Целибат во времена культурной революции Мао

[820]

В коммунистическом Китае в 1974 г. семнадцатилетнюю школьницу Анчи Мин увезли в колхоз «Ферма красного огня», в колонне из одиннадцати грузовиков. Она была в восторге, поскольку участие в выполнении такого престижного задания было честью. Но во время пребывания в колхозе эмоциональный, моральный и идеологический мир Анчи Мин перевернулся с ног на голову, когда молодого любовника ее подруги Шао Чинг казнили после того, как поймали их в момент занятия любовью.

Шао Чинг, тоже семнадцатилетняя, была настолько красива, что дух захватывало, стройна как ива и своенравна. Она копировала запрещенную литературу и делилась ею с близкой подругой – Анчи Мин. Вместо того чтобы завязывать косички коричневыми резинками, как это делали другие девочки, Шао Чинг пользовалась цветными тесемками. Она выпрашивала маленькие обрезки ткани и шила из них элегантное белье, вышивая на нем цветочки, листики и влюбленные парочки. Вывешенные на сушку предметы ее белья в пустой спальне выглядели как произведения искусства. А еще Шао Чинг поменяла одежду установленного образца: ее рубашки суживались книзу, обжимая ее осиную талию, а штаны подчеркивали длину стройных ног. У нее была полная грудь, и в теплую погоду она иногда снимала бюстгальтер. Говорили, что один обожавший ее солдат плакал, узнав, что она заболела.

Считалось, что во время культурной революции Мао всю свою энергию и мысли о революции она должна делить с близкой подругой. Шао Чинг показывала, что не собирается уделять внимание мужчинам или вопросу о браке, пока ей не будет ближе к тридцати. «Учись тому, чтобы мысли твои были безупречны!» – говорили люди. Девушки, работавшие на «Ферме красного огня», старались подражать героиням революционных опер, быть образцами совершенства и добродетели, которые не знали мужчин – ни мужей, ни любовников. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Шао Чинг не демонстрировала никакого интереса к мужчинам даже в разговорах с Анчи Мин. Тем более что она и так уже вызывала достаточно подозрений из-за ее чудесного белья и была за это осуждена на партийном собрании.

Как-то ночью Анчи Мин и ее коллег по программе военной подготовки вызвали на «срочный полуночный обыск». С заряженными пистолетами, молчаливо и настороженно, их провели через заросли тростника к засеянному пшеницей полю. Последовал приказ лечь на живот, и они сквозь ночь поползли по-пластунски. Жужжали и жалили комары, но это были единственные доносившиеся до них звуки. Внезапно Анчи Мин услышала шепот двух голосов – мужского и женского. «Я услышала негромкий, приглушенный возглас, и меня будто током ударило: я узнала голос Шао Чинг». Первой мыслью Анчи Мин было предупредить подругу – если девушку застигали врасплох с мужчиной, о последствиях было страшно подумать. Шао Чинг никогда даже не намекала, что у нее с кем-то сложились романтические отношения, с чего бы это ей было делать? На «Ферме красного огня» такое признание считалось бы позорным.

Команда действовала слаженно, тридцать фонариков зажглись одновременно, высветив во тьме ягодицы Шао Чинг и молодого человека – тощего очкарика, типичного книжного червя. Девушку оттащили прочь, а ее любовника оставили группе солдат на избиение. «Дайте ему понять, что в наше время похотливые мужчины не могут больше насиловать женщин», – услышала Анчи Мин приказ Яна, их начальника. Прилежный молодой любовник Шао Чинг не выказывал и намека на раскаяние. Когда солдаты начали его избивать и пороть кнутами, он прилагал явные усилия к тому, чтобы не кричать.

Четыре дня спустя в столовой было организовано публичное разбирательство дела. Шао Чинг прошла «интенсивную промывку мозгов» и сбивающимся от волнения голосом заявила, читая написанный на газете текст, причем руки ее при этом так тряслись, что она дважды ее роняла: «Он меня изнасиловал». Эти слова стали приговором ее любовнику, и его казнили[821].

Утонченная Шао Чинг прекратила купания и порезала на куски свое изящное белье. Через несколько месяцев другие девушки стали жаловаться, что от нее смердит. Ее послали в больницу в Шанхай, где лечили от нервного срыва. От лекарств она вернулась на «Ферму» толстая, как вареная сарделька, с выцветшими волосами и пустыми глазами. Позже ее нашли утонувшей в зарослях водорослей. На поминальной службе в ее честь Шао Чинг была названа «выдающимся товарищем» и посмертно принята в Коммунистический союз молодежи Китая. Ее бабушке в знак соболезнования были переданы деньги.

Ночью, когда ей исполнилось восемнадцать лет, Анчи Мин без сна лежала на защищенной сеткой от комаров постели. В маленькое зеркальце она рассматривала свое повзрослевшее тело. «Я никак не могла успокоиться, – вспоминала она. – У меня в голове все время крутились мысли о мужчинах, и я была противна самой себе»[822]. Анчи Мин не одну мучили такие кощунственные мысли. Она обратилась к своей руководительнице, женщине по имени Ян, наигрывавшей на лютне мелодии из запрещенной китайской оперы, в которой оба любовника кончают жизнь самоубийством и превращаются в бабочек. Анчи Мин и Ян стали близкими подругами и наперсницами, делавшими вид, что им слишком холодно спать поодиночке, а потом шепотом посвящавшими друг друга в свои тайны в уединении двухъярусной кровати, на которой спали вместе.

