Археология об основании Рима: Новые раскопки проясняют и такой острый дискуссионный вопрос, как дата самого возникновения Рима...
Таксономические единицы (категории) растений: Каждая система классификации состоит из определённых соподчиненных друг другу...
Топ:
Марксистская теория происхождения государства: По мнению Маркса и Энгельса, в основе развития общества, происходящих в нем изменений лежит...
Проблема типологии научных революций: Глобальные научные революции и типы научной рациональности...
Интересное:
Влияние предпринимательской среды на эффективное функционирование предприятия: Предпринимательская среда – это совокупность внешних и внутренних факторов, оказывающих влияние на функционирование фирмы...
Наиболее распространенные виды рака: Раковая опухоль — это самостоятельное новообразование, которое может возникнуть и от повышенного давления...
Распространение рака на другие отдаленные от желудка органы: Характерных симптомов рака желудка не существует. Выраженные симптомы появляются, когда опухоль...
Дисциплины:
2017-09-27 | 184 |
5.00
из
|
Заказать работу |
|
|
Был ясный солнечный день, поезд благополучно ушел, орудия громыхали не слишком часто, да и прислушались мы к ним настолько, что можно было относиться к их шуму так, будто это только надоевший, докучливый, слишком шумный разговор, и наш лагерь страданий вдруг стал веселым, спокойным, довольно опустевшим бивуаком.
На моей душе еще оставалось, однако, одно дело: госпиталь Мантейфеля не успел схоронить своих умерших; кроме того, пропал куда-то мой Гакинаев, и я оказался без лошади, следовательно — в зависимости от поезда. Слышу вдруг, что на станции Ляоян осталось 5 человек убитых и раненых. Я собрался ехать за ними на вагонетке и пошел себе ее выхлопатывать, когда встретил охотников железнодорожного батальона, которые шли в город за церковной утварью. Тогда я поручил им осмотреть станцию (меня все беспокоили интендантские служители, за которыми я не мог поехать ночью), а сам пошел в наше покинутое «Управление», посмотреть, не ждет ли меня там мой верный Гакинаев, пока его не убьют. Грустное, тяжелое впечатление произвело на меня наше пепелище, где еще недавно жизнь била ключом, а теперь все было пусто, и двери все раскрыты, — будто сердце, которое только что любило одного, вдруг разлюбило — и готово принять в себя другого. Только красоты нашего уголка оставались неизменными, и милый садик по-прежнему пестрел гранатами, уже в виде плодов, розами и функиями...
Достать солдат для погребения покойников, уже накануне, как я справился, отпетых, я попросил состоящего при Главноуполномоченном В. В. Ширкова. Он быстро устроил это; видя, однако, что обстреливание этого места все усиливается, поехал предложить солдатикам отложить процедуру до более покойной минуты, но те отказались, говоря, что «братское дело» исполнят сейчас же. Слава Богу, все произошло благополучно.
|
Мы мирно сидели около палатки, прячась в тени ее крыши и пользуясь гостеприимством, совершенно исключительным, Евгениевского отряда, моща к нам подъехал А. А. Леман. Он привез с собой в двуколках раненых и просил приготовиться к приему большого их количества: Енисейский полк вышел между двух ляоянских фортов, кинулся в атаку, уже взял одну деревню, но потери большие.
Воспользовавшись оставленной, как оказалось, Александровским лошадью, я поехал на перевязочный пункт за Леманом. Хотя он уехал, не дождавшись меня, и казак, меня сопровождавший, дороги точно не знал, — найти ее было нетрудно: на нас шла волна раненых. Подвигаясь им навстречу по гаоляновой дороге, мы довольно скоро добрались и до перевязочного пункта У самой дороги, в тени гаоляна, ложились и садились раненые, и туг же их перевязывали. Волна их все увеличивалась. Я засучил рукава и тоже принялся за перевязку, без воды, без мытья рук, без записи, лишь бы скорее закрыть раны. А раненые все прибывали: одни приходили, других приносили.
— А Жирков убит! — почти весело, так деловито, быстро оповещает, проходя мимо нас, один из носильщиков раненого, которого мы перевязывали.
