Глава 19 Прокрустова раскладушка

 

– Совсем дело туго, – сказал старший врач и поднес ко рту стальной хирургический пинцет, в котором дымились сразу две сигареты. Такого я раньше не видел.

– Чего так? – спросил другой и закурил одну, но жестокую, без фильтра, без мундштука. Но тоже пинцетом.

– Опять смехотун. В детское отделение привезли.

– Смехотун?!

– Угу. – Старший с удовольствием затянулся. – Надо что-то делать... Знаешь, у меня своя определенная теория...

Я подвинулся поближе. Как мог, конечно, подвинулся. И уши растопырил как мог. О прутья решетки. Видно было еще кое-как, слышно не очень, но слышно.

– Что-то в последнее время чаще стали с катушек соскакивать. – Старший поежился. – Раньше все-таки как-то взрослые больше, а сейчас дети. Дети сходят с ума, теряют память, смехотун нападает... Ты чего-нибудь про цеплял слышал?

– Не...

– Новое. Потом расскажу, я уже наброски к статье сделал. Интересно. Говорят, на Западе количество детских психологов превысило количество психологов для взрослых. Это показатель. И вообще, бразильский синдром...

– Мир шизеет – и детки шизеют, – вздохнул другой. – У меня сын тоже... ну сам же видел...

– Да нормальный у тебя пацан. Подумаешь, музыку любит, что тут такого?

– Все с этого начинают. Музыку любят... Сначала эти ихние «Бомбардировщики», потом деньги крадут, потом из дома убегают...

– Да никуда твой не побежит, поверь мне. Закончит школу, в мед поступит, будет...

– Как я. – Нестарший врач вздохнул.

– Ну, тебе не угодить...

Они принялись курить усиленно, курили, курили, курили, стучали пинцетами по зубам, потом нестарший спросил:

– Сообщил? Насчет смеха?

– А куда деваться... – Старший развел руками, в воздухе нарисовался двойной дымный след. – Прибудут, сказали...

– Кто они такие-то? – Тот, что с одной сигаретой, огляделся. – Я что-то не пойму. Спецслужбы? Или нет? В третий раз прилетают...

– Кто они такие, лучше не знать. – Старший освободил окурки из пинцета, затушил их друг о друга. – Меньше знаешь – лучше стул. Пойдем, скоро ужин. Сытнее ужин – лучше стул, хы-хы-хы...

Они ссутулились и вместе вошли в здание.

Я сполз на койку, койка прогнулась почти до пола. Койке было лет, наверное, сто, может, больше даже. Судя по обшарпанности. Тут все вообще было обшарпанное. Кровати, стены, пол, унитаз, раковина. Только трубы новые, пластиковые. С красной и синей полоской. И места немного, чуть шире размаха рук.

Крапива...

Это был, видимо, изолятор. Изолятор в психушке. Дверь мощная, с откидным окошком, как в настоящей тюряге. Здорово. Из Лицея Салтыкова-Щедрина прямиком в изолятор психушки села Кириллова. Мощная карьера.

Головокружительная. Как в детских книжках, там многие детишки в психушке сидят, есть даже жанр детской литературы – психушечный.

И изолятор-то тоже не фонтан, так себе. Всего две кровати. На одной я, вторая пустая. Судя по общей тишине, было утро, значит, я провалялся целую ночь.

Путешествие наше затягивалось.

– Эй, – послышался голос откуда-то сверху, – ты кто вообще-то?

Я поглядел на потолок. В углу открылась дыра. Изрядная дыра, человек пролезет. Из дыры торчала голова. Молодая и лысая. Нет, коротковолосая.

– А ты сам кто? – спросил я.

– А так, человек, типа...

– Понятно.

Человек обаятельно улыбнулся мне, ну просто как старому другу. Затем спустился из потолочной дыры, развалился на койке, потянулся. Он оказался довольно упитанным парнем, даже круглым, то ли кормили в психушке неплохо, то ли двигательной активности недоставало. Так или иначе, и щеки имелись, и пузо, а из особых примет – царапина. Даже не царапина, а какое-то рассечение по левой стороне лица, будто кто-то распорол всю щеку от подбородка и почти до уха. Когтем. Рубец, а по краям еще засохшие нитки от шва. Настоящий флибустьер парнишка-то – ногу еще отпилить, ну и руку не помешало бы. Грозный человек. А с виду не скажешь.

– Я вообще-то не дурачок, – сообщил парень, – я так, обитатель.

Я так и подумал. Конечно, не дурачок, конечно, обитатель. Дурачков в психушках ведь совсем не держат, они все в правительстве заседают.

– Не, я честное слово не дурачок... – заверил меня новый приятель. – Меня тут все знают, но я не дурачок. У меня родители просто алкоголики были, меня сюда и забрали. Врач написал, что я псих, чтобы меня сюда пристроить. Тут хорошо, кормят. Вечером будут гречку давать вообще-то, чуешь, как пахнет?

Я ничего не чуял, но, видимо, у него был более тонкий нюх.

