Сладко-горькое большое яблоко

Моя мать, Эстер Мартинес, была всего лишь милым шестнадцатилетним ребенком, когда она вышла замуж за Эустакио Рамиреза в Сантурсе, Пуэрто-Рико, и родила меня в том же году в декабре 1963 года. В следующем году она родила моего брата Хулио. Мы оставались в Рио-Пьедрасе, Пуэрто-Рико, в течение одного года, пока мои родители и обе стороны их семей не приехали в Соединенные Штаты.

По прибытии в Америку, в быстрой последовательности, появились и мои братья Джордж и Евстахио-младший. Но проблемы только начинались. Когда я повзрослел, я понял, что наша семья не была подготовлена к реалиям жизни в Нью-Йорке.

Это должно было стать началом лучшей жизни в самом перспективном городе в мире - Нью-Йорке. Манхэттен был островом, который был так близок, но оттуда, где мы жили в Южном Бронксе, казалось, что это другой мир. Часто казалось, что мы оказались в ловушке временного искажения. Мы жили в тюрьме с невидимыми барами, которые держали нас в бесконечном кошмаре.

Реальность, в которой мы жили, казалась дурным сном. Мой отец, который должен был взять на себя инициативу, вместо этого постоянно уходил из дома и из нашей жизни. На протяжении большей части нашей жизни он отсутствовал. Но когда он припарковал цыганскую машину, мы услышали, как его ключи звенели в замке, и он распахнул переднюю дверь, чтобы вернуться в нашу жизнь. «Дома Папа!» кричал один из моих младших братьев. Мой отец был молодым и красивым мужчиной с пронзительными глазами и густыми черными волосами. В течение нескольких секунд, заботясь о моей домашней сестре и в вездесущем фартуке, моя мать убрала бы любой гнев из вида, и ее сердце снова привлекло бы только к нему.

Он прогуливался по кухне, чтобы перекусить, как если бы он никогда не уходил.

«Что случилось с моими сыновьями?» - пожаловался он маме, указывая пальцем на нас, когда мы стояли в дверях между крошечной гостиной и тесной кухней.

«Они хорошие мальчики, Эустакио. Что ты имеешь в виду? - спросила мама, помешивая горшок с желтым рисом на плите.

«Если бы они были хорошими мальчиками, они просили бы моего благословения всякий раз, когда они видят меня на улице, как их двоюродные братья, - сказал отец. «Бендикион, Тио!» - так они всегда говорят, но мои собственные сыновья когда-либо просят меня благословить их? Нет, все, что им нужно, это доллар, чтобы они могли купить конфеты». Он посмотрел в мою сторону, полагая, что, будучи самым старым, я говорил за всех нас, мальчиков. Горечь и ненависть наполнили мое сердце. Я знал, что любой ответ бесполезен. И тогда мой отец пробирался бы к гостиной, падал на диван в пьяном оцепенении и ложился спать.

Часто на следующее утро, хотя мы были его собственной семьей, он казался таким отстраненным, как и его ум - в другом месте. Казалось, что к нему нужно больше относиться как королевской персоне, чем к отцу, и мы все ходили на цыпочках, старались изо всех сил угодить ему и сделать его частью нашей жизни.

Моя мать, вероятно, хотела рассказать ему о своих последних нескольких днях или неделях. Мои братья и я разрывались, чтобы разделить наши победы в бейсболе или баскетбольные истории или рассказать о том, что произошло в школе или после нее. Может быть, упомянуть какую-нибудь классную машину, которую мы видели, или какую-то девушку, в которой мы влюбились, или даже поделиться смешной шуткой, которую мы услышали. Но чаще всего мы просто молча ели в относительной тишине, боялись говорить о многом.

Казалось, вокруг него был беззлобный забор с колючей проволокой, которую мы боялись пересечь, зная, что нас отчитают. В других случаях он казался скорее кирпичной стеной, через которую мы никогда не могли прорваться, где он сдерживал свои эмоции, никогда не выражая настоящей радости или любви к нам.

Я никогда не знал, кто мой отец на самом деле, и подумал, понравился ли он нам, но я не мог понять, почему же нет. Я видел, как другие парни с отцами шли в парк, играли в баскетбол, бейсбол, футбол, говорили о спорте. Эти отцы говорили с ними с энтузиазмом, похлопывали их по спине и гуляли со своими сыновьями, весело улыбаясь. Я жаждал таких отношений, но независимо от того, что я попробовал, он просто оттолкнул меня и назвал «глупым». Некоторые слова сотрясают ребенка, и слово глупый, конечно, одно из них.

