О неравномерности выражения грамматических значений

Различные явления могут выражаться в языках крайне неравномерно. Например, множественное число. Суффикс множественного числа в китайском и японском языках употребляется относительно редко. Чаще он употребляется в сфере местоимений. Также редко суффикс множественного числа употребляется и в корейском языке! В мордовских языках он употребляется чаще, чем в японском, но реже, чем в русском, так как в основном склонении в косвенных падежах не употребляется.

Родительный падеж в татарском языке употребляется реже, чем в русском, так как с родительным падежом в татарском языке конкурирует изафетная конструкция. Перфект в карельском и вепском языках употребляется значительно реже, чем в финском. Винительный падеж в тюркских языках менее употребителен, чем в русском, так как он употребляется в тех случаях, когда объект действия является определенным. Дательный падеж в тюркских языках по сравнению с дательным падежом в русском языке имеет более широкую сферу употребления, поскольку он одновременно имеет значение направительного падежа. Эргатив в грузинском языке имеет более узкую сферу употребления по сравнению со сферой употребления эргатива в аварском языке.

В узбекском языке наречия употребляются реже, чем в русском; деепричастия употребляются чаще, чем в русском [Абдуразаков 1978, 47--48]. Страдательные обороты речи в мордовских языках, а также в коми и марийском малоупотребительны. У потребление личных местоимений в узбекском языке имеет факультативный характер, а во французском обязательный, так как они несут чисто строевую функцию, выступая как средство обозначения завершенности предложений [Там же, 61--62]. В мокша-мордовском языке указательное склонение охватывает только первые три падежа -- именительный, родительный и отдельный; значение остальных падежей в указательном склонении выражается с помощью послелогов.

Различие между определенными и неопределенными формами прилагательных в литовском выражено в меньшей степени, чем в латышском.

Категория вида в балтийских языках выражена менее четко, чем в славянских. Род в латышском языке определяется прежде всего по окончаниям, но в русском языке родовые окончания имеются только в ед. числе, а во мн. употребляются одинаковые окончания для всех трех родов, например: кони (м. р.), уши (ср. р.), степи (ж. р.), столы (м. р.), комнаты (ж. р.), окна (ср. р.), дома (м. р.) [Семенова 1966, 45].

Преверб se- в грузинском языке значительно многозначнее приставки в- в русском и грамматикализован в меньшей степени [Цибахиашвили 1959, 270].

При отрицании, а также при указании, что действие переходит не на весь предмет, а только на его часть, вместо вин. падежа в русском языке дополнение может стоять в род. падеже. В таких случаях русскому род. падежу в казахском языке соответствует вин. падеж: не дать дороги~жол бермеу; выпить молока -- сут ш/у[Шкурдин 1957,6].

В русском языке нет специальных морфологических средств передачи значения относительного времени; в алтайском языке значение относительного времени четко передается средствами морфологического уровня и реализуется в противопоставлении перфектных и неперфектных форм. Положение немецкого языка промежуточное: наряду с элементами специализации форм в относительном временном значении здесь имеются случаи их многозначности [Зеленецкий, Монахов, 1983, 131, 132].

В русском языке значение форм общего времени зависит от глагольного вида (простое у глаголов совершенного вида, сложное -- у глаголов несовершенного вида), а в латышском сложное будущее обозначает действие, предшествующее другому будущему действию [Семенова 1966, 98].

В грузинском языке личные местоимения менее употребительны, чем в русском. В форме глагола может быть представлен как объект, так и субъект действия [Голетиани 1970, 143].

Семантические поля даже прямо соответствующих русских и грузинских'глагольных приставок (например, в~а, на~аа ebi~ga) покрывают друг друга только в центре, на периферии они далеко не одинаковы не только по широте охвата разных лексических нюансов, ной по характеру этих нюансов, иногда очень различных [Цибахишвили 1959, 269].

В русском языке гораздо больше предлогов, чем послелогов в грузинском [Голетиани 1970, 344].

Одно и то же значение может выражаться в различных языках разными способами. Та к,например, определенность имени существительного в немецком.английском, итальянском и многих других языках может быть выражена определенным артиклем. В мордовском языке она может быть выражена не только артиклем, но и при помощи объектного спряжения, употребляемого в тех случаях, когда объект действия является определенным.

