Урок 27. Христианская семья.

Основные понятия урока: семья, венчание, обручальное кольцо, тактичность.

Материал для организации работы с учащимися

Рассказ повествует о святом семействе князе Муромского Давида и княгини Евфросинии, впоследствии принявших монашеский постриг с именами Петр и Феврония Святые Петр и Феврония стали в Русской православной церкви символами верности супругов друг другу.

СВЯТАЯ ЛЮБОВЬ

Н.Смоленский

I

Тихо, тихо в тереме князя Давида.

Тяжелые занавеси закрывают высокие оконца, солнечный свет едва проникает в покой, здесь царит полумрак.

На высокой дубовой постели, на мягкой пуховой перине лежит молодой князь — красавец Давид. Длинные темно-русые кудри обрамляют бледное лицо князя, глубоко впали темные очи, резко выделяется густая борода. Князь Давид тяжко болен, уже несколько недель лежит он в постели. Куда девалась молодецкая сила, молодая веселость?!.

В углу, перед образами, теплится лампада, в тереме тишина...Вот скрипнула дверь, больной слегка повернул голову к двери. Вошла старушка в темном сарафане и высокой кике (Женский головной убор типа кокошника.). Это мамушка князя. Тихо подошла старушка к постели больного, заботливо оправила сбившуюся подушку.

— Что, княже, как почивал?

— Спасибо, мама, не знаю... как-то тяжело мне, не то сплю, не то нет...

— Не откушаешь ли чего, соколик?

— Нет… не томи...

Старушка умолкает и садится у изголовья больного. Тяжело князю Давиду, точно свинцовые смыкаются веки,— все спал бы да спал, а сна нет.

— А я к тебе, княже, по делу пришла,— говорит старушка Кондратьевна,— надумала я, как тебе, батюшка, в твоей болезни пособить... Велишь, что ль, сказать?..

— Говори, мама,— нетерпеливо отвечает молодой князь,— знаешь, так говори...

— Есть у меня, соколик, племянница, пчельника дочка,— Евфросинией звать. И впрямь чудная девушка! Смирная, тихая, а знает такие дела, о которых другая и не слышала. Каждую травку умеет назвать, да это еще что! — каждый цветочек, листочек, все,— говорит,— человека исцеляет от недуга; надо только знать, когда какую травку попить, или каким соком натереть... И это все она знает. Ее один старик пчельник научил... Умный был старик; бывало, сестра чуть занеможет, он ей травки, или корешок какой даст — смотришь — здоровехонька... Так вот, княже, не дозволишь ли ей тебя полечить?

Равнодушно слушает князь слова старухи. Сначала, было, мелькнула у него мысль, а что, как и в самом деле вылечит дочь пчельника его болезнь, но тотчас эта мысль и исчезла.

— Где уж девушке вылечить меня,— грустно думает князь,— все знахари и знахарки перебывали у меня, все снадобья перепробовал, а облегченья все нет; здоровье, силы уходят. Еще месяц, другой,— и смерть настанет, положат меня в гроб, в землю зароют.

Ужас охватывает князя при этой мысли, хочет он отогнать ее от себя, забыть, да нет, не хочет уходить из головы роковая мысль.

— Так что ж, мой соколик, привести племянницу-то? — спрашивает, наконец, старуха, дотрагиваясь до плеча князя.

Князь оторвался от своей тяжелой думы.

— Веди... да, ведь, не поможет; скоро умру я...

— Христос с тобою, княже, зачем так думать, только Бога гневишь. Молись Ему, Он все может. Он, Спаситель наш...

— Ну, веди, веди племянницу, мама,— перебил князь Кондратьевну,— тяжело мне, а ты своими словами только еще тяжелее делаешь...

— Прости меня, глупую,— бормочет старуха и мелкими старческими шажками торопливо исчезает из покоя.

Опять все тихо в тереме. Один остался князь Давид, черные думы повисли над ним. Он гонит их, старается не думать о болезни... о смерти. Смутная надежда зарождается в его душе.

— А почему не сможет меня вылечить девушка? Быть может, она знает какую-нибудь траву, неведомую другим, даст мне ее, я стану поправляться, силы придут, вернется здоровье. Вошла девица лет девятнадцати. Две густые белокурые косы тяжело падали на ее плечи, ясные голубые глаза смотрели кротко и ласково; алые губы были полуоткрыты, за ними, как бисер, виднелись жемчужные зубы. Здоровый румянец покрывал смуглые от загара щеки Евфросинии, простой холщовый сарафан красиво облегал ее стройный стан.

