Субъективный дух: раскрытие и воплощение

На первой ступени развития субъективности (от рождения до 1 года) - ступени оживления - практическое отношение к собственной жизнедеятельности существует в специфической форме. Их "субъек­том" оказывается не индивид в своей изолированности, а само со-бытиё, живое единство ребенка и матери в их отношении к остальному миру и к своей совместности в том числе. Чтобы последнее стало возможным, с самого начала решается сугубо практическая задача по со-организации двух индивидуальных существований. В част­ности, должен осуществиться первичный синтез телесной целостности ребенка, который находит свое прямое выражение в так называемом "комплексе оживления". ("Оживление" необходимо понимать бук­вально: программа действий взрослого обычно такова, что уже с первых дней начинают складываться целостные функциональные системы поведения ребенка, которые взрослый "прочитывает" уже не только в семантике "органических потребностей", но прежде всего - в семантике общения и отношений.) О том, что произошло "оче­ловечивание" ребенка, взрослый судит по его улыбке (была гри­маса), плачу (был крик), и др. Именно с этого момента взрос­лый особым образом семантизирует пространство со-бытия, обна­руживая в ребенке тот адресат, к которому возможно личное обращение.

Доречевое развитие ребенка знаменательно тем, что здесь прежде всего формируются перцептивно-динамические и валентные "функцио­нальные органы", лежащие в основе чувственности, а точнее - чувст­венно-практического опыта, включающего в себя особые сложные образования типа установок, потребностей, устойчивых схем поведе­ния, со-организованных движений; это и есть та первая форма и то первое содержание внутреннего мира человека как психосоматической реальности, которые еще не знают субъект-объектного противопостав­ления. Здесь формулой сознания является "прамы" (Л.С. Выготский), прообразом деятельности - "живое движение" (Н.А. Бернштейн), формой общения - "сопричастность" (Леви-Брюль).

Кардинальное приобретение данной ступени развития - это под­линный синтез человеческого тела — его "оживление" в сенсорных, двигательных, общительных, созидательных измерениях. Очевидно, что впереди - бесконечное множество телесных изменений, однако сам принцип человеческого тела (своеобразная форма субъектности) оформ­ляется именно здесь. Обнаружение телесно-чувственной достоверности мира и практическое отличение от него своего самоощущения в широком спектре его возможных содержаний есть результат работы полагающей рефлексии (Гегель), которая производит самое первое высвобождение сознания (как субъективности) из поглощенности его бытием, но в форме связности его в некотором психическом образо­вании. Сознание свободно от бытия, но не свободно от формы своего освобождения, не свободно в психическом "конструкте" (образе, пред­ставлении, пристрастии, действии и др.). Оно лишь следует (пере­мещается) из одной поглощающей организованности в другую), но сам переход остается наивным (бессознательным).

Два эпохальных события раннего детства стоят в начале новой ступени развития внутреннего мира человека - ступени одушевления (от года до 6 лет): это - прямохождение и речь. По словам Гегеля, посредством первого из них человек снимает внеположенность частей пространства, и сам находит для себя свое место; посредством второго - делается способным достигать сознания собственной всеобщности и постигать свое собственное "Я".

Прямохождение обеспечивает то, что ребенок попадает в ту же систему координат, в то же динамическое пространство (теперь четырехмерное), где уже находится взрослый; соответственно, он впервые начинает видеть другого в действии (а не просто в движении), так как впервые оказывается способным действовать сам. Су­щественно, что только с этого момента можно впервые говорить о предметных действиях в собственном смысле слова. (Речь, являясь первой натуральной практикой сознания на пути движения к самосознанию, раз возникнув, отныне всегда противопоставляет слово всему остальному; через слово субъективность впервые становится для себя самой предметом.)

Более того, речь и действия ребенка, ориентированные на взрос­лого, создают и закрепляют множественные точки идентификации, точки самотождественности и самодостоверности. Происходит под­линное одушевление жизнедеятельности ребенка (феноменально выра­жаемое как "Я сам!"), возникает и специфическая форма целостного сознания — "мы — они", где "мы" и есть субъектность ребенка (совпа­дающая с границами группового сознания), а "они" - потенциальная объектность.