Семантический объем местного падежа в разных языках может быть неодинаков. Во всех тюркских языках имеется местный падеж, характеризующийся показателем -да. Однако в тувинском языке употребление его более суженное. Если обстоятельство места управляется глаголом наст, времени, то оно отвечает на вопрос где? и ставится в мест, падеже, например: Мен Кызылда чурттап тур мен 'Я живу (в данный момент) в Кызыле'. Обстоятельство места, управляемое глаголом прош. или буд. времени, в тувинском языке почти всегда отвечает на вопрос куда? и ставится в дат. падеже: Мен Кызылда чурттап турган мен 'Я живу в Кызыле'; Мен Кызылга чурттаар мен 'Я буду жить в Кызыле' [Исхаков, Пальмбах 1961, 128].

В истории эстонского языка окончание род. падежа отпало. Однако во многих случаях показателем значения род. падежа стала слабая ступень, ср. jogi 'река', joe 'реки'. В ряде случаев форма вин. падежа совпала с формой им. падежа, например kala 'рыба' и 'рыбы'.

Совершенный вид глаголов в болгарском языке выражается при помощи приставок, например: пиша 'он пишет' и написал 'он пишет', чета 'он читает' и прочета 'он прочитает'. Вместе с тем в болгар-

ском языке есть специализированные в видовом отношении глагольные времена: прочетах 'я прочитал', но четях 'я читал'.

Сильные глаголы в немецком языке образуют претерит путем чередования гласных корневого слога, тогда как у слабых глаголов аблаута корня не наблюдается.

В фризском языке существует так называемый сильный генетив на s, например masters hus 'дом хозяина'. Слабый генетив имеет окончание -е, например pake pet 'фуражка дедушки'. Но гораздо чаще отношения притяжательности выражаются в современном фризском языке аналитически, т.е. с помощью сочетания с предлогом fan, it hßs fan us burman 'дом нашего соседа' [Жлуктенко, Двужилов 1984, 128].

Распространенная в кавказских языках эргативная конструкция предложения обнаруживает различия в деталях в каждом языке.

Необходимо заметить, что грамматические средства в языках мира создаются стихийно. Здесь нет никакого преднамеренного плана, многое зависит от чистой случайности и поэтому совершенно невозможно предугадать, что может создать в языке носитель того или иного языка. Этим объясняются невероятные контрасты, наблюдаемые в этой области. Например, способ протекания действия в русском языке, помимо форм совершенного и несовершенного видов может быть представлен однократными и многократными глаголами, имеющими особые суффиксы. Различные оттенки действия в таких языках, как эвенский, чукотский, якутский и эскимосский, выражены необычайно подробно. Количество глагольных времен в турецком языке превышает полтора десятка, русский язык довольствуется тремя временами, а в китайском, вьетнамском и индонезийском времена вообще не выражены.

Вместе с тем во всех этих стихийных и неорганизованных процессах выявляется очень интересная тенденция -- все языки мира стремятся создать какой-то минимум грамматических средств, способных обеспечить коммуникацию. Наглядно это проявляется в многочисленных параллелизмах. Языки мира образуют совершенно явные параллелизмы в области словообразовательных типов. Специфические и совершенно необычные словообразовательные типы встречаются сравнительно редко. Параллелизм наблюдается и в образовании падежей. Наряду с распространенными падежами -- именительным и винительным -- существуют наборы локальных падежей, указывающих на местонахождение предмета или его движение в определенном направлении. Различными могут быть наклонения глагола, но оптатив имеет наибольшее распространение в языках мира. Большое распространение имеют также глагольные формы, выражающие неочевидное действие. Много общего у различных языков мира и в области синтаксиса.

Таким образом, развитие грамматического строя языков мира обнаруживает ярко выраженную борьбу двух противоположно направленных тенденций. Общая бесплановость и стихийность в области создания грамматических средств способствует образованию различий, иногда довольно существенных. В то же время все языки мира стремятся к созданию какой-то единой стандартной системы грамматических средств, обеспечивающих возможность коммуникации.