– Ты не расстраивайся, – успокоил меня хозяин бокса, – ты тут долго не пробудешь. Я Валерка, а тебя как зовут?

Этот Валерка протянул мне руку.

Я тоже протянул руку.

– Окрошкин, – сказал я. – Иван Окрошкин.

Валерка улыбнулся.

– Хорошая фамилия, – сказал он. – Я люблю окрошку. С квасом и льдом. Ты как сюда попал?

– А, – махнул я рукой, – тупо... Мы с одним перцем пошли за майскими жуками...

Не знаю с чего, но я вдруг решил, что говорить правду не стоит. Пусть я буду Иваном Окрошкиным, пусть я пошел в лес за майскими жуками.

– За чем пошел?

– За майскими жуками. – Я принялся врать. – В городе их сейчас совсем нет, а шпана знаешь их как любит? Если встать возле игрушечного магазина, можно целую кучу продать. Да и вообще, полезное животное... Мы отправились за жуками, а жуков-то и нет почти, еще не вышли. Ходили-ходили, ходили-ходили, заблудились, короче. А жара такая, ну сам знаешь, будто и не весна, а лето. Потом слышим – дорога вроде, ну мы туда и побежали. Точно, оказалась дорога, и остановка даже рядом, и народец мнется. А потом магазин увидели, какой-то «Гипермаг» – тупое название, правда? Так вот, мы в магазин за водой пошли, и с дружбаном моим случился солнечный удар. Он упал, а потом как поднялся, так сразу одурел как будто. На бабку с клюквой как кинется...

– С клюквой?

– Ну да, – кивнул я, – с клюквой. Она на болоте, видно, прошлогоднюю собирала, прошлогодняя еще слаще. А он на старушку прыгнул. Еле оттащили. Ну потом магазин разгромили, ну и вообще... Охранники позвонили, и дружбана моего забрали, да. А я решил вот его выручить, ну, и сам попался.

– Да, – понимающе кивнул Валерка, – солнечный удар – опасная штука.

– Точно. Я тоже не думал, что можно так соскочить...

Я постучал пальцем по виску.

– Можно, – с видом знатока сказал Валерка. – От всего соскочить можно. Только надо было тебе сказать врачам, что все в порядке. Что вы вообще-то не психи. Просто вообще-то от нас регулярно кто-то бежит, даже несмотря на охрану, так что на психов местные жители быстро реагируют. Слушай, а зачем ты сюда полез вообще? Надо было просто с родителями прийти, вот и все дела.

– Ага, как же, – вздохнул я. – Придешь с родителями. Убьют. У меня старый такая зверюга, чуть что – сразу в рыло. В десантуре служил... А если вообще в школе узнают, ну, что ты в психушке побывал, – задразнят. Поэтому я и решил – лучше сам его добуду, выручу, может, как-нибудь...

– Правильно, – согласился Валерка. – Тут пока выяснят, кто да что, дня три пройдет. Хотя так, может, и лучше...

– Почему это? – насторожился я.

– Ты-то не псих, психов я сразу вижу. А твой друг вот...

Валерка показал мне большой палец правой руки.

– Стопроцентный вообще-то он, я в психах хорошо разбираюсь. Тебя кто поймал?

– Санитары пьяные. Амбальные такие...

– Ты им имя сказал?

– Нет. Они меня даже спрашивать не стали...

– Это Давыд и Боря, наверное, – сказал Валерка. – Они тоже вообще-то алкоголики, как мои родители. Пьют с утра до вечера – вот и перепутали тебя с кем-нибудь. Они всех перепутывают вообще-то, а еще санитары. В прошлом году приезжал губернатор с ревизией, так они его пресс-атташе законопатили, он у нас трое суток просидел. Чуть по-настоящему не рехнулся вообще-то...

Валерка усмехнулся. Он закинул ногу на ногу и принялся на редкость живо шевелить пальцами. Пальцы на ногах у него оказались удивительно развитыми, не по годам развитыми. Развитые пальцы, шрам на лице – интересно, зачем нужны в жизни такие пальцы и где можно получить такой шрам?

Наверное, я слишком сильно пялился на этот самый шрам, Валерка поймал мой взгляд и объяснил:

– За гвоздь зацепился. Осиное гнездо хотел убрать, а осы унюхали. Ну, я и распоролся...

Что ж, может быть. Полез пальцами ног словить ос, а морду расцарапал. Сколько угодно. Охотно верю.

– Слушай, Валерка, – я перешел на шепот, – отсюда выбраться-то можно?

– А как же, – тут же ответил Валерка. – Ты что, фильмов про психушку не видел, что ли? Любая психушка изобилует тайными тропами. Эта тоже. Отсюда легко уйти. Когда надоедает, я ухожу. В лес вообще-то. Тут есть такие места! Опят – море. Беру корзину, потом на кухне жарим со сметаной. Вкусно вообще-то. А потом назад возвращаюсь, все равно деваться некуда... А тут ничего. Можно телевизор даже посмотреть в холле. А лаз там.