Мать Ян, удостоенная чести называться матерью-героиней, потому что родила девятерых детей, ненавидела отца Ян, а дочери внушала, что все мужчины – исчадия ада. Она терпела его лишь потому, что он помогал ей производить товарищей для революции, но была уверена в том, что мужчинам нравится совращать и насиловать женщин. Тем не менее Ян с помощью Анчи Мин посылала сообщения одному привлекательному партийному чиновнику. Он ей никогда не отвечал, но и не выдавал ее.

У Анчи Мин была и своя позорная тайна. «Это случилось во время митинга Красной гвардии, когда мне было семнадцать лет», – сказала она Ян. Как-то раз, когда произошел перебой в подаче электроэнергии, они сидели в темноте и ждали включения света, она почувствовала, как дрожащая от волнения рука прикоснулась к ее спине, а потом медленно легла ей на грудь. Какое-то время она позволила ей там оставаться, после чего встала и отошла в сторону. Когда свет загорелся вновь, она оглянулась и увидела бледного молодого человека, студента с женственным лицом, выглядевшего таким нервным, что Анчи Мин сразу поняла – он был прикоснувшимся к ней парнем. Ян была возмущена тем, что Анчи Мин никого не позвала на помощь. Ответ Анчи Мин: «Вообще-то мне это понравилось» – ее ошеломил. «Девушки часто поддразнивали друг друга, намекая на свои антиреволюционные настроения. «Ой, какой же это разврат – личная жизнь! Пожалуйста, поставь этот вопрос в повестку дня собрания нашего подразделения». По ночам они шептались и фантазировали, иногда друг о друге. Однажды после того, как Ян пожалела о том, что Анчи Мин не мужчина, они обнялись, но тут же отпрянули друг от друга.

Целибат на «Ферме красного огня» навязывался так сурово, что нарушителей могли казнить. Шао Чинг была спасена только потому, что по настоянию Ян отреклась от любовника и возложила на него всю вину. В результате она повредилась рассудком, а поправиться так никогда и не смогла. Наверняка ее постоянно преследовали воспоминания о том, как оборвался ее подростковый роман, обрекший молодого человека на пытки и смерть. Находившиеся в состоянии постоянно неудовлетворенного эротизма, Анчи Мин и Ян вели себя осторожнее, но считали, что жестокость режима лишь усиливала целибат как неестественное состояние, и как могли исследовали восхитительные возможности чувственности. Подобно весталкам-петербурженкам они соблюдали целибат только потому, что расплатой за бунт был не только срам, но и смерть.

Целибат в полигамном браке

[823]

В 1972 г. миниатюрная благочестивая семнадцатилетняя палестинская девушка Рахме вышла замуж за пятнадцатилетнего Махмуда и переехала жить к нему в лагерь на Западный берег. У них рождались дети. Рахме была беременна четвертым ребенком, когда Махмуд без памяти влюбился в Фатин, очаровательную девушку-подростка. «Я обожаю Фатин, – сказал он Рахме, – и она приняла мое предложение выйти за меня замуж. Ты можешь взять развод». Рахме не имела ничего против того, чтобы оставить вспыльчивого мужа, нередко ее оскорблявшего, но исламский закон требовал, чтобы она оставила ему детей, которых должна была воспитывать его новая жена. «Я не хочу с тобой разводиться, – ответила Рахме. – Мне хочется сохранить свою семью».

Махмуд предупредил: если она останется, за любые конфликты с Фатин он будет винить ее и к тому же больше никогда не станет с ней спать. Положение Рахме в полигамной семье было хуже, чем печальный жребий принцессы Дианы, нередко характеризовавшийся ею как ménage à trois [824]– она была обречена на соблюдение целибата в возрасте двадцати трех лет. Рахме пошла на это, потому что не могла расстаться со своими четырьмя детьми. Она добросовестно выполняла данное обещание и во всем старалась сотрудничать с Фатин. Фатин одного за другим родила еще одиннадцать детей, и Рахме подметала дом, все мыла и чистила, готовила и молилась, ни на что при этом не жалуясь. Она и ее старший сын, которому Фатин нравилась и которую он ненавидел за то, что та «стала причиной страданий моей матери, из-за нее переставшей жить нормальной жизнью», терпели сложившееся положение, надеясь, что, когда он сможет содержать Рахме и младших сестер, им удастся сбежать.

Рахме – одна из миллионов женщин, которые из-за полигамных браков или гаремов их супругов были вынуждены соблюдать целибат. Каждая женщина терпела это по-своему. Позиция Рахме была непоколебимо прочной и определялась просто – четверо детей. Для их блага она жила в страшной тесноте перенаселенного дома, деля его с другой женой, любимой ее мужем, и ее одиннадцатью детьми, родившимися от их любви, звуки которой доносились до нее, когда сама она лежала в одиночестве – возрожденная дева под крышей беспутного мужа.