Мой отец, казалось, не заботился о том, чтобы его дисфункция была настолько разрушительной. Казалось, что он изо всех сил пытается обескуражить моих братьев и меня, критиковать нас и говорить с нами унизительным тоном. Мы никогда не были достаточно хороши, чтобы сделать его счастливым. И я поклялся, что никогда не стану таким, как он, когда я стану отцом и мужчиной. Я ненавидел, кто он такой, и мне даже стыдно было сказать другим, что он мой отец.

Время от времени я питал надежду, что он посмотрит на меня, и это зажжет светлую ласку - в этот момент он вспомнит мальчика, каким когда-то был я. Или он хотел бы, чтобы я посмотрел на него, как на человека, которым я когда-нибудь стану, но он не оставил никаких положительных впечатлений о себе. Картинка была либо искаженной, либо уродливой или странно пустой. Он не оставил шаблона для меня, чтобы влиться в меня, нет изображения для меня, чтобы смоделировать себя после него.

Он часто давал обещания, и, как дураки, мы позволяем нашим надеждам жить.

«Привет, Джон», отозвался он с дивана с пивом в руке. «В эти выходные, как только моя смена закончится, я отвезу вас и ваших братьев на Кони-Айленд. Что ты на это скажешь, а?». Его улыбка выглядела настолько подлинной, что я поверила ему. «Хочешь пойти в луна-парк? Слушайтесь свою мать всю неделю, и мы поедем на аттракцион в субботу».

Но наступит суббота, и моего отца нигде не найти. Он снова опустошил наши жизни, пропал без вести в течение нескольких дней или недель подряд.

Мама была хребтом семьи. С четырьмя детьми в очень юном возрасте ей было трудно что-то делать и передвигаться с места на место. Поскольку моя мать была плохо образована и не имела опыта работы вне дома, мы зависели от государственной помощи, продовольственных талонов и от того, что помогало маме. Все заканчивалось через неделю или две, но мы постарались сделать все возможное. Время от времени отец давал ей двадцать долларов, чтобы купить еду на неделю. Даже тогда, этого было недостаточно.

Но временами было намного хуже. Однажды я вошел в кухню и остыл, с изумлением глядя на пять долларов, которые он оставил на столе, которые он оставил для еды и других необходимых вещей. Пять долларов! Для его жены и семьи из четырех растущих мальчиков! Даже с моей математикой начальной школы я знал, что пять человек (шесть, если он вернется домой), разделенные на пять долларов, означали, что мой отец оставил меньше, чем доллар на каждого из нас, чтобы жить в течение недели. Я также знал, что даже в конце 60-х и начале 70-х годов денег у нас не было. Моя мать использовала основы - рис, бобы и картофель - чтобы как-то протянуть. Но даже при ее творческой и хорошей кухонной смекалке пять долларов были просто плохой шуткой. То, что мой отец оставил для нас, чтобы выжить, было скорее оскорблением, чем помощью.

"Пять долларов! Ты же знаешь, этого недостаточно, чтобы прокормить семью, - взмолилась мама, на ее лбу появились морщины.

«Тогда положите эти пять долларов в какую-нибудь емкость с водой, чтобы и они набухли и их стало больше», - перебил мой отец через плечо, с ухмылкой на лице, когда он рассмеялся над своей шуткой. Это был один из многих способов, которыми он унижал мою мать и контролировал семью, оставляя нас в недостатке.

 

Где ты, Боже?

Как и многие другие, мой отец был вовлечен в спиритизм и обращался к своим богам в темной комнате со странными ритуалами, песнопениями и свечами. Для него это была просто культурная вещь. Однажды днем в сумерках я прошел по коридору нашей квартиры и услышал, как мой отец скандирует в спальне, которую он разделял с моей матерью. Поднявшись на цыпочках к двери, я заглянул в щель и увидел его перед самодельным алтарем, сияющим свечами. Видение моего отца, воспевающего его любимого святого, которого он назвал Сан-Лазаро (Св. Лазарь), как испугало, так и очаровывало меня.

Он часто посылал меня с пятью долларами в соседнюю ботанику (магазин с зельем), чтобы купить оранжевую свечу и цветы для Сан-Лазаро, которых он, вероятно, любил больше, чем своих собственных детей. Я все еще слышал его слова, пульсирующие у меня в голове: «Поторопись и не потеряй деньги!» Я побежал вниз по лестнице, как летучая мышь из ада, пытаясь отдышаться и пробежать мимо людей, сидящих на переднем крыльце. Я был на миссии, мчась через автомобильное интенсивное движение, мои руки крепко держали деньги. Когда я столкнулся с ботаником, я надеялся и молился, чтобы у них было то, ради чего прислал мне мой папа. Если бы они у них этого не было, он был бы разочарован и рассердился на меня.

