Драматическая история идеи целенаправленного развития

Вовлечено ли мироздание в целом и все его составляющие в закономерный исторический процесс становления, развития, направ­ленного к реализации некой цели, или же в мире происходят лишь циклические или хаотические изменения? Предпосылкой постановки такого вопроса послужил религиозный догмат о Творении как о начале времени и догмат о невечности Вселенной. Постепенно здесь вы­явилось два решения.

Первый ответ, основанный на буквальном, литературном про­чтении Библии, сводился к тому, что Бог завершил Творение в 6 дней и что возраст Земли и всех ее обитателей измеряется несколькими тысячами лет. До конца средневековья такая точка зрения практически не подвергалась сомнению. Однако уже в первой половине XVIII в. описательное естествознание накопило достаточно фактов, чтобы, отталкиваясь от незыблемого догмата о целенаправленном Творении Богом природы и человека, усомниться в скоротечности этого процесса и привести доказательства тому, что он протекал гораздо дольше. Стало открываться все больше фактов, свидетельствующих, что ход естественной истории не ограничивался лишь актами специального творения, последовательно превращавшими сотворенную из ничего бесформенную материю в гармоничное и целесообразное целое. Ста­новление Вселенной оставалось непонятным без признания возмож­ности самосовершенствования "твари", наделенной для этого собствен­ной волей и активностью.

Этот скачок в развитии человеческой мысли выразился в работах К. Линнея и, главным образом, Ж. Бюффона. Первый приступил к классификации живых организмов с целью подойти к пониманию естественной системы, которая позволила бы разгадать основные принципы, определяющие строение видимого мира. Хотя такой класси­фикации ему создать не удалось (нет ее и сейчас, но по причинам, связанным не только с трудностями чисто научного поиска), но и те представления о системе природы, что следовали из его работ, подтвердили христианскую веру в планомерную деятельность божествен­ного Провидения. Бюффон, в отличие от Линнея, попытался понять порядок природы, исходя не из статики, а из динамики, впервые указав на значение времени в процессе становления мироздания. "На всем огромном протяжении времени сохранялся порядок природы, и, хотя картина явлений вполне менялась и имела на вид мало общего с окружающим нас внешним миром, вся современная природа оказалась генетически связанной с прошлым, и только этим путем удавалось объяснить отдельные, нередко крупные ее черты... После Бюффона стало невозможным ограничиваться при изучении многочисленных и разнообразных явлений природы одним описанием, исканием ныне действующих причин, надо было в настоящем искать прошлое и объяснять это небольшое настоящее как результат вековой деятель­ности почти бесконечного, теряющегося в глубине веков прошлого" [2. С. 205-206].

Если в европейской науке идея целостности природы (упо­рядоченности ее в пространстве и закономерности становления по­рядка природы во времени) была вынуждена преодолевать не только сопротивление клерикалов, но и философские построения схоластов и представителей механического мировоззрения, то в российскую науку эти идеи были заложены Ломоносовым с самого ее возникновения. Вот что он писал о мироустройстве: "Но посмотрим на громаду чудную сего видимого света и на его части: не везде ли мы видим взаимный союз вещей в пользу друг другу бытие свое имеющих? Возвышения гор и наклонения долин, не к тому ли служат, чтобы собравшиеся в них воды ключами изливались, протекали ручьями и в реки соединялись? Простертый над землею и особливо водами воз­духа принимает на себя влажность. Но с чего ради? Относит он в виде облаков воду на далекие земли и на оные дождем и снегом ниспускает обратно, чтобы рекам источники не оскудели, а про­зябающие тела влажности и ращения не лишились. Нет на свете ни одной пылинки, которая бы только для себя одной бытие имела" [9. Т. 5. С. 320-321].

А в следующем фрагменте явно просматривается отношение Ломоносова к проблеме Творения во времени: "Напрасно многие дума­ют, что все как видим с начала Творцом создано. Таковые рассуждения весьма вредны приращению всех наук, следовательно, натурному знанию шара земного. Хотя оным умникам и легко быть философами, выуча три слова наизусть: "Бог так сотворил", и сие давая в ответ вместо всех причин" [9. Т. 7. С. 574].

