Глава 13. Начало войны в Косово и мое прибытие в Приштину

 

Оставшись в Республике Сербской (а фактически, в Боснии и Герцеговине) после войны 1991–1995 годов, я обрек себя на участие в драме крушения того государственного аппарата, который был создан в 1945 году, и все еще объединял сербов в рамках Югославии. Нельзя в этом винить только Запад или «предателей» в верхах, как это делали иные весьма голосистые «национальные» политики, себя величавшие как «велики сырби».

[…]

Я не считаю себя вправе оценивать ту политику, за которую ныне платит весь сербский народ, но не могу не заметить, что лично меня неприятно поражали частые примитивные шовинистические выходки иных сербов в отношении остальных народов, в том числе и русских, чему многие российские «миротворцы» свидетели. Однако вместе с тем я знал, что в этой среде я встречал весьма благожелательное к себе отношение, и что более важно, действительно видел случаи сознательного самопожертвования ради победы в войне с сербской стороны, защищавшей и интересы России.

К сожалению, эти случаи, так и остались случаями, и в те годы я был свидетелем достаточно планомерного процесса по «зачистке» сербского общества от тех, кто в ходе войны 1991–1995 годов рисковал всем ради него. Велась эта общественная «зачистка» как раз госаппаратом, опиравшимся на силу партийной организации, скрепившей местные корпоративные и клановые интересы в достаточно крепкой еще родовыми связями местной среде.

Тем самым понятно, почему Запад прилагал столько усилий к слому югославского аппарата, но понятно, и почему в самом сербском обществе даже явно самоубийственные решения власти сопротивления не вызывали.

Тогда, впрочем, я всего этого не понимал и действительно был убежден, что с началом войны на Косово и Метохии в сербском обществе произойдет национальный взрыв.

Разумеется, я в этом фейерверке был бы чужим, но оставаться вдали от исторических событий мне не хотелось, тем более, к самой Сербии я испытывал немалую благодарность за мое лечение в больницах, а также пенсию, решение о выдаче которой было принято в мае 1995 года как раз чиновниками и врачами Сербии.

Помимо всего прочего, я тогда продолжал тешить себя фантазиями о военной службе, которая в России оказалась для меня закрытой, но которую я наивно надеялся продолжить в Сербии.

Потом ряд представителей сербского офицерского корпуса умело похоронил мои надежды, как впрочем, и надежды многих сербов, но с началом весной 1998 года войны на Косово и Метохии я был полон оптимизма.

Впрочем, после каждой неудачной попытки мой оптимизм все больше рассеивался, ибо я обнаружил, что для госаппарата Сербии я продолжал оставаться неблагонадежным элементом — потому что добровольно прибыл воевать на чужую войну. Номенклатурный аппарат не изменил своей сути, заложенной при Тито, когда лишь полное послушание любым, даже открыто преступным или безумным приказам сверху, и считалось истинным патриотизмом. Понятно, что с такой логикой сербский аппарат безоговорочно принимал всю ту ложь, что вполне сознательно и, видимо, в соответствии с какой-то установкой, распространяли иные российские представители обо всех русских добровольцах. Я тогда об этом не подозревал, так как жил в Добое. вдали и от российских посольств в Сараево и Белграде, и российского миротворческого контингента. В начале 1996 года семья моей жены, в силу подписанных в Дейтоне соглашений, осталась без своего дома в сербской части Сараево, и вместе с десятками тысяч сараевских сербов покинула эту часть города, переданную мусульманам. Расходились люди, куда глаза глядят, наивно веря обещаниям своей сербской власти о том, что будет для них выстроено новое Сербское Сараево, хотя выделенный Сербией стройматериал сразу же продавался мусульманам и албанцам. Семья моей жены нашла тогда квартиру в Добое, и как ни странно — даром. Живший сам в чужом мусульманском доме Синиша Попович, живший с женой и дочерью, предоставил им верхний этаж своего дома, где поселились и мы с женой и дочерью по возвращению из России. Синиша сам был добровольцем в Вуковаре, так же лишился своего дома в оставшейся у мусульман Грачанице, был командиром местной «интервентной» группы с неофициальным названием «Эротика» и, наконец, потеряв в минном поле ногу, продолжил воевать, и тем самым у нас с ним никогда споров не возникало. Я познакомился и с его другом «Милканом», тоже инвалидом войны и секретарем местной ветеранской организации, и благодаря этому вполне пристойно жил, поскольку одним из первых стал работать в международных организациях, занимавшихся в Боснии и Герцеговины разминированием. В помощи посольства я не нуждался, и это меня во многом спасало от того, дабы мое имя не попало в сводки российских спецслужб, как потенциального террориста, и в сводки местных спецслужб, как «русского шпиона». Тем более, никто с представителями России меня знакомить не спешил, не желая, делится «кормушкой». Этого нельзя было сказать о некоторых других бывших добровольцах, решивших тогда «подняться» на связях с Россией, где олигархи, по их мнению, лихорадочно выворачивали свои карманы, дабы «кое-чего» купить на «сербской земле». Правда, все это им принесло и проблемы иного характера, так как стучали на них обе стороны в «сербско-русском бизнесе», одни — как на российских, а другие — как на югославских «шпионов», ибо деньги ведь всем сторонам отрабатывать надо было. Когда и мне пришлось искать возможность поехать повоевать на Косово, завертелось привычное бюрократическое колесо, благоприятствующее чему угодно, но только не энтузиазму. После нескольких переговоров, в которых инее пришлось послушать достаточно много явной шизофрении, я уже совсем было отчаялся, и мне пришлось возвратиться к разминированию Боснии и Герцеговины, которое особой романтикой не отличалось.