Валерка указал большим пальцем левой ноги в потолок.

– В прошлом году не закончили ремонт – меняли трубы, – сказал он. – Пробили в каждой палате дыры на чердак, а заделать денег уже не хватило, главврач себе «Вольво» вообще-то прикупил, вот дыры и забили фанерой. Если влезть по трубе и отогнуть лист, то можно пробраться на чердак. А оттуда уже на крышу. Потом спускаешься по пожарной лестнице и через забор, там за вертолетом дыра как раз.

– Дыра за вертолетом – это хорошо... – Я с интересом поглядел на потолок. – Дыра – то, что нам надо...

– Только сейчас все равно нельзя, – Валерка растянулся на койке, ноги, вернее пальцы, закинул на подоконник, – поймают, посадят в матрешку вообще-то, а там страшно...

Валерка поежился.

– Мне бы поскорее отсюда, – сказал я, – дома ждет мать-старушка, отец-ветеран. Да и вообще...

– Да, да, – согласился Валерка, – поскорее – это лучше, конечно. Твой друг тоже побежит?

– Побежит, отчего не побежать. Если в себя, конечно, пришел. Он хоть и в солнечном ударе, а тоже не сирота...

Валерка как-то поморщился, я понял, что ляпнул не то. Проявил, так сказать, бестактность.

– Твой друг – он настоящий вообще-то, – сказал Валерка с почтением. – Не то, что мы. Ему не бежать надо, ему подлечиться надо. Талассотерапию произвести.

– Чего?

– Талассотерапию.

– У него и так солнечный удар...

– Удар ударом, а настоящесть настоящестью, – заверил Валерка. – Поверь мне вообще-то. Я настоящих психов сразу определяю, на глаз, безо всякого психоанализа. К тому же как настоящий псих к нам попадает, так сразу комиссия прилетает...

– Какая еще комиссия? – Мне стало как-то неприятно.

Комиссия – это уже серьезно. С комиссией могут и законопатить. На всякие исследования. И тогда отделаться малой кровью не удастся. Только вот зачем комиссия? Кого освидетельствовать-то? Гобзикова? Из-за того, что он смеется не прекращая?

– Какая комиссия? – повторил я вопрос. – Зачем комиссия?

Но Валерка не ответил. Сощурился и стал смотреть на меня пристально.

– Чего?

– Ну-ка, ну-ка...

Валерка осторожно протянул палец к моей голове и потрогал за ухом.

– Чего? – испугался я.

– Тут одна штука у тебя... – Валерка вгляделся внимательнее. – Ну да, роняйка. Уже здоровая такая, разожравшаяся... Слушай, тебе она не мешает?

– Говорят, она удачу приносит... – промямлил я.

– Бред, – отрезал Валерка. – Ничего она не приносит. У меня раз случилась, так я чуть не повесился... Надо ее удалить...

– Чем?

Валерка тряхнул рубахой. На кровать вывалился маленький прибор, напоминащий толстую черную ручку.

– Лазерный скальпель, – пояснил Валерка. – В хирургической стянул.

Я представлял лазерный скальпель несколько иным. Побольше, не таким портативным.

– Зачем в психушке лазерный скальпель? – спросил я.

– Как зачем? – Валерка даже в ладоши хлопнул. – А лоботомию делать?

И Валерка покрутил пальцем вокруг головы.

– Лоботомию делать, к тому же скальпель, знаешь ли, весьма способствует... правду чтобы говорить. А роняйку я в два счета срежу. К тому же она уже большая, пора ее убирать.

– Ну, не знаю...

– Смотри. – Валерка спрятал скальпель. – Знаешь, она силы набралась, может на жизнь повлиять...

– Не, пока не буду...

Мне не очень хотелось вверять себя в руки возможно психически неуравновешенного Валерки, и вообще, мы с ним знакомы были совсем недавно.

– Ты лучше про комиссию мне скажи, – напомнил я. – Что за комиссия такая?

– А кто его знает какая... – Валерка зевнул. – Научная типа. Вертолет слышал? Они всегда на вертолете прилетают. Когда настоящие психи попадаются. Они их исследуют вообще-то.

«Исследуют» Валерка сказал с каким-то мясницким удовлетворением.

– Настоящие психи – такие смешные вообще-то! – Валерка хихикнул. – Такое рассказывают! Я лежу на чердаке, слушаю, а они мелют, а они мелют, чего только не мелют...

Валерка закрыл глаза.

– Что есть место, в котором сбываются все мечты...

Я с трудом удержался, чтобы не вздрогнуть. Но сумел изобразить равнодушие.

– Вроде как такая страна, что ли... – продолжал Валерка. – Там и драконы, и колдовство, и всего-всего вдоволь вообще-то. И что есть люди, которые туда могут попасть, а потом еще и вернуться обратно. Психи, что с них взять вообще-то... Ты ничего про такую страну не слышал?

– Нет, – ответил я. – Ничего. Нет такого места, если бы было, туда бы давно все сбежали.