Итак, во второй половине XVIII в. в научном мировоззрении зародилось представление о времени как о факторе, определяющем возможность протекания процессов формирования природы, длитель­ность которых несопоставима с продолжительностью жизни человека и даже с продолжительностью человеческой истории. Позднее эти представления получили название эволюционной идеи, название весьма общее, расплывчатое, объединяющее самые разнообразные процессы изменения, совершающиеся во времени. Но в такой туманной форме эволюционная идея вошла в общественное сознание во второй поло­вине XIX в. Ее провозвестники исходили из идеи целенаправленного Творения.

Задолго до Дарвина и его последователей идею о длительном и направленном изменении природы обсуждали многие крупные ученые и философы конца XVIII-начала XIX в. - Ж.Б. Ламарк, Ж. Кювье, Э.Ж. Сент-Илер, Л. Окен, Ф.В. Шеллинг. Но особое место среди всех них занимает российский академик К.Э. фон Бэр. Его имя пользовалось величайшим уважением в мировой науке. В.И. Вернадский называет его "великим мудрецом", Ф. Энгельс ставит его в один ряд о Ламарком и Дарвиным, германские ученые считали его "Нестором зоологии", Дарвин отмечал, что "все зоологи испытывают глубочайшее почтение" к Бэру. Такое отношение объяснялось признанием бесспорного прио­ритета Бэра в создании целой науки - эмбриологии, восхищением его энциклопедическими познаниями чуть ли не во всех областях биологии, с безупречностью его репутации ученого и человека. Поэтому столь важно знать, к каким выводам об эволюции живой природы пришел К.Э. фон Бэр, опиравшийся практически на тот же набор фактов, который на полстолетия позднее привлек для обоснования своей теории эволюции Чарльз Дарвин. Это важно знать сегодня и потому, что, несмотря на все внешнее преклонение перед Бэром, многие его работы замалчивались или целенаправленно извращались, а самого Бэра пытались представить чуть ли не атеистом.

В 1834 г. Бэр прочитал в Физико-Экономическом Обществе Кенигсберга доклад "Всеобщий закон природы, проявляющийся во всяком развитии", который был переиздан им через 30 лет в Санкт-Петербурге практически без изменений. Переиздание потребовалось, поскольку в это время эволюционная идея в форме теории эволюции Дарвина стала стремительно захватывать умы. "Я очень далек от того, чтобы высказывать какие-либо притязания на приоритет в области так называемой теории Дарвина, - пишет Бэр в предисловии к переиз­данию. - Дело в том, что каждый естествоиспытатель, который подобно мне прожил длинный ряд лет, знает, что и прежде часто поднимался вопрос о постоянстве или изменчивости видов, причем нередко на этот счет строились смелые гипотезы. Отчего же теперь гипотеза Дарвина - иначе ее нельзя, конечно, назвать, так как сам основатель ее отказывается от точного доказательства - производит такое ликование и шум, как будто все почувствовали себя осво­божденными от известного давления, тяготевшего над познанием организмов?" [1. С. 93]. В этом пассаже явно звучит обида великого ученого и обида справедливая: в отличие от Дарвина, выдвинувшего по поводу эволюции теорию (точнее гипотезу) еще требующую подтверж­дения. Бэр тремя десятилетиями ранее сформулировал ЭМПИРИЧЕС­КОЕ ОБОБЩЕНИЕ, касающееся этого же процесса, сформулировал научную истину, которую никто не опроверг. Более того, эта истина вновь и вновь обнаруживалась в науке и последним, кто уже столетие спустя расширил и дал новые ее подтверждения, был В.И. Вернадский.