В отличие от многих других латиноамериканских семей, моя семья никогда не ходила в большую католическую церковь в нашем районе, но я видела распятия и картины Иисуса и слышала, как люди называют Его «Бог». Если Он был Богом, почему Он не появился в моей жизни? Почему Он позволил моим братьям и мне причинять вред нашему собственному отцу, не говоря уже о мучениях, пережитых моей матерью? Я отбросил мысли так же быстро, как они пришли. Было слишком больно останавливаться на том, каким может быть ответ.

Однажды днем я спустился в квартал, чтобы поиграть на школьном дворе, но, к моему удивлению, услышал громкую музыку, исходящую от нее. Любопытно посмотреть, что было в этом волнении, я подошел ближе и увидел большую красную палатку с церковной службой, идущей внизу. Кто-то играл на клавиатуре, и хор раскачивался в задней части палатки, когда они записывали песни об Иисусе. Некоторое время я стоял на расстоянии, тронутый музыкой и взволнованный в моем сердце. Я не мог пощупать это, но инстинктивно я знал, что здесь происходит что-то особенное. Пока пел хор, человек сошел со сцены и случайно коснулся людей лбом. Всякий раз, когда он прикасался к ним, они падали на землю на спину, словно ложились спать. Там было так спокойно, и я вдруг захотел, чтобы то же самое случилось со мной. Я почувствовал там любовь, которая была неописуема.

Как будто по команде, ведущий события человек начал двигаться в мою сторону. Мой пульс участился. Один за другим он прикасался к людям в толпе рядом со мной, причем самым близким был мужчина, стоящий рядом со мной. Человек упал на его спину, и я мог видеть благословение на него - это нечто особенное, чего я тоже стремился. Я выжидающе посмотрел на него, ожидая, когда министр коснется меня, но он прошел мимо меня, двигаясь вместо этого в другую часть толпы. Это событие разбило мое сердце, оставив меня нежелательным и нелюбимым. Почему они не могут молиться за меня? Почему меня не тронули? Ответ, который мелькал в моем сознании: наверное, и Бог меня не любит.

 

Мой отец, мой враг

Большую часть ночи мой отец возвращался домой, уже ревущим, пьяным и разгоревшимся от ярости. Без всякой причины или из-за слабого оправдания он бил мою мать. Мои братья и я ежились в наших комнатах, дрожа от страха. Мы все были просто маленькими мальчиками, и я кусал губы и умолял Бога о том, чтобы как-то остановить это.

Однажды ночью крик моей матери вывел меня из глубокого сна. Я прыгнул с верхней двухъярусной кровати, где я спал, и споткнулся по коридору, мой живот сжался в клубок. Когда я подошел к кухне, звук разбившегося стекла взорвался в воздухе. Мой отец пришел домой пьяным - в два часа ночи - и потребовал, чтобы его мать всегда ждала его.

«Ты негодная женщина! Я не знаю, почему я терплю тебя!»- заорал он, ища что-либо, чтобы еще бросить. Моя мать рыдала, пытаясь угостить его обедом, который она держала для него весь день. Неожиданно запах разогретой еды из бобов, риса, помидоров, цыплят и подорожников прошел в воздухе, когда он хлопнул обеденной табличкой о стену.

«Эстакио, не-е-е-т!» - закричала моя мать. Я смотрел на лицо моего отца – что-то словно замкнуло в его пьяном мозгу и выпустило чудовище. Он схватил ее за волосы и начал беспощадно избивать. Однажды во время его стука, моя мать - буквально выбитая из своей обуви им - сумела подняться и босиком убежать по коридору в свою спальню. Она изо всех сил старалась запереть дверь в тщетном стремлении укрыться от него. Он бросился за ней и сломал дверь, и ее крики становились громче, пока продолжалось избиение. Хотя я был еще маленьким мальчиком, я знал, что должен спасти ее. Я вбежал в комнату и прыгнул на спину моего отца, чтобы он не причинил вреда моей матери. Он обернулся, глаза пылали огнем, проклял меня, и оторвал меня от себя грубыми руками, сильно бросив через комнату. Я сильно ударился об пол в сломанной куче мебели, чувствуя физическую и эмоциональную боль, злость и бессилие, пока он продолжал бить мою мать.

Наконец, в четыре часа утра, его ярость прошла, отец упал в обморок, и дом вернулся в свою теперь жуткую тишину. Вздрогнув от страха и гнева, я забрался обратно в свою двухъярусную кровать и попытался уснуть. Всего через три часа я должен был проснуться, одеться и пойти в школу, как будто ничего не случилось. Я должен был показывать храброе лицо миру, притворяясь, что моя семейная жизнь не была живым адом, но она была на самом деле именно такой.

В ту ночь, когда я исследовал мои синяки и подумал о травмах, которые, по-видимому, должна иметь и моя мать, моя ненависть к отцу усилилась. В ту ночь я впервые пожалел о том, что мой отец не умер. Тогда я этого не понимал, но однажды мое желание исполнилось.

 

Глава 2.