– Ну да вообще-то, – вздохнул Валерка. – А хорошо бы туда попасть вообще-то... Я бы хотел. Еда хорошая, свобода... И вообще. Я, ну, когда еще там жил, не в психушке, одного парня встретил, так он уверял, что такая страна есть. И будто он знает способ – как туда можно попасть. А у вас не хотят куда-нибудь туда попасть?

– У нас все больше в МГИМО хотят попасть, – буркнул я.

– Куда?

– В институт международных отношений. Там на дипломатов учат.

– Понятно... А вообще-то...

– Хватит болтать! – В двери лязгнуло окошечко и просунулся традиционный для психушкинских санитаров волосатый кулак. – А то живо отправлю к Колчеданову!

Валерка замолчал, накрылся подушкой и замер. Окошко захлопнулось.

Минут через пять Валерка выбрался из-под подушки, огляделся, оттаял и продолжил уже шепотом:

– Ты никого не знаешь?

– В смысле? – не понял я.

– В смысле какого-нибудь психа, который бы знал, как туда попасть? В эту страну? А вдруг это правда?

– Вряд ли, – усомнился я. – У нас никто никуда не хочет попасть, я же тебе говорил уже. Да если бы туда было можно попасть, так туда все уже давно смотались бы. Отсюда все хотят смотаться. Мой троюродный брат вообще в Австралию уехал работать. А кстати, кто такой Колчеданов?

– Колчеданов? – Валерка посмотрел на меня непонимающе. – Какой Колчеданов?

– Ну, этот. – Я кивнул на дверь. – Этот сказал, что отправит нас к Колчеданову. Это кто?

– К Колчеданову... – Валерка почесал подбородок. – Колчеданов – это... это смерть вообще-то. Психопат, настоящий психопат. Маньяк вообще-то. Этого Колчеданова недавно только поймали, в дремучем лесу. Набрасывался на работников железнодорожного транспорта, ну и вообще на прохожих. Говорят, на его счету пятнадцать человек... А может, и сто пятнадцать...

Валерка нервозно почесался, огляделся и сказал:

– Ладно, плевать на Колчеданова, у нас отдельная палата. Вообще-то это карантинный бокс, но теперь тут я живу. Ко мне лишь иногда кого-нибудь подселяют, это вообще-то клиника для взрослых людей, а молодых психов не так уж и часто привозят. Даже ремонт нам и то недоделали... А твой друг настоящий псих! Он слышит голоса? А может, он ауры видит? Многие психи ауры видят вообще-то. Твой друг не видит?

– Не знаю... – честно ответил я. Может, Гобзиков и видел ауры.

– Ты не бойся, вообще-то минут через двадцать можно будет за ним уже полезть, тут вообще-то тихий час начинается. Все спят, все спят вообще-то...

Дверь с пинка распахнулась, и в палату влетели санитары. Как полагается, звероподобные. Те самые. Давыд и Боря, как их там обозвал Валерка. В таком же состоянии алкогольного опьянения.

Санитары тяжело оглядели бокс.

– Раздвоился он, – озадачился правый санитар, Боря.

– Тем лучше, – сказал Давыд. – Два – лучше, чем один. К тому же он и должен раздваиваться, он же шизик. Берем.

Валерка шустро перекатился на пол, нырнул под койку.

– А теперь снова один, – еще более озадаченно произнес Боря.

– Мир поразительно изменчив. – Давыд попробовал потрогать указательным пальцем собственный нос, это у него не получилось.

Я растерялся и закатиться под кровать не догадался.

– Да, парень, – в голосе Бори прозвенела боль, – у тебя серьезные проблемы. Но тебе помогут, не беспокойся.

– Я тут случайно, – малодушно сказал я.

– Тут все случайно, – шагнул ко мне Давыд.

– Ага, случайно, – подтвердил Боря. – И нечего нас дурить.

– Хватит валенки нам валять, – покачал головой Давыд. – Колчеданов заждался.

Колчеданов – это, кажется, тот, кто замучил сто пятнадцать человек. Я не хотел стать сто шестнадцатым, я последовал примеру Валерки.

Под койкой было пыльно и пахло сушеным укропом.

– Теперь вообще никого нет, – сказал Давыд.

– Наверное, он залез под койку, – предположил Боря.

– Под какую?

Они принялись спорить, где я. Валерка под своей койкой забился к самой стенке и вжался в штукатурку с такой силой, что нельзя было разобрать, где штукатурка, а где мой новый знакомый. Мимикрировал он, одним словом, слился с ветошью.

– Вылезай. – Санитар постучал по койке дубинкой.

По моей койке.

– Вылезай, пора принять страдания.

Оба засмеялись.

Мне не хотелось принимать никаких страданий, у меня были несколько другие планы. Но человек предполагает, а психи располагают. Койка моя была легко перевернута.

– Колчеданов заждался!

Ухмыльнулись. Две перекормленные гиены.