Однако все изменилось 24 марта 1999 года, когда самолеты НАТО нанесли первые удары по Югославии. Тогда на волне патриотического порыва я, как мне казалось, попал, наконец «в волну» сербского национализма, о которой столько приходилось слышать в войне в Боснии, когда иные «жутко национальные» сербские чиновники и их приближенные мне рассказывали истории о начале войны в Югославии.

Не хотелось бы писать о том, чего не видел, но позднее, в разговорах с более опытными в военном деле сербами, заодно «награжденными» возможностью поработать на послевоенных минных полях саперами, я составил более реальную картину, которая совпадала с тем, что я увидел в марте 1999 года в Белграде.

Белград, куда я прибыл в конце марта, встретил меня пустыми улицами, и я, начал было задумываться, не ушли ли сербы все вместе в Косово, быстро обнаружил, что бомбоубежища были переполнены. Впоследствии я выяснил, что как раз в Косово из Белграда резервистов не слали, да и мобилизация была проведена частично — для пополнения в основном тыловых и инженерных частей.

С добровольцами так же дело обстояло туго, так как организованно их собрал лишь Аркан. Впрочем, прибыв на сбор его гвардии (СДГ) по приглашению бывших добровольцев (в Республике Сербской) русского Бориса и болгарина Даниэла, я увидел, что во мне там не нуждаются. Аркан спросил, нахожусь ли я на списке. Я ответил, что нет, и потому получил приказ выйти из строя и ждать. Потом увидел, что Аркану не до меня, так как он начал избивать какого-то своего бойца, и я, прождав без толку пару часов, ушел, увидев под конец несколько прибывших автобусов с какими-то наголо бритыми субъектами.

Впрочем, как выяснилось, СДГ в Косово так и не попало, и после десяти дней подготовки в центре спецназа в горном массиве Тара, была распущенна. Лишь несколько человек по выбору Аркана были посланы в Косово в отряд «цервених береток» (красных беретов) в поселок Косово Поле под Приштиной.

Собственно говоря, в Белград я прибыл по приглашению моего знакомого Драгана Оташевича, который вместе с группой своих добровольцев из Раковицы (района Белграда), по рекомендации местного отделения СПС (социалистической партии) должен был отправиться в Косово. Но пока я брал отпуск у своего директора в Пале (что, впрочем, не помешало ему почти сразу же уволить меня), группа уехала. К счастью, в Раковице жил еще один мой знакомый Драгослав Миличкович, как и Драган, потомок черногорских колонистов с Косово, но бывший уже членом радикальной партии. С Драгославом мы договорились встретиться в казарме югославской армии «Бубань поток» под Белградом, где собирались все добровольцы и откуда они отправлялись на Космет.[17]