— Подойди, Евфросиния, не стыдись — сказала старушка.

Девушка быстро взглянула на князя, густой румянец еще ярче заиграл на ее смуглых щеках.

Князь Давид, словно во сне смотрел на гостью и не мог налюбоваться ее красотой. Он даже приподнялся на постели, но острая, невыносимая боль в боку напомнила о болезни, князь не в силах был удержаться, застонал и упал на подушки.

— Вылечи меня, девица,— с трудом проговорил князь,— избавь меня от злого недуга,— и... ты моей женой будешь!..

— Что ты, что ты, княже! — испуганно вскрикнула Кондратьевна,— Господь с тобой! Или бредишь? Где ей княгиней быть? Видишь — боса.

— Молчи, старая, что я сказал, то будет. Не бойся, красавица, вылечи меня и будешь княгиней.

II

Со следующего дня Евфросиния стала лечить молодого князя. Каждый день приходила она в княжеский терем, поила князя какой-то травой, натирала пахучей мазью. И силы стали заметно возвращаться к князю Давиду. Едва прошло две недели, как он встал с постели и ходил по терему, еще через неделю вышел в сад, а там и на коня вскочил.

Вылечила князя Евфросиния, и князь исполнил свое обещание — стала она княгиней.

Уже два месяца княжит после смерти брата князь Давид в Муроме. Всем хорош муромский князь, да недовольны муромские бояре молодой княгиней Евфросинией. И рода она не знатного, а княгиня! Муромские боярыни гораздо знатнее ее родом, а должны почитать ее. Молодая княгиня и не похожа совсем на княгиню: тихая, скромная, боязливая, никогда строгого слова никому не скажет.

Думали, думали муромцы и порешили, что не могут их знатные жены унижаться перед простолюдинкой; положили они просить князя Давида заключить ее в монастырь, а себе другую жену взять из знатного рода.

Задумано, сделано.

Пришли муромские бояре в княжеский терем и сказали князю Давиду:

— Или отпусти, княже, княгиню Евфросинию в монастырь, или уходи из Мурома, а мы себе другого князя искать будем,

Сумрачный ходит взад и вперед князь Давид по своему большому терему. Как молнии загораются его черные очи, крепко сдвинулись соболиные брови, бледен князь,— видно, тяжелую думает думу.

Никто не смеет войти в княжеский терем, знают, что в такое время князь Давид страшнее грозы.

Не один раз прошел он взад и вперед свой терем; то и дело поскрипывают дорогие сафьяновые сапоги, мягкий пушистый заморский ковер скрывает шум нетерпеливых шагов князя.

— Уйти или отпустить Евфросинию? — в сотый раз спрашивает себя князь Давид.— Отказаться от Мурома — отказаться от княжения. Кто позовет меня княжить, зная, что муромцы мне путь показали? А и княгиню жаль. Тихая она, ласковая... Как быть, как поступить, чтобы потом не раскаиваться? Уйду я из Мурома и буду изгоем... Чем буду жить? Не будет у меня этих хором, не будет челяди, коней, почета — все потеряно... и для чего? Чтобы осталась со мной жена?

А, ведь, правду сказать, какая она княгиня? Каждая боярыня может ее обидеть, а она слова не ответит; уж больно смирна!.. Пожалуй, лучше отпустить княгиню... скажу ей, что муромцы требуют от меня этого... она тихая, ничего не скажет, а я найду себе княгиню. Евфросиния голубка, а мне орлицу надо!..

И воображению молодого князя уже начинает рисоваться его будущая жена. Князь старается гнать от себя эти мысли, но напрасно,— они все сильнее и сильнее овладевают им. И князь, забыв о настоящем, отдается мечтам.

В дверь тихо постучали.

Недовольный, что ему помешали, князь сдвинул брови.

— Кто там? Чего надо? — крикнул он.

— Дозволь, князь-господин...— послышался тихий голос молодой княгини.

"Евфросиния! Зачем?" — пронеслось в голове князя.

— Войди,— сказал он громко и открыл дверь.

Княгиня вошла.