Говор, стоны, толпа — сгущаются; за ранеными, молча, бредут и здоровые. Отступают! Во второй деревне наткнулись на сильный огонь японцев и с большими, удручающими потерями должны были отступить. Неприятель преследовал шрапнелями. По мере приближения к нам отступающих приближались и шрапнели; наконец, стали рваться совсем неподалеку: очевидно, японцам видна была дорога, и они пристрелялись к ней. Пришлось отойти назад и всему перевязочному пункту. Мы добрались до более отдаленного места, скрытого и безопасного. Здесь столпились все: и раненый командир полка, и унылые, как бы сконфуженные, офицеры, его окружившие, не досчитавшиеся стольких своих товарищей, которые еще полчаса тому назад были так же молоды и здоровы, как они, — измученные, с серьезными лицами солдаты...
|
Рядом лежала груда ружей, подобранных за убитыми...
Я рад был, что был не нужен, и можно было с Леманом уехать. Подавленный, вернулся я к железнодорожному пути, и застал палатки, уже окруженные ранеными. Как сильный южный ливень из улиц в полчаса делает реки вод, а из площадей — озера, так здесь полчаса, час лютого боя — из дороги и равнины сделали реку и озеро крови.
Пока я ездил, по моей просьбе был развернут один краснокрестный перевязочный пункт и тоже уже был окружен ранеными, да еще какими, — Боже, какими!
Сейчас же врачи, сестры, студент Евгениевской Общины пошли на помощь нашему и военному перевязочным пунктам, и работа продолжалась до глубокой темноты.
Раненых после перевязки прямо сажали в теплушечный поезд, который, к счастью, уже стоял здесь.
Ты знаешь ли, что значит теплушка? Это простой товарный вагон, в котором зимой при перевозке войск ставилась печь. Теперь, кстати сказать, все эти печи, говорят, потеряны. Наступают холода, и теплушки пора называть холодильниками. Если есть время и возможность, теплушки оборудуются: кладется сено или гаолян, на них циновки, в вагоны раздаются кружки, фонари и пр. Здесь не было этого ничего, не было и свободного медицинского персонала.
Стоял длинный ряд товарных вагонов, набитых ранеными. Иду мимо и слышу, как из темноты раздаются стоны на все голоса. Некоторые взывают из глубины мрака: «Пить, пить!»
Беру фонарь и влезаю в вагон, где стоны и зовы особенно многочисленны. Ступаю с осторожностью, чтобы не задеть пробитые животы, ноги и головы: едва есть место, где поставить ногу.
— Кто хочет пить?
— Я, я, я! — слышу из разных углов.
— Ваше высокородие, около меня покойник.
Гляжу, и действительно, бок о бок с живым, лежит уже успокоившийся страдалец. Иду разыскивать солдат, чтобы вытащить пассажира, который уже доехал до самой близкой станции, потому что он раньше всех на нее прибыл, вместе с тем, до самой далекой, потому что между ним и нами легла уже вечность, и до самой важной.
Я вспомнил — не тогда, конечно, а сейчас, когда пишу тебе, — переезд зимой через Альпы: ты только что ехала среди снегов и хмурой зимы и вдруг, перешагнув совершенно для тебя незаметно, через какую- то неизмеримую высоту, попадаешь в Геную: тебя радостно поражает безоблачное синее небо, яркое солнце льет с него на тебя гостеприимные теплые лучи, и среди веселой зелени тебя приветливо встречает ослепительно белая статуя Колумба. Боже мой! Если такой переход из одной рамки в другую заставляет наше сердце биться какой-то восторженной радостью — какое же блаженство должна испытывать человеческая душа, переходя из своего темного, тесного вагона к Тебе, о Господи, в твою неизмеримую, безоблачную, ослепительную высь!..
|
Но тогда я не думал об этом, каюсь. Тогда я видел только этот ужасный вагон, набитый искалеченными людьми, и беспомощный труп, который спускали из него подоске...
Была темная, воробьиная ночь. Небо было, как трауром, затянуто черными тучами; мрак разрывался только резким протяжным воем снарядов и грубым, дерзким грохотом их разрывов, а справа виднелся одинокий огонек тусклого фонарика, едва освещавшего несколько черных теней, и раздавалось заунывное, жидкое погребальное пение...
Тра-та-та, тра-та-та,.. — присоединилась возобновившаяся ружейная пальба.