Там меня встретила какая-то разношерстная публика, среди которой было немало откровенных алкашей и еще каких-то мутных типов с рыскающим взглядом. Какой-то один доброволец из Республики Сербской рассказывал, как они вчера громили американский культурный центр с одобрения полиции и вертел своим военным билетом из Республики Сербской, которые, как я хорошо знал, заменили еще в 1993 году. Рядом какой-то цыган, по виду, словно только что с вокзальной площади, «чесал» про какого-то снайпера, которого он, якобы, убил в Вуковаре. Перед одной казармой стоял военный полицейский с большим животом и с длинными волосами и ему, как и его коллегам, судя по выражениям их лиц, было на все плевать, лишь бы их не трогали. По всей большой территории «Бубань-потока» сновали какие-то офицеры пенсионного возраста, но от них ничего вразумительного добиться было сложно. У своего старого знакомого Драгослава Миличковича, добровольно прибывшего вместе с несколькими своими друзьями-«радикалами» из Раковицы ради отправки в Косово, я узнал, что их держат уже неделю в этом бардаке, и иные добровольцы, плюнув, ушли домой. Одной из первых «акций» некоторых добровольцев был взлом складов с алкоголем, и это дело было проведено профессионально, а «неприятель» был захвачен и уничтожен. Я сначала боялся медкомиссии, так как одного друга Драгослава, воевавшего в СДГ у Аркана в Хорватии и в Боснии из-за ранений не приняли.

Однако здесь всё творилось в духе «организованного беспорядка», ибо меня на медкомиссии только спросили: здоров я или нет. Получив положительный ответ, доктор заключила, что я «годен». Я протолкался к выходу и, найдя сумку, которая едва «не ушла» с одним из кандидатов в ряды «геройской армии», вышел наружу. Тут я опять встретил Драгослава, который сообщил мне, что какой-то офицер ему сказал, что иностранцев не принимают. Я, несколько опешив, пошел к тому офицеру, дабы показать подтверждения своих воинских специальностей и театров боевых действий. Но того это интересовало как майский снег, что впоследствии, как я увидел, было нормой в югославской армии. Офицер величественно оглядел собравшуюся толпу и сказал с каким-то непонятным торжеством, что они уже, мол, развернули назад каких-то болгарина и канадца. А что касается граждан Республики Сербской, то им тоже надо ехать домой, ибо скоро ожидается нападение на миротворческие силы KFOR[18]в Боснии и Герцеговине. Все это был такой бред, что я стал зол на себя, оставившего добровольно хорошо оплачиваемую работу сапера (никто из моих сербских коллег моему примеру естественно не последовал, хотя «по…» они любили) и пошедшего добровольно в этот дурдом.

Однако сдаваться сразу не хотелось. После нескольких дней поисков наш доброволец Саша «Барон» познакомил меня с одним своим знакомым Лазо: он торопился в Приштину, откуда и был родом. Лазо нервничал, постоянно говорил о том, что его квартира находится как раз рядом с управлением полиции в Приштине, которую незадолго до этого разбомбили самолеты НАТО. В Белграде к нам присоединился болгарин Венцислав-«Вэнс», как и я, и «Барон», воевавший в Боснии в отряде «Белые волки». Мы втроем (я, он и Лазо) сначала на автобусах, а затем на попутках добрались до Косово, куда нас полиция недалеко от города Куршумлии пропустила, после долгих отговоров, но благодаря тому, что какой-то полицейский сам должен был туда ехать на своей машине. Косово нас встретило дымящимися домами и горящими стогами сена, причем уже следы грабежей свидетельствовали, что сделали это не пилоты НАТО, и не албанские «террористы» (дома как раз были албанские). Впрочем, и самолеты НАТО не заставили себя ждать, начав вдалеке избавляться от груза, и наше счастье, что дорога на Приштину шла через относительно безопасную равниную область вокруг Подуево, и албанских боевиков здесь было немного.

Прибыв в Приштину ночью, мы разместились в холле ее главной гостиницы «Гранд-хотэл», где нас Лазо оставил, пообещав быстро вернуться. Понятие «быстро» для Лазо оказалось весьма относительным: в следующий раз я увидел его в Приштине где-то в мае, так как в тот день, по его словам, его мобилизовали (и подозреваю — с помощью военной полиции). Сидя в холле «Гранд-хотэля», мы с Вэнсом насчитали человек десять с автоматами, ходивших туда-сюда. Лишь один держал автомат как положено, а другие — как придется, даже за ствол.

Наступил день. Стало ясно, что Лазо «испарился», и мы начали «устанавливать контакты» с местными сербами, несколько удивленными нашим «партизанским» приездом.

Наконец на встречу с нами прибыл какой-то местный «гайдук», заросший и с пулеметом. «Естественно», он был командиром какого-то «спецназа» и потащил нас в местную казарму «Царь Душан Сильный», где нам, бывшим участникам боевых действий и бойцам «интервентных» подразделений, выдали по карабину и некомплектной форме СНБ времен 1950-х годов. Это нас привело в недоумение и, честно говоря, я стал бояться, что кто-то нас сфотографирует, и мои знакомые смогут меня увидеть в таком виде.