В чем же суть "эмпирического обобщения" Бэра? Чтобы устано­вить, есть ли какая-либо общая закономерность в историческом про­цессе становления жизни на Земле, он рассмотрел огромный массив данных, полученных геологами, палеонтологами, ботаниками, зоолога­ми, привлек собственный опыт изучения процессов развития. В ходе этого анализа Бэр постоянно расширяет его масштаб - от истории развития особи - к истории развития вида как последовательного ряда размножения особей: и затем - к истории развития типа; затем он обращается к истории развития растительного и животного царства, начиная с самых древних эпох геологической истории Земли. И в каждом из этих преходящих фрагментов развития, и в истории развития органической жизни в целом выявляется нечто общее - первые формы более массивны, неповоротливы, богаты косным веществом, вообще, более "материальны". Следующие за ними - более высокоорганизованы, подвижны. Особенно ярко этот процесс прояв­ляется, и, главное, ускоряется, с приближением к нашему времени в ряду животных форм. "Всегда более подвижные животные следовали за менее подвижными, а имеющие более высокие духовные задатки за теми, у кого была более развита вегетативная жизнь" [1. С. 115]. Наконец, Бэр подходит к периоду появления на Земле человека. Рассмотрев (за 30 лет до Дарвина!) возможность происхождения человека от обезьяны "естественным путем", т.е. говоря современным языком, путем случайных мутаций, он отвергает это предположение в силу его научной несостоятельности. Кроме того. Бэр приходит к заключению, что с появлением человека естественная история Земли, в смысле появления на ней все более высокоорганизованных форм, заканчивается и начинается человеческая история. В ходе ее "душевная жизнь человека начинает проявлять свою мощь, покорять материю, господствовать над стихиями, превращать все живое в своих рабов. А в последний период, который начинается с периода книго­печатания, она (душевная жизнь человека) собирает все духовное состояние в одно единое целое" [1. С. 120].

Таким образом. Бэр приходит к выводу, с необходимостью следующему из анализа этих фактов: "Вся история природы является только исторей идущей вперед победы духа над материей" [1. С. 120]. Именно эту идею Бэр считает "основной идеей Творения" и всеобщим законом природы, проявляющимся во всяком развитии. К. фон Бэр так комментирует этот закон: "Всюду естествознание, как только оно возвышается над рассмотрением деталей, приводит к этой основной идее. Как же можно думать (что часто в действительности и бывает), будто наука должна, напротив, вести к материализму? Конечно, материя является той почвой, на которой естествознание движется вперед, но пользуясь ею исключительно в качестве опоры. Как иначе оно могло найти материал для своего господства? Хотя даже на примере развития цыпленка в яйце можно показать, что обмен веществ в нем стоит в зависимости от более высокого приданого, которое яйцо получает от матери.... И человек непрерывно изменяется. Однако никто не станет убеждать себя в том, что он отличен от того сущест­ва, которое 20 лет тому назад воспринимало, думало и надея­лось, обитая в его же теле. Уже самый факт нашего сознания говорит о том, что оно представляет собою то же самое Я. Однако столь же истинно, что с тех пор в теле его не сохранилось ни атома прежнего вещества и только форма сохранила подобие. Так что и здесь имеет место постоянное преобразование материи на служение идущего вперед, но остающегося духа, - словом, то же самое отношение, которое мы, пробежав мысленно через все времена, нашли в истории Творения".

"Каким образом материя попала под господство духа - это уже общая тайна, с которой мы сталкиваемся всюду. Эта тайна непости­жима для нашего разума, по крайней мере пока мы сами находимся в борьбе с материей и я не знал бы, к чему заложено в нас это стремление, если бы не надеялся, что эта тайна будет постигнута, когда эта борьба завершится".

"И эта повсюду бросающаяся в глаза тайна - не должна ли она предохранить от другой мнимой опасности? Естествознание, приходится иногда слышать, разрушает Веру. Как это трусливо и мелко! Чело­веческие заблуждения, конечно, преходящи, только истина вечна. Способность к мышлению и вера столь же врождены человеку, как рука и нога, а рождение - лишь очередное повторение Творения. Вера есть особое преимущество человека перед животным, у которых нельзя не подметить некоторых проявлений мыслительной способности. Неужели же человек не сумеет сохранить своего преимущества перед ними? Только от этого зависит, будет ли каждая его душевная сила направлена на ту область, для которой она предназначена. Но не стоит мешать мысли идти туда, куда она стремится. Если она идет ошибоч­ным путем, то заблуждение не может долго оставаться скрытым" [1. С. 120-121].