ПРОЦЕССЫ ЗАИМСТВОВАНИЯ И ВЗАИМОВЛИЯНИЯ В ЯЗЫКАХ*

Сближение языков путем обоюдных заимствований является причиной, или во всяком случае одной из причин, того большого сходства внутренней формы, которые мы наблюдаем в языках народов, составляющих... относительно тесное культурное сообщество

(Пауль)

 

ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Процессы взаимовлияния и заимствования в языках мира происходят настолько часто, что вызывают необходимость специального исследования. Всякое заимствование и влияние осуществляется людьми, и ясно, что заимствования и влияния характеризуют одну из важных сторон деятельности человека в языке.

Прежде всего нам хотелось бы показать, что нет ни одной сферы языка, которая не затрагивалась бы этими процессами. Они наблюдаются в области фонетики, лексики и грамматического строя языка, что может быть проиллюстрировано конкретными примерами.

Иноязычному влиянию, несомненно, подвержена область фонетики. Так, нижневычегодские русские говоры, прилегающие территориально к Коми АССР, не знают русского велярного /л/. На месте велярного русского /л/ появляется среднеевропейское /1/. Здесь, вероятно, сказалось влияние коми языка, которому велярное русское /л/ также не свойственно. В коми-зырянских говорах на р. Вашке и р. Мезени наблюдается "разжиженное" произношение аффрикат, что, вероятно, объясняется влиянием вепсского языка. На Мезени в древности существовала большая колония вепсов. Древневепсскому же языку аффрикаты были несвойственны

Под влиянием иранских языков в узбекском и туркменском языках исчезло некогда существовавшее в них велярное /л/ (напоминающее л в татарском слове ал 'возьми'). Не без влияния индоевропейских языков исчезло в турецком языке типичное для многих тюркских языков задненёбное /к/.

В карельских диалектах, расположенных на территории СССР, наблюдается превращение /s/ в /s/ и /ts/ в /с/, чего нет, например, в финском языке. Возможно, что наличие /ш/ и /ч/ в русском языке также послужило катализатором, ускорившим их появление в карельском языке.

Широкая распространенность процесса делабиализации в диалектах северного и восточного Азербайджана, с одной стороны, и в диалектах тюркских языков Северного Кавказа -- с другой (карачаево-балкарский, ногайский) могла быть поддержана и укреплена влиянием соседних

•Данный раздел написан Б.А. Серебренниковым совместно с М.С. Полинской. ** Пауль Г. Принципы истории языка. М., 1960. С. 472.

кавказских языков. Вокализм целого ряда кавказских языков не знает губных /о/ и /в/ [Гаджиева 1979, 25].

Субстратное влияние иногда может распространяться на значительные территории, захватывая сразу несколько языков. Так, например, для фонетической системы болгарского, румынского и албанского языков характерно наличие редуцированного гласного, который в болгарском языке обозначается через ь, в румынском через айв албанском через ё. На огромном пространстве от Норвегии до нижнего течения Оби в целом ряде языков наблюдается тенденция к превращению гласных звуков разного качества в гласный /а/. Такое явление наблюдается в саамском, ненецком, северных диалектах мансийского языка, а также в хантыйском [Серебренников 1965, 13].

Любопытно отметить, что тенденция к превращению/а/ в /о/ в первом слоге прослеживается одновременно в татарском, чувашском и марийском языках. В марийском /а/ первого слога превращается в /о/, в чувашском -- в разных диалектах -- в /о/ или /у/, а в татарском языке -- в лабиализованное /а/.

Типичным примером может служить также возникновение церебральных согласных в индийских языках. Предполагается, что эти церебральные согласные возникли под влиянием субстратных дравидийских языков, поскольку подобные согласные широко распространены в современных дравидийских языках и не могут быть объяснены как результат исторической эволюции соответствующих нецеребральных согласных индоиранского или древнеиндоевропейского языка-основы.

В сары-уйгурском и саларском, носители которых живут на территории Китая, различие согласных установилось не по глухости и звонкости, а по наличию/отсутствию аспирации. Придыхательные согласные -- сильные глухие звуки, не озвончающиеся ни в какой позиции слова. Непридыхательные согласные относятся к слабым глухим, звонкость которых колеблется, доходя иногда до полной. Оба ряда звуков образуют соотносительные пары: g ~ g', /~/'ит.д. Причины трансформации консонантной системы в саларском и сары-уйгурском Э.Р. Тенишев связывает с иноязычным воздействием, объяснимым китайским окружением [1963, 125].

