Из текста песни к кинофильму «Если завтра война»

(Текст: В.И. Лебедев-Кумач, Муз.: Д.Я. Покрасс):

Если завтра война, если враг нападет,

Если темная сила нагрянет,

Как один человек, весь советский народ

За свободную Родину встанет!

Припев:

На земле, в небесах и на море

Наш напев и могуч и суров.

Если завтра война, если завтра в поход,

Будь сегодня к походу готов!

Если завтра война, всколыхнется страна

От Кронштадта и до Владивостока.

Всколыхнется страна и сумеет она,

Чтобы враг поплатился жестоко!

 

Полетит самолет, застрочит пулемет,

Загрохочут железные танки.

И линкоры пойдут, и пехота пойдет,

И помчатся лихие тачанки!

 

В целом мире нигде нету силы такой,

Чтобы нашу страну сокрушила!

С нами Сталин родной, и железной рукой

Нас к победе ведет Ворошилов![72]

 

Второй не менее важной идеей пропаганды 1930-х годов стало воспевание могущества Красной Армии, формирование в сознании общества культа ее непобедимости. «Но от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней!»

Еще одна составляющая образа грядущей войны – пролетарская солидарность трудящихся Запада, своего рода «пятая колонна» в тылу империалистических держав, которая неминуемо нанесет удар навстречу Красной Армии-освободительнице. Предполагалось, что сама пролетарская природа советского государства и его армии обеспечит массовую поддержку населения, а появление Красной Армии – к социальной революции: «Забрав у помещиков землю, отдать крестьянам на веки вечны, безвозмездно. Мы этим лозунгом, – считал современник, – еще ни одну армию на земном шаре взорвем!»[73]

Укоренению данного образа будущей войны весьма способствовал опыт локальных военных столкновений на Дальнем Востоке, из которых Красная Армия вышла победительницей и, особенно, – т.н. «освободительный» поход в Польшу осенью 1939 г. В ходе двухнедельного вторжения сработали все «установки-предсказания» – война оказалась скоротечной, победоносной, малой кровью. А полное отсутствие сопротивления польской армии позволяло увидеть в этом ту самую «пролетарскую пятую колонну». Эйфория от столь масштабного успеха заслонила собой многочисленные картины вопиющей дезорганизации, управленческой неразберихи и заурядного отсутствия дисциплины. Все это привело к весьма ощутимым потерям. По официальным данным в ходе польского похода погибло и умерло 1475 и было ранено 3858 солдат и офицеров.[74]

Немаловажным обстоятельством стал факт отвода немецких частей от Львова за линию рек Висла и Сан при подходе к городу передовых отрядов Красной Армии. Восторженные современники расценили это как признание немцами советской военной силы: «Сейчас перед махиной РККА, превышающей силы Германии в верных три, если не больше, раза – многие попятятся».[75] Было от чего закружиться самой трезвой голове…

Сомнительная с точки зрения созданного образа будущей войны победа в «зимней войне» и потрясающие успехи вермахта в Западной Европе оставили было трещину в блистательном образе грядущей войны, но пропаганда провела контрмеры против чрезмерного восхваления германских побед, одновременно всячески превознося победу над Финляндией. Появились новые книги, пьесы, статьи в газетах, и к июню 1941 г. прежний образ войны был восстановлен.

Важную роль в подготовке общества к войне сыграли массовые репрессии второй половины 1930-х годов. В информации об арестах и наказании «врагов народа» обязательно делался акцент на их сотрудничестве с разведслужбами потенциальных противников СССР. Тема борьбы со шпионами и диверсантами стала излюбленной в литературе и кинематографе. Итогом этой масштабной кампании стало создание в обществе специфической атмосферы «поиска врагов среди своих», что дополняло возникшее еще раньше ощущение «осажденной крепости» – пребывания СССР во враждебном капиталистическом окружении. Шпиономания, поиск вредителей и врагов народа с одной стороны, действительно, постоянно напоминал о близости войны, но с другой – тяжелейшим прессом ложился на повседневное сознание советского человека. Каждый мог стать жертвой доноса «сверхбдительного» соседа или сослуживца. Естественной реакцией на это состояние стала потребность доказать свою лояльность. Не каждый готов был стать доносчиком, поэтому для большинства лучшим способом становилось участие в настоящей схватке с врагом. Наряду с действительным желанием исполнить свой интернациональный и патриотический долг этот мотив становился весьма распространенным, приводившим тысячи людей в ряды добровольцев, желавших выехать в Испанию, Китай, Монголию для борьбы с «фашистами и милитаристами», просивших направить их в действующую армию на Дальний Восток, Польшу.