Способность самостоятельного передвижения и постижения своего "Я" есть в высшей степени важный момент в духовном развитии ребенка. Именно с этого момента складывается особая форма реф­лексии - сравнивающая. В стихии речевого общения начинается процесс быстрой специализации и дифференциации его действий: а) на собственно орудийные, обеспечивающие непосредственное включение ребенка в совместную деятельность со взрослым (самообслуживание, быт), и квазиорудийные (игровые, символические), обеспечивающие включение его в жизнедеятельность взрослого, в сферу социальных отношений; б) на собственно предметные (чувственно-практические), реализующие самодеятельность ребенка в материальной предметности и квазипредметные (познавательные, речевые, умственные), реали­зующие самодеятельность ребенка в идеальной предметности. Таким образом, носителем и реализатором субъектности как психосоциальной реальности является множество предметно-орудийных и чувственно-практических действий.

Сравнивающая рефлексия обеспечивает субъекту опознание себя в налично данном, очевидном мире. Здесь сознание впервые начинает подниматься над конкретно определенной связанностью, над конкрет­ным психологическим образованием, что является необходимым шагом к свободе по отношению ко всему внешнему.

Помимо всего другого сравнивающая рефлексия позволяет ребенку освободиться и от некоторых ритуализированных форм совместности со взрослыми. Его субъективность все более обнаруживается (и для себя, и для других) как подлинная самость: в целостности "Я" со своим пред­ставлением и собственным действием.

С кризиса 6-7 лет, на границе дошкольного и школьного возраста начинается новая ступень - ступень персонализации (от 7 до 18 лет). Здесь происходит превращение различных деятельностных структур субъектности в содержание представлений о себе (самооценка, образ "Я" и др.). Именно с этого момента ребенок начинает оформляться, становиться личностью - точкой средоточения различных общностей в социокультурной реальности и обособления от них. Начинается процесс самоограничения (уточнения границ самотождественности внут­ри со-бытия), процесс бурного осознания "Я - не Я", своих желаний, целей, мотивов, способностей, личностных качеств. Наиболее остро этот процесс протекает в подростковом возрасте, что обнаруживается в стремлении ребенка проявить себя в таких качествах, которые он сам считает ценными, поставив под сомнение систему внешних требований. Нередкий негативизм и импульсивность этих проявлений сменяются в юношеском возрасте все большей осознанностью, осмысленностью в преодолении внешних стереотипов и социально-ролевых ожиданий сверстников и старших.

Принцип персональности, который складывается на данной сту­пени развития, является предпосылкой для новой ступени - сту­пени индивидуализации (примерно от 20 до 40 лет). Только с этой ступени можно говорить о принципиальной возможности духовного саморазвития. Этот период является поворотным в жизни человека, и он связан с трудным поиском своей укорененности в мире, с выработкой собственного мировоззрения, со становлением подлинного авторства в определении и реализации своего способа жизни. Обособляясь от образа себя в глазах ближайшего окружения, преодолевая профессионально-позиционные и политические детер­минации поколения, объективируя многие свои качества как "не-Я", человек становится ответственным за собственную субъектность, которая зачастую складывалась не по воле и без ведома ее носителя. В духовно-практической сфере бытия, которая и является коррелятом ступени индивидуализации, формулой субъектности может быть: "Я аутотентичен!", или, говоря словами М. Лютера: "На том стою, и не могу иначе!"

Ступень универсализации (от 45 до 65 и более лет). Кризис, с которого начинается данная ступень, - это кризис самости в ее родовой, культурной и исторической определенности. Здесь откры­вается потенциальная эквивалентность человека Миру, что позво­ляет ему выйти за пределы сколько угодно развитой индивидуальности как таковой и войти в область соборных жизненных смыслов и духовных ценностей как "в свое другое" ("Я - Ты"). Со-бытиё как видимая форма единства со многими другими уходит внутрь, становится эзотеричной, приобретая подлинно личный (уникальный, единственный в своем роде) характер: целостность, объемность, глубину и суве­ренность. Зрелость как всеобщая форма со-бытийности человека и его мира в целом и как предельная ответственность его за этот мир выводит человека за пределы мерного и ограниченного в сферу подлинно вселенского и универсального Со-бытия, о котором апостол Павел мог сказать: "И уже не я живу, но живет во мне Христос!" [Гал. 2, 20].

Таким образом, даже на этом, предельно обобщенном, уровне описания ступеней развития субъективного духа становится понятным, что в нашем духовном развитии не все мы можем "от себя", но и не все происходит "без нас".

ЛИТЕРАТУРА

1. Иванов В.П. Человеческая деятельность - познание - искусство. Киев, 1977.

2. Ильин И.А. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 1. М., 1993.