Никто не узнал бы в ней прежнюю Евфросинию. Богатый княжеский наряд дивно хорошо шел к ней. На ней был длинный белый атласный сарафан, весь шитый жемчугом. Высокий кокошник с длинными спускающимися на белый чистый лоб подвесами точно подчеркивал красоту княгини. Полуоткрытая широкая кисейная рубашка красивыми складками выбивалась из-под сарафана, богатое ожерелье лежало на точеной белоснежной шее. Легкий румянец волнения покрывал ее бледные щеки.

Князь Давид остановился в изумлении. Ему бросилась в глаза красота жены, точно в первый раз видел ее.

"Да какая же она красавица",— подумал он. А княгиня, вся светлая, как майский день, тихо подошла к нему и сказала своим мягким голосом;

— Не гневись, князь-господин, что помешала тебе...

— Зачем пожаловала? — спросил князь Давид.

— Я пришла... чтобы,— голос княгини дрогнул,— чтобы... просить тебя, князь, отпусти меня в монастырь!..

Князь Давид остановился как вкопанный. То, о чем он мечтал, показалось теперь ужасным.

— Тебя, в монастырь?.. Зачем?..— дрогнувшим голосом спросил он.

— Так надо... отпусти.

Ресницы княгини задрожали, и жгучие слезы крупными каплями потекли по ее щекам, а в сердце князя точно вливалось широкой струей чувство жалости и горячей любви к своей чистой, кроткой княгине; какие-то новые, неведомые струны зазвучали в его душе, он почувствовал, понял, что любит, безумно любит свою Евфросинию и ни за какие сокровища в мире не оставит ее. Все прошлое показалось князю каким-то чудовищным сном, чувство жгучего раскаяния охватило князя, мучительно больно стало ему при мысли, что лишь несколько минут тому назад он почти решил отправить свою жену в монастырь и взять себе другую.

— Что ты, женушка, тебя в монастырь! — горячо проговорил князь Давид.— Зачем? Разве тебе нехорошо у меня, разве я мало балую тебя?,. Скажи, почему... Тебе, верно, наговорили?.. Сядь, расскажи, моя голубка; ну, не плачь... посмотри на меня, моя радость...

Князь привлек ее к себе и обнял.

— Дорогая моя, ненаглядная, прости... Я виноват пред тобою, прости меня, из-за меня тебе так тяжело, ты так мучаешься... Знай же теперь, Евфросиния,— вдруг громко сказал князь и выпрямился; глаза его загорелись, в них виднелась непреодолимая сила воли,— знай же, моя жена перед Богом, что я сам хотел отпустить тебя в монастырь, пока был слеп. Благодарю Бога, что Он прислал тебя ко мне теперь; сейчас лишь я понял, что ты мне не только жена по названию, но жена по сердцу, любимая... Прости, что я согрешил пред тобою. Теперь мое решение неизменно: если не хотят тебя муромцы, я уйду из Мурома вместе с тобою...

Князь Давид встал и порывисто обнял княгиню, а она все плакала, но уже не горькими слезами, а слезами тихой радости и любви.

— Эй, кто-нибудь! — крикнул князь Давид, ударяя в ладоши.

В дверях тотчас показался седой старик — постельничий князя.

— Что, Евсеич, приходили бояре? — спросил его князь

— И посейчас ждут тебя, княже, в большой палате...

— Так вот им ответ мой: Бог сочетал меня неразрывными узами с княгиней Евфросинией, а что Бог сочетал, негоже человеку расторгать. Не хотят бояре княгини, без нее и я им не князь!

Прошло три месяца. Был июль.

Верстах в тридцати от Мурома, среди леса, на небольшой полянке стоял невысокий домик в несколько окошек; крыша низко спускалась над оконцами, небольшое крылечко выходило в маленький садик, окружавший домик. За палисадником виднелись колоды с ульями,

Высокие подсолнечники горделиво поднимались под окнами, их яркие головки горели на солнце; несколько гряд, засаженных огурцами и капустой, виднелись тут же, вблизи.

Было утро. На крылечке домика показалась молодая женщина в белом простом летнике, в лаптях, на голове ее была холщовая повязка.

Женщина держала в руках большую глиняную миску. Сойдя с крыльца, она направилась в пчельник. Ароматный запах меда чувствовался здесь. Подойдя к первому улью, женщина умело вынула соты, пчелки спокойно смотрели на ее работу,— они целым роем летали над головой женщины, садились на ее руки, шею, но не жалили ее; видно, не первый раз приходила она сюда. Обойдя все ульи и собрав меду полную миску, молодая пчельница направилась к домику.

