Хауз защищает свободу морей.

Свобода морей – идея, загоревшись которой, Хауз да и Вильсон, которого он посвящал во все свои главные планы, не могли отойти от нее, так как она казалась поразительно слаженной и было не совсем понятно, почему все стороны не спешат принять ее, ведь выгоды для каждой очевидны. Принцип этот не перегорит, и когда станет ясно, что уговорами Германию к миру не приведешь. Он переживет Первую мировую, американцы будут пытаться внедрить его в фундамент послевоенного миропорядка – по мнению, Годфри Ходжсона в качестве доктрины Монро, действие которой должно распространяться на весь мир. «Wilson proclaimed: «…the freedom of the seas is the sin qua non (необходимое условие) of peace… He wanted to extend the Monroe Doctrine to the whole world, so that «every people should be left free to determine its own polity, its own way of development, unhindered, unthreatened, unafraid the little along with the great and powerful»[63]. Такое понимание – дело грядущих дней и лет (как и вхождение этого принципа в свод 113 ключевых принципов международного права), даже не попадающих в хронологические рамки работы, но логически из нее вытекающих. Как же понималась идея свободы морей Хаузом во время европейской миссии и как он за нее ратовал?

Идея свободы морей, как и почти все гениальное, была проста. Обеспечить непрерывность морской торговли, предоставив гарантии полной безопасности торговых и пассажирских судов и установив ответственность за нарушение этих принципов. При условии соблюдения этого принципа всеми противоборствующими державами, такая установка давала бы каждой примерно равные выгоды, никого не ставя в положение, характеризующееся сильными преимуществами надо всеми остальными. Помимо кордона на пути к экономическим убыткам, который бы устанавливался бы этим принципом, и сбережения жизней невинных людей, бороздящих на судах океаны, принцип этот должен был стать примером коллективного нахождения компромисса и начальной точкой в системе координат, которую предстояло бы выстроить, дабы достигнуть устраивающие всех (насколько это возможно) условия мира. «Для того, чтобы начать постройку моста, кто-то должен перебросить первую нить через пропасть, и я не вижу другого предложения, более пригодного для этой цели…»[64].

Из Германии Хауз рапортовал Вильсону: «…С момента приезда сюда я широко сею эти мысли о «свободе морей»[65]. Свободы морей сеятелем пустынным проявлял себя он и в Англии, и во Франции. Об отношении Англии, где эта идея зародилась, мы уже примерно знаем, хотя оно с ростом напряженности будет меняться не в лучшую сторону. Из поездки во Францию, по несчастью, если не баул, то хоть ридикюль с позитивными выводами. Министр иностранных дел Франции Теофиль Делькассе считал выгоды от возможных побед на полях сражений куда большими, чем те, которые можно заполучить за столом переговоров с заклятым врагом, и находил будущую победу, в которую свято верил, стоящей жертв, которые клались на алтарь войны. Хауз сообщал: «Я считаю, что правящий класс Франции не хочет мира, но большая часть народа и окопы в солдатах встретили бы его с радостью. Это, я думаю, верно и в отношении Германии»[66]. Хауз обращает внимание и на то, что, похоже, по мнению французского руководства, «все немцы сошли с ума»: Хауз заявляет о том, что сам не уверен в тотальном помешательстве немецкой нации и ее лидеров и видит в их действиях проблески здравого смысла (и это притом что еще до войны он обращал внимание на германское милитаристское безумие). Сохранять до последнего способность к ведению конструктивного диалога и стремления видеть хотя бы проблески конструктивности у других, чтобы пробовать развить из них, нечто большее, - крайне важные навыки для дипломата, и ими Хауз обладал сполна.

Нахождение во Франции не вселяет в Хауз позитив. Увидев Париж, умирать он не собирается, но его не могут не задевать за живое заблуждения, которые питают наследников франков. Хауз пишет Вильсону, что убедился, что намерения американского президента «очень плохо поняты во Франции. Они (французы) думают, …что лично вы стоите за немцев. Это самый нелогичный вывод, который можно себе представить, и я едва удерживаюсь в границах вежливости, когда с кем-нибудь об этом спорю…»[67]. Но Хауз сдержался и донес до французов мысль о том, что Вильсон достаточно мудр, чтобы не жертвовать ради 15 процентов американского электората, симпатизирующих немцам, остальными 85 процентами. Не может оставаться спокойным Хауз, и видя то, что француз смотрят свысока на англичан, что не отвечает идеалам «сердечного согласия» и невыгодно для взаимодействия партнеров. Хауз отмечал в письме Брайану: «Франция в настоящее время не понимает Англии, ее намерений, сколько сил вложила она в эту войну. Им кажется, что все делают они, а Англия бездельничает. Только некоторые из бывших в Англии французов имеют представление о могуществе собираемых там сил и о той несокрушимой энергии и стойкости, которые, вероятно, потянут в конце концов весы в сторону союзников»[68]. Такое отношение наглядно свидетельствует, что Хаузом уже сделана долгосрочная ставка на Антанту, а внутри Антанты на англичан.

Испанский посол во Франции передавал Хаузу намерение испанского короля видеть его в Сен-Себастьяне, на которое дипломат ответил отказом, обосновав его выраженным Вильсоном нежелания посещения Хаузом нейтральных стран[69], однако заявлял, что после посещения России, может, приедет и в Испанию, но на тот момент уверять посла в этом видел преждевременным. Обстановка, действительно, была столь надсадной, что выходить за пределы неравнобедренного треугольника Англия – Франция – Германия американцам не стоило (хотя в Швейцарию Хауз заезжал), так как это лишь наращивало бы клубок проблем, не спонсируя ищущих выход из лабиринта нитями Ариадны. Но возникающий интерес к американцам со стороны нейтральных держав говорит в пользу их посреднической деятельности и не остававшейся незаметной харизмы «техасского Талейрана».

