Революция и типы политической борьбы.

Для уяснения же типичных результатов политических конфликтов в условиях быстрых социальных изменений необходима классификация типов политической борьбы. Вообще говоря, основой политической борьбы является политическая платформа, т.е. совокупность представлений о том, какие проблемы стоят перед обществом или социальной группой и о средствах решения этих проблем. Трудно представить себе общество полного единомыслия - несмотря на значительное число попыток создать такое общество. Новые проблемы всегда порождают различные подходы к их решению. Борьба между политическими группировками, поддерживающими разные политические платформы за право реализации своей платформы через механизмы власти - один из важнейших видов политической борьбы. Этот вид политической борьбы имеет тенденцию к институционализации - созданию определенных правил взаимодействия в рамках политических институтов, будь то внутри страны, или на международной арене. Другой важнейший вид политической борьбы - это борьба за поддержку, за внедрение идей определенной политической платформы в сознании людей. И, наконец, третий вид политической борьбы - это борьба политических акторов внутри политической партии или движения, претендующей на монополию власти, за роль, за право осуществлять, проводить в жизнь определенную политическую платформу, относительно которой существует согласие.

Естественным образом разные виды политической борьбы ведутся различными методами. Борьба платформ возможна только при одном условии - притом, что какие-то нормы взаимодействия определены, что каждая из борющихся сторон признает право другой на существование¹⁵. В противном случае борьба перестает быть “игрой по правилам” - она превращается в своего рода “геноцид” по отношению к носителям иных политических взглядов. Если какая-либо группировка не признает за другими право придерживаться политической платформы, отличной от ее собственной, результатом является не борьба платформ - как можно бороться с тем, чему отказано в существовании, а борьба с людьми, которые, так сказать, “больны” неадекватной “картиной мира”. В любом случае в основе борьбы платформ - институционализированное взаимодействие между политическими организациями или движениями.

Второй вид политической борьбы - борьба за поддержку политической платформы - это борьба не “против”, а “за” - и предполагает использование различных средств мобилизации - здесь и убеждение и с помощью аргументации, и разжигание “политических страстей”, и запугивание - приемы весьма разнообразны. Основа ее - взаимодействие между политической организацией или движением и членами общества, не входящими в данную организацию или движение.

Третий вид политической борьбы - борьба за роль внутри организации или движения. В условиях “конфликтной демократизации этот вид борьбы наиболее страшный. Она ведется между единомышленниками и, как правило, не институционализирована, в ней хороши все средства. Очень часто используемым приемом является маскировка этой борьбы под борьбу платформ - политическому противнику - единомышленнику “изобретается” платформа, жестоко критикуемая, а сам он изобличается в “неискренности”.

Для понимания революционных процессов чрезвычайно важно понимать соотношение между этими тремя видами политической борьбы. Комбинация этих видов политической борьбы в обстановке “конфликтной демократизации” создает стандартный сюжет, который с неуклонностью, прослеживаемой на большом числе исторических примеров, приводит к социальным катаклизмам и трагедиям для “революционных” политиков.

Логика развития ситуации оказывается достаточно простой. Революция требует мобилизации и сплочения масс. Способ достичь этого, основанный на “демократической мифологии”, - заявить о “единстве политической истины”, потребовать “единения народной воли”. Единение достигается вокруг одной платформы, все остальные объявляются “ложными”, “несуществующими”. История, особенно история ХХ века, полна свидетельствами эффективности такого приема мобилизации масс. Итак, ради эффективности борьбы за массы исключается из политической жизни “борьба платформ” - по крайней мере декларируется ее исключение. Механизмы политической жизни выворачиваются, - если официально есть только одна приемлемая для общества платформа - реальная борьба платформ, которую искоренить, конечно, невозможно, так как люди по-разному видят проблемы и способы их решения, превращается в “борьбу за роль”, сопровождаясь вакханалией неискренности со стороны политических деятелей, вынужденных ради показного единодушия демонстрировать несуществующее единство взглядов.

Вместе с тем борьба за роль внутри “монологичной” политической системы, т.е. борьба политических деятелей за власть представляется публике как “борьба платформ”, раскалывающих единство общества и становится обоснованием репрессий. Так, логика “революционного сюжета” неудержимо ведет общество к террору.

История Конвента 1792-1794 гг. является замечательной иллюстрацией этого процесса. Сентябрь 1792 - апрель 1793 гг. - нагнетание подозрительности ради победного “сплочения масс”. Принятие закона о подозрительных. Требования политического единства нации и политического единства Конвента. Но на какой основе? Различие во взглядах было весьма существенным. Чьи взгляды будут приняты в качестве “единственно верных”? Взгляды жирондистов? Или взгляды Марата? Все стороны, однако, согласны в одном - единство необходимо. А это убеждение немедленно превращает “борьбу платформ” в “борьбу за руководящую роль”.