Под влиянием артикуляционной базы русского языка в селькупском языке происходит колебание в произношении /q/, которое может заменяться простым /к/. По этой же причине билабиальное /w/ начинает заменяться лабиодентальным /v/ [Морев 1976, 45J.

В кайтакском и отчасти подгорном диалектах кумыкского языка имеется шесть смычно-гортанных, или надгортанных, звуков: / к1/, /ч1/, /ц1/, /ni/, /т1/, /кь/. Исследователь этих диалектов И.А. Керимов считает появление их в этих диалектах связанным с влиянием соседних горских языков, в частности даргинского [Керимов 1957, 5].

В северных диалектах азербайджанского языка, в частности в говорах Закатальского р-на, отмечено наличие фарингализованных гласных /аъ/, /оъ/, /уъ/, /ыъ/, а также смычно-гортанных /ц1/, /ч1/, /к1/, /т1/, /ni/, возникших под влиянием кавказских языков [Асланов 1966, 204].

Один язык может воспринять от другого общую манеру произношения, мелодику речи и т.п. Каждый, кому приходилось слышать

произношение так называемых финских шведов, не мог не заметить, что оно больше похоже на произношение финнов, чем на произношение шведов, проживающих в Швеции. Не менее значительны различия в произношении финнов, проживающих на территории Финляндии, и ингерманландцев, живущих в Ленинградской области и частично в Карельской АССР. Произношение последних мягче и ближе к русскому, поскольку длительное пребывание среди русских не могло не сказаться на их выговоре. Если сличить произношение коми-зырян, проживающих в бассейне р. Вычегды, с произношением коми-пермяков, то нельзя не заметить, что произношение коми-пермяков почти не имеет специфического акцента и больше похоже на русское. Довольно отчетливо обнаруживается персидская манера произношения в речи азербайджанцев Ирана. Рассматривая произношение в мексиканском варианте испанского языка, Гонсалес Морено отмечает фразовую интонацию, в которой заметна напевность (especie de canto): "Когда слышишь, как индеец-майя говорит на своем родном языке, и сравниваешь с тем, как юкатанец говорит по-испански, поражаешься сходству фразовой интонации" [Степанов 1963, 37].

Влияние двух языков может отразиться на характере ударения. Смена характера ударения в латышском языке, имевшем первоначально разноместное ударение, которое затем переместилось на первый слог, обязана, по всей видимости, влиянию угро-финского народа -- ливов. В древние времена ливы занимали значительную часть территории современной Латвии.

Многие диалектологи отмечают, что ъ русских говорах так называемого Заонежья русское исконно разноместное ударение перемещается на первый слог. При объяснении этого явления нельзя не учитывать, что носители этих говоров по происхождению являются обрусевшими карелами. В марийском и чувашском языках наблюдаются некоторые любопытные особенности, касающиеся места ударения в словах, содержащих редуцированные гласные. Редуцированный гласный /ы/ в марийском языке ударения обычно не принимает, ср., например, шорык 'овца', тошк'алтыш 'лестница', оварчык 'лестница'. Если в слове имеются наряду с редуцированным и гласные полного образования, то ударение, как можно видеть из вышеприведенных примеров, падает на слог, непосредственно предшествующий слогу, содержащему редуцированный. Если слово во всех слогах содержит редуцированный гласный, то ударение перемещается на первый слог. Нечто подобное наблюдается и в чувашском языке. Если в последнем слоге находятся редуцированные гласные /а/ или /ё/, то ударение переносится на ближайший слог с гласным полного образования, например сурах 'овца' кашкар 'волк'. Если в слове все гласные редуцированные, то ударение ставится на первом слоге, например авас 'воск', fui.iëmmèM 'я работал'; ср. также вышеприведенные марийские примеры и пьиыш 'ухо', чывыштыш 'щепотка'[Егоров 1954, 301].

Влияние одного языка на другой иногда способствует уменьшению устойчивости корня слова. В уральских языках корень слова более устойчив, чем в индоевропейских. Однако в финском языке, благодаря наличию так называемого чередования ступеней, он стано-

вится менее устойчивым. Еще менее устойчив он в саамском языке, где довольно много случаев аблаута и изменений групп согласных.

Влияние внешней среды может приводить и к заметным изменениям в грамматическом строе языков. В области падежной системы оно может проявляться в числе падежей, в составе падежной системы, в особенностях значений падежей, моделях их построения, особенностях их исторического развития и т.д.

