Орденский округ во главе с администратором высокого ранга - бальи (от старофранцузского baillir - править, управлять).

Исторический регион во Франции, в описываемый период разделенный между герцогством Нормандским (находившимся в руках английского короля) и владениями короля Франции.

Скрипторий - мастерская для переписки книг.

4. Приводимый далее перевод сделан довольно свободно. Ср. соответствующие места в Вульгате (латинском каноническом тексте Священного Писания): "По смерти Иисуса вопрошали сыны Израилевы Господа, говоря: кто возглавит нас против хананеев и будет полководцем (букв.: "вождем войны")...И сказал Иуда Симеону, брату своему: войди со мною в жребий мой, и будем воевать с хананеями; и я войду с тобою в твой жребий. И пошел с ним Симеон.... И пошел Иуда с Симеоном, братом своим, и поразили хананеев, живших в Сефате (Цефафе), и опустошили (букв.: "умертвили") его... Иуда взял также Газу с пределами ее, и Аскалон, как и Аккарон (Екрон), со своими рубежами": кн. Судей, гл. 1, ст.1,3,17,18. В русском (синодальном) переводе Библии эти места переданы несколько иначе.

5. Destrier (фр.) - французский термин позднелатинского происхождения; букв. "ведомый десницей", т. е. ловкий, умелый.

Печать предположительно датируется 1147 г,

К 1167 г. относится первое достоверно датируемое употребление такой печати.

Ради оказания поддержки (лат.).

Пегое знамя (фр.).

10. Буквально переводится "в серебре черная глава" (фр.) - условная геральдическая формула, обозначающая в данном случае белое знамя с широкой черной полосой вдоль верхнего края. Известны, однако, изображения "пегого знамени" ордена с иным расположением и соотношением черной и белой частей.

11. Быть впереди; выставлять авангард (фр.); букв. "образовывать острие" (войска).

Сержантская шляпа, собственно говоря, - тот же самый легкий шлем без бармицы - железная шапка, только с широкими полями.

Компанство - группа воинов, которые на биваке пользуются совместно котлом и палаткой.

 

 

ГЛАВА Х

Потеря Иерусалима

 

О Доме ордена Храма нередко говорят как о абсолютно устойчивом институте, политика которого никогда не менялась. Однако в этой политике можно проследить личное влияние многих магистров.

Смерть Бертрана де Бланфора, отъезд Жоффруа Фуше оказались весьма ощутимыми потерями для монастыря. Тамплиеры в течение некоторого времени будут более склонны избирать магистров из людей, которые занимали высокие должности в миру, нежели из рыцарей, возмужавших на службе Дому; подобная тенденция возымеет пагубные последствия.

Преемником Бертрана де Бланфора был избран Филипп де Милли, сеньор Наблуса. Новый магистр происходил из пикардийской фамилии, обосновавшейся в Сирии. Он участвовал, как мирской рыцарь, в осаде Дамаска в 1148 г., и его имя многократно появляется на страницах повествования Гийома Тирского. Он женился на наследнице Заиорданской сеньории и впоследствии обменял этот слишком незащищенный фьеф на земли Наблус близ Иерусалима. [229] Филипп стал тамплиером после смерти жены, но кажется, лишь за несколько дней до своего восхождения к магистерству. 13 августа 1169 г. он подписывает составленную в Наблусе королевскую грамоту как Филипп де Наблус, не именуясь тамплиером, но уже 20 августа он величает себя Филиппом, магистром ордена Храма. [230] Довольно скоро он слагает с себя эти обязанности, чтобы сопровождать короля Амальрика I в Константинополь в 1171 г., и с тех пор теряется из виду. [231] Он умер 3 апреля, в каком году - неизвестно. [232]

Почти совершенно неизвестен и его преемник Одон де Сент-Аман, разве что по рассказу Гийома Тирского, который его ненавидел и не скрывал этого. "Это был человек, из ноздрей которого вырывалась ярость, не боящийся Бога, не уважающий людей", — пишет архиепископ. [233] Но высказывания этого летописца не всегда объективны. Не без основания он питает недоверие к надменной независимости тамплиеров, возомнивших, что им все дозволено; однако выражает и обычные епископские жалобы, и даже зависть, вызванную неслыханными милостями, которые Рим изъявлял ордену почти со времени его основания. Что касается тамплиеров, французская версия "Истории Ираклия" не раз брала верх в проявлении злобы над латинским текстом "Святой Истории". Тем не менее трудно не согласиться, что, начиная с магистерства брата Одона, тамплиеры стали несносными и для светских, и для духовных властей одновременно.