Здесь же мы встретили болгарина Евгения Любенова, чей брат Сашо погиб добровольцем под Добоем в прошлой войне. Евгения, прибывшего по идеалистическим побуждениям на войну, поставили с таким же карабином у какого-то склада, видимо, в ожидании очередной авиабомбы. Как тогда охранялись склады, нам рассказал местный старшина, уже бывший под бомбежкой, когда все его «боевые товарищи» сбежали с постов. Ни на нас, ни на того болгарина особого внимания никто не обращал, ибо были дела поважнее: перекусить, а заодно поглазеть на джип, который местные боевики с началом войны «экспроприировали» у организации Красного Креста.

Тут над нами начали летать самолеты НАТО, и где-то послышались разрывы. В полном соответствии со словами старшины, все разбежались кто куда. Мы, немного подумав, забрались в выкопанные траншеи в сотне метров от склада, где мы получали имущество. Лежа там, Вэнс, заметил, что ему не хотелось бы, чтобы нас здесь ранило, так как явно никому мы здесь нужны не были.

В конце концов, прибыла машина и мы с еще какими-то бойцами были посланы в расположение склада Приштинской больницы, где, как выяснилось, имелись не только медикаменты и гуманитарная помощь (правда, их куда-то постоянно увозили какие-то гражданские лица), но и боеприпасы.

Там уже была группа солдат, видимо, считавших себя ветеранами этого «фронта». Самый «отчаянный» среди них, по его словам, уже «хорошо почистил Подуево», и мне сразу вспомнились ограбленные и сожженные албанские дома, которые мы по дороге проехали.

Он-то и был заводилой и всех начал подбивать ночью «почистить» какой-то соседний со складом албанский дом, где, якобы, ночью подозрительно часто включался свет. Впрочем, как мне сказал Вэнс, стоявший в момент «операции» на посту, «штурмовая» группа полежала часок возле дома, но так туда и не вошла по каким-то «высшим» соображениям.

Все это явно на войну не походило. Вэнс тогда решил поискать своего знакомого по отряду «Белые волки» из Боснии — Неманю, который был родом из Приштины. Неманю мы нашли, и он, как выяснилось, служил в полиции. Однако нас он огорошил, сказав, что в Косово «война закончилась», и делать здесь нечего. Такую же приблизительно информацию я получил по телефону и от одного полицейского офицера из села Прилужье, с которым меня связал мой знакомый Драгослав.

Все это разочаровало меня, и я хотел, было последовать за Вэнсом в Белград, но, позвонив туда, все-таки выяснил, что Оташевич звонил домой к себе из Рашке, городка на юге Сербии, куда я тогда и отправился на автобусе.

Вообще, встречали нас достойно этой армии. Меня не удивляли рассказы других добровольцев, прежде всего русских, о схожем отношении. Командование не могло подержать элементарный порядок в среде добровольцев и зачем-то отправляло домой тех, кто имел боевой опыт, а принимало явный сброд.

В июне 1999 года в Белграде я познакомился с ребятами, которые прибыли за свой счет из России и Украины в Югославию (среди них я встретил и своего знакомого по Республике Сербской, добровольца Влада, а также «Мирона» из Вышеграда, который был там же в 1992–1993 годах в казачьей группе). Они рассказывали, как их вместе с тремястами добровольцами из «всех сербских земель» отвезли в Приштину, где треть людей сразу же отправилась домой, так как им какой-то полковник заявил, что грабить, мол, уже нечего: все уже ограбили до них. Еще приблизительно столько же уехали уже от границы, после того, как попали под первую бомбежку.

Между тем, за десяток дней можно было подобрать хорошие отряды, хотя бы равные роте, а на деле же такие группы, даже самостоятельно возникшие, часто «разбивались» еще в Сербии. Это было еще одним парадоксом, ибо вообще-то следовало сплачивать людей всеми способами, а тем более — боевым товариществом и землячеством. Здесь поступали наоборот. То, что местные знатоки винили во всем предательство, не совсем точно, ибо подобный хаос царил на всех уровнях и тут ни одна спецслужба мира агентов бы не напаслась, да и зачем они были нужны, коль в изобилии были свои дураки. По существу, главное препятствие заключалось в излишней бюрократичности, при которой многие офицеры продолжали держаться догм титовской власти и всех добровольцев автоматически рассматривали как «антигосударственные элементы» — четников и националистов.