– Ты. – Боря ухмыльнулся и рывком поднял меня на ноги. – К Колчеданову пойдешь ты. Сегодня кто-то должен пойти к Колчеданову, и это будешь ты.

Я возразил. Правда, должен признаться, не удержался. Возразил в несколько грубой форме. Послал их. Рассказал про их родственников по восходящей линии. На что Давыд в качестве вразумления ткнул меня в лоб дубиной. После чего эти типы прыгнули на меня и сделали укол, от которого я очень скоро здорово одеревенел. Все видел, все слышал, все чувствовал, только вот пошевелиться совсем не мог. Как самый настоящий зомби в начале своего долгого мертвецкого пути.

Меня совершенно бесцеремонно взяли под руки, выволокли в коридор и потащили в правую сторону. Коридор был совершенно обыкновенный: батареи и двери, редкие окна в решетках. Санитары проволокли меня до конца и зашвырнули в палату с номером 215.

– Колчеданов, – позвал один из санитаров, – к тебе посетитель.

Откуда-то послышался неприятный чавкающий звук, будто облизнулась большая собака.

– Только смотри, Колчеданов, чтоб не до смерти!

– Изыдите, алаписы! Именем света заклинаю, изыдите, сгиньте в тьму!

Голос был безумный, санитары с хохотом и проворством выскочили из палаты. Мне стало немного страшно. Я много читал про нравы в подобных заведениях. Про распущенность медперсонала, равнодушие врачей и беспредел настоящих, законченных психов. И в фильмах психушки изображаются отнюдь не привлекательно. И в детских книжках. Нормальный человек, попав в дурдом, сам быстро становится придурком. А у этого Колчеданова, кажется, пятнадцать человек на счету. Или сто пятнадцать...

Я лежал на полу. Глазами толком я не мог пошевелить, видел лишь обитый фанерой потолок и часть стены со странной картиной. Зеленое поле, цветы лиловые, по горизонту горы, над ними два солнца. Нарисовано просто, но как-то страшненько. Повесишь такую штуку на стенку, а через месяц с катушек соскочишь по всем профилям. Психоделика, творчество душевнобольных, крыса – это мелкая собака.

Крапива...

Интересно, а поваренная книга у этого Колчеданова имеется?

Страшно.

Шаги. Мягкие, плюшевые какие-то даже. Но мелкие при этом. Приближаются медленно, осторожно. Я попытался повернуться в сторону шагов, но не получилось – одеревенение не рассосалось. Хотя глазами хлопать я уже мог. Хлоп-хлоп-хлоп.

– Зрю, – сказал психопатический голос, – зрю тя наскрозь, гридень малый, погряз в грехе, зело погряз...

Мне стало страшно уже окончательно. «Зрю» и «гридень малый» обещали приятный вечер, я собрал все силы в кулак и резко повернулся на бок.

Передо мной стоял карлик. Сначала мне так показалось, во всяком случае. Потом, приглядевшись, обнаружил, что это все-таки не карлик. А просто мужичок невысокого, метр сорок, наверное, роста. В белом мешке из-под сахара. С прорезями для рук, ног и головы – сплошная классика, Шнобель пришел бы в восхищенье от строгой линии плеча и высокой талии. Кое-где мешок уже распадался, и сквозь прорехи виднелось тело. Довольно страшное тело. Натруженное даже. С большим количеством нарывов, царапин и синяков.

Но мешок ладно. Самым мощным было то, что на голове у субъекта красовалась буденновка. С большой синей звездой. На груди же, отсвечивая благородной сталью, лежала упругая великорусская борода. Хорошо ухоженная, расчесанная, серьезная, толстая.

Я закрыл глаза. Потому что я им не поверил. Такого не может быть даже в самом жестоком кошмаре. Это игра моего уставшего от последних дней мозга.

Странное время, странный карлик в сахарном мешке и буденновке. Распад.

Маньяк Колчеданов, замучивший в своих застенках сто двадцать пять ни в чем не повинных граждан. В том, что Колчеданов настоящий маньяк, я не сомневался, это было видно по его глазам. Глаза были выпуклые, сведенные в одну точку и непреклонные, будто через минуту Колчеданов должен был взойти на эшафот. Для казни милостивой и без пролития крови. И к казни этой Колчеданов был готов, причем с самого рождения.

В глазах Колчеданова горел огонь какой-то там истины, огонь какой-то там истины испепелял Колчеданова изнутри.

– От скверны я тебя очищу, – сказал Колчеданов и пошевелил пальцами. – Перстом коснусь, и бесы выйдут.

Пальцы были длинные, что называется, паучьи, весьма и весьма живые. В этих пальцах можно было с легкостью представить скальпель. Или лазерный скальпель.

Или бензопилу. С помощью которых Колчедановым и изгонялись бесы.

Но ни скальпеля, ни бензопилы у Колчеданова не было. Была буденновка, из-под нее торчала грива седых, до плеч волос. Если бы не сахарный мешок, Колчеданов походил бы на списанного провинциального рокера. Списанного провинциального рокера-маньяка. Мучительно. В голове такого существа могли родиться абсолютно зверские идеи.