3. Зеньковский В.В. Проблемы воспитания в свете Христианской антропологии. М., 1993.

4. Франк СЛ. Соч. М., 1990.

 

Начала христианской психологии. Учебное пособие для вузов / Б.С. Братусь, В.Л. Воейков, С.Л. Воробьев и др. - М.: Наука, 1995. - 236 с.

Стр. 139-149

 

Глава третья

ИОСИФ-ОБРУЧНИК, ИКОНА ОТЦА

Вероятно, моя тема - отцовство - звучит несколько необычно для католического священника и монаха, однако это - только на первый взгляд. В христианской Церкви - и в католической, и в православной -верующие обращаются к клирику, говоря: "Отче!" И это не случайно. Главное для священника, пастыря, - быть отцом для верующих, духовным отцом людей.

Помню, на последних курсах Доминиканского колледжа в Кракове, где я тогда учился, нас, студентов, живо интересовал вопрос: что означает, что через год-два мы, выйдя из колледжа, будем называться отцами? Наши наставники отвечали по-разному, но мы заметили, что в своих ответах они часто исходили из понятия "естественного отца" -отца семейства. По окончании учебы мы стали служить в живом, реальном мире, и нам как пастырям нужно было искать дорогу к реаль­ным отцам, у которых есть сыновья и дочери, и стараться понять, что для них означает быть отцом. Можно сказать, с этого и начались мои размышления об отцовстве. Их результатами мне хотелось бы поде­литься в данной главе. Первая ее часть - это скорее личные практиче­ские заметки священника, не один год работающего среди людей, их исповедующего и стремящегося понять их. Вторая (и главная для меня) часть носит более отвлеченный характер и имеет целью показать идеальный образ отца, каким он предстает в евангельском повествова­нии в образе Иосифа Обручника.

Вначале- о ситуации мужчины и будущего отца в посткоммунисти­ческом обществе. Эту ситуацию определили разные условия. Перечис­лим лишь некоторые из них.

Во-первых, существенно определяющим является здесь демографи­ческий фактор, последствия 30-40-х годов, преждевременной гибели множества отцов, мужчин в годы войны. В результате, многие из тех, кто сегодня отцы, были детьми, воспитанными без отцов. Они были лишены непосредственной духовной традиции отцовства, тех знаний, которые юноша в семье получает не на вербальном уровне, не из книг, а из живой повседневной жизни.

Второе. Армия как фактор воспитания будущего мужчины и отца. Следует признать, что армия как первый опыт жизни взрослого человека часто сводится к усвоению закона кулака. Здесь проблема не в том, кто прав, а в том, кто сильнейший. Все вопросы решаются посредством грубой силы и не только между офицером и солдатом, но также (и в основном) между солдатами. Приобретается опыт власти сильнейшего и бесправия перед силой. Солдат живет в беспрерывной борьбе, поэтому "солдаты мира" - понятие, не имеющее смысла.

Солдаты - это всегда солдаты войны. Даже во время мира. Власть силы делает ненужным сложный процесс мышления: мысль умирает там, где действует право силы.

Третье. Сексуальность в жизни мужчины пробуждается очень рано, еще в психологическом детстве. И здесь коренится мно­жество проблем, с которыми в пастырской практике сталкиваешься постоянно. Самое трагичное - то, что ранняя сексуальность разви­вается в отрыве от чувства любви, взрослого понятия о любви. У ребенка, разумеется, существует понятие любви, например, любви ро­дителей к нему или любви, которую он видел по телевизору. Но что для него "Анна Каренина", когда "взрослого" представления о любви еще нет? Трагизм ситуации в том, что сфера сексуального становится для него автономной, самодостаточной. Нет связи ни с понятием семьи, ни с понятием любви, ни с понятием нравов, супружеской жизни. Можно сказать, что ранняя сексуальность — хитрая дьявольская вещь. Не потому, что влечение полов - дьявольское по природе, но, как говорится, дьявол - тот, который разделяет единое. И он дейст­вительно разделяет: семью в одно место, секс - в другое, супружескую жизнь - в третье.

Четвертое. В коммунистических странах мужчина, как правило, не мог реализовать себя в профессиональной сфере: его успехи зависели не от его личных профессиональных качеств, а от "места", от принадлеж­ности к определенной группе. Он мог работать хоть круглосуточно -и все за ту же зарплату и с тем же успехом. Мог и вообще делать только вид, что работает - результат тот же. Постоянное смутное ощущение своей нереализованности, ненужности рождало глухую агрессию, которая зачастую "разряжалась" в семье и оформлялась в умонастроении: "Если бы у меня не было вас, особенно ребят, я бы добился успеха. А вы мне мешаете".