Что касается четников, то это было довольно глупо. Ибо современное четническое движение сербских оппозиционных партий СРС (радикалы Воислава Шешеля) и СПО (Сербское движение обновления) Вука Драшковича, которые заявляли о себе еще до прошлой войны 1992–1995 годов, как о приемниках четников, перед этой войной вошли в коалицию с социалистами, заодно временно помирившись между собой. При этом ни та, ни другая партии отправку добровольцев не организовывала.

Впрочем, дело было тут не в идеологии, а в ее отсутствии, что подменялось повиновением системе и фактически личной безынициативностью. Приштина была тому ярким примером. Уже в самом городе чувствовалась атмосфера какой-то «временщины», словно город вот-вот должен взять противник. В городе почти не было людей в военной форме, за исключением приезжих солдат и офицеров. Местные сербы военной формы почти не носили, в отличие от той же Республики Сербской, и причиной тому была боязнь, что их увидят в ней албанские соседи.

Впоследствии, лежа в больнице, я познакомился с местными русскими женами сербов. Одна из них, Ирина из Одессы, говорила мне, что уже в мае опять в большом количестве на улицах можно было увидеть молодых албанских мужчин, довольно загорелых и со следами выбритых бород. Впрочем, тогда, в апреле, мне их видеть не приходилось, как впрочем, и многих сербов, тогда спешно покинувших Приштину. Многие окна в квартирах были разбиты, а двери домах выбиты. Все это были следы массовых чисток албанцев в конце марта, когда из квартир или домов выгнанных или арестованных албанцев, как и из магазинов, кафе, мастерских, массово выносилось всевозможное добро. В этом большую роль играли и местные сербы, иные из которых потом решили «зачистить» и сербские квартиры. Была даже применяема «антиснайперская борьба», когда какое-нибудь здание окружала группа очередных «специальцев» (спецназовцев), которых тогда появлялось немало, и под предлогом борьбы со снайперами они взламывали закрытые двери и оттуда выносили трофеи.

Бывало, что и просто кто-то входил в уже взломанные двери, ища что-нибудь полезное средь бела дня, но тогда был риск, что его могут арестовать представители полиции. И если у пойманного не было связей, то велика была возможность отправиться в тюрьму. Впрочем, для многих и это было геройством. Особо «отличались» здесь цыгане, до всех этих событий в силу своего исламского вероисповедания поддерживавших албанцев против сербов, но с переменой обстоятельств они стали горячими патриотами Югославии. У этих «патриотов» в их поселках, особенно в Обиличе — пригороде Приштины, можно было приобрести по дешевке весь ассортимент трофеев, от телевизоров до утюгов. То, что албанцы по возвращению стали их убивать и гнать с Космета, имело веские причины. Разумеется, югославская власть тогда цыган сразу зачислила в категорию жертв «албанского фашизма», выставляя себя примерными интернационалистами. Цыганам не так уж плохо было в Югославии, чего не скажешь о сербах. В самой Приштине было большое количество пустых квартир, в том числе государственных, но никто и не думал об их заселении. В подъезде, где жила Ирина с мужем и детьми, один полицейский занял большую часть квартир. И за всем этим безобразием, в конце концов, обычным явлением для многих войн, как потом стало ясно, не стояло никакой идеи, а тем более, плана. Все это поражало абсолютной бездумностью. Примеров можно привести десятки, но так как здесь идет речь о военных вопросах, то примером может послужить военная организация местных сербов, а точнее, всякое отсутствие у них какой бы то ни было военной организации.

Пусть армия не хотела отдельных четнических формирований, пусть полиция была против какой-либо самостоятельности местных сербов, но ведь тот же СПО (Сербское движение сопротивления — не путать с Сербским движением обновления СПО Вука Драшковича) местных сербов мог за год создать свое военное крыло, хотя бы просто собрать людей. Сербы на Космете в то время имели деньги и власть и могли создать свою военную организацию, готовую обеспечить оборону сербских сел. Для этого имелось достаточно материальных средств, а о недостатке оружия и говорить не приходится — его было более, чем достаточно. Однако люди проявляли большие таланты для достижения собственной выгоды, но для достижения цели войны, которая официально заключалась в защите Косово и Метохии, времени как-то не находили, во всем полагаясь на власти. То есть, как власть решит, так и будет, хотя сама же современная власть практически с самого начала еще прошлой войны, с 1992 года, обвинялась разнообразными националистами, в том числе и СПО, в национальном предательстве. В таких условиях всегда был готов ответ о превосходстве сил НАТО. Возникал тогда вопрос: к чему вообще надо было поднимать весь этот патриотический шум? Или надо было воевать, как полагается, или пытаться договориться с НАТО. По большому же счету, ничто в этой войне заранее известно не было, как и в любой другой войне. Победу одерживают те, кто сильнее духом и волей, и готовы идти на личные жертвы ради общих целей.