Сознание любого общества изначально стремится к состоянию целостности и единства. Раскол общественного сознания – суть симптом глубокой болезни общества. Поэтому синдром «врага среди своих» требовалось изжить. Лучшим и самым быстродействующим средством оказалось обретение врага внешнего и явного, что и произошло после нападения Германии. В действии данного фактора следует искать объяснение того небывалого патриотического подъема, охватившего страну в первые дни войны. Масштаб и формы его проявления имели явные черты изживания данного синдром, так тяготившего сознание общества.

Но воздействие массовых репрессий на общество имело и обратную сторону. Репрессии, масштаб которых до сих пор остается предметом дискуссий специалистов, затронули значительную часть общества. По официальным данным на 1 марта 1940 г. общее число заключенных в 53 лагерях ГУЛАГа НКВД составляло 1668200 чел.[76] Если прибавить к этому числу расстрелянных и умерших к тому времени в лагерях, репрессированных в ходе коллективизации и раскулачивания, переселенных вопреки собственной воле в отдаленные районы, пострадавших во время голода 1933—1934 гг., потерявших работу и место жительства в результате всевозможных чисток, а также их родственников, то получается весьма внушительная цифра, не поддающаяся точной оценке, но в любом случае речь идет о многих миллионах людей, имевших достаточно оснований для неприязненного отношения к советскому государству. Настроение этой части общества бесстрастно фиксировал неизвестный информатор: «Бог нам войну посылает, может быть, власть изменится и жизнь будет легче».[77] Особенно велик был процент явных и потенциальных противников режима на территориях, присоединенных к СССР в 1939—1940 гг.

Эта немалая часть населения советской страны и составила социальную основу коллаборационизма на территориях оккупированных противником в 1941—1942 гг. В то же время одну из своих задач террор 1930-х годов все же выполнил. На протяжении всего периода войны, несмотря на тяжелейшие, катастрофические поражения на фронте, «пятой колонны» в советском тылу так и не возникло. Репрессии уничтожили всех потенциальных лидеров какого бы то ни было сопротивления сталинскому режиму. Впоследствии именно это обстоятельство послужило оправданием массовых репрессий 1930-х гг.

Из беседы В.М. Молотова с писателем Ф.И. Чуевым:

«1937 год был необходим. Если учесть, что мы после революции рубили направо-налево, одержали победу, но остатки врагов разных направлений существовали, и перед лицом грозящей опасности фашистской агрессии они могли объединиться. Мы обязаны тридцать седьмому году тем, что у нас во время войны не было "пятой колонны". Ведь даже среди большевиков были и есть такие, которые хороши и преданны, когда все хорошо, когда стране и партии не грозит опасность. Но если начнется что-нибудь, они дрогнут, переметнутся. Я не считаю, что реабилитация многих военных, репрессированных в тридцать седьмом, была правильной. Документы скрыты пока, со временем ясность будет внесена. Вряд ли эти люди были шпионами, но с разведками связаны были, а самое главное, что в решающий момент на них надежды не было. 18.12.1970 г.»[78]

* * *

В конечном итоге пропаганда сделала свое дело – советские люди войны не боялись и войну ждали. Это состояние советского общества резко контрастировало с тем, что происходило в то же самое время в общественном сознании западных стран, где боязнь и острое нежелание войны практически парализовали активную дипломатию «с позиции силы», открыв дорогу нацистской агрессии.

В большинстве своем советское общество в морально-психологическом отношении было готово к войне, но… к какой?! Победоносной, на чужой территории и обязательно «малой кровью»! Обратная сторона этой готовности проявилась уже в первые часы и дни войны в июне 1941 г. Глубина потрясений от сокрушительного разгрома Красной Армии в первые недели войны была прямо пропорциональна степени уверенности советских людей и, особенно, военнослужащих в неминуемом поражении Германии за несколько дней и победоносном вступлении Красной Армии в Берлин. Советское военно-политическое руководство и здесь допустило тяжелейшую ошибку. Оно готовило советский народ к другой войне! Прямым следствием этой ошибки стал глубочайший психологический шок начала войны, выразившийся в падении морального духа и дисциплины войск, паники в городах и т.д.