Конвент был достаточно аморфен в политическом отношении. Сколько-нибудь прочная политическая структура внутри Конвента отсутствовала, политических партий не было, были политические группировки. В период террора политическая структура Конвента начала приобретать черты однопартийной системы - исключение из Якобинского клуба почти однозначно влекло за собой политическую, а затем и физическую гибель. Аморфность политической жизни Конвента констатировалась многочисленными исследователями, однако, мало внимания уделялось взаимосвязи этой особенности политической жизни Конвента и феномена революционного террора. В условиях сформировавшейся системы политических партий с вполне определенной организационной структурой и политическими программами, даже при наличии реальных расхождений во взглядах было бы очень тяжело организовать несуразные по нагромождению лжи и клеветы процессы, подобные процессам над жирондистами или над группировкой Дантона.

Именно отсутствие институционализации партий позволило приписать федерализм и монархизм жирондистам и контрреволюционную деятельность Дантону. В презумпции “единой воли” народа политическая искренность невозможна - расхождение во взглядах должно скрываться меньшинством и гиперболизироваться большинством. Во Франции в 1793 г. гильотина становится средством поддержания единства, парадоксальным образом всех вынуждая ко лжи - и победителей и побежденных.

Важнейшим уроком анализа “монолитной” политики Конвента состоит в том, что плюрализм политических организаций важен не как гарантия принятия грамотных политических решений (это можно обеспечить и в отсутствие организационного плюрализма, ограничиваясь плюрализмом мнений). Плюрализм политических организаций важен прежде всего как гарантия политической искренности.

Именно здесь кроется объяснение парадокса политической действительности эпохи Конвента - соседство великих революционных деяний и исключительной по своему цинизму лжи. В отсутствие политического плюрализма лицемерие становится нормой политической жизни. Логика форм политической борьбы, стремление борьбу платформ превратить в борьбу за роль, а борьбу за роль - в борьбу платформ и не может осуществляться без принятия лицемерия как политической необходимости. И не случайно таким лицемером выглядел Робеспьер в глазах многих его современников. Не случайно победителем в борьбе за власть в Конвенте оказалось Болото - группировка абсолютно беспринципных политиканов. Фактически это было платой за отказ от политического плюрализма, за нежелание допустить существование организаций, позволяющих единомышленникам отстаивать свои политические убеждения. Какими бы высокими принципами не руководствовались те, кто отвергал политический плюрализм, расплата, определяемая самой природой социальной действительности, всегда одна - болото лжи и лицемерия.

Серьезный вопрос, который возникает при анализе революционных эксцессов - какую роль в предотвращении террора мог бы сыграть принцип разделения властей. Вывод, который можно сделать на основе анализа политической ситуации во Франции в 1793-1794 гг., очень печален - почти никакой.

Многие историки, изучавшие террор, видели его причину в единоличной диктатуре Робеспьера. Мне представляется ошибочной эта точка зрения. Дело в том, что власть Робеспьера не была институциональной. Формально он был лишь одним из членов Комитета общественного спасения. Еще менее его власть была властью харизматического лидера - со своей холодностью и склонностью к бюрократическим процедурам он бесспорно проигрывал яркому харизматику Дантону. Источник силы Робеспьера был совсем иным - в умелом сочетании высокой риторики с абсолютной политической беспринципностью и сделавшей его не только вождем якобинцев, но и вождем “Болота”. Когда же Болото отказало ему в политической поддержке, пришел конец его власти.

Разделение властей было политической реальностью в революционной Франции 1793-1794 гг. Исполнительная власть находилась в руках Комитета общественного спасения, законодательная - в руках Конвента. Революционный трибунал существовал как самостоятельное судебное учреждение, он не был придатком Конвента или Комитетов и принимал решения отнюдь не под чьим-то давлением - примером его самостоятельности служит оправдание Марата, осужденного Конвентом. Хотя случаи прямого давления были - это хорошо видно по процессу Дантона.

Трагические результаты деятельности революционного трибунала - это следствие институциональных ошибок, т.е. упрощенных судебных процедур и незащищенности его от влияния общественного мнения. Но прежде всего - это результат отказа от критерия истины в пользу критерия политической необходимости, понимаемой как воплощение “единой воли народа”. Что толку в независимости суда, если внутри него истина - не критерий оценки свидетельств, а закон подменен гуттаперчевым истолкованием политических формул?

Опыт истории Великой Французской революции показывает, что разделение властей - для существования правового государства условие необходимое, но недостаточное. Разделение властей в отсутствие политического плюрализма неустойчиво - различные власти даже не будучи совмещенными или подчиненными друг другу приобретают тенденцию действовать согласованно.