И, наконец, пятое. То, что мешает мужчине стать отцом, - это от­ношение к нему его жены, молодой матери. Эта проблема имеет разные уровни. Первый: молодой отец первого ребенка, как правило, боится тронуть его. Я видел молодых отцов. Один из них так смотрел на при­несенного из роддома малыша, будто хотел спросить: "Что с этим де­лать?" Похоже, он чувствовал себя как слон в посудной лавке. А моло­дая мать вместо того, чтобы помочь мужу (а в конечном счете себе и ребенку), делает прямо противоположное тому, что надо делать. Надо сказать: "Бери и держи!", - а она говорит: "Нет, ты его лучше не трогай, а то уронишь". И здесь - не только забота о ребенке, здесь нечто более глубокое: ревность, причем ревность особого рода, и вот почему. Многие смутно ощущают, что в окружающей жизни, в общем, мало смысла: в работе, политике, экономике. Все бессмысленно. Даже супружеская жизнь не имеет смысла. Стоит посмотреть вокруг себя: есть ли где-то рядом счастливая семья? Как правило, таковой не нахо­дится. Но есть счастливые матери. "Тогда, может быть, я буду такой счастливой матерью? Я буду любить ребенка, воспитывать. И в этом будет смысл моей жизни". Тогда все и начинается: молодая мать боится, чтобы муж не подошел к малышу, потому что одного ребенка не хватит на двоих.

В России ситуация была еще более сложная, чем в других комму­нистических странах. Ведь на протяжении 70 лет, т.е. жизни четы­рех (!) поколений, всем женщинам говорили, что воспитать ребенка (одного, двух, десятерых) для советской женщины недостаточно. Жен­щина должна прежде всего быть активным строителем новой жизни, добиться успехов на профессиональном поприще. То же и у нас в Польше, но все же в течение меньшего времени. Я помню, как в дет­стве любил листать мамины журналы. Так вот, там вечно высмеива­лись женщины, идеалом которых было воспитание детей, дом, семья. Положительный идеал женщины - активная общественница, член профсоюза (а лучше - партии), грамотный и творческий специалист своего дела. Результат подобной ориентации общества - ребенок вос­питывается дома максимум до 3-х лет, затем его отдают в детский сад, а женщина начинает заниматься устройством своей профессиональной жизни. В итоге с самых ранних лет ребенок уже не имеет ни отца, ни матери. Между ребенком и отцом с самого начала не возникает связи на невербальном уровне - ума и чувств. И чего-то еще более глубо­кого. Как это проявляется практически? Молодая мать почти всегда ищет помощи в воспитании ребенка не у мужа, а у своей матери. И здесь ответ на вечную проблему ссор мужа и тещи: та же ревность к ребенку. Тогда становятся понятнее чувства молодого отца после появления ребенка: он чувствует себя дома лишним. Свою задачу он выполнил: ребенок родился. Мужчине дают понять, что его присут­ствие в доме не обязательно, в идеале его актуальная функция -финансовое обеспечение семьи. И только. (Как тут не вспомнить горь­кий афоризм Ницше: "Для женщины мужчина никогда не есть цель, но только средство. Цель всегда - ребенок".) В таком контексте, дума­ется, несколько нестандартно выглядит проблема мужского алкоголиз­ма: отец плох не потому, что пьет, он пьет потому, что ему не дано было стать отцом. Разумеется, это не универсальное, но довольно частое наблюдение.

Св. апостол Иоанн сказал в своем Послании, что Бог - это любовь (I Иоан. 4,8). Человек создан по образу и подобию Божию. Однако нет "человека вообще": человек создан мужчиной и женщиной. Мужчина -это один образ Божий, женщина - другой. Два разных образа единой любви Божией. И если человек встретил любовь только матери, а не встретил любви отца, в его любви нет глубины, это плоский образ. И здесь разница - как между картиной и скульптурой, совсем другое качество.

В чем же гений мужской любви, этого другого лица любви? Муж­ская любовь внешне противоречива. Например, это своеобразная тон­кость мужчины, мягкость и одновременно - его последовательность. Любовь матери очень часто непоследовательна: если маму просить три дня, она уступит. Папа, как правило, говорит один раз, второй раз его уже просить бесполезно. Отец - человек твердый, но с другой сторо­ны - теплый и сердечный.