В этой же войне сербы не интересовались тем, что должно было их прямо касаться — ходом боевых действий с УЧК.[19]Не только официальные СМИ, но и югославские генералы всерьез уверяли, что с УЧК покончено.

Даже в Приштине многие из сербов были уверены, что УЧК разгромлена, и война на Космете уже не ведется, хотя Приштинская больница была переполнена ранеными, в основном, от рук УЧК. Отчасти для Приштины это было справедливо, так как здесь, как и в ряде более-менее крупных населенных пунктов, сохранялся довольно устойчивый мир. Здесь большинство известных сербам сторонников УЧК либо сбежали, либо были арестованы, либо были сразу ликвидированы югославскими органами безопасности (или подконтрольными тем добровольческими группами), а остальные скрывались по квартирам своих родственников или друзей. Значительная часть албанцев из Приштины, подобно многим своим соплеменникам из всего Космета, была автомобильным или железнодорожным транспортом, либо пешком отправлена до границы с Македонией или Албанией, откуда они отправлялись на другую сторону границы и затем размещались западными миротворцами по лагерям беженцев. Впрочем, часть их по неведомым причинам югославской властью, видимо, любящей половинчатость во всем, даже в этнических чистках, была возвращена домой, хотя их дома и квартиры были к тому времени не только ограблены, но и нередко сожжены. Эти албанцы, размещаясь у соседей и родственников, были озлоблены на всех сербов и всегда были готовы помочь УЧК. Вследствие этого происходили случаи вооруженных нападений со стороны, казалось бы, очевидно гражданских лиц, как, например, в Косовской Митровице, где раз был пойман несовершеннолетний (лет 15–16) снайпер, успевший до этого убить и ранить несколько человек. Существовала такая угроза и в Приштине, но все же здесь албанцы были более цивилизованные, и, следовательно, менее фанатичные. К тому же невыгодно было УЧК начинать здесь боевые действия, ибо это грозило репрессиями против албанского населения в городе, переполненном полицией, собранной со всей Сербии.

Таким образом, в Приштине главным образом действовали органы МВД. Армия здесь была представлена подразделениями тылового и боевого обеспечения, либо военнослужащими, поодиночке или группами посещавшими Приштину в служебных или личных целях. Одной из причин этого были местные магазины, кафе и рестораны, в которых до определенного времени продавались и алкогольные напитки, но после десятка погибших в перестрелках в этих кафе алкоголь был запрещен. Местные сербы из Приштины, мобилизованые в армию, были разбросаны по Космету или состояли в военно-территориальном отряде, охранявшем различные объекты города и, честно говоря, он ни на что другое был не способен. В стотысячной Приштине сербов было тысяч двадцать. Здесь они жили, как правило, на более-менее сербских улицах или в микрорайонах, и с окружающими Приштину сербскими селами, прежде всего Грачаницей и Косово Поле, представляли собой довольно серьезную силу — и вполне могли сами держать под контролем 10–15 километровую зону вокруг Приштины. На деле этого не произошло, и местные сербы служили либо в полиции, либо в военно-территориальных отрядах, созданных согласно уставу ЮНА, военная теории которой столь большое значение придавала борьбе партизан со «швабами», то бишь немцами, в годы Второй мировой войны. Согласно этой теории, подобные отряды должны были бороться с неприятельскими разведывательно-диверсионными группами, а также при захвате противником территории развернуть в его тылу «партизанскую войну». Интересно, что одного серба, вернувшегося из Косово, после спросили, как было «на войне», и он ответил: «Как в фильме о “швабах” и партизанах, только “швабами” были мы».