Умение связывать групповые интересы и высокие идеалы - вот то искусство, которое вынесло Робеспьера на гребень политического успеха, а это искусство требует изощренной политической техники. Великая Французская революция создала особую политическую культуру, позволяющую решать эту задачу. Эта культура позволяла связывать бесконечно гибкий политический курс, где каждый следующий шаг отрицал предыдущий, и неизменение ценности Революции. Без выработки подобной культуры, чудесным образом превращающей лицемерие в принципиальность, невозможно было и необходимое для осуществления террора манипулирование массовым сознанием.

Политическая риторика.

Важнейшим предметом дискуссий в период Великой Французской революции был вопрос об истинных ценностях Революции. Эти дискуссии были замечательным примером внедрения “демократической мифологии”. Все группировки, как бы ни враждовали они между собой, клялись в верности общим демократическим идеалам - Свободе, Равенству, Братству. Тем не менее они, особенно начиная с 10 августа 1792 г., не спешили воплощать эти ценности в реальной политической жизни. Постепенно ценности революции стали связываться с той новой эпохой, с тем Светлым Будущим, которое наступит после ее (революции) победы.

Какие бы группировки ни доминировали в тот или иной момент, политическая жизнь сводилась к борьбе двух позиций. Одной придерживались те, кто находился у власти - “основные ценности Революции воплотятся в жизнь после ее победы, сейчас же главное - бороться с врагами революции”. Другая позиция - требования немедленного воплощения революционных идеалов - политических свобод, равенства - как политического, так (иногда) и экономического - это позиция характерна для тех, кто либо рвался к власти, либо ее терял. Такое впечатление, что все революционные годы существует некая ролевая структура, через которую текут и группировки и политические лидеры - и исчезают в небытие.

Находясь у власти, жирондисты требуют преследования подозрительных, ужесточения мер против тех, кто подрывает устои революции. Теряя ее, они становятся защитниками политических свобод. Позднее подобная эволюция происходит и с взглядами Дантона. Именно этим же следует объяснить и неожиданный блок правых и левых термидорианцев в защиту политических свобод, которые, почувствовав угрозу полного уничтожения после принятия Конвентом прериальских законов, перед лицом фактической диктатуры Робеспьера, после победы над Робеспьером немедленно перешли к репрессиям.

Ценности декларировались - но находящиеся у власти не спешили руководствоваться ими в своей политике. Чтобы оправдать это противоречие, использовались изящные риторические находки. Основная идея не была новой - много веков такой тип рассуждений использовался католической церковью и прежде всего инквизицией в борьбе с еретиками. Смысл этого приема в том, что обещаемое в будущем - (или в потусторонней жизни) Царство Справедливости и Добра предполагается достигнуть, руководствуясь совершенно иными ценностями - Послушанием и Долгом. Долгом перед этим самым грядущим состоянием мира, а Послушанием тем, кто знает, как до указанного грядущего добраться. При этом ни Свободы, ни Справедливости, ни Добра по дороге исповедовать не предполагалось. Говоря о будущей Справедливости, деятели революции вводили законы о подозрительных и крайне репрессивные прериальские декреты, позволяющие практически каждого объявить “врагом народа”. Воспевая Свободу, ликвидировали печать и преследовали “писак”, препятствующих воспитывать народ с помощью благонамеренных сочинений. Ценности подменялись мифологизированными конструкциями, в которых справедливость из юридического принципа превращалась в богиню, требовавшую жертв, приносимых с помощью гильотины.

Риторическое открытие состояло в том, что ценности перестали быть принципами, направляющими человеческие поступки - они стали неотъемлемой частью того светлого будущего, добиваться которого следовало любой ценой, переступая через любой юридический и этический принцип. Результатом подобного “воспитания” явилась полная нравственная деградация политической элиты, возникновение политической культуры “перманентной провокации”.

Действия революционеров и “врагов революции” как бы становятся неразличимыми. В интерпретации современников невозможно понять, то ли требующий экономического равенства народ выступает против лавочников, скрывающих хлеб в надежде поднять цены и нажиться, - то ли “враги народа”, пользуясь временными трудностями, мутят народ и возбуждают его против революционного правительства. То ли роялисты (а может жирондисты) составляют заговор и убивают Марата, - то ли Робеспьер организует убийство Марата, чтобы убрать конкурента и иметь повод для развязывания террора против своих противников. Политический хаос нарастает и конец предопределен - бонапартистская диктатура недолго смиряет Францию.

Собственно говоря, революция 1789 г. продемонстрировала острую нехватку демократических практик во французском обществе, неспособность старой и новой власти договориться о принципах политической жизни и одновременно создала некий “идеальный тип” развития событий, повторявшихся впоследствии во многих местах - в России, Китае, Испании и т.д.