Без этих противоположностей нет хорошего отца. Он будет или второй матерью (что не имеет смысла), или тираном (что гораз­до чаще). Где опасность? Мы очень часто подменяем схожие чер­ты противоречия, на место мягкости ставим непоследовательность. "А, пусть будет..." Последовательность же подменяем твердостью, жестокостью, тиранством. Есть большой соблазн в такой подмене. А ведь именно последовательность вместе с теплотой и сердечностью являются теми истинно мужскими чертами, которые суть источник покоя, стабильности и безопасности для ребенка. В государстве безо­пасность и покой гарантируются армией и законом, в семье - уверен­ностью в отце, если отец сильный, серьезный и не меняет так просто своих решений. Жена также ждет от мужчины гарантий покоя и безо­пасности. И нет другого пути дать ей это, как через сугубо мужские черты, сочетающие твердость с теплотой и сердечностью.

Важнейшая ролевая функция отца - сохранять и транслировать историческую память, память о том, что было. Через отца я, как человек, включен в живую человеческую историю. Неслучайно я ношу фамилию отца. Он вводит меня в традиции семьи, страны, культуры. Так получается, что история страны - это история каких-то войн, походов, открытий, строек. И мужчина больше знает именно эту историю. (Я не утверждаю, что женщина вне истории: именно она дает основу истории, которая называется семьей. Но через отца я вхожу в традицию моей страны). Наконец, отец помнит (трудно себе предста­вить!) время, когда меня не было. Он смотрит в будущее дальше меня. Благодаря отцу время - этот роковой и непредсказуемый фактор — становится как бы "своим", "прирученным". Опасное пространство исто­рии через усвоенную с помощью отца традицию становится безопас­ным. Потенциально опасное будущее перестает пугать благодаря мудрому предвидению отца, его способности заглянуть вперед.

Другая важнейшая ролевая функция отца — он являет собой первый образ, первый пример правителя. В этом плане государство, если оно хочет иметь хороших граждан и хороших правителей, должно заботиться о воспитании хороших отцов. Если у меня в детстве опыт отца-тирана, я никогда не буду верить власти, это остается на под­сознательном уровне. Я буду везде и всюду искать черты тиранства, буду предельно подозрителен ко всему, что отдает государственной тиранией. А когда отец - человек твердый, последовательный, но сердечный, умеющий слушать и понимать, у ребенка формируется доверие и к власти. В противном случае он вырастет анархистом.

Отец - это, конечно, первый авторитет. Помню школьный раз­говор: "А мой папа сказал..." "А мой так сказал...", - и согласия нет, потому что папы по-разному говорят. Дети не договорятся, потому что последний аргумент - папа. Однако папа - авторитет лишь до поры до времени. Приходит определенное возрастное время, семейная буря и он уже не авторитет. А потом снова авторитет, но уже на новом уровне. Именно через отца впервые ребенок учится принимать авторитет, а потом его обсуждать-осуждать, а не наоборот. В этом – проблема современного общества, нашей цивилизации: мы раньше осуждаем, а потом понимаем (принимаем). Отсюда вопросы, задачи, стоящие перед воспитанием в посткоммунистическом мире. Как вернуть значение авторитета в нашу повседневную жизнь? Как в условиях идиосинкразии к дутым авторитетам "вождей" научиться ценить и уважать подлинные авторитеты?

Несколько слов о чрезвычайно важной теме - о дороге к отцов­ству. Мне очень нравятся размышления Ю.А. Шрейдера о метафи­зическом опыте семьи. Он имеет в виду тот опыт, который приобре­тают дети в семье, но я заметил, что для отца семья тоже дает важный метафизический опыт, прежде всего - опыт любви и понимания своего несовершенства.

В армии юноша может достичь какого-то совершенства, например, в каком-то виде спорта, "в боевой и политической подготовке". Это укрепляет его самооценку. Но вот он возвращается домой, женится, рождаются дети, и он видит, что не готов для новой социальной роли. "Как же так, я - чемпион по самбо, а что с ребенком делать - не знаю". Это и есть метафизический опыт человеческого несовершен­ства.