Сгоревший Бронкс

Вместо того, чтобы стать лучше, жизнь преподнесла насильственные сцены, повторяющие себя, словно на безумной петле, все более и более кружась в нашем круговом, адском образе жизни. Поскольку пренебрежение от моего отца усиливалось, финансовое положение нашей семьи снизилось до пугающих новых минимумов, и мы переехали с места на место в Бронксе. В те дни трущобы не ремонтировались, а пресловутые деревушки в трущобах выстроились вдоль усыпанных мусором улиц Южного Бронкса. Никто из тех, кто жил в других районах, не спешил навестить кого-либо в Бронксе. Это было похоже на опустошенную зону военных действий.

Нечестные помещики установили свои собственные здания, застраховав их, и после сжигая, и область стала известна как «Сгоревший Бронкс». Ночное небо светилось оранжевым огнем, когда трущобник решил показать свое лицо. В одном жилом доме тридцать семей заполнили грязные, тесные жилые помещения, но из-за того, что здание было настолько изношено, многие семьи уехали, оставив только три семьи, в их числе и мы.

В этом здании зимой не было горячей воды или тепла, и в некоторые ночи мы с моими братьями спали в своей одежде, в комплекте с нашими свитерами, пальто, шарфами и перчатками, чтобы оставаться теплыми всю ночь. Мы толпились в наших комнатах, воздух был таким холодным, что мы чувствовали себя почти как в лагере на улице, с ледяными взрывами воздуха, исходящими из наших уст, когда мы пытались немного поспать.

Пристыженные убожеством, мы, тем не менее, держались этой квартиры, потому что нам больше некуда было идти, и мы с моими братьями дежурили допоздна, наблюдая за окном, чтобы местные хулиганы не сожгли наше здание, думая, что он был брошенным.

Я стоял у окна, глаза утомлены сном, но я заставил их оставаться открытыми, когда смотрел на улицу, предупреждая о любом движении или звуке разбитого стекла, сигнализируя приближение «бандитов» окрестных кварталов в поисках добычи. Я посмотрел на часы - слабый свет падал на часовой стрелки и так проходили часы.Один час, два часа.Пока моя смена не закончилась в 3 часа ночи. Я смотрел в окно на холодную ночь, свет от угловой уличной лампы сиял в окне нашей спальни. Хотя мое тело стремилось спать, я стоял на страже, убедившись, что моя семья не сгорела дотла.

Банды управляли разными районами Бронкса, и наши не отличались. Бригада под названием Нью-йоркские жнецы патрулировала улицы и переулки, которые мы называли домом, и странным патерналистским способом они ухаживали за жителями квартала, утоляя свою жажду крови для любых соперничающих членов банды, которые были настолько глупы, что пытались проникнуть на их территорию.

И когда соперничающие банды были достаточно глупы, чтобы посягнуть на развалины Жнецов, наставало время для грохота.

«Привет, малыш, - позвал меня Рипер, постукивая своим автомобильным рожком, чтобы привлечь мое внимание. Его убогая «Чеви-Нова» простаивала у тротуара, грохотали выхлопные трубы. Я оторвался от своей задачи, наполнение двух ведер водой из пожарного гидранта. Однажды наполнив ведра водой, мой брат Хулио и я, шатаясь, прибегали в нашу квартиру, у которой не было проточной воды, и возвращались, чтобы совершить такую же походку шесть или семь раз, пока не наберется достаточно воды для вечера. Я притворился, что не слышу его. Может быть, он уйдет.

«Эй, малыш, я спрашиваю, ты меня слушаешь?» Я не мог проигнорировать его сейчас. Я посмотрел ему прямо в глаза с ровным выражением на моем лице.

«Сегодня вечером будет битва с летучими голландцами, так что сделайте свои домашние дела и убедитесь, что ваша семья внутри здания к одиннадцати часам. Ты меня слышишь? Мы не хотим, чтобы кто-либо пострадал, кроме голландцев. Он кудахтал свою шутку и скользнул ладонью вдоль его гладкого черного конского хвостика, вспышка серебра показалась из толстых шипованных колец, которые он носил на пальцах.

Я кивнул и вернулся к своей хозяйственной работе, но я чувствовал, как мое сердце застучало быстрее. Грохот был пугающим, без сомнения. Но они также были захватывающими. Как только Нова загрохотала за углом, я крикнул Хулио - «Хулио, сегодня вечером битва! Скажи маме, Джорджу и Евстакио!» Мой младший брат только что вышел из нашего здания с двумя пустыми ведрами в руке, готовый к следующему рейсу туда и обратно за водой раз.

Его глаза расширились. "В самом деле? Сколько времени?" "Одиннадцать часов. Иди, скажи маме, чтобы она побежала на рынок. Я достану этот круг». Беря пустые ведра от моего брата, я наблюдал, как он помчался, как пушечное ядро, назад к переднему крыльцу нашего здания и скрылся внутри.