Якутский язык отличается от других современных тюркских языков многопадежностью. Он имеет девять падежей: именительный; винительный; дательно-направительный, или дательно-местный; частный, или партитив; отложительный; совместный; наречный; сравнительный и творительный. Абсолютное большинство современных тюркских языков имеет обычно шесть падежей -- именительный, родительный, дательно-направительный, винительный, местный, исходный.

Многопадежность якутского языка можно было бы считать результатом развития этого языка по внутренним законам, если бы не было никаких данных, свидетельствующих о наличии внешних причин, в результате воздействия которых якутская система падежей приняла особый вид, значительно отклоняющийся от общетюркского типа. Дело в том, что некоторые специфические особенности якутской падежной системы имеют параллели в падежной системе эвенкийского и эвенского языков, принадлежащих к тунгусо-маньчжурской группе языков. В якутском языке нет специальной формы род. падежа, например am 6aha 'голова лошади' (букв, 'лошадь голова-ее'). Нет этого падежа и в окружающих якутский язык эвенском и эвенкийском, ср. эвенк. хомоты автун-ин 'берлога медведя' (букв, 'медведь берлога-его1). Можно предполагать, что родительный падеж в якутском языке не успел развиться, так как в тюркских языках первоначально его не было; однако влияние тунгусо-маньчжурских языков, по-видимому, оказало на якутский задерживающее действие. Далее, дательно-направительный падеж в якутском языке имеет одновременно и значение местного, например оскуолага 'в школу' и 'в школе'. То же самое наблюдается в эвенкийском и эвенском языках.

Специфический падеж якутского языка, партитив, означает часть предмета, например чэй-дэ 'выпей чаю'. Некоторые исследователи предполагают, что якутский язык в данном случае сохраняет архаическое состояние, когда суффикс мест, падежа -da, -de современных тюркских языков еще не имел значения отложительного падежа, на базе которого и развился чукотский партитив [Рамстедт 1957, 42]. Но что могло толкнуть якутский язык на такой путь развития? Опять-таки возможное влияние тунгусо-маньчжурских языков. В эвенкийском языке существует так называемый винительный неопределенный падеж, который, помимо артиклевой функции, обладает также способностью употребляться в тех случаях, когда предмет, на который направлено действие, представляет собой часть некоего целого. Влияние тунгусо-маньчжурских языков и могло способствовать превращению древне-тюркского аблатива в партитив.

Наличие творительного падежа в якутском языке также, по-видимому, обязано влиянию тунгусо-маньчжурских языков, поскольку

творительный падеж имеется в эвенкийском и эвенском языках. Наличие в якутском языке современного падежа также легко объяснимо, поскольку совместный падеж имеется в эвенкийском и эвенском языках.

Обратимся к финскому языку. Было обнаружено, что значение финского партитива в известной степени напоминает значение родительного падежа в балтийских языках [Kont 1953, SO, 199]. Не исключена возможность, что во время контактов между предками современных финнов и балтийскими народами, в ту эпоху, когда они находились на южном берегу Финского залива, влияние балтийских языков послужило стимулом для возникновения в прибалтийско-финских языках партитива.

В некоторых нижневычегодских русских говорах под влиянием коми-зырянского языка вышло из употребления партитивное значение родительного падежа, например: В лесу никакие грибы нет; ср., соответственно, в коми-зырянском Ворын некутшом тшак абу.

В греческих диалектах Малой Азии встречаются две формы винительного падежа -- винительный определенный и винительный неопределенный. По-видимому, здесь сказалось влияние турецкого языка, в котором также существует подобное различие.

В результате иноязычного влияния может меняться также семантика падежей. В коми-зырянском языке существует так называемый кон-зеку ти в, характеризующийся суф. -ла, например: пес 'дрова', но пес-ла 'за дровами', «а 'вода', но ea-ла 'за водой' и т.д. Некогда этот падеж имел чисто лативное значение и обозначал движение по направлению к какому-нибудь предмету без проникновения в его внутреннюю сферу; позднее стал обозначать цель действия. Наряду с обозначением цели действия этот падеж в современном коми языке может обозначать также причину действия, например ез лок дышыс-ла 'не пришел из-за лени'. Объяснить развитие причинного значения на базе первоначального лативного значения довольно трудно. Можно предположить, что причиной появления явились русские предложные конструкции с предлогом за, которые могут обозначать как цель действия, так и причину действия, ср. пошел за водой, но побил за дело.