В высоком духовном плане - это проблема грехопадения, вообще зла в жизни людей, когда человек осознает, насколько он несоверше­нен. "Я люблю другого человека, я живу для другого человека как несовершенный. Мой дар другому человеку ограничен". Это ужасное чувство. Если оно развивается в отсутствие любви, последствия могут быть самые трагические: самоубийство, алкоголизм, наркомания. Семья, дети, супружеская жизнь помогают справиться с ним, не до­вести до крайней точки. Разумеется, справиться не в том смысле, что я стану совершенным или буду говорить всем, что я совершенен. Нет, я буду служить другим людям как несовершенный. Опыт такого слу­жения, такой любви, ощущающей несовершенство и одновременно преодолевающей его, есть опыт метафизический, опыт познания Бога. Можно даже не называть это Богом, но это будет опыт Бога. Опыт восприятия Кого-то, Кто бесконечно больше меня, бесконечно совер­шеннее меня, перед Которым я ребенок, все мы дети. И тогда я начинаю говорить не только устами, но и сердцем: "Отче наш!", и тогда рождается сыновья связь между мной и Богом.

Важный этап на пути к отцовству - подготовка к браку. Особенно это важно в ситуации, когда у мужчины не было отца либо не было подлинного, настоящего отца. Кто же в этом случае может подгото­вить мужчину к браку? Мужчина по природе, а особенно после армии, не имеет должной тонкости, деликатности, уважения к другому чело­веку. Эти положительные черты потенциально дремлют в каждом из нас; они могут проявиться, но могут и не возникнуть. И я считаю, что именно общение с девушкой, женщиной способно проявить, воспитать эти чувства, чувства отца. Период перед браком, когда юноша и девушка встречаются и общаются между собой, - период воспитания мужчины, в том числе и как мужа. Здесь — великая работа женщины как воспитательницы своего первого ребенка - мужа, как будущего отца их общего ребенка.

Молодая женщина, собирающаяся замуж, скажем, за молодого

лейтенанта, должна понимать, что перед ней пока именно молодой лейтенант, а не муж и тем более не будущий отец, и что мужа и отца из лейтенанта ей еще предстоит воспитать. И в этом воспитании у молодой женщины есть верный союзник и помощник—любовь, которая зародилась в сердцах молодых и влечет их друг к другу.

Каждый мужчина по своему составу в идеале - философ, если иметь в виду специфически мужское отношение к реальностям внешне­го бытия. Хороший же мужчина - не просто философ, но метафизик. Главная черта мужского философского отношения к жизни -- кро­тость. Он уважает этот мир и смиренно, кротко принимает его таким, какой он есть. (Разумеется, речь не идет о философах новейшего вре­мени, преисполненных пафосом "изменения" мира.) Мир для него - всегда неожиданность. Это хорошо видно на примере отцовства. Мы знаем, откуда дети, но это все равно всегда неожиданно, непредсказуе­мо. Мы хотели, чтобы была девочка, а родился мальчик, или наоборот. Мы хотели, чтобы ребенок вырос математиком, а он - музыкант или художник. Жизнь постоянно погружает нас в неожиданные ситуации. И этот элемент неожиданности требует, чтобы мы были философами и относились кротко и смиренно к действительному миру, к живой жизни. Это также касается и нашей ответственности перед новой жизнью, которая приходит в мир через нас.

Новая жизнь не только обязывает нас, требует всех сил и внима­ния. Она бесконечно много дает нам. Отец нуждается в ребенке так же, как ребенок — в отце. Говорят, мы раним друг друга не плохими чертами своего характера, а своими, полученными некогда ранами. Наш шанс в отцовстве - вылечить эти раны с помощью ребенка. И по­мочь ему не очень пораниться в своей жизни.

А теперь - после рассуждений, инициированных конкретной пас­тырской практикой, - об идеальном образе отца, каким он предстает в Святом Евангелии, образе Иосифа Обручника.

* * *

В названии этой главы есть понятие иконы. Почему именно "икона", а не "образ", что отличает икону от образа? Следует заме­тить, что эта проблема касается не только искусствоведов. Это, по сути своей, проблема философская и богословская.

Образ - понятие более или менее объективное. Это живое, нагляд­ное представление о чем-либо, облик человека, события или пережива­ние, запечатленное в памяти. Икона - нечто совсем иное.

Один из французских монахов-доминиканцев о. Жан-Ив Лелюп от­мечал, что именно икона определяет настоящее лицо, ибо она показы­вает лицо, становление которого должно стать целью всей человече­ской жизни. Потому что главная цель жизни человека – исполнение Божьего Замысла о нем. В этом смысле путь каждого христианина - от наличного бытия к долженствованию, т.е. от образа - к иконе.