Странные, почти осязаемые вибрации бегали по улицам окрестностей. Как электрический ток, новости о битве распространились. Матери делали покупки в последнюю минуту в потрепанных магазинах на бульварах Дели и 179-й улице. Маленькие дети, играющие на улице, нервничали в сумасшедшем танце битвы, и из автомобилей вырывались клубы, словно сигнализируя о предстоящем противостоянии между соперничающими бандами.

И в одиннадцать часов мы были к ним готовы. Мои братья и я прислонились к нашему открытому подоконнику в спальне, словно у нас были сиденья на рингах, будто мы хотели выиграть чемпионат. «Джордж, Хулио, убедись, что Эустакио не слишком далеко наклонился!» Я заботился о нем, принимая роль маленькой фигуры отца в отсутствие нашего настоящего отца. В каждом направлении, которое мы могли видеть, люди смотрели сквозь свои окна, как мы. Единственное, чего не хватало, это попкорна и кока-колы. Голос прозвучал зигзагами по улицам и переулкам, теперь странно пустым, за исключением крыс, которые бегали позади линии переполненных мусорных баков.

Как бы по команде, Жнецы занимали свои посты на улицах, в переулках и на крышах зданий, собирая летучих мышей, цепи, ножи, мачете, «пушки» и мусорные корзины, полные кирпичей. Когда в нашу сторону ворвались летучие голландцы, на крышах раздался боевой крик, после которого они кидали кирпичи на машины соперничающих членов банды, Жнецы на улице вытаскивали голландцев из транспортных средств и избивали безжалостно. Жнецы выходили как дикие звери, и внезапно улицы под нами пахли тварями и кровью и криками избиваемых людей.

Ограничиваясь радиусом в один блок, гул грохотал, и мои братья и я наблюдали, как они развлекались. Около пятисот членов банды искорежили улицу ниже нас, прыгая по всем автомобилям, разбивая соперничающих членов и пуская выстрелы в воздух. Другие стояли на улице - те, кто не смог вовремя добраться домой сегодня вечером или дожить до другого дня. Никого не было видно. Полицейские тоже боялись банды и уважали, и имели шестое чувство тогда, когда гул уходит вниз по улице. Через час или около того от жестокости (их жажда крови, проведенная за ночь) - Победоносные Жнецы отмечали победу, стояли на углу, пили пиво и кричали. Но акт мести не был завершен до тех пор, пока они не сняли «цвета» с «Летучих голландцев» и повесили джинсы соперничающих членов банды на каждом фонарном столбе по соседству, объявив победу Жнецов.

Жуткая тишина вернулась в район, и единственный звук, который можно было тогда услышать, доносился из лоскутов джинсовых курток, висящих на фонарных столбах. Мои братья и я забрались в постель и попытались заснуть, но наши сердца были накачаны адреналином - естественной внутренней защитой от холода в зимние ночи.

 

Испытательный полигон.

Насилие имеет эффект просачивания, и не только в банды, обитающие в виде воинов в Южном Бронксе. И в нас, детей, тоже. Даже если вы пытались избежать этого, оно найдет вас. Жесткие дети - головорезы по соседству - всегда проверяли новых детей на улице, и с тех пор, как мы так много раз переезжали, моим братьям постоянно приходилось доказывать свою храбрость. Это было как бомбы замедленного действия, соседские соседи по соседству хотели все время возвышаться над другими, поэтому они избивали более слабых детей. Или вы не соглашались с ними, или принимали участие во всем, что они требовали, тогда ваши деньги на обед в школе загадочным образом исчезали, и вы могли бы не вернуться домой с подбитыми глазами или со сломанными пальцами.

Я пошел против них и попытался сделать свое решение твердым, не желая стать таким бандитом, как они.

«Привет, Джон! Приходи сегодня, - раздался голос, когда я шел домой из школы один. Это был Хосе, лидер группы lowlifes, которая повисла вокруг баскетбольной площадки, они свистели и издевались над девушками, которые проходили мимо и делали жизнь любого парня несчастной, если тот не был частью их группы.

«Я не могу, мне нужно идти на работу», - солгал я, притворяясь, что у меня есть работа, не связанная с моими обычными хлопотами по дому.

«Ты же знаешь, что мы не собираемся отпускать тебя так просто, - сказал Хосе, оборачиваясь ко мне, а пятеро его приспешников были готовы к действию, судя по взгляду в их глазах.

Я оценил ситуацию. Хосе я мог отбить, а может быть еще одного или двоих, но шестерых мне не одолеть.