В языке коми широкое распространение получили различные местные падежи -- местный, исходный и различные падежи, обозначающие движение по направлению к предмету или движение внутрь какого-нибудь предмета. В русском языке этим падежам обычно соответствуют различные предложные конструкции, например в городе, в город, к городу и т.д. Одной из особенностей сере-говского говора1 является пропуск предлогов в подобных сочетаниях: иди маме, каша маслом, подошли угорчику, бежи бабушке, пошел жало-бой,свекром жила, лучинам-то жили, дом маленькими рамами, посадил медведя одну из темных комнат, Москве был, подводной лодке погиб [Михеева 1960, 115].

Пропуск предлогов наблюдается также в русских нижневычегодских говорах, прилегающих к территории Коми АССР, например: Ухте

1 Русский говор, с. Серегово находится на территории Коми АССР. 72

живет, Ивана Семеновича недалеко живет. Такие конструкции отмечаются и в Ленском р-не Архангельской области.

Иноязычное влияние, по всей видимости, может приостановить идущий процесс распада падежной системы. Во всех индоевропейских языках наблюдается процесс распада системы древних индоевропейских падежей. Во многих современных индоевропейских языках древняя система падежей исчезла. Отношения между словами стали выражаться аналитическим путем, при помощи предлогов. Система древних падежей, унаследованная от индоевропейского праязыка, в армянском языке также подверглась разрушению. Однако она не разрушилась полностью, и армянский язык не дошел до аналитического строя. Аналогичное явление наблюдалось также в истории осетинского языка и некоторых языков Индии, в которых, несмотря на разрушение старых падежных окончаний, образовалась новая система синтетических падежей. Можно сказать, что полному разрушению старой падежной системы в армянском и осетинском языках препятствовало влияние окружающих их горских языков Кавказа, имеющих довольно развитые падежные системы.

Некоторые ученые объясняют возникновение постпозитивного артикля в болгарском языке как результат иноязычного влияния, поскольку постпозитивный определенный артикль существует также в румынском и албанском языках.

В эстонском языке в результате влияния индоевропейских языков система притяжательных аффиксов исчезла, и, наоборот, в новогреческом диалекте понтика под влиянием турецкого языка она возникла.

Иноязычное влияние может вызывать даже иное расположение аффиксов в слове. Во всех тюркских языках притяжательные суффиксы располагаются после суффикса мн. числа, ср. тур. Türkiye peher-ler-i 'города Турции*. В чувашском же языке притяжательные суффиксы предшествуют суффиксу мн. числа, например: капитал сер-шыв-е-сенче 'в странах капитала'.В данном случае сказалось влияние марийского языка.

В японском языке прилагательное в позиции сказуемого может получать глагольное оформление, т.е. присоединять показатели времени и наклонения. Теми же свойствами обладает прилагательное в территориально близком языке нивхов.

Румынские числительные от 11 до 19 содержат характерный элемент spre 'на' (из лат. super 'над1), например unsprezece 'одиннадцать', doisprezece 'двенадцать' и т.д. Эти числительные образованы по славянской модели, ср. рус. одиннадцать, т.е. "один на десять", двенадцать "два на десять" и т.д.

Глагольная система языка также подвержена различным иноязычным влияниям. Иноязычное влияние, например, способно преобразовать систему личных глагольных окончаний. Так, например, в языке тюркоязычной народности саларов, проживающих на территории Китая, отсутствует спряжение по лицам и числам: здесь, несомненно, сказалось влияние китайского языка, в котором глагол также лишен этих характеристик. Ранее в саларском языке эти формы были. И в

фольклоре все еще сохраняются рудименты суффиксальных форм лица и числа [Тенишев 1963, 29]. Аналогичное влияние оказал китайский язык также на маньчжурский. В маньчжурском спряжение по лицам и числам тоже отсутствует. Наличие же этого явления в других тунгусо-маньчжурских языках заставляет предполагать, что это явление вторичное, возникшее под влиянием китайского языка.

В новогреческом языке демотики -- специфические личные окончания имперфекта -- по форме полностью совпали с личными окончаниями аориста. Аналогичное явление также наблюдалось в истории болгарского языка, где формы имперфекта и аориста часто не различаются.

