Экзистенциальное отношение к самоубийству в помощи и оценке.

- Если кажется, что кому-то грозит опасность самоубийства, то вероятное спасение может быть достигнуто на следующих путях: При психозах единственное средство - обеспечить охрану пациента на время опасности. При доступных пониманию стечениях конечных обстоятельств задача состоит в том, чтобы разрешить конкретную ситуацию. Где опасность исходит от мнимого знания человека о своей безнадежной болезни или о других угрозах, там мы находим путь к отсрочке кризиса, убедительно раскрывая перед ним благоприятные возможности. Эти средства помощи обращаются к самоубийству как каузально или как-либо понятным образом обусловленному действию. Действие же из безусловности недосягаемо ни для какой помощи; решительность, которая превосходит силу всякого аффекта и как таковая уже перешагнула за грань существования, окружена совершенным молчанием.

В неясности сознания бытия помощь, имеющая целью развить в человеке ясность пограничной ситуации, есть пробуждающий собственно к жизни, однако опасный путь. Как пробуждающий, он освобождает нас из конечного стечения обстоятельств, но как опасный путь он может привести в полную ясность в воле самоубийцы именно безусловность ничто. Если затем непонятная безусловность как возможность абсолютного отрицания становится действительной, тогда, казалось бы, спасения нет. Самоубийца из безусловности ни с кем предварительно о нем не разговаривает и скрывает свой конец неким покровом от остающихся жить. Это - абсолютное одиночество, в котором ни кто помочь не может.

Все действия, совершаемые в пограничных ситуациях, по самому смыслу столь непосредственно затрагивают нашу самость, что в принятии решения никто другой участвовать не может, - разве только там, где двое, в одной и той же пограничной ситуации находят себя для одинакового движения в коммуникации, будучи всегда недостаточно сказуемы (stets unzureichend sagbar) даже для самих себя, - как при самоубийстве двух любящих. Невозможно советовать кому бы то ни было - или уговаривать его - совершить безусловное. Никто не может спрашивать других, там где речь идет о безусловных действиях, должен ли он совершить их или нет. В среде соображений, весомых для сознания вообще, прекращается всякая безусловность.

Абсолютное одиночество недоступно для помощи; безусловное отрицание как исток самоубийства означает изоляцию; спасение поэтому возможно, если удастся коммуникация. Откровенное высказывание человека, планирующего самоубийство, - это уже искание, если оно служит выражением любви к тому, кто имеет на него права. Это шанс спасения, потому что от тайны здесь отказались. Решающе значительно поэтому, ответит ли тому, кто стоит в пограничной ситуации, чья-нибудь экзистенция. Ответ ее должен так же глубоко проникать в душу, как прежде сознание никчемности, своей и существования. Решающе значительно, однако, не то, что именно мы будем излагать, аргументируя из рассудочных оснований, не приветливые лица и не уговоры, - но в уговорах, и в аргументах, важна только та любовь, что не обдумывает заранее своих действий, не направляет по верному плану, хотя всегда безусловно настаивает на рациональной ясности. Эта любовь в своем наибольшем послаблении и величайшем ясновидении дозволяет, казалось бы, все, но и требует всего. И все же энтузиазм восторженной любви возможен не ко всякому, не ко всякому ближайшему. Этой любви мы не можем сознательно желать. Эта любовь - не человеколюбие духовника и невропатолога, не мудрость философа, а та всякий раз неповторимая любовь, в которой сам человек отдает сполна свою экзистенцию, не держит резервов и задних мыслей на почтительном отстранении. Только она поэтому вступает вместе с любимым, которому грозит опасность, в пограничную ситуацию. В конечном счете, помощь дается ему только потому, что его любят; эта помощь не знает повторений, воспроизведена быть не может и ни к какому правилу не сводима.

Если человек в опасности говорил о самоубийстве, то он мог честно искать помощи. Эту ситуацию не следует путать с объективно неотличимо похожей на нее ситуацией, когда намерение совершить самоубийство высказывают для того, чтобы произвести эффект на другого и завоевать у него авторитет. Если безусловные действия высказывают как преднамеренные, это лишает их безусловности. Они превращаются в предмет для «за» и «против», становятся средством для чего-то другого. В безусловном умонастроении я не могу говорить: я лишу себя жизни. Это слово неправдиво, как и вообще неправдивы все расширения наших суждений на «все», как например: «все - один обман», «всем этим я только обманывал себя», «мне все безразлично». С этими суждениями я впадаю в самообман, обманывая другого. В них из условных аффектов высказывается нечто безусловное; высказывание пусто, ибо неисполнимо. Ибо фактическое самоубийство в подобной взаимосвязи только усиливает самообман; самоубийство не есть тогда уже более безусловное действие, а делается условным в неясном стечении обстоятельств. Действительно совершенное действие не есть еще, как действительное, экзистенциальное действие. Говорят: человека ослепили душевные движения, такие как отчаяние и ярость. Тем не менее, эти слова в смутных смещениях смысла могут быть неясным выражением истины, а именно - инстинктивной надежды найти таким образом помощь и возвратиться к себе самому. Однако понимающая психология должна знать свою меру. То, что истинно в отдельном человеке, видит только любящий (Was im einzelnen Menschen wahr ist, sieht nur der Liebende).