— Здравствуй, княгинюшка,— послышалось за нею. Она обернулась. В нескольких шагах стояла старушка Кондратьевна.

— Здравствуй, родная,— ответила княгиня,— что, встал князь Давид?

— И, матушка, еще спит касатик, это ты, как пташка, с солнышком встаешь.

Они вошли в домик. В углу просторной комнаты с двумя оконцами висела большая божница с иконами, по стенам шли лавки, перед ними стол, покрытый чистой белой скатертью.

Три месяца уже живет князь Давид со своей молодой женой в этом небольшом домике; сюда ушел он, отказавшись от княжения. Вместе с ним поселились его верные люди Евсеич и Кондратьевна.

Трудно было князю жить здесь, в простой избе, после пышных княжеских хором. Молодая княгиня всеми силами старалась облегчить князю пребывание в этой незнакомой ему раньше обстановке, но все же князю было тяжело, он часто с грустью вспоминал о былом, но в своем поступке не раскаивался.

Войдя в комнату, княгиня поставила на стол миску с медом, молоко и чернику; из большого поставца достала хлеб, нарезала его большими ломтями.

Дверь из соседней комнаты отворилась, и на пороге показался князь. Глубокая складка — след частых грустных размышлений — резко вырисовывалась между его бровями. Князь взглянул на жену, и лицо его озарилось улыбкой.

— Добрый день, моя пташечка,— сказал он, целуя княгиню,— опять поднялась чуть свет?!

— Здравствуй, князь, как спал-почивал?

— Спал хорошо, слава Богу,— отвечал князь,— а странный под утро сон видел. Вижу это я, что в Муроме мы с тобой, в соборе... праздник какой-то, нас князем и княгиней величают. Я говорю, ведь вы нас прогнали, какой же я вам князь, а они говорят: полно, князь, что было, то прошло... Тут я и проснулся.

Княгиня молча слушала мужа. Князь часто видел такие сны, и она знала, как эти сны мучили его.

Князь Давид сел к столу и принялся за еду. Княгиня тоже подсела к столу.

— А славный у тебя мед, Евфросиньюшка,— заметил князь,— нигде я не едал такого, ты мастерица у меня за пчелами смотреть.

В эту минуту вбежал в комнату старик Евсеич. Он сильно запыхался и едва мог говорить.

— Князь... бояре... к нам едут, уж близко они... Княгиня быстро встала. Смертельная бледность, покрыла ее щеки.

— Бояре?!.— взволнованно спросил князь.

— Едут, княже, сам видел...

Вблизи послышался конский топот, и к крыльцу подъехало несколько всадников. Все они были в богатых праздничных кафтанах.

Князь взглянул в окошко и узнал муромских бояр. Они уже слезали с коней и всходили на крыльцо.

Не успел князь Давид сделать шага, как бояре вошли в светлицу. Впереди них шел старый муромский княжий наместник, за ним человек двенадцать знатнейших бояр. Войдя в комнату, они бросились на колени.

— Мы к тебе, княже,— заговорил старик-наместник,— не вели казнить, вели слово молвить.

— Говори,— сказал князь Давид,— я и сам хотел вас спросить, зачем ко мне пожаловали? Или опять что-нибудь неугодное вам совершил?

Легкая едва заметная насмешка слышалась в словах князя. Он сразу понял, зачем приехали бояре.

— Смилуйся, княже,— заговорили разом бояре,— вернись в Муром князем, без тебя не можем ладить, все у нас нелады и ссоры.

— Князем? Чтобы через несколько месяцев вы снова прогнали меня?.

— Не гневись, князь,— ответил старик-боярин,— ведь мы тобой всегда довольны были, а коли что было, так из-за княгини твоей...

— А, коли так,— сказал князь, грозно сверкнув очами,— то ее и просите вернуться к вам. Без нее я к вам не вернусь, а захочет ли она к вам вернуться, не знаю...

Бояре смутились. Многого хотел от них князь... Им, природным боярам, с поклоном к простолюдинке идти?! Да делать нечего, без князя того и гляди совсем Муром погибнет, и так сколько беды пережили они за это время,— не нашли себе князя, а только беды нажили. Подумали, пошептались посланные и поклонились княгине.