Столь непривычные для современной науки выводы, к которым пришел великий ученый, исходя из беспристрастного, строго научного анализа имевшихся в его распоряжении фактов, служат, как нам кажется, очень сильным аргументов в пользу того, что наука не только не противоречит наиболее фундаментальным основам христианства, а позволяет гораздо глубже осознать их.

Но оппоненты такой точки зрения, конечно, скажут, что с того времени, как Бэр сформулировал свой закон, прошло полтора столетия, что наука далеко ушла вперед, что теория Дарвина полностью раз­венчала утверждения о направленности, более того, о целенаправ­ленности эволюционного процесса. Многие крупные ученые современ­ности согласятся с таким высказыванием известного ботаника, акад. А.Л. Тахтаджяна: "Происхождение видов" (название основного труда Дарвина. - Авт.) — решающая фаза одной из величайших концеп­туальных революций в естествознании. Самым главным в этой револю­ции была замена телеологической идеи эволюции как целенаправлен­ного процесса идеей естественного отбора, основанного на стохастическом (случайном) взаимодействии организмов между собой и окру­жающей их средой" [13. С. 489].

И здесь мы вновь должны вернуться к структуре научного миро­воззрения. Закон Бэра принципиально отличается от современных эволюционных теорий, которые так или иначе базируются на теории "естественного отбора" Дарвина, тем, что первый является "эмпи­рическим обобщением" и может быть отвергнут, только если появятся факты, противоречащие ему в том пространстве и времени, на которое это обобщение распространяется. Вторые же являются построениями человеческого разума, сконструированными для того, чтобы "объяс­нить" явление, отталкиваясь как от фактов, так и от привлекаемых учеными наборов допущений. Если это так, то возникает вопрос, не появились ли в научном арсенале за прошедшее после работы Бэра время факты, противоречащие его обобщению?

Вряд ли можно назвать ученого, который бы привлек боль­ше фактов из самых разных естественнонаучных и гумани­тарных дисциплин, чем акад. В.И. Вернадский, для анализа хода естественной истории. Если Бэра кое-кто может упрекнуть, что его взгляд был небеспристрастным, поскольку он постоянно ссылался на определенные религиозные догматы, то В.И. Вернадскому такой упрек сделать трудно. В своей последней статье "Несколько слов о ноосфере", написанной в 1943 г., он так обозначил свой принцип: "Стоя на эмпирической почве, я оставил в стороне, сколько был в состоянии, всякие философские искания и старался опираться только на точно установленные научные и эмпирические факты и обобщения, изредка допуская рабочие научные гипотезы" [4. С. 114]. Одним из первых ученых осознав, что есть научное мировоззрение, какова роль в его формировании эмпирических фактов, гипотез и теорий, научного метода и "эмпирического обобщения" - вершины научного знания; В.И. Вернадский оставил нам несколько важнейших "эмпирических обобщений", каждое из которых, будучи воспринято, не может не повлиять кардинальным образом как на направление дальнейшего научного поиска, так и на другие проявления чело­веческого духа.

Первое из этих обобщений - это формулирование понятия о биосфере, как об особой геологической оболочке Земли, резко отличающейся по своим свойствам от всех других ее оболочек за счет ее специфической организованности, которая определяется организо­ванностью формирующего ее живого вещества - совокупности живых организмов, населяющих биосферу. Другими словами, неисчислимые научные факты свидетельствует о том, что биосфера является единым целым, состоящим из мириадов естественных тел, живых и мертвых ("косных", по выражению Вернадского), но взаимообусловливающих формирование, существование и изменения и взаимопроникающих. При этом единство биосферы обеспечивается живым веществом. Однако "организованность биосферы, - пишет В.И. Вернадский, - не есть механизм. Резко отличается организованность от механизма тем, что она непрерывно находится в становлении [3. С. 19], причем этот про­цесс является направленным по времени.

