советской исторической литературе, равно как и в буржуазной советологии, не говоря уже о современной историографии так называемого демократического покроя, чуть ли не ключевым, базисным аргументом в критике Сталина того периода (правильнее сказать, всей его деятельности вообще) было скрупулезное выискивание различий и разногласий последнего с ленинской позицией и ленинскими взглядами по соответствующим вопросам. Мне такая методология представляется изначально односторонней, не отвечающей требованиям историзма, противоречащей элементарным нормам объективного подхода.

Я нисколько не ставлю под сомнение главную, определяющую и решающую роль Ленина в выработке и реализации важнейших политико-стратегических установок партии большевиков на всех переломных этапах русской революции. Эта его роль общеизвестна и общепризнана, и на этот счет нет нужды распространяться. Но хочется оттенить другое: в большевистской партии Ленин пользовался непререкаемым авторитетом, однако это не означало, что все другие члены партии, в первую очередь в ее руководящих верхах, не могли иметь свое мнение и высказывать его, полемизируя с Лениным, в том числе и по самым принципиальным вопросам. Для политической партии, особенно для партии, работавшей для подготовки революции, — это было явление нормальное. Поэтому, по меркам истории, нет ничего сверхъестественного, а тем более криминального в том, что Сталин в целом ряде довольно важных вопросов придерживался иной, нежели Ленин, точки зрения и практической позиции. Ведь никто не рассматривал взгляды Ленина как своего рода «Новый завет» большевиков, обязанных слепо следовать каждой его букве. Правы те исследователи, кто в расхождениях между Лениным и Сталиным на различных исторических поворотах, видят скорее свидетельство «интеллектуальной независимости» последнего, чем политический или теоретический криминал[566]. Думается, что именно такой угол зрения дает возможность более объективно подойти к реальной исторической оценке происходивших событий. А то получается, тот же культ личности со всеми его последствиями в области исторического исследования, только другим концом!

Позицию Сталина по отношению к Временному правительству до середины апреля 1917 года с полным основанием можно назвать центристской. Вполне определенно, хотя и несколько витиевато, она сформулирована в ряде статей, опубликованных им в «Правде» вскоре после приезда в Петроград. Но наиболее концентрированно она выражена в его докладе на партийном совещании большевиков, состоявшемся в конце марта — начале апреля 1917 года[567]. Выступая 29 марта с основным докладом «Об отношении к Временному правительству»[568], Сталин утверждал:

 

«Власть поделилась между двумя органами (имеются в виду Временное правительство и Совет рабочих и сол<