В болгарском, новогреческом, румынском, албанском и сербо-хорватском языках наблюдается удивительное сходство в образовании аналитической формы будущего времени. Всюду в его образовании участвует вспомогательный глагол, имеющий буквальное значение 'желать' или 'хотеть'. Формы вспомогательного глагола утратили личные окончания и фактически превратились в частицы.

Г. Вагнер отмечает, что система категорий глагола в современном английском языке обнаруживает больше сходных черт с системой глагольных категорий островных кельтских языков, чем с системой глагольных категорий древнеанглийского языка [Wagner 1959,109].

Имеется значительное количество различных доказательств, что марийский язык в глубокой древности был ближе к мордовским языкам и входил вместе с последними в волжский комплекс финно-угорских языков. Позднее предки марийцев под давлением каких-то южных народов должны были потесниться к северу. В результате взаимодействия с пермскими народами, главным образом в районе волжского левобережья, в марийском языке образовалась система прошедших времен, типологически тождественная системе прошедших времен в пермских языках.

Французские конструкции типа il me Га dit 'он мне это сказал', где местоименные показатели прямого и косвенного объектов как бы инфи-гированы между личным местоимением (личным префиксом if) и глаголом, очень напоминают древнеирландские конструкции типа ro-m-gab 'взял меня'.

Влияние другого языка может отражаться в значении глагольных времен. Так, например, второе прошедшее в чувашском языке, помимо значений перфекта и прошедшего.неочевидного, имеет также и значение прошедшего длительного. Источник этого значения следует искать в марийском языке, поскольку в этом языке второе прошедшее, имеющее значение перфекта и прошедшего неочевидного, также может употребляться для выражения длительности действия. Чувашский язык развивался на марийском субстрате.

Любопытные следы иноязычного влияния могут быть обнаружены в области выражения таких языковых категорий, как вид иакционзарт. В удорском говоре языка коми суф. -сь, который в языке коми может наряду с другими значениями выражать длительное действие, был приспособлен под влиянием русского языка для выражения несовершен-

ного вида, например: пырны 'войти' -- пырсьны 'заходить, входить'; войны 'нести' -- вайсьны 'приносить'.

В болгарском языке под влиянием турецкого языка возникло пересказочное наклонение. Болгарский перфект, который в древние времена обозначал результат действия, завершившегося в прошлом, после проникновения значительных масс турок на территорию Болгарии приобрел в условиях двуязычия способность выражать действие, очевидцем которого говорящий фактически не был, т.е. передаваемое со слов других [Мирчев 1964, 209]. Пересказочное наклонение возникло в латышском языке -- под влиянием эстонского, а может быть, ливского.

По мнению Б.Х. Балкарова, наличие двух типов спряжения глаголов в системе прошедшего времени в осетинском языке в зависимости от того, является ли данный глагол переходным или непереходным, возникло под влиянием кавказского языкового субстрата, поскольку в адыгских языках также существуют два спряжения -- одно для переходных, другое для непереходных глаголов [1965, 76].

В финно-угорских языках древнейшей поры глаголы вообще не имели никаких превербов. В некоторых финно-угорских языках они возникли под влиянием окружающих их индоевропейских языков (например, в венгерском, отчасти в эстонском). Аналогами превербов в марийском языке являются вспомогательные глаголы (кочкаш 'есть', кочкын пытараш 'едя кончить'). Почти все модели сложных глаголов в марийском языке заимствованы из чувашского языка, поскольку в чувашском языке имеются их совершенно точные типологические соответствия.

Сложные глаголы имеются также в современном бенгальском языке. С. Чаттерджи отмечает поразительное сходство моделей сложных глаголов в бенгальском языке с моделями сложных глаголов в дравидийских языках [Chatterji 1926, 1050].

Очень подвержен различным внешним влияниям синтаксис. Синтаксис древних финно-угорских языков был очень похож на синтаксис тюркских языков. В нем выдерживался типичный для агглютинативных языков порядок слов "определение -- определяемое", глагол обычно занимал конечную позицию в предложении; очень слабо были развиты придаточные предложения -- их функции выполняли причастные конструкции и абсолютные деепричастные обороты; слабо были развиты подчинительные союзы.