Сент-Аман был маршалом Иерусалима, затем — великим виночерпием Королевства. [234] Однако, сделавшись магистром, он стал ожесточенно бороться против королевской власти, что повлекло за собой скверные последствия для его ордена. Непримиримость магистра привела к тому, что в течение нескольких лет орден Храма утратил весь свой дипломатический авторитет.

В 1172 году Старец Горы, глава таинственной секты исмаилитов, обосновавшейся на отрогах Ливанских гор, направил своих посланников к иерусалимскому королю, предлагая союз против сарацин; он также изъявлял желание стать христианином вместе со всеми своими последователями. И мусульмане, и франки побаивались Старца Горы и страшились вылазок его невидимых убийц-ассасинов, [*1] решавших все вопросы с помощью отравленных кинжалов. Покушения не угрожали лишь тамплиерам и госпитальерам. "К чему убивать их магистра, — говорили исмаилиты, — если они поставят на его место другого?" [235] И вот, когда Амальрик без колебаний принял предложения Старца Горы и отправил посланцев с письмами и подарками этому шейху, тамплиеры по дороге напали на них и перерезали всех.

Мотивы убийства неизвестны. Но в условиях, поставленных Старцем, предусматривалось, что тамплиеры прекратят собирать подати на территории исмаилитов. Амальрик согласился и обещал рыцарям возместить ущерб. Однако не преследовали ли действия Старца иной цели, кроме избежания этих налогов, не были ли это попытки одурачить короля иллюзорными обещаниями? Трудно вообразить, чтобы шейх и его фанатичные ассасины массами обращались в христианство, и тамплиеры, возможно, ощущали тот же скепсис, что и мы.

Амальрик, возмущенный и встревоженный, принес извинения Старцу Горы, — тут же позабывшему свои планы союза и обращения, — и потребовал у магистра ордена Храма выдачи виновных. Одон ответил, что убийцей был некий брат Готье дю Месниль, рыцарь одноглазый и тупой, которого будет судить его капитул; но передать его в руки королевского правосудия он отказывается. Вслед за тем Амальрик с несколькими отрядами осадил командорство Сидона и захватил самого брата Готье. Одновременно король поведал Гийому Тирскому, что намеревается укротить орден Храма, независимость которого начала угрожать королевству; и только внезапная смерть его помешала осуществить эти планы, имевшие бы весьма серьезные последствия для Дома. [236]

Отказываясь выдать убийцу, брат Одон, вероятно, покрывал того, кто только повиновался его приказам. Но одновременно магистр ордена Храма вступил в борьбу, во всей Европе разделявшую власти духовные и светские в отношении к преступным клирикам. Клирик, виновный в убийстве или воровстве, — подлежал ли его проступок исключительно церковному суду? Именно в этой проблеме — глубинная причина непримиримого спора между Генрихом II Английским и Томасом Бекетом, закончившегося убийством архиепископа на ступенях алтаря Кентерберийского собора в этом же, 1172, году. Когда Одон де Сент-Аман захлопнул врата своих командорств перед королевским правосудием, он действовал в том же духе, что и Бекет; тем не менее церковные привилегии и военная мощь ордена Храма тревожным образом дополняли друг друга, и магистр более дальновидный, чем Сент-Аман, поостерегся бы ускорять конфликт, в котором Дому предстояло потерять все.

В магистерство Одона де Сент-Амана рыцари ордена Храма и госпитальеры св. Иоанна, всегда завидовавшие друг другу, наконец довели свои отношения до бурной ссоры. Но, кажется, магистры обоих орденов осознали, что подобная борьба неуместна, так что с одной стороны брат Одон и Роже де Мулен — с другой выработали условия, которые следовало рассмотреть прежде всего трем братьям из каждого ордена, выбранным командорами Домов; если же они не придут к согласию, должно было воззвать к общим друзьям и в конце концов — к магистрам, которым направят письма, разъясняющие суть спора. "И если какой-нибудь брат — от чего сохрани Бог — нарушит это соглашение и этот мир, знайте, что он нарушит приказы Дома и Иерусалимского капитула и принести повинную за это он сможет, только явившись пред магистром и его капитулом в Иерусалиме". Александр III ратифицировал договор 2 августа 1179 г. [237]

События, последовавшие за смертью Амальрика I в 1174 г., разворачивались по образцу рыцарского романа. Потеря Святого Града инспирировала многочисленные драматические повествования, и творчество хронистов породило различные комментарии. Наша же цель — лишь определить степень ответственности тамплиеров, описав их действия во время разгрома.