— Не помни обиду, вернись к нам княгиней...

Сильно билось сердце в груди княгини... Легкий румянец залил ее щеки; робко взглянула она на князя. Он весело улыбался ей.

— Я всюду пойду за моим князем,— твердо сказала княгиня.

Многие годы княжил князь Давид в Муроме; правление его было мудрым и справедливым, и во всем помогала ему советом кроткая княгиня Евфросиния.

Вскоре после возвращения князя Давида в Муром полюбили муромцы молодую княгиню. Да и было за что. Всем княгиня была матерью, со всеми обходилась ласково и кротко, заботилась о сиротах, навещала больных и убогих, принимала странных людей. Никто никогда не видел от нее обиды, не слыхал неласкового слова.

До глубокой старости дожили князь и княгиня муромские и незадолго перед смертью приняли монашество, князь — с именем Петра, княгиня — с именем Февронии. Скончались они на Пасхальной неделе и были погребены, как завещали, в одном гробу.

 

Урок 28. Защита Отечества.

Основные понятия урока: оборонительная война.

Материал для организации работы с учащимися

Практические занятия: пословицы и поговорки о защите отечества.

• Боевые рубежи крепко держи.
• Великое дело начать: смелое начало - та же победа.
• Враг боек, да наш народ стоек.
• Врага щадить - себя губить.

Предлагаем вам рассказ о войне для детей, биографию знаменитого защитника земли русской Александра Невского. В этих произведениях прослеживается три разных отрезка времени. И не имеет значения, в какую эпоху жили люди, взрослые и дети. Понятие защитить свою Родину имело для них глубокий смысл, все они переживают трагические события страны.

Дайте детям тему для размышлений, смогли ли они, как те, юные россияне терпеливо и стойко переносить все лишения, тяготы и испытания, выпавшие на их долю. Что им помогало - горячая вера, верность, желание помочь другим, самоотверженная любовь к родной земле?

 

Святой Александр Невский

Князь Александр Ярославич, получивший у потомков прозвище «Невский» родился предположительно в 1221 году в семье князя Ярослава Всеволодовича и княгини Феодосии, дочери князя Мстислава Удатного. С отцовской стороны он был внуком Всеволода Большое Гнездо.

Первые сведения об Александре относятся к 1228 году, когда Ярослав Всеволодович, княживший в Новгороде, вступил в конфликт с горожанами и вынужден был отъехать в Переяславль-Залесский, свой родовой удел. Несмотря на свой отъезд, он оставил в Новгороде на попечении доверенных бояр двух своих малолетних сыновей Федора и Александра. После смерти Федора Александр остался старшим сыном Ярослава Всеволодовича. В 1236 он был посажен на новгородское княжение, а в 1239 женился на полоцкой княжне Александре Брячиславне. В первые годы своего княжения ему пришлось заниматься укреплением Новгорода, поскольку с востока грозили монголы-татары. На реке Шелони Александр построил несколько крепостей.

Всеобщую славу молодому князю принесла победа, одержанная им на берегу Невы, в устье реки Ижоры 15 июля 1240 г. над шведским отрядом, которым, по легенде, командовал будущий правитель Швеции ярл Биргер. Александр лично участвовал в битве, “самому королю възложи печать на лице острымь своимь копиемь”. Считается, что именно за эту победу князя стали называть Невским, но впервые это прозвище встречается в источниках только с 14 в.

Традиционно полагают, что сражение 1240 г. предотвратило потерю Русью берегов Финского залива, остановило шведскую агрессию на новгородско-псковские земли. По возвращении с берегов Невы из-за очередного конфликта Александр был вынужден покинуть Новгород и уехать в Переяславль-Залесский. Тем временем над Новгородом нависла угроза с запада.

Ливонский орден, собрав немецких крестоносцев Прибалтики, датских рыцарей из Ревеля, заручившись поддержкой папской курии и давних соперников новгородцев псковичей, вторгся в пределы новгородских земель. Из Новгорода было отправлено посольство к Ярославу Всеволодовичу с просьбой о помощи.