— Ваше высокородие, тогда же мы поедем? — стонут несчастные из своих темных торобок.
— Господи, добьет «он» нас здесь!
— Да что ты, полно! — бодро и самоуверенно отвечаешь им. — Ведь это мы же в них стреляем.
Но то стреляли в нас.
Мучительно долго пыхтел паровоз, пока, наконец, не тронулся и не повез.
В Ляояне №2 раненых больше не оставалось; все перевязочные пункты немедленно снялись и переехали через реку, так как наутро можно было ожидать, что мост будет разрушен из осадных орудий. На другой день, одного, по нему прошли еще все наши войска и затем подожгли его, а не взорвали, чтобы не разрушать остова, которым мы еще рассчитывали воспользоваться на обратном пути.
XIX. Разъезд № 101
На ближайшем разъезде, № 101, я выскочил из поезда и побежал в фанзы, накануне взятые нами с Михайловым, чтобы посадить на поезд сестер, так как нам удалось захватить на него из военного госпиталя всего шесть санитаров и еще меньше, кажется, фонарей. Сестры мои опоздали, но другие, из развернутых около лазаретов, успели обойти несчастных и, сколько можно, напоить и накормить их; также были прибавлены санитары, кажется, на каждый вагон по одному.
|
А в лазаретных палатках не спали - перевязки продолжались всю ночь. Врачей, впрочем, было достаточно, и я пошел уснуть: было уже пять часов утра. Когда я встал, я узнал, что здесь, на 101 -м разъезде, в устроенном нами большом перевязочном пункте при конножелезной и железной дорогах, ожидается большое количество раненых, и тотчас же отправился туда.
Что такое был до тех пор какой-то 101-й разъезд? Сколько раз приходилось стоять на нем и клясть медленность железнодорожного движения, не обращая на самый разъезд собственно никакого внимания. Еще когда я в последний раз ехал в Ляоян, мы на нем долго стояли, снимались, наблюдали за пальбой над Ляояном, и все- таки 101-й разъезд был для нас одним из многих. Теперь, 21 -го августа, он стал крупным центром.
На огромной площади около места остановки вагонеток раскинулись четыре наших перевязочных и один продовольственный пункты. Эта кипучая полезная работа во всех углах, освещенная ярким солнцем, производила отрадное впечатление: как будто и раненые днем меньше страдают. Я сортировал больных, — одних отправлял прямо на продовольственный пуню; других — в ют или другой перевязочный, где поменьше народа, чтобы более тяжелым раненым не приходилось долго ждать, третьих сажал в вагоны. Целый день пробродил япо этойплощади, оттоптал себе совершенно ноги и к вечеру узнал, что наше Правление все снялось и уехало, А мои вещи? Тоже уехали. А пташка? Тоже. Так и остался я в одной серой рубахе.
В пятом часу утра, не чувствуя ни ног, ни головы, я пошел отыскивать палатку Голубева, чтобы вытянуться хоть на часок. В это время шла усиленная эвакуация станции: горели костры из всего, что могло гореть, снимались палатки, нагружались арбы... Топография места так изменилась, что я не мог найти уже той площади, на которой проходил весь день, тем более, что последний, оставшийся несвернутым наш перевязочный пункт перенес свои действия к юнцу рельсов конножелезной дороги, поближе к главному пути. Я забрел куда-то далеко в сторону, когда утро нового дня показало мне, что я заблудился. Отыскав, наконец, нашу площадь, я убедился, что Голубеве кая палатка уже снята. Я вернулся тогда к вагонам-теплушкам и подсел к А. И. Гучкову. Было уже совсем светло, когда последние два поезда передвинули версты на четыре севернее разъезда, боясь, что неприятель близко. В это время на разъезде продолжались перевязки: доканчивали последний транспорт раненых, привезенных в вагонетках. Тут же, в нескольких десятках шагов, жгли наши ружья и патроны, которые щелкали и стреляли, будто батальон японцев.
|
Отсюда мы повезли раненых на двуколках по ужаной дороге к поездам, которые их ожидали, и на пути захватили еще целый арбяной транспорт с семьюдесятью тремя ранеными.
Долго запихивал я их в первый поезд из двух последних, боясь, что в самом последнем не окажется места. Время от времени меня поторапливал один медицинский генерал, правда, очень древний. Наконец, и он, и я потеряли терпение.