Амальрик оставил наследником мальчика тринадцати лет, уже пораженного неизлечимой болезнью — проказой, и двух маленьких дочерей. Регентство было возложено на графа Раймунда III Триполитанского, кузена (с материнской стороны) покойного короля. Поскольку в Святой Земле было возможно наследование по женской линии, Раймунд мог считать для себя возможным претендовать на трон Иерусалимского королевства. Амальрик, вероятно, относился к нему с ревностью, поскольку допустил, чтобы тот оставался в темницах Алеппо в течение восьми лет после поражения при Хариме (1164). Граф Триполи воспользовался своим пленением для учения, он бегло говорил по-арабски и читал по-латыни. По возвращении в христианский мир он женился на принцессе Эшиве Галилейской, принесшей в приданое свой фьеф, один из наиболее значительных в Святой Земле, с Тивериадским замком на Генисаретском озере.

К тому времени из Палестины прибыл за удачей странствующий рыцарь из фламандской семьи, по имени Жерар де Ридфор. Он привлек внимание графа Раймунда, который, сблизившись с ним, назначил его маршалом Иерусалима. Граф даже пообещал при первой же возможности подыскать ему богатую наследницу, по достижении ею брачного возраста. Но когда некоторое время спустя скончался сеньор де Ботрон, оставив единственную дочь Люси, наследующую фьеф, Раймунда соблазнили выгодные предложения некоего Пливена из Пизы. За руку Люси пизанец предложил графу золото в объеме, равном весу девушки. "Мадмуазель поместили на одну чашу весов, а золотые монеты — на другую", — пишет хронист "Истории Ираклия" и высокомерно добавляет: "Французы никогда не считали итальянцев дворянами, какими бы богатыми и доблестными они ни были". [238]

Что думала обо всем этом Люси в своем замке Ботрон на Ливанском побережье? Любила ли она уже своего фламандского суженого? А он, Жерар, был ли отчаявшимся влюбленным или просто разочаровавшимся честолюбцем? Он заболел горячкой, лег в лазарет ордена Храма в Иерусалиме, где по выздоровлении, возможно, с досады, принес обет брата ордена — "но к тем обетам он присоединил четвертый, обет мести графу Раймунду". [239]

Годы регентства графа, с 1174 по 1177, были последними сравнительно мирными в истории Святой Земли. Ибо отныне пред ослабевшими и разобщенными франками вставала грозная фигура Саладина, объединившего весь исламский мир и ответившего на крестовый поход священной войной мусульман — джихадом.

Все это было неким подобием пролога. Настоящая драма началась в день св. Екатерины, 25 ноября 1177 г. Раймунд был в Антиохии, когда внезапно стало известно, что в стране сарацины, Саладин только что перешел египетскую границу и, угрожая Газе и Аскалону, движется к Иерусалиму. Проявив стратегическое чутье и редкостное для семнадцатилетнего юноши хладнокровие, молодой Балдуин IV, находившийся в Аскалоне, совершил вылазку в тыл турецкой армии, захватив ее врасплох в Лидде, между Иерусалимом и побережьем. В его отрядах были только ополченцы из южной Палестины и некоторые окрестные сеньоры. Магистр ордена Храма прибыл из Газы через укрепленные рубежи с восьмьюдесятью рыцарями ордена Храма, так что в результате войско короля составили пятьсот рыцарей.

Итак, отправляясь все на битву, они имели большое желание отомстить за обиды, которые язычники учинили в их стране. Великий гнев и великую храбрость вселяли в их сердца пожарища городов, кои они видели вокруг <...>

Битва была жестокой, но непродолжительной. В последний раз тысячи сарацин бросились бежать перед атакой горстки рыцарей. Сам Саладин поворотил коня и отступил до Египта, в то время как Балдуин и его соратники, нагруженные добычей, возвратились в Иерусалим.