Так оно и оказалось.

– Тебя избавлю, – Колчеданов хрустнул пальцами, – соблазны отсеку, не прекословь!

Вот тебе наконец и настоящий псих, подумал я. Таких изображали в юмористических журналах. Протопоп Аввакум, боярыня Морозова и Великий Интегратор Планеты Трон в одном флаконе.

– Не боись, – подмигнул Колчеданов, – зрю – онемел ты от восторга. Сие нам в деле не помеха. Перстом своим тебя коснется благодать – узришь ты небывалый свет. Ужо прочищу чакры...

Колчеданов снова пошевелил пальцами.

– Услышь кимвалы златострунные, воструби в трубы медногласные! Израдуйся сердцем, храбрый отрок! Воззри на сей прибор!

Колчеданов указал пальцем. Возле противоположной стены стояло некое устройство. Модернизированная кровать-убийца. Меня даже сквозь страх пробил смех. Больше всего прибор Колчеданова был похож на изобретение широко известного Прокруста – недружественного мифологического грека. Который кого надо укорачивал, кого надо вытягивал, в зависимости от ситуации. Правда, Прокруст вроде бы был великаном, а Колчеданов особым ростом не отличался, метр с бейсболкой.

Этакий мини-Прокруст.

Я пригляделся к устройству Колчеданова получше, но никакого режущего инструментария не обнаружил, что успокаивало. Отчасти. Зато обнаружил, что у койки есть откидная спинка с многочисленными широкими ремнями. Вдруг совершенно неожиданно я вспомнил, что уже второй раз за последнее время попадаю в плен к мебели. Первый раз был в доме Панченко, когда я позорно провалился в диван.

В этот раз позора было меньше, зато больше опасности. Прокрустова койка... Даже скорее прокрустова раскладушка – все равно гораздо страшнее имперского дивана.

– В устройстве сем увидишь свет, – с пафосом изрек Колчеданов. – И милосердие откроешь. Астральный свет горнил...

После чего этот горнильщик схватил меня с полу, с неожиданной для такого нерослого существа силой поднял над головой и обрушил в койку. Откидная спинка тут же свалилась на меня, и я оказался спеленут этими дурацкими ремнями, как младенец. Я был заключен в кровать, так что на воле находились только голова и пятки. Как в чемодане.

Еще совсем недавно я сидел в «Бериозке» с приличными людьми, разглядывал крашеных девиц и вообще – жил. И вот я спеленутый и беспомощный... Не знаешь даже, что и сказать.

Превратности судьбы.

И где, собственно говоря, она? Почему не идет на помощь?

Пятки. При некотором опыте с пятками можно провернуть целую кучу замысловатых и незамысловатых вещей. Можно банально отлупцевать по пяткам бамбуковыми хлыстами. Весьма болезненно.

Можно пятки прижигать раскаленными гайками.

А мастер банальной акупунктуры может ввергнуть несчастную жертву в настоящий ад. Буквально парой иголок. По телику такие штуки всегда показывают.

Про голову уж и говорить нечего.

Например, святая инквизиция практиковала простой, но в то же время действенный способ раскалывания ведьм и ведьмаков. На лицо кладется кусок материи, на него льется вода. Человек начинает задыхаться. И вламывает всех. Соседей, приятелей, родственничков, любимую родную сестру.

Или таракан в ухо...

Но головой Колчеданов не очень интересовался. Он улыбнулся улыбкой уездного Мефистофеля и извлек из кармана роскошное павлинье перо. Так что мне сразу стал ясен замысел этого чудовища.

– Сейчас я тебя вразумлю, однако! – сказал Колчеданов. – Сейчас-сейчас, маленький озорной еретик...

И Колчеданов провел пером по моей пятке.

Не скажу, что я что-нибудь почувствовал, все-таки я воспитывался не в пансионе благородных девиц, и пятка у меня была не совсем уж прозрачная. Но Колчеданов был упертым человеком. Он продолжал щекотать. Щекотал-щекотал и дощекотал. Я засмеялся. Не, смеяться я пока еще не мог, поскольку был как полено. Поэтому я замычал.

Тут, конечно, все дело в психологии. Дело в том, что связанный человек чувствует щекотку гораздо сильнее, чем человек несвязанный. Это в голове. Какое-то время он может контролировать хохот, минут десять. Но потом количество все равно переходит в качество.

Я завыл и начал дергать ногами. Пытался ткнуть ими в Колчеданова. Но этот душевный больной с неожиданной для своего возраста ловкостью уворачивался. И щекотал мне пятки вновь и вновь. Я рычал и пытался вырваться из кровати-чемодана, только вот тщетно все – метода у Колчеданова была отработана на славу.

Кстати, самого маньяка видно не было, но зато очень хорошо было слышно. Колчеданов все время что-то бормотал. Про бесов, про космос, про патруль Слави и Прави, про астральных опричников. К тому же от него здорово разило чесноком. Не знаю, что было лучше, чеснок или бормотанье.