Собственно, это уже второе "эмпирическое обобщение", почти идентичное "всеобщему закону природы, проявляющемуся во всяком развитии", по словам К. фон Бэра. Правда, в формулировке Вернад­ского это обобщение звучит как бы более "сухо" и беспристрастно:

"Появление (разумно мыслящего существа) связано с процессом эволюции жизни, геологически всегда шедшим без отходов назад, но с остановками, в одну и ту же сторону - в сторону уточнения и усовершенствования нервной ткани, в частности, мозга.... Длившийся более двух миллиардов лет этот выражаемый полярным вектором, т.е. проявляющий направленность, эволюционный процесс неизбежно при­вел к созданию мозга человека" [3. С. 238].

При этом, однако, говоря об "эволюционном процессе", В.И. Вер­надский отнюдь не разделяет гипотезы Дарвина о плавном, посте­пенном ходе эволюции: "В ходе геологического времени наблюдается (скачками) усовершенствование - рост - центральной нервной системы (мозга).... Раз достигнутый уровень мозга (центральной нервной системы) в эволюции уже не идет вспять, только вперед" [3. С. 239]. Особо В.И. Вернадский останавливается на последнем, громадном скачке, переживаемом всеми нами: "Взрыв научной мысли в XX столетии подготовлен всем прошлым биосферы и имеет громадные корни в ее строении - он не может остановиться и пойти назад. Он может только замедляться в своем темпе. Ноосфера - биосфера, переработанная научной мыслью, подготовлявшаяся шедшим миллиар­ды лет процессом, создавшим Homo sapiens faber - не есть кратко­временное и преходящее геологическое явление.... Биосфера неизбежно перейдет так или иначе - рано или поздно - в ноосферу, т.е. в истории народов, ее населяющих, произойдут события, нужные для этого, а не этому процессу противоречащие" [3. С. 40].

Между прочим, если ограничиться лишь этими высказываниями В.И. Вернадского, то можно заключить, что он абсолютизирует значение научного познания и научной мысли в становлении ноосферы, умаляя другие формы проявления человеческого духа. Конечно, это совсем не так. Вернадский был убежден, что "уничтожение или прекращение одной какой-либо деятельности человеческого сознания сказывается угнетающим образом на другой. Прекращение деятель­ности человека в области ли искусства, религии, философии или общественной деятельности не может не отразиться болезненным, может быть, подавляющим образом на науке. В общем мы не знаем науки, а, следовательно, и научного миросознания, вне одновременного существования других сфер человеческой деятельности;... все эти стороны человеческой души необходимы для ее развития, являются той питательной средой, откуда она черпает жизненные силы, той атмосферой, в которой идет научная деятельность" [2. С. 50-51].

И, наконец, еще об одном важнейшем "эмпирическом обобщении", сделанном В.И. Вернадским. В отличие от предыдущих, которые обычно просто не замечаются "официальной" наукой, то, о котором пойдет речь, до сих пор a priopri ей отвергалось. Формулировка обобщения звучит так: "Между живым естественным телом биосферы, его комплексами (живым веществом) и ассоциациями (биоценозы и биокосные тела) и косными естественными телами биосферы -минералами, кристаллами, горной породой и т.п. - в их бесчисленном разнообразии существует резкая непроходимая грань" [3. С. 168]. Име­ется в виду, что живое тело может превратиться в косное, но нет ни одного научно достоверного факта о самопроизвольном превращении косного тела в живое. Начиная с 20-х годов и до своей кончины Вернадский в своих многочисленных, но малодоступных работах приводит все больше и больше фактов, укрепляющих это обобщение. Факты эти ясно свидетельствуют о том, что органическая жизнь - это особая форма проявления материи и энергии и что физические и химические закономерности, установленные при изучении косных (мертвых) тел, приложимы к ней лишь в ограниченной степени.