Отношение к мертвому самоубийце в мгновение ока изменяется. Правда, возможная экзистенция ужасается самоубийцы: отсутствия веры, разрыва всякой коммуникации, одиночества. Что казалось возможным лишь как граница, то здесь действительно. Но суверенное своевластие свободы невольно вызывает не только уважение. Через все пропасти безверия, которое он выразил в пограничной ситуации, уничтожив себя, в раздваивающейся трансценденции (sich zerspaltende Transzendenz) любящего соединяет с ним сама трансценденция. В его поступке сквозь безусловное отрицание еще говорит с нами некое бытие. Если даже все упреки нигилиста-самоубийцы кажутся справедливыми, своим действием и собственной экзистенцией в нем он доказывает противоположное тому.

В отношении к мертвецу оценка поторопилась с выводами. Его называли трусом и подобным затемнением пропасти хотели защитить себя самих. Так ни один путь не приведет нас к нему.

Если скажут, что он оскорбляет Бога, то следует ответить: это касается индивида и его Бога, мы здесь не судьи.

Если скажут, что он нарушает обязанности перед живыми, то следует ответить: это касается только оставленных им близких. Правда, самоубийство означает разрыв коммуникации. Действительная коммуникация существует лишь в той мере, в какой я доверяю другому в том, что он не сбежит от меня (Wirkliche Kommunikation ist nur in dem Maße, als ich das Vertrauen zu dem Anderen habe, daß er mir nicht davonläuft). Если он грозит самоубийством, то тем самым он ограничивает коммуникацию известными условиями, т.е. он намеревается прервать ее в корне. Самоубийство становится тогда как бы из ряда вон выходящим обманом другого, с которым, однако, лишь в связанности наших судеб могла быть подлинной солидарная жизнь в коммуникации: я занял позицию существующего вместе с другим и вступившего с ним в коммуникацию, а теперь словно убегаю прочь; при условии осуществленной коммуникации самоубийство подобно предательству. И, несмотря на все это, скажем: если ближайшие сознают это предательство, чувствуют себя брошенными на произвол судьбы, то должны спросить себя: насколько сами они были совиновны в том, как не готовые к коммуникации и нищие любовью. Но если они любят, то тогда смотрят, может быть, в бездну некой трансценденции, в некоммуникабельности которой умолкает всякое суждение.

Если скажут, наконец, что самоубийца нарушает обязанность перед самим собою, предписывающую ему осуществлять себя в существовании, то на это, опять-таки, следует ответить: как и в каком смысле индивид поистине «есть»- это тайна индивида с самим собою.

Некий ответ во всеобщей форме на вопрос: «позволительно ли лишать себя жизни?» - был бы небезразличен для возможности стечения обстоятельств. Когда в этих ситуациях человек не знает, что, собственно, он делает, то, в случае если самоубийство подлежит проклятию, это знание отпугнуло бы его от самоубийства, но прославление самоубийства и виды на посмертную славу только еще сильнее бы запутали его. Однако подобный ответ был бы совершенно безразличен для того, кто в полной изоляции совершает свой поступок в отрицательной свободе действием безусловности.

История самоубийства и оценки самоубийства являет нам борьбу страстей «за» и «против». Как осуждение самоубийства, так равно и восхищение им характеризуют экзистенцию судящего так человека. Самоубийство может быть актом высшего своевластия совершенной утвержденности на самом себе (der Akt höchster Eigenmacht des völligen Aufsichselbststehens). Где в мире есть воля к господству над другими, там самоубийство есть акт, с помощь которого человек может избежать этого господства. Это единственное оружие, еще остающееся у побежденных, чтобы утвердиться в глазах победителей непокоренными; так поступил Катон перед Цезарем[60]. Поэтому самоубийство осуждает тот, кто знает господство, исходящее из глубины души. Кто господствует над людьми в силу того, что они сознают в нем духовную опору и помощь для себя, тот теряет свое господство, если индивид в своей самобытной свободе не нуждается ни в ком (Daher verurteilt den Selbstmord, wer seine Herrschaft vom Innern der Seele her hat. Wer Menschen dadurch beherrscht, daß sie in ihm geistigen Halt und Hilfe erfahren, der verliert die Herrschaft, wenn der Einzelne in eigenständiger Freiheit niemanden braucht).

Самоубийство, как обвинение и нападение на превосходящую силу и как исход из уничтожающей ситуации, может быть выражением самой решительной самостоятельности (Eigenständigkeit). Поэтому там, где имело силу сознание свободной ответственности самости, философы не только позволяли, но при определенных условиях и восхваляли самоубийство. Невозможно оспаривать, что человек, который с ясной рассудительностью лишает себя жизни, представляется нашему взору как совершенно независимый, всецело утвержденный на самом себе, презирающий всякое мировое существование, поскольку оно желает полагать себя абсолютным или выдавать за то, что дает абсолютное, и отравляет своему врагу и победителю сладость его победы. Но экзистенциальный ужас в нас при этом остается.

Религиозная деятельность