Когда у меня от хохота изо рта пошла пена, Колчеданов сделал обеденный перерыв. Выпил чаю из стакана с подстаканником, почитал вслух стихи из «Доктора Живаго», похрустел овсяным печеньем. Задумчиво сказал:

– Эвон как кривда упорствует, по-хорошему не желает из тебя выходить, мой маленький космист.

Я завыл. Колчеданов был неуемен в своей праведности, это никого до добра не доводит.

– Лжа получается, – вздохнул Колчеданов, – лжа, однакоть, прет. Укоренилась в тебе кривда, придется выковыривать.

И он продемонстрировал мне довольно нестерильный гвоздик.

– Ибо сказано, душа бысть в пятках, ковыряй их – и душа очистится бу, – изрек старик Колчеданов и провел гвоздем по моей ступне.

Потерять сознание от хохота. Такое редко, но случается. Со мной случилось.

Потом дверь вынесло взрывом. В палату ворвался дым, за дымом Лара. Она была в военной камуфляжной форме, в большом странном шлеме, в широком поясе. На поясе болтались большущие пистолеты, а в руках тоже было оружие. Странное какое-то оружие. С черным толстым стволом, похожим на самоварную трубу.

Это была Лара и одновременно не Лара. Похожа, очень похожа, но что-то все-таки не то. То ли цвет волос, то ли еще что, но она отличалась от той Лары, которую знал я. Неуловимо, но отличалась. Чем-то.

Она вытащила меня из прокрустовой койки и вышла в коридор. И тут же в конце коридора появился санитар. Только это был какой-то ненормальный санитар. Во-первых, он был почему-то японцем, а во-вторых, у него в руках был автомат Калашникова модернизированный. Японец увидел нас и стал поднимать «калаш».

В левой руке у Лары мгновенно оказался пистолет. Пистолет дернулся, выплюнул очередь, в стену щелкнули гильзы. Японец схватился за колено, свалился на пол. Мы прошли мимо него. Сказать, что я шел, – это слишком громко. Двигался.

На лестнице нас ждал еще японец. Лара выстрелила первой, автомат в желтой руке разлетелся в железные щепки, а сам японец крикнул что-то вроде «банзай» и выпрыгнул в окно. Головой вперед. Молодец.

Лестница была чиста на все три пролета.

Очередной японец обнаружился у двери. Он ничего не стал говорить по-японски, сразу принялся стрелять. Лара оттолкнула меня. Ее пистолет выдал еще одну очередь. Речь у японца прорезалась, пока мы спускались, он ползал по полу и ругался вполне по-русски.

Дверь была закрыта. И еще она была железная. Я думал, сейчас Лара начнет японца пытать, но она поступила проще. Она подняла тяжелое ружье и выстрелила. Дверь вылетела наружу, с потолка обвалилась штукатурка, японец заполз под лестницу.

Мы вышли на улицу. Выпрыгнули, вернее.

На улице японцев было еще больше. За каждым кустом, за каждым кирпичом по японцу. И все с «калашами». И все сразу принялись палить. Они стреляли, но мне не было страшно. Рядом была Лара, Лара стреляла в ответ. Сразу из двух своих пистолетов. Японцы валились на землю. Хватались за руки, за плечи, за ноги, катались по земле, поднимая неожиданную красную пыль.

Иногда Лара прятала пистолеты в кобуры и стреляла из толстого ружья. Тогда что-нибудь мощно взрывалось. То сарай, то стена, а то машина. Лара стреляла и стреляла, японцы все не кончались, пыли становилось все больше, потом что-то завыло, пыль начала расходиться, и на землю стала опускаться летающая тарелка. Я сразу понял, что это тарелка, – она была похожа на тарелку и блестела, как алюминиевая миска. Почему-то при виде тарелки я совершенно не удивился. Будто я всю свою жизнь занимался лицезрением неопознанных летающих объектов.

Звездный корабль резко пошел вниз и хлопнулся прямо на припаркованные машины. Машины скрипнули и сплющились, как жестяные банки в руце голодного бомжа. Корабль выпустил посадочные стойки.

Мы побежали к этому непонятному инопланетному кораблю. Бежать было тяжело, я, например, бежал, как тогда, через траву. Продираясь. И по этой дурацкой особенности перемещения я понял, что это сон. Я во сне.

Во сне.

До корабля оставалось метров тридцать, как вдруг в его боку отворился люк и выставилась лестница. Лара резко тормознула, а я еще несколько метров пролетел. Человек был в шубе и высокой бобровой шапке до носа, лица не видно, такие шапки носили киношные и мультяшные бояре. Шуба тоже была не «мэйд ин сарай», длинная, сверкающая, видно, что дорогая. В руках человек держал длинное двуствольное ружье какого-то совсем несусветного калибра. Человек помахал мне рукой, поднял свое ружье и выстрелил. Мне в живот. Меня отбросило к стенке, я почти сразу умер и проснулся.