Хосе почувствовал мое колебание и улыбнулся медленной, коварной улыбкой. «Мы собираемся сходить в магазин и перекусить. Думаю, что ты мог бы забрать кое-что для нас. Что скажете, парни? Джон достаточно хорош, чтобы быть одним из нас?». Его друзья хихикали и следили за моей реакцией.

Я знал, что Хосе хотел, чтобы я украл конфеты, картофельные чипсы и, может быть, несколько консервированных напитков для них. Либо я это сделаю, либо меня назвали бы сосунком.

Хосе вынул из кармана свой нож и притворился, что чистит ногти, убедившись, что я вижу блестящее серебро клинка. «Я не слышу ответа. Эй, ты с нами или ты слабак?». Он поднял на меня глаза, и теперь его глаза заискрились от ненависти. «Потому что, если ты слабак, мы побьем тебя». Он щелкнул ножом в воздухе. «Может быть, даже немного порежем».

«Я не боюсь, я просто не хочу тратить на это время», - сказал я, глядя прямо в глаза Хосе. Правда в том, что я не хотел, чтобы меня поймали на воровстве и сделали запись в моем деле как хулигана. Я хотел закончить школу, а не сидеть в тюрьме с этими ничтожными, но мои мысли говорили одно, а мой рот говорил другое. «Конечно, я могу это сделать, парни. Я просто не хочу. Почему ты пытаешься меня проверить?».

Просто оттянуть время никогда не работало с парнями вроде Хосе. Они хватались за вас, пока вы не сделаете то, что они хотят. И мне приходилось выполнять их требования - я воровал мороженое из ледяного ящика, картофельные чипсы с вешалки, газированные напитки из холодильника. В другие дни более дорогие вещи составляли список хитов, и мы все заходили в магазин и крали куртку или две. Я приобрел уважение Хосе, но потерял свое.

Подходя домой после мелкой кражи, я увидел, что машина моего отца припаркована у тротуара перед баром и смотрел, как он открывал дверь пассажирской двери для симпатичной женщины - его последней любовницы или счастливой девушки. Иногда он замечал, что я смотрю на него и делал смешное лицо в ответ, как бы говоря: «Эй, вы пока еще мальчики. Не говорите своей маме!».

Ненависть кипела в моем сердце, ненависть, отточенная до предела бритвой в годы его пренебрежения и оскорблений. Если бы он был нашим защитником, настоящим отцом, может быть, мне не пришлось бы сутулиться, чтобы красть конфеты, лишь бы меня не трогали местные головорезы. Может быть, наша семейная жизнь была бы тогда нормальной. Но это лишь мечты, которые всегда ускользали из семьи Рамиреза.

 

В нищете

Несмотря на наше жалкое существование, мы с братьями смотрели на нашу мать как на нашего героя. Она делала все, что могла. Отец стал пить еще больше, и он стал более оскорбительным и жестоким, чем я мог предположить себе. Вскоре он начал требовать вещи, забирая ценности и деньги из семьи. Иногда он хватал те небольшие деньги, которые моя мама зарабатывала месяцами, когда целыми днями чистила чью-то утварь, он забирал их, чтобы купить себе спиртное. И часто он хватал даже те скудные деньги, которые он только что оставил нам на неделю.

Я бродил вокруг, затаив дыхание, пока он не уходил, боясь попасть ему под руку. Наконец, как только он уходил, я мог облегченно вздохнуть, и моя мать, братья и я восстанавливали среди этого безумия порядок, гармонию и в некоторой степени мир, прежде чем мой отец снова вернется и снова уничтожит все.

Финансово мы стали жить еще более скудно. Мы жили в трущобах, и это казалось вечностью, потому что потребовались годы моей матери, чтобы накопить достаточно денег, чтобы мы могли уехать. Ее обеспокоенное лицо огорчало моих братьев. Мы знали, что она хочет лучшего для нас, но не могла дать это. Но мы были богаты любовью, которую она нам дарила. Несмотря ни на что, мы могли рассчитывать только на одно: наша мать любила нас. Тем не менее, она казалась была странно привязана к нашему мучителю, моему отцу, и бессильна была что-либо сделать с этим.

Время от времени мой папа покупал нам вещи, а потом шли месяцы, прежде чем он снова купил что-нибудь существенное. Конец года и праздники особенно были трудными временами в нашем доме. Когда в сентябре школа начала работать, это было первое напряжение конца года в нашем скудном семейном бюджете. У меня и моих братьев не было выбора, кроме как носить ту же одежду и пальто с прошлого года, потому что не было денег, чтобы покупать новые вещи.

«Ты не в своих штанах пришел в школу!» - кричал какой-то парень, когда я садился в школьную столовую на обед, издеваясь над тем, как мои штаны поднимались на несколько дюймов выше моих ботинок. «Эй, это случаем не пальто твоего младшего брата?», - крикнул другой. «Он как подстреленыш в этих вещах». Я не обращал внимания, пытаясь вести себя так, как будто меня не смущали насмешки, но слова глубоко проникали в мой дух, подогревая мое негодование в отношении моего отца.