В этой связи я хочу рассказать об иконе святого Иосифа как идеала отца. Евангелие от Луки свидетельствует нам, что, несмотря на то, что в физическом смысле Иосиф не был отцом Иисуса Христа, Мария сама называла своего мужа отцом Иисуса, говоря двенадцати­летнему Христу: "Вот, отец Твой и Я с великой скорбью искали Тебя". Вслед за Марией мы также имеем право называть св. Иосифа отцом, но это, в свою очередь, дает нам импульс к размышлению, в част­ности, о том, какие же черты включает в себя архетип отца, архетип мужчины?

С одной стороны, отец - это всегда патриарх, человек, дающий жизнь, человек, создающий народ. Но с другой стороны, отец - это защитник жизни, тот, кто призван эту жизнь сохранить. Можно про­вести параллель между этой частью понятия архетипа отца и понятием мужчины вообще как воина. Отец призван выполнить две задачи: дать жизнь и защитить ее.

Называя св. Иосифа отцом Иисуса, мы, разумеется, имеем в виду, что не он дал Иисусу жизнь, но зато в буквальном смысле слова защищал ее.

Почти все наше знание о св. Иосифе заключается в первых двух главах Евангелия от Матфея[41]. Апостол, пишущий икону св. Иосифа, показывает нам, как в действительности выглядит призвание отца к защите младенца.

Жизнь и плоть, которые Иисус получил не от Иосифа, а "от Духа Свята и Марии Девы", - это еще не все. Иосиф должен был поддер­жать в плане психическом жизнь Младенца, который не был его сыном.

Знаменательно также то, что наш Спаситель хотел родиться в настоящей семье, хотел, чтобы в его жизни были и мать, и отец. Это отнюдь не случайно и является для нас замечательным знаком того, что христианство есть религия семьи. Можно сказать - религия, приносящая спасение семье через семью. Ведь христианство - это религия, которая даже единство всего человечества рассматривает в плане семьи. Поэтому не случайно, что первые христиане, обращаясь друг к другу, говорили "братья" и "сестры".

Единство семьи общечеловеческой, как единство любой семьи вообще, основано на присутствии настоящего отца. Именно так и происходит в жизни Иисуса, Марии и Иосифа.

Поэтому мы с восхищением смотрим на лицо св. Иосифа, человека, который был обыкновенным отцом необыкновенного Ребенка.

О св. Иосифе написано очень мало. Всего несколько предложений читаем мы в первых двух главах Евангелия от Матфея и всего несколько слов во второй главе Евангелия от Луки. И эта черта библейского повествования очень выразительно характеризует св. Иоси­фа. Икону святого Иосифа евангелист пишет особыми красками. Что­бы передать суть этой иконы, не нужно много слов, достаточно одной фразы, одного предложения.

Первый этап отцовства св. Иосифа. Первоначально для Иосифа весть о том, что он должен стать отцом, показалась ужасной. Девушка, которая была вручена ему "в соблюдение", которая отличалась от всех остальных женщин замечательной красотой души, вдруг оказывается беременной!

Каким ужасным было страдание этого человека, каким обма­нутым он себя чувствовал! "Был ей уже шестой месяц; и вот, Иосиф возвратился от плотничных работ своих и, вошедши в дом свой, заметил ее, имеющую во чреве. И ударил себя в лицо, и пал на вретище долу, и горько плакал, говоря: "Каким лицом буду взирать я к Господу Богу моему? Как буду молиться о сей отроковице, ибо я принял ее из храма Господня девою и не соблюл? Кто уловил меня коварством? Кто сделал это зло в доме моем и опорочил деву? (...) И встал Иосиф от вретища, и призвал Мариам, и сказал ей: "Удостоенная попечения Божия, что это ты сделала и забыла Господа Бога твоего? Для чего ты уничтожила душу твою, ты, которая воспиталась во Святая Святых и принимала пищу от руки Ангела? Она же горько заплакала и сказала: "Я чиста и не знаю мужа". И сказал ей Иосиф: "Откуда же имеющееся во чреве твоем?" Она же сказала: "Жив Господь Бог мой, что я не знаю, откуда это у меня" (Первоевангелие Иакова, гл. XIII).

Таким образом начало отцовства св. Иосифа - это огромное несча­стье, личное страдание. Какова же его реакция?