Живот на самом деле болел.

Странное время продолжалось.

Вернее сказать, не живот, а мышцы пресса. Как будто я качал их целый день, прицепившись ногами к перекладине. Видимо, от хохота растянул. Или хохотом растянул, не знаю, как точно. Тут и никакого смехотуна не надо, и без него окочуришься. Наверное, у Колчеданова тоже был смехотун, вот он на щекотании и подвернулся.

Я осторожно ощупал живот пальцами на случай возникновения грыжи. Грыжи не было. Все в порядке, смогу поднимать свыше трех килограммов. Я щелкнул пальцами и только тут понял, что в состоянии двигаться. Уже. Пошевелил ногами, пошевелил руками. Подвижность возвращалась. Ремни, правда, мешали. Я принялся ворочаться, но ворочанье не помогло. Не помогло и очень интенсивное ворочанье, прокрустов чемодан держал надежно, у старика Колчеданова явно имелся изобретательский талант. Я поглядел на соседнюю койку. Изобретатель пыточной техники отдыхал. С лицом человека, выполнившего свой долг. Спал. Храпел после трудов праведных. Уморился, бедняга.

Я успокоился. И стал думать. Стал думать, как мне отсюда выбраться. Не в смысле выбраться от Колчеданова, а в смысле выбраться из психушки вообще. И по возможности прихватить Гобзикова. Ждать до понедельника не хотелось совсем. До понедельника меня найдет старый.

И убьет. С особой жестокостью, с особым цинизмом.

И ничто мне не поможет.

Бряк. Что-то упало. Что-то железное, как куча гвоздей, прилипших к магниту.

Я скосил глаза.

На кафеле, наверное, в метре от меня, сидел паук. Большой, с полтора кулака паук. Птицеед. Паук переместился ко мне.

Я завыл и захлопал глазами. Нет, обычного птицееда я не боялся. Птицеед не питается белым человеком, это известно, птицеед предпочитает сахарных негров. Проблема заключалась в том, что этот паук был не простой паук.

Это был железный паук. Блестящий железный паук, раньше я видел таких только в фантастических фильмах, там они обычно у всех растворяли гипоталамус желудочным соком. Я молча выл, пытался дрыгать ногами, пытался шевелить руками. Пользы не было. Паук медленно приближался. Мне даже показалось, что у него на морде блестят капельки зеленого яда – впрочем, вполне может быть, это было мое разгулявшееся воображение.

Паук шагал. Мелко цокая лапками.

– Спит? – послышался голос Валерки.

Я резко перевелся на потолок. Фанерный лист в углу отошел, и в открывшуюся прореху просунулся бритый череп. Я зашевелил глазами мощнее, стараясь их мельтешением привлечь к себе внимание. Вернее, не к себе, а к пауку. Но Валерка не замечал моих глаз.

– Спит, – констатировал Валерка и спустился вниз по трубам.

Довольно легко для своего веса.

На цыпочках подошел ко мне.

– Что с тобой? – спросил он. – Глазами чего вертишь?

Я выразительно скосился в сторону паука. Валерка увидел паука, но не удивился. И не испугался. Недовольно поморщился.

– Ах ты... – Он наклонился и тронул паука пальцем.

Я думал, насекомое его цапнет, но оно не цапнуло. Едва Валерка коснулся его спинки, как паук механически зажужжал, а потом шустро взобрался по руке под рубаху. И Валерка не закричал, не забился, встретил паука, как любимую ручную белку.

Становится все интереснее, подумал я. Санитары-философы, психи с ручными механическими пауками и лазерными скальпелями. Не хватает разумных крыс, живущих за батареями, и пришельца с Беты Тукана в палате № 6.

Необычная психушка. Угораздило. Повезло.

– Жив? – спросил Валерка у меня.

Я кивнул.

– А это, надо полагать, и есть маньяк. – Валерка погрозил Колчеданову кулаком. – Не люблю таких типов вообще-то. Очень не люблю...

Валерка повернулся ко мне:

– Ты спал?

– Угу.

Нормально. Дар речи вернулся. Видимо, действие укола заканчивалось.

– Что снилось? – Валерка рассеянно посмотрел в окно.

– Не помню, – соврал я. – Ничего, кажется...

– Попробуй вспомнить, – попросил Валерка. – Попробуй.

Я сделал вид, что пробую.

– Ничего.

– Жаль, – вздохнул Валерка. – Когда эти на вертолете прилетают, всегда такие сны вообще-то снятся...

– Какие? Вещие, что ли?

– Не, не вещие. Со значением просто. В которых все не просто так...

Я вспомнил сон. Интересно, что в нем было за значение? Лара, не похожая на Лару.

– На новом месте приснись жених невесте, – подмигнул Валерка. – Вообще-то... Невеста снилась?

– Ничего мне не снилось, я же говорю, – буркнул я. – И вообще, ты сюда что прилез? О снах меня расспрашивать? Или паука дрессировать?

– Паука... – Валерка рассеяно похлопал себя по плечу.