В результате влияния различных индоевропейских языков синтаксис таких финно-угорских языков, как венгерский, финский, эстонский, саамский, мордовский и коми-зырянский, приобрел многие типологические черты индоевропейского синтаксиса. Относительно свободным стал порядок слов, появились придаточные предложения европейского типа, вводимые союзами и относительными местоимениями.

В языках Кавказа широко распространена эргативная конструкция предложения. Трудно предположить, чтобы во всех языках она возникла совершенно самостоятельно. По-видимому, имело место частичное ее распространение за счет влияния языков-субстратов.

В лингвистической литературе отмечены случаи заимствования средств связи подчинительных предложений, а также сочинительных союзов. Так, например, мордовские языки употребляют значительное число союзов, заимствованных из русского языка. В старых письменных памятниках азербайджанского языка и в современном азербайджанском языке широко употребляется союз ки 'что; который', заимствованный из персидского языка. Так называемые абсолютные деепричастные обороты, встречающиеся в удмуртском и марийском языках, построены по татарской модели.

В тюркских и финно-угорских языках существуют так называемые абсолютные обороты со своим подлежащим, ср. тат. Сугыш бет-кэч, без вйгабарабыз 'Когда война окончится, мы поедем домой'(букв, 'война окончившись, мы поедем домой'). Древние абсолютные деепри-чатные обороты в современном коми язцке могут заменяться придаточными предложениями русского типа, например: Ulondi петигон ме локт1 горто (букв, 'солнце взойдя, я пришел домой*) может быть заменено на Кор utoHdi пет/с, ме локти/ горто 'Когда солнце взошло, я возратился домой*.

В результате влияния другого языка может измениться даже порядок слов в предложении. Под влиянием таких языков, как русский и болгарский, стал свободным порядок слов в гагаузском языке.

При описании заимствований из языка в язык существен поиск мотивации. Соответственно заимствования предлагают делить на мотивированные и немотивированные. В известной мере это отражает истину. Однако при развитом двуязычии, предполагающем одинаковое владение говорящим двумя и более языками, мотивация заимствований в ряде случаев оказывается затруднительной; ср. эрзя-морд. Сарапулсо пароход лангс озась эчке цёра ломань, комань чамазо прок авань сакалтомо, устомо (Горький 1955, 191) 'В Сарапуле сел на пароход толстый мужчина с бабьим лицом без бороды и усов1. Заимствование татарского слова сака л 'борода' и русского слова усы. по-видимому, здесь вообще ничем не мотивировано. В диалектах новогреческого языка можно встретить предложения типа отацстое TOV аи коута ото Хакхтш 'Остановил лошадь около крыльца'. В данном случае также невозможно объяснить, почему широко распространенное новогреческое слово 'аХоуо 'лошадь' было заменено турецким словом at (ati).

Однако несмотря на наличие подобных примеров и необычайное многообразие заимствований и влияний, примеры которых были приведены, представляется, что заимствования можно разделить не только на мотивированные и немотивированные, но и на случайные и системные.

Основная задача данного раздела состоит в том, чтобы рассмотреть системные заимствования в языках и попытаться определить их мотивацию -- в первую очередь концептуальную и/или собственно языковую, а также, вероятно, социальную. Сказанное означает, что мы допускаем многоаспектную мотивацию заимствований; как будет показано ниже, заимствования, мотивированные с различных позиций, имеют больше шансов проникнуть в язык и закрепиться в нем. Итак, нас интересуют собственно заимствования, а не слова, окказионально

появляющиеся в языке (судьба каких-то из них попросту неясна и может стать ясной только с течением времени).

Если не касаться проблематики глоттогенеза, т.е. если ограничить объект исследования не конструктами, а живыми языками, можно выделить следующие проблемы.

1. Какова структурная и/или неструктурная мотивация заимствований из одного языка в другой, иначе говоря, как соотносятся друг с другом статическая (-условно выделенная в данный момент времени) картина мира и изменения языка.

2. Каково соотношение меняющейся картины мира и меняющейся системы языка, т.е. симметрична ли динамика когнитивного и языкового.

С этой проблемой связаны две другие, которые мы сможем скорее только поставить здесь, нежели разрешить (поэтому все предлагаемые ниже решения следует считать не более чем гипотезами): а) как устроена языковая картина мира, можно ли считать ее единой, цельной "однослойной", б) есть <