— Ведь я с шести часов жду в этом поезде, — сердился старик.
— Ваше превосходительство, — ответил я, обиженный нетерпением врача, который ехал удобно во П классе только благодаря раненым, а не то, чтобы он их вез в своем поезде, — Раненые тоже ждут с раннего утра, даже с ночи, с той только разницей, что мы с вами здесь мирно сидели (признаться, я, как ты знаешь, почти не присаживался), а они за нас дрались.
Отстал почтенный товарищ, но через некоторое время, видя, что несут еще одного раненого с разбитой головой, совсем разозлился: «Да это каприз какой-то!» Но я был рад, что усадил в этот поезд, сколько было возможно, так как в самом последнем едва хватило места для всех; и то приходилось класть несчастных мозаикой, чтобы выгадывать каждый вершок. В одном из вагонов поместился и я с ними.
Как ни плохо, ни примитивно в этих теплушках, когда несчастные все разместились и поезд стал покачивать их, раненые в моем вагоне все успокоились и мирно заснули. Заклевал и я носом. Больной солдатик, единственный не спавший, заметил это, хотел отдать мне свою шинель и предлагал упечься. Я выдержал, однако, до Янтая, где на станции встретили нас генерал Тренов и Александровский, который уговорил меня пересесть в другой вагон, со всеми нашими уполномоченными (товарный, конечно) и уехать в Шахэ, так как в Янтае был военный перевязочный пункт, и мне там нечего было делать. (Лошадь моя шла походным порядком.) Я, действительно, очень изморился и уехал.
XX. Эвакуация станции Шахэ
На другой день в Шахэ мы опять открыли два перевязочных пункта, где перевязывались раненые, приезжавшие на двуколках и захваченные уже после нас на 101-м разъезде знаменитым поездом полковника Спиридонова; но работа уже далеко не была столь интенсивной, как на разъезде. Сюда же приехал днем и Командующий после самой тревожной ночи, когда около Янтая наши обозы были в большой опасности. В 6 час. вечера приехал с севера Наместник...
Из Шахэ мы выехали на следующий день, постояли у моста, но, когда доехали до разъезда, получив сведения, будто сзади нас идут еще раненые, вернулись к мосту и стали ждать.
Совсем мертвыми показались мне станция и ее окрестности: тишина, запустение, — и никого кругом (впрочем, на станции на всякий случай оставался еще один из наших летучих отрядов).
Большую часть дороги я провел в вагоне с здоровыми солдатиками на каких-то кулях и ящиках, которые они везли в Мукден. Вышло это так потому, что один из больных солдат в вагоне, в котором я раньше сидел, внезапно проявил признаки острого помешательства и выскочил на ходу из поезда. Так как ход был очень тихий, да еще другой больной успел немного задержать прыжок сумасшедшего, он нисколько не ушибся. Чтобы избавить его от прежних впечатлений, я нарочно посадил его в другой вагон и именно к здоровым солдатам, рассчитывая на их помощь, в случае, если ему снова вздумалось бы прыгать. Действительно, он и хотел это сделать и сначала был очень возбужден. Из бессвязных речей его удалось понять, что он считает себя большим преступником и, по-видимому, потому, что во время какого-то боя струхнул и куда-то ушел. Он считал, что из-за этого было потеряно все дело, и что он теперь должен умереть. Он стал прощаться с нами, попросил, чтобы я поцеловал его, затем поцеловал другого своего соседа. Я старался приласкать его и расспрашивать про его семью, а он постепенно утихал и, будто отогретый, с успокоившейся наболевшей душой, мирно заснул. После этого он спал всю дорогу, но я не решался оставить его и к ночи сам заснул рядом, среди спящих тел и больших грязных сапог моих спутников.
Эго была премилая компания, всю дорогу окружавшая меня вниманием и любезностями. Они угостили меня очень вкусным супом, который сами сварили из выданных им порций, и который я с большим аппетитом хлебал из одной чашки с одним из солдат. Затем, дали мне чаю и сухарей, причем один из них с милым вниманием посоветовал мне:
— Может быть, ваше высокоблагородие, у вас зубов нет, так вы помочите сухари в чае, — чем искренне насмешил меня..