Тот направил в Новгород вооруженный отряд во главе со своим сыном Андреем Ярославичем, которого вскоре заменил Александр. Он освободил занятое рыцарями Копорье и Водьскую землю, а затем выбил из Пскова немецкий гарнизон. Вдохновленные успехами новгородцы вторглись на территорию Ливонского ордена и начали разорять поселения эстов, данников крестоносцев. Вышедшие из Риги рыцари, уничтожили передовой русский полк Домаша Твердиславича, вынудив Александра отвести свои отряды к границе Ливонского ордена, проходившей по Чудскому озеру. Обе стороны стали готовиться к решающему сражению. Оно произошло на льду Чудского озера, у Вороньего камня 5 апреля 1242 и вошло в историю как Ледовое побоище. Немецкие рыцари были разгромлены. Ливонский орден был поставлен перед необходимостью заключить мир, по которому крестоносцы отказывались от притязаний на русские земли, а также передавали часть Латгалии. Летом того же года Александр нанес поражение семи литовским отрядам, нападавшим на северо-западные русские земли, в 1245 отбил Торопец, захваченный Литвой, уничтожил литовский отряд у озера Жизца и, наконец, разгромил литовское ополчение под Усвятом.

Успешные военные действия Александра Невского надолго обеспечили безопасность западных границ Руси, но на востоке русским князьям пришлось склонить голову перед гораздо более сильным врагом - монголо-татарами. В 1243 хан Батый, правитель западной части монгольской державы - Золотой Орды, вручил ярлык великого князя владимирского на управление покоренными русскими землями отцу Александра - Ярославу Всеволодовичу.

Великий хан монголов Гуюк призвал великого князя в свою столицу Каракорум, где 30 сентября 1246 Ярослав неожиданно скончался (по общепринятой версии, он был отравлен). Тогда в Каракорум были вызваны его сыновья - Александр и Андрей. Пока Ярославичи добирались до Монголии, сам хан Гуюк умер, и новая хозяйка Каракорума ханша Огуль-Гамиш решила назначить великим князем Андрея, Александр же получал в управление опустошенную южную Русь и Киев. Лишь в 1249 братья смогли вернуться на родину.

Александр в свои новые владения не поехал, а вернулся в Новгород, где тяжело заболел. Приблизительно в это время, римский папа Иннокентий IV направил к Александру Невскому посольство с предложением принять католичество, якобы в обмен на свою помощь в совместной борьбе против монголов. Это предложение было отвергнуто Александром в самой категоричной форме. В 1252 в Каракоруме Огуль-Гамиш была свергнута новым великим ханом Мункэ (Менгке). Воспользовавшись этим обстоятельством и решив отстранить от великого княжения Андрея Ярославича, Батый вручил ярлык великого князя Александру Невскому, который был срочно вызван в столицу Золотой Орды Сарай. Но младший брат Александра, Андрей Ярославич, поддержанный братом Ярославом, тверским князем, и Даниилом Романовичем, галицким князем, отказался подчиниться решению Батыя.

Для наказания непокорных князей Батый посылает монгольский отряд под командованием Неврюя (т. н. “Неврюеву рать”), в результате чего Андрей и Ярослав бежали за пределы Северо-Восточной Руси. Позднее, в 1253 Ярослав Ярославович был приглашен на княжение во Псков, а в 1255 - в Новгород. Причем новгородцы “выгнаша вон” своего прежнего князя Василия - сына Александра Невского. Но Александр вновь посадил в Новгороде Василия.

Новый золотоордынский правитель хан Берке (с 1255) ввел на Руси общую для покоренных земель систему обложения данью. В 1257 в Новгород, как и другие русские города, были направлены “численники” для проведения подушной переписи населения. Это вызвало возмущение новгородцев, которых поддержал князь Василий. В Новгороде началось восстание, продолжавшееся около полутора лет, в течение которых новгородцы не подчинялись монголам. Александр лично навел порядок, казнив наиболее активных участников волнений. Василий Александрович был схвачен и заключен под стражу. Новгород был сломлен и подчинился приказу посылать дань в Золотую Орду. Новым новгородским наместником с 1259 стал князь Дмитрий Александрович. В 1262 вспыхнули волнения в суздальских городах, где были перебиты ханские баскаки и выгнаны татарские купцы. Чтобы умилостивить хана Берке, Александр Невский лично отправился с дарами в Орду.

Хан удерживал князя подле себя всю зиму и лето; только осенью Александр получил возможность вернуться во Владимир, но по дороге занемог и 14 ноября 1263 в Городце скончался. Тело его было погребено во владимирском монастыре Рождества Богородицы.