За победой при Лидде последовал весьма выгодный для франков мир. Придворные заговорщики, противостоящие графу Триполи, во главе с матерью молодого короля, Агнессой Эдесской, и ее любовником, патриархом Ираклием, воспользовались случаем, чтобы поссорить Балдуина IV с его кузеном. Раймунд оставил регентство и возвратился в Триполи, в то время как магистр ордена Храма заменил его на посту военного советника короля.

Одон де Сент-Аман полагал, что следует построить замок, который бы перекрыл Брод св. Иакова — переправу через Иордан в верховьях у Генисаретского озера, через который сарацины проникали в Галилею. Балдуин возразил, что не имеет на это права по условиям недавнего договора (между христианами и сарацинами был заключен вечный договор, что новые крепости на границах не будут строиться во время перемирия). Магистр ответил, что не принимал на себя подобных обязательств и что его орден займется строительством. В этом снова обнаруживается склонность тамплиеров ставить себя выше любых обязательств, феодальных или канонических. "Но потом им удалось убедить короля прийти с войском охранять их, покуда они занимаются строительством". Замок Шатле был построен в течение зимы 1178/1179 г. под наблюдением короля и Сент-Амана и получил гарнизон из шестидесяти братьев ордена Храма и полутора тысяч наемников, состоявших на королевском жаловании. Балдуин и брат Одон, оставив сенешаля ордена Храма, поднялись на пастбища, к укреплению Мезафат, чтобы лошади подкрепились молодой травой. Внезапное нападение Саладина застало всех врасплох. По словам Гийома Тирского, битва закончилась для франков трагично из-за горячности брата Одона, бросившегося со своими рыцарями навстречу туркам. Магистр и множество братьев ордена попали в руки султана, в то время как сам король был обязан спасением только преданности своих людей.

После нескольких дней осады Саладин сжег Шатле, отрубив головы всем тамплиерам гарнизона. Прокаженному королю, лишенному военной поддержки и очень больному, пришлось смириться с новым перемирием.

Одон де Сент-Аман умер в плену 9 октября 1180 г. Он не допустил, чтобы его выкупили или обменяли: "Тамплиер, — говорил он, — может предоставить в качестве выкупа только свой пояс и боевой кинжал". Возможно, он не пожелал покинуть братьев ордена, разделявших его плен, слишком многочисленных, чтобы быть выкупленными.

Избирая его преемника, тамплиеры заботились о восстановлении политики своего Дома, выбивая клин клином; выбор пал на магистра, который, как казалось, во всем был противоположностью Сент-Аману. Арно де Ла Тур Руж [*2] был уже стар. Он прослужил Дому долгие годы, и ничто не связывало его с группами заговорщиков Святой Земли, поскольку с 1167 г. он был магистром в Испании. [240] Однако можно предположить, что избрание его не понравилось поклонникам брата Одона и они стали группироваться вокруг Жерара де Ридфора, некогда маршала Иерусалима, как и Сент-Аман, а ныне — сенешаля ордена Храма. [241]

Смерть короля казалась близкой. Наследовать ему должна была его старшая сестра Сибилла, в 16 лет уже вдова, которая собиралась вновь замуж за молодого французского крестоносца Гвидона (Ги) де Лузиньяна. В ожидании сделать его королем ("Если Гион станет королем, то я должен стать Богом", — говорил его старший брат Жоффруа де Лузиньян) Сибилла передала ему свои личные владения — Яффу и Аскалон — и убедила Балдуина назначить его регентом (с титулом бальи) королевства. В течение четырех лет прокаженный король продолжал мужественно бороться со своей ужасной болезнью и отбивать нескончаемые атаки Саладина. Когда стало не под силу садиться на коня, он повелел нести себя на носилках во главе отрядов. Только в последний момент он отдал власть в руки Лузиньяну, который не замедлил показать свою некомпетентность; к тому же он вызвал враждебное отношение к себе многих сирийских баронов и, кажется, оскорбил короля, грубо отказавшись уступить ему город Яффу в качестве летней резиденции.

Слепой и уже умирающий, Балдуин воспользовался своей властью. Он созвал в Акре совет, где объявил Ги де Лузиньяна лишенным регентства и помирился с Раймундом Триполитанским, которому доверил охрану королевства после своей смерти. Наследником трона он объявил пятилетнего сына Сибиллы от первого мужа.