Мысль о том, что все живое происходит только от живого (опте vivum e vivo), впервые высказанная в 1668 г. итальянским естество­испытателем и врачом Ф. Реди, ни разу, как отмечает Вернадский, не была опровергнута, несмотря на громадное количество экспериментов и наблюдений, нацеленных на доказательство возможности самопроиз­вольного ее зарождения. Начиная с середине 50-х годов нашего столетия, поток этих исследований резко возрос. Дело в том, что без неопровержимых доказательств "естественного" зарождения живых организмов утверждения о том, что дальнейший эволюционный процесс определялся лишь "естественными причинами" - случайными мутация­ми и "естественным отбором" в борьбе за существование - повисают в воздухе. Однако, несмотря на постоянные обещания, весьма известных ученых представить такие доказательства их нет и поныне. Стэнли Миллер, основатель эмпирического направления в химической эволю­ции, поставивший в 1953 г. эксперимент, который, казалось бы, доказывал известную гипотезу акад. Опарина о "естественном" проис­хождении жизни, после почти 40-летних исследований признался:

"Проблема происхождения жизни оказалась более сложной, чем я и большинство других людей полагало" [19. Р. 117]. И это - несмотря на колоссальный прогресс за прошедшие десятилетия в физике, химии, молекулярной биологии - в науках, представители которых пытались решить эту проблему.

Почему проблема происхождения органической жизни стоит столь остро? Вернадский, констатировавший научную истинность принципа "все живое от живого", понимал, что одним из его следствий может быть признание сотворенности жизни живым Богом. Однако он всегда стремился к тому, чтобы исключить Божественный Промысел из науч­ного аппарата. Альтернативой Творению была лишь идея о вечности живого вещества, а, следовательно, всей природы. В 30-е годы гипо­теза о вечности Вселенной еще имела право на существование. Но сегодня, когда научная космология приняла "эмпирическое обобщение" о том, что наша Вселенная имела начало - "Большой взрыв", гипо­теза о вечности органической жизни отпадает и вновь остается лишь первая альтернатива, которую с таким упорством отвергает "чистая наука".

В чем же причины стремления апологетов "чистоты науки" пол­ностью вывести за ее рамки любые представления о разумной Воле и Силе, стоящей над человеком и направляющей ход исторического процесса, центральную роль в котором, согласно обобщению Вернад­ского, играет в современную геологическую эру - человек^ Глубинные причины такого стремления и должна, по-видимому раскрыть хрис­тианская психология, которая, в отличие от секуляризованной психо­логии, вправе и обязана привлекать для понимания природы и проявлений человеческого сознания и такое понятие, как "сотворение человека по образу и подобию Бога", и понятие грехопадения, и понятие о страстях человеческих. А вот поводы для обоснования необходимости "самоограничения" в выборе источников научного позна­ния разные адепты науки выдвигают различные.

Чаще всего они ссылаются на то, что механизм эволюционного процесса, включающего и появление на Земле человека, фактически установлен, и что в его основе лежит принцип естественного отбора наиболее приспособленных, открытый Чарльзом Дарвиным. Подробное рассмотрение всех проблем, связанных со спорами вокруг движущих сил, факторов и форм биологической эволюции, не входит в нашу задачу. Однако, что касается теории эволюции Дарвина, следует заме­тить: Дарвин, действительно, открыл закон, по которому с необходи­мостью должна происходить эволюция любой целостной структуры. Однако вектор этой эволюции направлен в сторону, противоположную вектору развития и биосферы, и ее живого вещества, и природы в целом. Эволюция, по Дарвину, приводит вместо повышения организа­ции, выделения из общего и бесформенного взаимосвязанных и взаимо­зависимых индивидуальных сущностей, к обратному результату [7. С. 29].