И хотя социальная база советской власти оказалась далеко не монолитной, все же большая часть общества, действительно, поддерживала режим, разделяла его идеологию и ценностные установки. По сути, именно эта поддержка и позволила государству максимально мобилизовать потенциал общества в ходе войны.

Подготовка советской экономики к войне.

Развитие советской экономики накануне Великой Отечественной войны в целом было подчинено одной главной идее – подготовке к неминуемой войне. И начавшаяся вторая мировая война только усилила эту тенденцию. К концу 1930-х годов были достигнуты впечатляющие успехи. Только за три с половиной предвоенных года в строй было введено около трех тысяч крупных промышленных предприятий. За годы предвоенных пятилеток в СССР практически заново были созданы целые отрасли – химическая, электротехническая, приборостроительная, авиационная и т.д. Итогом колоссальных затрат и усилий советского народа стало создание мощного экономического потенциала.

Сталинский режим, создав сверхжесткую централизованную систему управления экономикой, контролируя колоссальные природные ресурсы и финансовые средства, имея в распоряжении многомиллионную армию рабочих, мощный механизм принудительного труда, был в состоянии концентрировать усилия всей экономики, всего общества в необходимых ему сферах. В 1930-е гг. сферой такого приложения концентрированных усилий стало военное производство. По темпам роста военных расходов Советский Союз опережал все государства мира. Во второй пятилетке 1932—1937 гг. прирост военного производства составил 286%, в то время как рост общего производства – всего 120%.[79]

Важнейшей частью подготовки советской экономики к войне стало создание дополнительных районов промышленного производства на востоке. Уже в 1940 г. промышленные предприятия, расположенные за Уралом дали 18,2% производства чугуна, 21,4% стали, 7,2% добычи угля, 27,1% железной руды, 5,2% нефти, 12,8% производства электроэнергии.[80]

С началом второй мировой войны был проведен целый ряд мер по дальнейшему производству вооружений. В сентябре 1939 г. Политбюро ЦК ВКП (б) принимает постановление о реконструкции существующих и строительстве новых авиазаводов, что позволяло увеличить к концу 1941 г. производство в полтора раза. Аналогичные меры были приняты и для увеличения производства танков, артиллерийских систем, стрелкового оружия.[81] В распоряжение наркоматов, производящих вооружение, передавались десятки предприятий, производивших ранее мирную продукцию. Экономика все более и более милитаризировалась.

Ужесточались и условия работы в промышленности. 26 июня 1940 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР рабочий день был увеличен до восьми часов, а рабочая неделя – до семи дней. Была введена судебная ответственность за прогулы и самовольный уход с работы. В результате данного указа продолжительность работы каждого рабочего в среднем увеличилась на 33 часа в месяц. Промышленность получила сразу миллионы дополнительных рабочих рук. Дополнительный прирост производства был обеспечен и общим повышением норм выработки в промышленности.

Создание мощнейшего военно-промышленного комплекса, мобилизация сил и ресурсов общества позволило советскому государству добиться высочайшего в мире уровня производства вооружений. Однако и в данной области советским руководством были допущены определенные ошибки и просчеты. Важнейшим из них стала диспропорция между числом оборонных предприятий и базовыми отраслями экономики. Для огромного числа военных заводов не хватало станков, оборудования, сырья, материалов и, самое главное, квалифицированной рабочей силы. В последние предвоенные годы замедлились темпы роста выплавки стали и добычи нефти, производства электроэнергии. Деформированная экономика работала с большим напряжением. Гигантская военная индустрия с большим трудом, преодолевая инерцию, перестраивалась на производство новых образцов вооружений. Огромных усилий стоило освоение производства сложных видов продукции в приборостроении, электро- и радиотехнике, двигателестроении. Диспропорции были допущены и в развитии отраслей самого военного производства – вооружения и боеприпасов, техники и приборостроения. Явно недостаточным в сравнении с общей массой производимой техники и вооружения оказалось производство транспорта и средств связи, ремонта и инженерного обеспечения.

* * *

В целом, советская экономика оказалась подготовленной к войне. Уровень ее развития позволял обеспечить вооруженные силы необходимым количеством техники, вооружения и боеприпасов. Уровень технического совершенства был вполне приемлем для своего времени. Особенности структуры и системы управления военным производством и экономикой в целом позволяли в случае необходимости резко увеличить количество производимой техники и вооружений, что и было продемонстрировано в ходе войны.