В беседе с ними я забыл, что мы отступаем, что мы оставили Ляоян, даже, что мы на войне, хотя мы все время о ней говорили. Один из солдат, видимо, следящий за газетами, все время рассказывал о текущих делах и был полон энергии и готовности к наступлению. Он был убежден, что мы завлекаем японцев, чтобы лучше расколотить их. Он рассказал, между прочим, и про то, будто один солдат уличен в продаже нашего скота японцам.
— Жажда к наживе, — лаконически вставил мрачный артиллерист, не принимавший участия в разговоре, который казался ему, видимо, препустой болтовней. Мой собеседник продолжал свои повествования и рассказал, как попался в плен японец и держал себя очень храбро, но когда у него взяли лошадь, то он заплакал.
— Хороший солдат, значит, — опять пробасил молчаливый артиллерист.
Я согласился с ним, но так в беседу и не сумел вовлечь...
Мы приехали в Мукден в третьем часу утра, и мне вспомнился Берлин: такая же свежесть сырого воздуха, пропитанного запахом угольного дыма, какая встречает тебя, когда осенью рано утром приезжаешь на вокзал «Фридрихштрассе»...
Тяжелое впечатление произвела на меня на этот раз станция: давно ли, когда был в последний раз в Мукдене, это была «резиденция», содержавшаяся в образцовом порядке, с строго определенными дорожками, по которым разрешалось ходить, и то непременно мимо часового, который ночью без пропуска не позволял пройти, — а теперь на станции шум и гам, на самой платформе стоят какие-то повозки, ходят лошади, попирая все былое благоустройство... «Так, — представилось мне, — бесцеремонно попирают теперь наши недруги и их друзья нашу честь, нашу славу, которой еще так недавно должны были оказывать благоговейное и боязливое уважение». Я испытывал ощущение, будто эти колеса двуколок на станции всей тяжестью стали прямо на мою душу.
Мы шли с Андресом, который великолепно и самоотверженно, совершенно забывая себя, работал на всех эвакуируемых станциях, принося огромную помощь мне и пользу больным, и который сопровождал раненых в одном поезде со мной; за нами следовал санитар с тюками перевязочного материала. Сдав больных и раненых госпиталям, мы разыскивали палатки Красного Креста, где нам были ночлег и закуска. Но нам неправильно объяснили расположение их, и мы долго тщетно бродили в темноте в самом мрачном расположении духа. Боясь потерять санитара, Андрес время от времени окликал:
— Санитар с мешком!
— Здесь!
— Санитар с мешком!
Наконец, я не мог выдерживать больше этого мрачного напряжения и расхохотался над этим методическим зовом «санитар с мешком» и над нашим комическим плутонием между «трех сосен». А. тоже расхохотался, но у меня это не смех, а слезы. Они переполнили мою душу и уже готовы были вырваться из глаз, если бы я не удержал своего истерического смеха. Как могли мы сдать Ляоян, как могло это случиться, зачем это было нужно?! Я считал это невозможным, и тяжело было это переживать....
Потеряв надежду найти наши палатки и потеряв вместе с тем в конце концов и санитара, мы вернулись на станцию, чтобы немного закусить. Она была полна такого же несчастного, иззябшего, удрученного, взволнованного народа, какими и мы с Андресом явились. К нам присоединился военный врач О., совершенно продрогший и пришибленный, — он, всегда пышущий энергией и бодростью физической и душевной. Тяжелая, мрачная ночь....
Было часов пять и совсем светло, когда мы вышли с А. со станции и увидали наши палатки совсем рядом с ней.
Затем потекли мирные мукденские дни, за которые душа совершенно расправилась, чтобы через три недели быть раздавленной насмерть.
|
|
История развития хранилищ для нефти: Первые склады нефти появились в XVII веке. Они представляли собой землянные ямы-амбара глубиной 4…5 м...
Индивидуальные и групповые автопоилки: для животных. Схемы и конструкции...
Двойное оплодотворение у цветковых растений: Оплодотворение - это процесс слияния мужской и женской половых клеток с образованием зиготы...
Опора деревянной одностоечной и способы укрепление угловых опор: Опоры ВЛ - конструкции, предназначенные для поддерживания проводов на необходимой высоте над землей, водой...
© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!