Во Франции Хауз, хотя и смог развеять часть клише, засевших на подкорке у местного руководства, с переговорами по идее свободе морей, а, значит, и о мире, не продвинулся. Но безрезультатными визиты Хауза никогда не оказывались. В Париже за короткое время он сумел наладить знакомства, затем весьма пригодившиеся. 28 апреля полковник выезжает из Парижа назад в Лондон.

Еще до выезда Хауза из Парижа, 24 апреля, сэр Грэй адресовал ему письмо, касающееся «свободы морей». В нем излагались в общем-то естественные соображения: Англия в данном вопросе не намеревалась ставить себя выше Германии, но и от последней для его принятия требовались гарантии быть со всеми на равных. «Если Германия полагает, что во время войны ее торговля должна вестись беспрепятственно, а сама она будет иметь возможность по своему желанию нападать на другие страны, то это несправедливое предложение»[70]. Хауз не подавал Грэю повода считать, что он готов склонять Англию к несправедливым уступкам, но, видимо, британский министр счел не лишним дополнительный раз подчеркнуть решимость Англии отстаивать не только идеалы мира, но и свои интересы, не обращая внимание, в частности, на утверждения немцев, что вести подводную войну и превращать мировой океан в минное поле их вынудила жесткая, ведущая к голоду, продовольственная блокада со стороны Британии. Позже, когда Германия откажется на равных с противниками принимать принцип «свободы морей», Хауз в постскриптуме одного из писем Вильсону (от 10 июля 1915 г.) подчеркнет, что этот ставящий железный крест над мирной инициативой отказ показывает, что британская блокада не была губительной для населения и не приводила к гуманитарной катастрофе, и германское правительство, эксплуатируя продовольственную проблему, желало снятия эмбарго на сырье, видимо, чтоб, обманув всех, отдышаться и с новой силой ввязаться в бой. «В связи с утверждением немцев, что Великобритания пытается уморить голодом их народ, следует припомнить, что Германия отказалась изменить свои методы ведения подводной войны, несмотря на то, что Великобритания готова была разрешить беспрепятственный ввоз продовольствия в нейтральные порты»[71]. Как отмечалось тандемом исследователей Ричардом Гибсоном и Морисом Прендергастом заявления немцев о бесчеловечности союзнической блокады (не беря в расчет бесчеловечность любой войны, в принципе) с самого начала были ориентированы на внешнюю публику. «Конечно, приходилось считаться с союзной блокадой, однако ее эффект не был еще очень тяжёл. Блокада была своего рода параличом, медленно распространявшимся по телу экономики, но должно было пройти еще много времени, прежде чем германская «воля к победе» была бы подорвана этой болезнью»[72].

Хауз во время вторичного присутствия в Лондоне встречался не только с уже очерченным ранее кругом знакомых из высшего света, но и с теми, кто мог бы ему помочь заручиться еще большой поддержкой в реализации принципа «свободы морей» – с первым лордом Адмиралтейства Бальфуром (назначенным Асквитом на этот пост, ранее занимавшийся Черчиллем), лидером оппозиции, в довольно скором времени ставшим премьером, Бонаром-Лоу, и лордом Лилберном из Палаты Лордов. Главным затруднением, сдерживавшим продвижение плана Хауза в Англии (а уже стало очевидным, что, если на кого и опираться в этом деле, то англичан), можно назвать неспособность англичан постичь, какие несметные выгоды (по подсчетам Хауза, «стодвадцатипятипроцентная ценность») они могли бы извлечь из «свободы морей», получись внедрить задумку на практику. Комментировавший «Архив» Чарльз Сеймур полагал, что «Этот недостаток понимания основывался частью на ложном чувстве безопасности и на недооценке угрозы от немецких подводных лодок. Он также вытекал из того естественного, вызванного войной, чувства, которое среднего человека заставляло думать, что все, что годится для Германии, уже по одному этому не годится для Великобритании. Малейшее усиление враждебных чувств между этими двумя странами неминуемо означало бы провал плана Хауза»[73]. С этими заключениями я бы спорить не стал, так как нахожу полностью соответствующими логике событий. Сам Хауз высказывался на этот счет так: «Хуже, чем преступление – ошибка»[74].

Наэлектризованность на протяжении переговоров никуда не девалась, но сбивающих все их течение инцидентов не происходило вплоть до начала мая. 1 мая торпедой, пущенной с немецкой подводной лодки, был поврежден корпус нефтеналивного парохода «Гофлайт»: два матроса утонули, а капитан умер от сердечного приступа. Встревоженный Вильсон, замешкавшись на несколько дней, 5 мая обратился к Хаузу за советом, как следует отреагировать происшествие. Друг ответил президенту, что «угроза Германии начать неограниченную подводную войну должна быть принята за чистую монету». Хауз заявил: «Я считаю, что в настоящем случае будет достаточно резкой ноты с указанием, что вы намерены потребовать полной компенсации. Я опасаюсь, что в любой момент может произойти более значительное нападение, так как они совершенно не считаются с последствиями…»[75].

«Свобода морей», добывавшаяся в копях мировой политики медленно и кропотливо, как драгоценнейшая руда (что не удивительно, ведь цена – ни много ни мало, мир), висела на волоске… и совсем скоро ему было суждено оборваться…