Часто сторонники "чистоты науки" настаивают на исключении из круга ее рассмотрения уникальных, единичных явлений, а также неви­димых и неощущаемых нашими органами чувств и "воображаемых" сущностей. Эта проблема возникла с момента рождения науки, постоянно обсуждается, но несмотря на возражения "научных фундаменталистов" в каждом конкретном случае находит свое решение. Например, известно, что когда-то французская академия наук отказа­лась рассматривать сообщения о "небесных камнях" - метеоритах, ссылаясь на бездоказательность этих сообщений из-за уникальности данного явления. Сегодня такой проблемы, как известно, не сущест­вует. Не приводя множества других подобных примеров, ограничимся лишь еще одним, пожалуй, самым ярким. Что может быть уникальное "Большого Взрыва", до которого Вселенной не существовало? Не вдаваясь в обсуждение его причин и сущности, наука тщательно изучает относящиеся к нему материальные и энергетическое свойства Вселенной. Другой вопрос, насколько точно соответствуют реальности, формулируемые сейчас теории, - но это уже вопрос, связанный с уровнем развития научного аппарата.

Что касается возможности отказа от обсуждения в рамках науки невидимых, воображаемых сущностей, то это вообще из области недо­разумений. Начать с того, что до самого последнего времени (косми­ческих полетов человека) никакие органы чувств не говорили о том, что Земля шарообразна и тем не менее научный анализ заставил нас принять, что это именно так. Наши органы чувств диктуют нам, что солнце "встает" и "садится", но уже никто не подвергает сомнению гелиоцентризм. Теория всемирного тяготения Ньютона, полностью доказанная на практике (в сфере ее приложения, а эта сфера - основная сфера деятельности человека), основана на метафизическом допущении непосредственного действия на рассто­янии одного массивного тела на другое. Между прочим, Гюйгенс и Декарт считали этот принцип абсурдным, в связи, с чем Гюйгенс полностью отверг все теории Ньютона, основанные на данном принципе. Однако прав в конечном итоге оказался Ньютон, и сегодня, когда выдающиеся представители квантовой физики сначала теоре­тически постулируют, а затем экспериментально доказывают возмож­ность мгновенного (выше скорости света!) взаимодействия удаленных частиц (теория нелокальности), это уже не вызывает яростного сопротивления их коллег.

Наконец, теория Дарвина основана на понятии о стремлении всех живых организмов к прогрессивному размножению'. И Дарвин был прав, признав наличие у организмов стремления к размножению, хотя не учел того, что те же организмы одарены способностью подавлять при необходимости это стремление. Причем, чем выше уровень орга­низации живых организмов, тем более у них выражена способность к самоконтролю не только стремления к размножению, но и к удовлет­ворению других потребностей. Эту закономерность, секуляризованная наука предпочитает вообще оставить вне поля зрения, поскольку при­знание ее существования, якобы, противоречит принципам "чистоты науки". Но какой науки? Лишь той, сторонники которой убеждены, что основанием науки является "материализм и механицизм", что миром управляют лишь безличные "законы природы" или "стохастические вза­имодействия", а попросту - случай, что человек, появившийся в резуль­тате "бесцельного и естественного (а по существу - бессмысленного) процесса", "одинок в равнодушной громадности Вселенной".

Так являются ли эти выводы секуляризованной науки "эмпири­ческими обобщениями" или же - отражением философских пристрастий их авторов? Надеемся, что читатель сам сможет найти необходимый ответ.

"Вглядываясь в природу... мы не должны забывать, что каждое единичное органи­ческое существо, можно сказать, напрягает свои силы, чтобы максимально увеличить свою численность..." (Дарвин Ч. "Происхождение видов путем естественного отбора". СПб., 1991. С. 69).

 

Выводы

Итак, вернемся к тому вопросу, который был поставлен вначале: имеет ли право на существование такая научная дисциплина, как "хрис­тианская психология", и кратко резюмируем наши основные тезисы.

Наука как специфическая сфера реализации человеческого стрем­ления к познанию себя и окружающего мира - это продукт, в первую очередь, христианского сознания (не отрицая, разумеется, и роли других влияний, участвовавших в ее становлении). При этом христианская вера всегда служила для самых гениальных представителей науки и опорой, и неиссякаемым источником, питающим их творческую мысль.