Однако, настоящие «швабы» во время Второй мировой войны создали из немцев-фольксдойче Югославии отдельные формирования, в первую очередь 7-ю горнопехотную дивизию СС «Принц Евгений», пополнив ее хорошими офицерами СС из Германии, и использовали ее в борьбе с партизанами совместно с хорватскими войсками, мусульманской 13-й дивизией войск СС «Ханжар», вооруженными формированиями правительства Недича в Сербии, русским добровольческим корпусом (в Косово и Метохии — совместно с отрядами албанских «баллист», а также албанской дивизией войск СС «Скандербег). А вот югославские генералы отказались от использования опыта, заложенного в уставе бывшей ЮНА, и на деле все осталось на «сельском» уровне. Отдельные интервентные группы в составе ВТО[20]больше напоминали партизан начала Второй мировой, чем регулярную армию, а ни программ подготовки, ни психофизического отбора в них не было. Само создание ВТО было проведено из рук вон плохо. Не уделялось внимания их обучению, а оснащение зависело от возможностей местных властей. Все это напоминало сельское войско, которое вместо вил и топоров получило автоматы.

Между тем, если до весны 1999 года действия югославских вооруженных сил еще ограничивали по политическим причинам, то после начала авиаударов эти ограничения были сняты. За три весенних месяца вполне было возможно окончательно покончить с потрепанной УЧК, тем более что соотношение сил было во всех отношениях в пользу югославских армии и полиции, при этом многократно. Если добавить к этому двести с лишним тысяч местных сербов и до ста тысяч горанцев (сербов-мусульман), то УЧК могла быть быть полностью уничтожена. Но на деле этого не произошло, и победа оказалась бумажной.

Местные сербы увидели потом, уже во время ухода югославских войск, как «несуществующая» УЧК стала входить из Дреницы через горы Чичавицы. На этих горах силы УЧК были не раз, якобы, «зачищены», но эта «зачистка» заключалась в том, что полиция прошла по ее «верхам», а у ее подножия несколько дней промаялось несколько тысяч солдат югославской армии.

В тоже время УЧК во время войны показала и свои слабые стороны, особенно видимые на внутреннем театре боевых действий. Однако с самого начала надо сделать одно замечание. Внутренний фронт, по большому счету, охватывал вовсе не все Косово и Метохию, а лишь те районы, где албанское население составляло большинство, и где это позволяла местность

В общем, районы от Косовской Митровицы вдоль дорог к Рашке, Новому Пазару и к Печи вдоль границы с Сербией и Черногорией были полностью или относительно безопасными. Тоже относилось и к дороге Косовска Митровица-Вучитырн-Приштина-Гниланы, которая вследствие своей важности была в первую очередь «зачищена» армией, да и многочисленные сербские села в окрестностях Приштины (прежде всего Косово Поле, Прилужье, Грачаница)как и сама Приштина, тогда находившаяся под почти полным сербским контролем, обеспечивали относительный мир. В районе Горы, Драгаша и Штырпце, наличие сербских и горанских сел и большое количество войск в пограничной с Македонией области делала партизанские действия УЧК довольно сложными, по крайней мере, в области границы. Схожая ситуация была и вокруг Гниланы и Косовской Каменицы, где также было много сербских сел, а главное, было много югославских войск, сконцентрированных в направлении македонской границы, и эти районы находились в своеобразном состоянии полумира-полувойны. Совершенно иная ситуация сложилась в центральной части Космета — районе от приграничной Джаковицы до горного массива Чичавица, отделявшего Дреницу от Приштины, и от Истог до Ораховца и Малишево. Здесь постоянно шла партизанская война, то затухающая, то разгорающаяся, и, без сомнения, центром была Дреница — область, которую можно обозначить городками или поселками, как кому нравится, Сербицей, Глоговцем, Малишево и Клина. Это не значит, что не было иных очагов сопротивления, можно упомянуть Подуево, Стари Тырг, Урошевац, Джаковицу, Истог, Шиполье, Будаково и ряд других мест, но именно Дреница была политическим и военным центром УЧК на Космете: именно здесь и решалась судьба всей УЧК. Последняя, конечно, не могла победить югославскую армию, как не могла ей нанести такие потери, которые бы заставили ее уйти в глухую оборону. Однако не это было для УЧК главной задачей, а лишь выживание и сохранение своего костяка и инфраструктуры.

Дреница для албанцев была центром, и полный разгром здесь УЧК означал бы падение престижа ее командования у других вождей.

Албанцы Дреницы являлись в прошлом и являются ныне самыми непримиримыми противниками сербов: именно они первыми поднимали восстания против королевской власти после возвращения Косово и Метохии в состав Сербии в 1912 году. Дреница стала очагом непрекращающихся антисербских волнений, перераставших в 1915, а затем и в 1924 годах в открытые восстания. Там часто совершались террористические акты против представителей королевской власти, сербов и верных королевской власти албанцев.

