Белые женщины, черные мужчины

[747]

Американский юг разделял этот двойной стандарт, но существовавшее там уникальное общество – белых и черных, свободных, освобожденных и рабов – настолько усложняло проблему, что она проявлялась там по-иному, хотя расовая кастовая система обладала некоторыми свойствами классового деления, существовавшего в других обществах. И поскольку рабство было юридическим институтом, отмененным только в ходе Гражданской войны, двойной стандарт в условиях смешения рас представлял собой еще более сложное явление.

Изысканные как лилии, безупречные как голубки, отполированные как алебастр, хрупкие как фарфор – очевидно, что такие создания, как эти, возводились на безопасный, недосягаемый для возможных обидчиков пьедестал. Именно на Юге, образно говоря, белые женщины в довоенные времена жили достаточно обособленно. При этом зов их собственной плоти и крови игнорировался, в праве на сексуальность и страсть им было отказано. «В Джорджии, – не без иронии комментировал один обозреватель, – женщина не должна была знать, девственница она или нет, до того момента, когда она прекращала ею быть»[748].

Целомудрие белых женщин ценилось настолько высоко, что если его подвергали сомнению, это могло иметь денежное выражение; одной оклеветанной женщине из Южной Каролины ответчик, средства которого были весьма скромными, по решению суда должен был выплатить 1000 долларов. Южные джентльмены-совратители – как ни противоречиво по смыслу такое выражение – признавались виновными, прежде всего, за измену моральному кодексу их общества, в то время как их жертв обвиняли в самом совращении. Цена, уплачиваемая совращенной женщиной, составляла исковерканную жизнь, и даже если потом ее поведение было безупречно, на прощение ей рассчитывать не приходилось.

И в те времена двойной стандарт в немного откорректированном виде применялся так же полноценно, как и раньше. Но на американском Юге рабство и расизм вносили в эту систему отношений свой вклад, накладывая один двойной стандарт на другой двойной стандарт. Напряженность здесь существовала не только между белыми мужчинами и белыми женщинами, но также между белыми мужчинами и черными женщинами и, соответственно, между белыми женщинами и черными мужчинами. (Черные мужчины и черные женщины шли своим путем, следуя памятным западноафриканским нормам и защищаясь, как могли, от сексуальных домогательств белых мужчин.)

Белые мужчины, чьи женщины, как было принято считать, чуть ли не доставали до небес со своих вошедших в поговорку пьедесталов целомудрия, не имели убедительных причин хранить сексуальную чистоту. В отличие, например, от индейцев шайеннов, соблюдавших целибат и надевавших на своих женщин пояса целомудрия, южане тешили свою похоть с чернокожими невольницами, которые не могли им сопротивляться. Один британский гость деликатно описал это таким образом:

Особенно на Юге мужчины менее скромны в своих помыслах и вкусах, чем любые европейские народы; в их поведении проявляется мерзкая комбинация напускной скромности и блудливой распущенности… <это> один из результатов системы рабовладения и раннего знакомства с порочными половыми связями, к которым она неизбежно ведет[749].

Смешанное в расовом отношении население американского Юга было почти исключительно продуктом отношений белых мужчин и черных женщин, хотя некоторые белые женщины из социальных низов нарушали принятые в обществе нормы и спали с чернокожими мужчинами или выходили за них замуж[750].

Метизация (грубоватый и осуждающий термин для обозначения скрещивания белых и черных) составляла от 4 до 8 процентов всех детей, рожденных рабынями в 1850-х гг. По замечанию одного плантатора из Луизианы, ни одна красивая негритянка в его штате не могла избежать участи сожительницы белого мужчины[751]. (В других рабовладельческих штатах это явление было менее распространенным.) Однако главным здесь было то, что такая связь должна была храниться в тайне или, по крайней мере, поддерживаться осмотрительно. Политик из Кентукки Ричард Джонсон настолько неблагоразумно жил, любил и давал образование дочерям, которых ему родила его домоправительница мулатка Джулия Чинн, что из-за его «презрения к скрытности»[752]он не смог проложить себе путь в политику, будучи членом Демократической партии южан.

Обычно к детям черных женщин и белых мужчин относились как к рабам, поскольку дитя рабыни наследовало юридический статус матери. Некоторых освобождали и заботились о них, но подавляющее большинство просто работали как рабы с более светлой кожей. Смотрительница плантации Мэри Бойкин Чеснат сетовала в дневнике:

Господи, прости нас, но система наша чудовищна, вредна и несправедлива! Как патриархи былых времен, наши мужчины живут все в одном доме со своими женами и сожительницами; и мулаты, которых видишь в каждой семье, отчасти похожи на белых детей. Любая дама готова рассказать вам, кто отец всех детей-мулатов в каждом домашнем хозяйстве, кроме ее собственного. Эти дети, как она, видимо, полагает, попадали к ним с небес[753].

Это наследие рабства умирало медленной смертью. Рожденный в XX в. в штате Миссисипи писатель Уилли Моррис вспоминал, что ему было двенадцать лет, когда он понял, что половой акт не был исключительным уделом черных женщин, обуреваемых животными страстями, и белых мужчин, но и белые женщины тоже являются сексуальными существами[754].