Мы ясно видим на примере Великой Французской революции, что отказ от институционализации переговоров не только внутри общества в целом, но и внутри политической элиты, ведет к катастрофическим последствиям - террору, а затем к авторитаризму. “Демократический миф” оказывается неспособен создать реальную демократию в обществе. Тем интереснее посмотреть, в каких условиях возможен переход от традиционного авторитарного общества к демократии без издержек “демократического мифа”.

Примечания к ГЛАВЕ IX

¹ См. A.F.Pollard. Evolution of Parliament London. 1926; K.Mackenzie. The English Parliament. London. Pengiun Books, 1965.

² См. G.Picot. Histoire des Etats Generaux. Paris. Hachette, 1888.

³ Примечательно, что многочисленные работы по истории Великой Французской революции, особенно написанные в XIX веке, почти полностью игнорируют значение многократно менявшихся институциональных конструкций представительных учреждений для развития политических событий в период 1789-1804 гг., концентрируясь либо на роли личностей (Карлейль), либо на экономических факторах (Жорес), либо на массовых движениях (Мишле, Кропоткин).

⁴ Так, на мой взгляд, одним из важнейших факторов, предопределявших крах демократии во Франции в 1793-1794 гг., и установление режима революционного террора, было отсутствие иммунитета от судебного преследования у депутатов Конвента.

⁵ См., например. Д.М.Петрушевский. Великая Хартия Вольностей конституционная борьба в английском обществе во второй половине XIII века. Москва. М и С. Сабашниковы. 1918.

⁶ “...Et illi viginti quinque barones cum communa tocius terre distringent et gravabunt nos modus omnibus quilbus poterunt, scilicet per capcionem castrorum, terrarum, possesionum, et aliis modus quobus poterunt donec fuerit emendetum secundum arbitrium eorum”... Цит. по Д.М. Петрушевскому Ibid. p. 158.

⁷ См. Д.М.Петрушевский. Ibid. p. 63-89.

⁸ K. Mackenzie. The English Parliament. Ibid. p. 38-39.

⁹ Нетрудно заметить, что такая двухуровневая система переговоров очень напоминает двухуровневую игру, предложенную Р.Патнэмом для описания процесса международных переговоров. См. R.Patnam. Diplomacy and Domestic Politics. The logic of Two-level games. International Orgqnizations, 1988. V. 42. P. 427-461.

¹⁰ D.North. Institution, Institutional Change and Economic Performance. Ibid.

¹¹ Интересно отметить, что французские историки республиканского направления XIX века, в период “триумфа либерализма” продолжали оправдывать революционный террор, а во французском обществе вплоть до второй половины ХХ века существовал настоящий “культ Робеспьера”, причем аргументы, использовавшиеся в СССР для оправдания Сталина даже после осуждения “культа личности”, а именно, что террор сыграл определенную положительную роль в победе над внешним врагом. При всей дискуссионности “контрфактического” анализа истории очень трудно допустить, что террор был единственным доступным средством сплочения нации и мобилизации ресурсов. непосредственный анализ текстов извиняющей террор историографии показывает, что в основе такого исторического анализа лежит, как правило, руссоистское понимание демократии как реализации “воли народа” или “общей воли”, концепции, легко оправдывающей силовое подавление оппозиции в критических обстоятельствах, как средство консолидации “общей воли”. Интересно отметить, что риторика, оправдывающая террор во время революции, имела отчетливо выраженный мифологический характер, а именно: свобода представлялась как богиня, требующая жертв. (см. В.М.Сергеев. Деспотизм Свободы. Иностранная литература. 1989. № 7. Стр. 236-239).

¹² См., например, П.П.Черкасов. Генерал Лафайет. М. Наука. 1987.

¹³ См. выступления жирондистских лидеров по поводу войны в декабре 1791 г., в особенности речь Бриссо (Discours sur la nessesite de declare la guerre aux princes allemande qui protegent les emigres prononce le 16 decembre 1791, Paris, 1791. B.N. 8^o Lb⁴⁰ 652). Бриссо, в частности заявил: “Нам нужны великие измены, в этом наше спасение” (Цит. по J. Jaures Histoire socialiste de la Revolution Francais Edition sociale. Paris. 1970. V. II. Ch. 2).

¹⁴ Хорошим примером такого рода являлась политика консерваторов в ЦК КПСС в 1985-1991 гг.

¹⁵ В противном случае “выход” по Хиршману (A.Hirschmann. Exit, Voice and Loyelty, Ibid) становится невозможным, необходим “голос” внутри, что резко обостряет борьбу за лидерство. Именно поэтому авторитарные партии, претендующие на монополию власти, но пытающиеся поддерживать “формальную демократию” внутри организации, сталкиваются с серьезнейшей проблемой внутриорганизационной борьбы за власть.