Опыт развития науки показывает, что у нее нет строго ограничен­ного объекта исследования - ученый может направить свой мысленный взор на любой фрагмент видимой или невидимой реальности - проблема лишь в том, достаточно ли развит научный метод для его исследования и насколько хорошо владеет этим методом сам исследователь.

Основные, непреходящие достижения науки - "эмпирические обоб­щения" - не только не противоречат наиболее фундаментальным дог­матам христианства, но и полностью с ними согласуются. "Религиозная нейтральность науки", часто действительно необходимая при непосред­ственном проведении научного исследования, сегодня выродилась в свою противоположность - в явно антирелигиозную богоборческую идеологическую доктрину, ограничивающую возможность использо­вания научного метода для познания наиболее важных для человека вопросов.

Читатель, знающий аргументы сторонников секуляризованной науки и познакомившийся в этой главе хотя бы с некоторыми аргу­ментами в пользу науки христианской, сам сделает свой выбор. Но прежде чем сделать такой выбор, необходимо учесть еще одно обстоя­тельство, отмеченное В.И. Вернадским: "Не говоря уже о неизбежном и постоянно наблюдаемом питании науки идеями и понятиями, возникшими как в области религии, так и в области философии, -питании, требующем одновременной работы в этих различных областях сознания, необходимо обратить внимание еще и на обратный процесс, проходящий через всю духовную историю человечества. Рост науки неизбежно вызывает в свою очередь необычайное расширение границ философского и религиозного сознания человеческого духа; религия и философия, восприняв достигнутые научным мировоззрением данные, все дальше и дальше расширяют глубокие тайники чело­веческого сознания" [3. С. 213-214].

ЛИТЕРАТУРА

1. Бэр К.Э. Избранные работы / Пер. Ю.А. Филипченко. Л., 1926.

2. Вернадский В.И, Избранные труды по истории науки. М., 1981.

3. Вернадский В.И. Научная мысль как планетное явление. М., 1991.

4. Вернадский В.И. Несколько слов о ноосфере // Успехи совр. биологии. 1944. № 18. Вып. 2.

5. Вернадский В.И. О значении трудов Ломоносова в минералогии и геологии. М., 1900.

6. Вернадкий В.И. Памяти М.В. Ломоносова // Запросы жизни. 1911. № 5.

7. Воейков ВЛ. Теория эволюции Дарвина: истина или заблуждение // Химия и жизнь. 1994. № 3. С. 29-33.

8. Грановский Т.Н. Лекции по истории средневековья. М., 1986.

9. Дарвин Ч. Происхождение видов путем естественного обора. СПб., 1991.

10. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. М.-Л. Т. 5. 1952; Т. 7. 1954.

11.Ломоносов М.В. Сочинения. М., 1961.

12. Соловьев Вл. Соч. В 2-х т. М., 1990. Т. 2.

13. Тахтаджян А.Л. Дарвин и современная теория эволюции // Чарльз Дарвин. Происхождение видов путем естественного отбора. СПб., 1991.

14. Флоренский П.А. Письма В.И. Вернадскому // Новый мир. 1989. № 2. С. 197.

15. Futuyama D.J. Evolutionary biology. Sunderland (M.A.). 1986.

16. Gould SJ. Impeaching a self-appointed judge // Scientific Amer. 1992. July.

17. Hatcher W. Logic and logos. Cambridge. 1990.

18. MonodJ. II Newsweek. 1971. April 26.

19. Scientific Amer. 1991. Febr.

20. ShaeferH.F. Science and the Christian faith. Berkeley (CA). 1984.

21. Simpson G.G. The meaning of evolution. New Haven (Conn.), 1967.

Начала христианской психологии. Учебное пособие для вузов / Б.С. Братусь, В.Л. Воейков, С.Л. Воробьев и др. - М.: Наука, 1995. - 236 с.

Стр. 80-105

Глава вторая