Двойной стандарт Юга, в котором сочеталось целомудрие белых женщин и похотливость белых мужчин, удовлетворявших ее прежде всего с черными женщинами, означал, что белые и черные женщины имели радикально отличавшийся личный опыт. Белые женщины должны были любой ценой сохранять целомудрие, постоянно помня о том, что их мужчины, когда им захочется, могли грешить с черными женщинами, нередко даже не пытаясь скрыть свою неверность. Миф о невинности белой красавицы должен был сильно действовать на нервы женщине, чей муж был привязан к рабыне, которой стелил постель в доме своей семьи. Негритянки, со своей стороны, должны были иметь дело как со своими мужчинами, так и с домогательствами белых сластолюбцев. Многие успешно сопротивлялись такому нежелательному вниманию, а некоторые чернокожие мужчины даже погибали, защищая своих женщин. Тем не менее, высокий уровень метизации является доказательством того, что рабовладение предоставляло больше преимуществ белым мужчинам в ущерб остальным[755].

Рассмотрение этого с позиции миллионов людей до Гражданской войны вело к обидному вопросу: а что было бы, если бы чернокожие мужчины обратили свои взгляды на – спаси Господи и закон! – белых женщин? Что, если, как нередко говорили сторонники рабства аболиционистам, чернокожему мужчине захочется жениться на дочери белого мужчины?

Аболиционисты в ответ на это жуткое заявление гнули свое. Такие, как Уильям Ллойд Гаррисон, утверждали, что «рабовладельцев, в принципе, это обстоятельство смущает в последнюю очередь; поскольку, как представляется, им очень импонирует смешение рас»[756]. Другие доказывали, что белые мужчины причиняли черным женщинам столько зла, что подвергали риску со стороны разъяренных черных мужчин собственных жен и дочерей. Отмена рабства ускорила бы окончание такого недопустимого положения вещей и освободила бы как беззащитных белых женщин, так и рабов. Это был один из самых сильных контраргументов аболиционистов против террора сторонников рабовладения, ссылавшихся на буйную сексуальность черных мужчин.

Другая стратегия аболиционистов была направлена на укрепление их собственной нравственности через строгое соблюдение положений моральной чистоты – от подавления похоти до ослабления физических желаний сексуального характера слабым отваром пшеничной муки грубого помола. (Многие фанатично верили в то, что мука обладает свойствами нравственного очищения, хотя на деле она улучшает лишь перистальтику кишечника.) Аболиционисты стремились искоренить не только двойной стандарт рабства, при котором мужчины и женщины с разным цветом кожи были неравны, но и двойной стандарт половой принадлежности[757]. Однако белые южанки не поддерживали эту кампанию. Они хотели покончить с двойным сексуальным стандартом, вызывавшим у них тяжкие унижения и ревность. Тем не менее они совершенно не были заинтересованы в том, чтобы покончить с рабовладением – институтом, освобождавшим их от непрестанных хозяйственных обязанностей по дому, выполняемых за них принадлежавшими к тому же полу соперницами.

Конечно, не все белые южане были разнузданными развратниками. В монографии «Неси свои воды, Иордан» Юджин Дженовезе цитирует Дэвида Гэвина, сорокачетырехлетнего холостяка, обеспокоенного тем, что его продолжительный целибат вызывает различные проблемы со здоровьем. Этот девственник был исключением, но не сумасбродным. Многие мужчины по просьбе издателей «Медицинского и хирургического журнала Нового Орлеана» подолгу соблюдали целибат, что позволило опубликовать там статью, предупреждавшую о последствиях этого: «болезненно чувствительное состояние анализов, головные боли, плохое самочувствие и т. д., а также ночные семяизвержения». Как и Север, Юг менялся. «К началу XIX в., – делал вывод Дженовезе, – многие рабовладельцы стали придерживаться строгих правил, хотя среди них было достаточно исключений, чтобы создавать проблемы в своих кварталах»[758].

Дважды двойной стандарт Юга, добавивший половую дискриминацию и расизм к сложному вареву, насильственная девственность только для незамужних белых женщин и целибат для белых вдов, сохранился и расцвел после отмены рабства. Довоенное беспокойство по поводу черных мужчин усилилось до состояния коллективной паранойи. Столетия сексуальных правонарушений убедили белых мужчин в том, что черные мужчины тоже похотливы и испытывают страстное желание ко всем белым женщинам. В результате любой черный мужчина, хотя бы только заподозренный в сексуальном домогательстве к белой женщине, становился кандидатом для самосуда. (Такой была враждебная и настороженная обстановка, в которой выживал отец Дивайн, проповедуя на Юге.)

До 1880 г. банды, занимавшиеся линчеванием, часто состояли из убийц с равными возможностями, без разбора вешавшими и черных, и белых. Позже около 80 процентов жертв были чернокожими мужчинами. Линчевание, в основном происходившее в жаркие летние месяцы, нередко сопровождалось пытками. Одной из самых распространенных была кастрация. Типичную картину линчевания представляла собой расправа с Клодом Нилом в Марианне, штат Флорида, в октябре 1934 г.:

После того как отвели черномазого в лес… ему отрезали половой член и заставили его съесть. Потом они отрезали ему яйца и заставили его их съесть, приговаривая при этом, что они ему нравятся[759].

После продолжительных и невыразимо кошмарных пыток Нил умер.

С точки зрения тех, кто был связан с линчеванием, любая метизация была результатом рождения ребенка от черной матери и белого отца, а не от белой женщины и черного мужчины. В основе двух тысяч восьмисот пяти подтвержденных линчеваний в южных штатах, проведенных между 1882 и 1930 гг., наверняка лежали причины сексуального характера. Но увечье половых органов, так часто предшествовавшее казни, ясно свидетельствует о том, насколько белых волновала сексуальность черных мужчин. Одновременно это обстоятельство отчетливо дает понять, как обусловленный чувством вины террор превращался в непристойную ненависть. Отмена рабства не смогла сокрушить двойной стандарт отношений, практиковавшийся на Юге, скорее это событие даже усилило и ужесточило неравенство во всех его многочисленных непростых проявлениях.