С приходом на Космет итальянцев и немцев Дреница опять стала центром вооруженного сопротивления албанских «баллист», и лишь в 1956 году здесь была уничтожена последняя на Космете вооруженная албанская группа Шабана Полужи из организации «Бали Комбатари». В то время социалистическая Югославия обладала мощным аппаратом безопасности и сильными войсками, в том числе — силами госбезопасности (KHOJ), и то, что та группа могла действовать до 1956 года показывает, насколько сильную поддержка оказывали ей в Дренице.

В девяностых годах именно Дреница стала центром терроризма, здесь появилась УЧК, и здесь же в селе Дони Преказ в январе 1998 года была создана первая группа моджахедов Экрема Авдии, который, как и большинство из почти сотни его подчиненных, был албанцем.

Область Дреница представляла собой главную базу УЧК и родное место большей части ее высших командиров. Подави сербы сопротивление здесь, во всем албанском обществе расширились бы пораженческие настроения. Даже если бы потом Космет перешел под власть КФОР, то УЧК не имело бы в достаточной мере ни сил, ни воли к нападениям на местных сербов. После войны, с приходом на Косово сил KFOR, главную роль в нападениях УЧК на этих сербов сыграли те албанцы, что все время находились в рядах УЧК на Космете и, зная ситуацию на местности, нападали на югославские силы даже во время их отхода с Косова.

Столь важную область, как Дреница, нужно, казалось бы, выделить в отдельную военную зону, возможно, объединив ее со всей центральной частью Космета: туда надо было послать лучшие формирования армии и милиции, поставив им задачу полного уничтожения всех баз и сил УЧК.

То, что этого не произошло, весьма пагубно отразилось и на местных сербах, и на самой Сербии.

 

Глава 14. Дреница

 

Прибыв в Рашку, я обнаружил, что Оташевич за несколько дней до моего приезда сюда вместе со своей группой и остальными добровольцами уже отбыл в Косово. Проболтавшись в Рашке и соседних селах пару дней, я был вынужден одного местного вояку ударить, а затем убеждать работников спецслужб, что я не шпион. После я уже не удивлялся количеству шпионов на сербской стороне. Иным удавалось устанавливать радиолокационные локаторы размером с пачку сигарет, о чем мне говорил Сергей Сухарев, переехавший к тому времени в Алексинац, и несмотря на свою инвалидность и отсутствие гражданства Сербии, принявший участие в борьбе с этими локаторами. Конечно, кого-то ловили, но куда больше шпионов действовало безнаказанно, особенно в верхах власти. Спецслужбы, конечно, с ними в какой-то мере боролись, но очень много занимались бюрократической волокитой: в особенности этим отличались военные спецслужбы.

Тем не менее, я сумел преодолеть их сито и вместе с колонной был, наконец-то послан в Косово, а точнее — в самый его центр, в Дреницу.

Как я уже писал, эта область была главным и давним центром албанского терроризма: именно здесь была в конце 1997 года создана УЧК, которая уже в марте 1998 начала широкомасштабные боевые действия в этом же районе.

Впрочем, в начале марта 1999 боевые действия против УЧК на Дренице шли со стороны югославской армии и полиции довольно успешно.

В марте в районе Дреницы действовала сводная группа 37-й бригады из Рашки, составленная из нескольких сотен, может, даже тысячи срочнослужащих, контрактников и офицеров, и задачи ею выполнялись довольно быстро. Разумеется, кроме 37-й бригады здесь действовало еще несколько армейских бригад, а так же «Посэбнэ Единице Полиции», т. е. особые региональные формирования полиции (типа ОМОН), САЙ[21](специальные противотеррористические формирования полиции центрального подчинения) «цервене беретке» (красные береты силы госбезопасности типов А и Б), а с ними совместно и под их командой действовали и остальные полицейские силы — как местной полиции с Космета, так и сводные отряды региональных управлений полиции.

УЧК не могла оказать серьезного сопротивления оснащенным бронетанковой техникой югославским войскам и, как правило, им достаточно было подойти на 300–400 метров к селу, дабы вызвать бегство албанцев, хотя бывали и исключения. Оборона оказалась не лучшей стороной УЧК, как из-за дезорганизованности командования (пока одно село брали, из другого особого противодействия не было), так из-за слабости вооружения (как правило, стрелковое оружие и иногда гранатометы).

Югославское командование это использовало и ставило, если позволяли условия, с противоположной стороны «блокады», то есть гнало с двух-трех сторон противника на засады своих войск.

Прибыв рано утро<