 

Зов темной стороны.

Для моих братьев и меня Хэллоуин был ежегодным развлекательным сезоном. Мы любили маскарадный характер праздника, становясь супергероем, ковбоем, графом Дракулой, оборотнем или призраком на одну ночь. Было весело путешествовать из дома в дом, набивая мешочки конфетами и фруктами, шоколадными батончиками и конфетной кукурузой. Несколько лет все четверо из нас были наряжены на Хэллоуин в том, что было, а в другие годы только двое из нас получили настоящие костюмы из-за скудного семейного бюджета. Двоих из нас, кому не хватило нарядов, моя мама разрисовывала наши лица, превращая нас в вампиров и дьяволов по самую шею.

«Джордж, Хулио, Эстакио. Вперед!» - нетерпеливо закричал я у входной двери нашей квартиры, мое лицо покраснело словно дьявольское, на моей голове были самодельные рожки. Я только лишь в последний раз заглянул в зеркало в ванной и ухмыльнулся моему отражению - мои глаза были выкрашены в черный цвет, словно уголь, даже испугали меня.

Мама спустилась по коридору, подталкивая Эстакио. Он продолжал спотыкаться о свой длинный черный вампирский костюм и казался заглушенным сквозь пластиковую маску, закрывавшую его лицо. «Следите за своими маленькими братьями, слышите?» - сказала она, подмигивая мне глазом. «Я хочу, чтобы вы, ребята, вернулись не позднее 8:30 вечера».

Я обещал ей, что мы пойдем по двое, чтобы прийти как можно быстрее. Улицы Бронкса ожили в эту ночь, и малыши в костюмах носились туда и сюда по шумным улицам. Даже проститутки, которые работали на уличных углах, торговали обычными мини-юбками и ажурными чулками для костюмов Хэллоуина, таких как кошки и зайчики из Плейбоя. Мы встретились с некоторыми из наших друзей и направились в многоквартирный дом, потому что говорили, что там дают хорошие конфеты.

«О, чувак, проверь этот дом!» - сказал мой друг Дэвид, его голос задыхался от бега в костюме Бэтмена. «Леди, которая живет там, превратила его в дом с привидениями...» «Не испорть ничего там!» - отстреливался я. «Дай-ка я сам посмотрю».

Когда мы поднимались по лестнице в здании, я услышал страшную музыку и глубокие гортанные голоса, скандирующие с третьего этажа. Мое сердце забилось быстрее, и когда мы достигли лестничной площадки на третьем этаже, я увидел, что тот, кто жил там, превратил всю территорию вокруг своей двери в логово ведьмы с паутиной, черным огнем, свисающими скелетами и фигурками из черной кошки. Дверь в квартиру была открыта, и из темной комнаты выходил белый дым. Наши скрипучие шаги на лестничной площадке сигнализировали, что кто-то пришел, и она вылетела на нас, одетая как колдунья, кричащая и кудахтавшая в коридоре. Мы вскрикивали и смеялись, наслаждаясь испугом Хэллоуина, а затем протянули наши сумки за конфетами, которые она предложила. Я четыре раза возвращался к ее двери.

Мое увлечение темной, загадочной природой преисподней закрепилось в том году, и сверхъестественное, похоже, вышло навстречу мне. Я начал видеть вещи, которых не должно было быть, или, вернее, я видел вещи, которых там не было. В физическом мире. Спустя годы, будучи колдуном и первосвященником Сантерии, я оглядывался на это время юности и осознавал, что мои духовные глаза были открыты в первый раз.

Однажды ночью, играя с друзьями по улице, я вошел в наше здание и направился к лестничной клетке. Наша квартира была расположена на третьем этаже, и когда я огибал угол при первой посадке, из-за второго этажа лестницы выскочила странная, карликовая женщина с искаженной мультяшной головой. Она выглядела человеком, но ее голова была невероятно велика - все, что я видел, как она выкарабкалась с этой причудливой головой, с улыбкой на лице. Мое сердце замерло у меня в груди, и я бросился назад на первый этаж. Подождав десять минут, я попытался снова.и опять. Но каждый раз, когда я поднимался по лестнице, она выскакивала, блокируя мой проход. Женщина выглядела очень молодой, с длинными черными волосами и бледно-белой кожей. Я никогда не видел кого-либо похожего на нее в нашем доме раньше, и болезненное чувство в моем сердце говорило мне, что что-то не так. Она была не чиста. Отчаявшись вернуться домой, я побежал обратно в главный вестибюль, чтобы проверить, идет ли кто-нибудь наверх, чтобы я мог подняться с ним и пройти мимо ужасной лестницы второго этажа.