По еврейскому закону женщина, виновная в грехе прелюбодеяния, должна быть убита. Но, как мы узнаем из первой главы Евангелия от Матфея, "Иосиф же муж Ее, будучи праведен и не желая огласить Ее, хотел тайно отпустить Ее" (Мф. I, 19).

Иосиф отказывается от справедливого, по закону, возмездия.

Конечно, не потому, что считает закон глупым. Все дело в том, что брак для Иосифа не был только социальным институтом. Этот союз, который он создал с Марией, этот брак для него был прежде всего делом любви. И несмотря на страдания, которые он испытывал, несмот­ря на очевидность измены, он все-таки решил не наказывать Марию, все-таки решил отпустить Ее. Причем отпустить тайно, чтобы никто не мог о Ней даже плохо подумать. Иосиф не мог допустить, чтобы с этой девушкой случилось что-нибудь плохое, потому что он действи­тельно любил Ее. Принять Марию к себе Иосиф не мог. Это было бы для него слишком страшным, потому что невозможно жить под одной крышей с грешницей. Но все, что он мог для Нее сделать, сделал -простил и хотел отпустить Ее. И такой подход Иосифа к исполнению закона, его понимание брака - важный урок для каждого из нас. Потому что сегодня, к сожалению, многие смотрят на брак только как а фактор социальный.

Что важно в решении Иосифа, формально противоречащем закону? В человеке, которого истинно любишь, довольно быстро замечаешь его человеческое несовершенство: ты, по словам свв. отцов, ненави­дишь грех, но любишь грешника. Такова истинная любовь к ближнему, любовь в Боге. Иосиф учит нас такой любви.

Второй этап отцовства св. Иосифа начинается с того момента, когда Иосиф принимает Марию и Дитя во чреве Ее. Происходит это во сне: "Се, Ангел Господень явился ему во сне и сказал: "Иосиф, сын Давидов! Не бойся принять Марию, жену твою; ибо родившееся в Ней есть от Духа Святого" (...) Встав от сна, Иосиф поступил, как повелел ему Ангел Господень, и принял жену свою, и не знал Ее, как наконец Она родила Сына Своего Первенца, и он нарек Ему имя: Иисус" (Мф. I, 20-25).

Проблема не в том, какую роль играют сны в нашей жизни. Сны Иосифа только свидетельствуют о его духовной чуткости, о внутрен­ней собранности человека, всегда открытого для Божьего Откровения, всегда готового внимать слову Господа. Это и является одной из глав­ных черт настоящего отца. Отец - человек, который всегда должен быть готов встретиться с самыми неожиданными обстоятельствами. И Иосиф готов был принять все, что приготовил ему Господь, решить все задачи, возникающие перед ним, согласиться на самые неожидан­ные повороты судьбы. При этом он не чувствовал себя оскорбленным, не жаловался, что так внезапно и помимо своей воли стал отцом. В этой готовности услышать Божие Откровение заключены глубокая кротость, истинное смирение по отношению к действительности, кото­рую творит Господь, которую Он преподносит нам как дар. Ребенок для каждого из нас - такая же действительность. Потому что ребенка мы не выбираем, он всегда приходит к нам неожиданно. В каком-то отношении мы избираем себе супруга (или супругу), ребенок же всегда приходит к нам неизбранным. Но и ребенок не избирает своих родите­лей. Он должен просто принять их такими, каковы они есть. Необходи­мо осознать, что мы даны друг другу Богом, даны как дар. Можно ска­зать, что эта готовность принять нового человека, своего ребенка, и одновременно все неожиданные ситуации, возникающие через него, является почвой для формирования метафизического миропонимания человека, метафизического опыта отца. Невозможно, чтобы идеолог, "лучше всех" априорно знающий, как должен выглядеть мир, был бы хорошим отцом. Ведь идеолог "заранее знает" и то, как должен выгля­деть его ребенок. И каждый из нас должен обнаружить в себе этого идеолога, у которого уже готов очередной "гениальный" рецепт обнов­ления мира, обновления "нехорошего" ребенка, который доставляет так много хлопот в повседневной жизни, рецепт, как "переделать" этого ребенка, как сделать его "хорошим", закрыв глаза на то, кем он является в действительности. Подобная идеология сидит в наших сердцах очень глубоко, и это - абсолютно обезбоженный тип мыш­ления.

И здесь мы сталкиваемся с проблемой уважения к своему ребенку. Уважения его реальности, его действительности, просто того факта, что он есть.

Для св. Иосифа отнош