«Эй, вы можете мне помочь, сэр?» - позвал я, когда человек наконец вошел в вестибюль. Он остановился и прислушался, когда я описал мое затруднительное положение про странную карликовую леди на втором этаже, но когда он пошел, чтобы проверить все это, он крикнул мне: «Здесь ничего нет, малыш! Тебе показалось!» И он поднялся по лестнице дальше.

Мне потребовался час, чтобы, наконец, добраться до дома. В конце концов я поднялся наверх с другим жителем нашего здания, и, конечно, карликовая леди так и не появилась.

Однажды ночью, в доме моей бабушки, я выглянул в заднее окно и увидела высокую женщину в красном платье, бегущую с одной стороны переулка на другую, - за исключением того, что она не бежала, а плыла. Взад и вперед она двигалась быстро, и когда она скользила мимо, она поворачивала голову и улыбалась, как бы насмехаясь надо мной. В ужасе я побежал на кухню.

«Абуела, поскорее! На улице какая-то дама, - сказал я, потянув бабушку за руку.

Она отвернулась от печки и посмотрела на меня. «Что ты имеешь в виду, Джонни? В этом районе много женщин». Но что-то в моих глазах говорило ей, и через мгновение она последовала за мной в гостиную.

«Тс. Мы должны ее удивить», - сказала я, прячась за шторы и махнув бабушке, чтобы она сделала то же самое. Ее лицо исказилось, и я понял, что все, что я видел, сильно повлияло на меня.

Я заглянул за край занавеса. «Вот!» - сказал я громким шепотом, но бабушка опоздала. К тому моменту, когда она выглянула наружу, плавающая леди скрылась из виду, оставив лишь красную спину. Опять показалось, что привидение предназначено было только для моих глаз и ни для кого другого.

Через несколько дней я побежал навстречу другу на пустыре возле нашего дома, и мы играли в соревнование по метанию камней, чтобы посмотреть, кто может совершит большинство попаданий в окно на шестом этаже брошенного здания через дорогу. Мы с Томми стояли на расстоянии друг от друга, дразня друг друга: «У меня лучше получится», «Нет, у меня». Наши словесные удары рвались вперед и назад, и вдруг что-то упало с неба и приземлилось у моих ног. Я нагнулся, чтобы посмотреть, что это было, и увидел на земле индийское ожерелье из яркого цветного бисера. Я засунул его в карман чтобы Томми не успел увидеть, потому что я знал, что он попытается отобрать у меня ожерелье.

В тот же миг я услышал, как кто-то назвал мое имя, и это звучало как будто моя мать меня позвала. «Моя мама зовет меня!» - закричала я Томми, когда побежал домой. Но мама никогда не звала меня. Спустя годы я понял, что слышал голос демона, который находился в воздухе. Когда я вошел в наше здание, я поцеловал ожерелье и надел его на шею. «Это будет защищать тебя» была четкая мысль, которая пришла мне в голову. Несколько лет спустя, когда я сделал первые шаги в колдовстве, моим главным защитником души был индийский вождь, который называл себя Тавата. Именно этот дух бросил мне ожерелье с неба, и я понял для чего - привлечь меня на сторону темных сил, прежде чем я когда-либо даже услышал слово Сантерия (поклонение святым).

Без моего ведома странный вход в сверхъестественное открывался для меня все шире, и в моей юношеской невинности и голоде по отцовской фигуре я вошел прямо в нее, не понимая, какую цену я заплачу.

Несколько месяцев спустя я остался дома у моей тети Лидии, а когда время приближалось к одиннадцати, она попросила меня сбегать в магазин, чтобы получить галлон молока на утро. Я надел свои кроссовки, взял деньги в карман и побежал вниз по лестнице на улицу. На улице я быстро шел по проспекту к магазину в пяти кварталах, не обращая внимания на скопление Жнецов, собравшихся здесь и там на уличных углах.

Купив молоко, я направился обратно к квартире моей тети по темным улицам Бронкса. Без предупреждения я почувствовал, как что-то жутко преследует меня, и я бросил взгляд назад через плечо. Оглядев на улицу, издалека увидел голубую «Охоту», припаркованную под уличным фонарем. «Это похоже на машину моего отца», подумал я про себя. Чем ближе я подходил, тем больше автомобиль казался знакомым. «Это машина Папы», - сказал я вслух. Когда я подошел к машине, я увидел человека, который упал на руль и понял, что это он. Возбужденный, но нервный, я подошел к окну авто и постучал.

«Папа, пап, ты в порядке? Тебе нужна моя помощь?» Я мог сказать, что он был очень опьянен, настолько, что он не мог двигаться и, вероятно, даже не знал, где он был припаркован. Он вывалился в окно. На долю секунды мое сердце поднялось и наполнилось состраданием к нему. Может быть, это как раз тот момент для попытки н