Далее совет согласился направить в Европу посольство, чтобы дать знать о бедственном положении Святой Земли. Послами назначили патриарха, магистров ордена Храма и св. Иоанна; они должны были частным образом обратиться к Генриху II Английскому (который, как и Балдуин IV, был внуком Фулька Анжуйского) и даже передать ему иерусалимскую корону, если угаснет младшая ветвь.

Магистр Арно де Ла Тур Руж умер по дороге, в Вероне, 30 сентября 1184 г. [242] Оба других эмиссара нашли английского и французского королей совершенно безразличными ко всякому крестовому походу; единственным результатом их путешествия было обложение податного населения Саладиновой десятиной, необходимость введения которой утверждали тамплиеры и госпитальеры, и освящение патриархом круглой церкви ордена Храма в Лондоне.

Выборы, состоявшиеся по смерти Арно де Ла Тур Ружа, знаменуют один из поворотов в истории ордена Храма. Выбор магистра был решен тринадцатью голосами знатных выборщиков; их споры, как и все капитулы ордена, протекали в самом глубоком секрете — не столько для того, чтобы скрыть их от глаз общества, сколько чтобы избежать сеющей смерть вендетты в ограде Дома. Не располагая конкретными материалами, можно лишь предполагать, что в 1184 г. выборщики колебались между сенешалем Жераром де Ридфором и Жильбером Эралем, великим командором Иерусалима и казначеем ордена Храма. Если бы большинство отдало свои голоса за Эраля, перипетии последующих лет выглядели бы совершенно иначе, ибо великий командор обладал такими качествами, как умеренность, ловкость и дар предвидения. Но когда выборщики предстали перед собравшейся братией в большом зале Храма Соломона в Иерусалиме, чтобы возвестить — "Прекрасные сеньоры, вознесите молитвы и благодарение Иисусу Христу <...> ибо милостью Божией и по вашим наказам избрали мы магистра ордена Храма", — имя, которое было встречено приветственными возгласами или демонстративным молчанием рыцарей, было именем Жерара де Ридфора. Он стал последним магистром, провозглашенным в цитадели.

Партия фламандцев торжествовала, а Жильбер Эраль был удален из Святой Земли, чтобы до 1189 г. исполнять функции магистра в Провансе и в Испании и магистра Запада — с 1190 по 1193 гг. Впоследствии монастырь, набравшись благоразумия после разгромов, призовет его в Святую Землю стать главою ордена. [243]

Трудно говорить сдержанно о Жераре де Ридфоре. Он был и остался авантюристом. В избытке наделенный недостатками Сент-Амана, он не имел ни военного опыта, ни верности долгу. Мало того, Жерар не выказывал ни малейших военных способностей; он, напротив, проявлял твердое намерение выжить во всех катастрофах, которые сам вызывал. Казалось бы, магистр ордена Храма мог бы и забыть обиды, некогда причиненные молодому странствующему рыцарю; но Жерар все подчинил интересам личной мести. Власть генерального капитула и магистра достаточно искусно уравновешивались, но ничего не было предусмотрено для случая, когда главе ордена совершенно недоставало бы чувства ответственности.

Невозможно теперь судить об отношении монастыря к происходившему. В критические годы орден Храма покорно соглашался с указаниями какого-то одержимого. Позволяли ли рыцари безропотно распоряжаться собой? Или положение Святой Земли было настолько запутанным, что политика сорвиголовы Жерара показалась им наилучшей? Любопытно было бы узнать мнение старого магистра в Англии, Ричарда Гастингса, когда он высадился в Палестине несколько месяцев спустя после избрания Жерара де Ридфора <...>

Балдуин IV умер в 1185 г. Его наследник, маленький "Бодуэнчик", пережил его едва на год, и проблема наследования возникла вновь. Строго говоря, следовало выбирать между двумя сестрами прокаженного короля, ибо Сибилла, хотя и старшая, была дочерью разведенной матери, в то время как законнорожденность ее сводной сестры Изабеллы, дочери королевы Марии, не вызывала сомнений. Но выбор касался не столько обеих принцесс, сколько Гвидона де Лузиньяна и Раймунда Триполитанского.

Тело малолетнего короля перевезли в Иерусалим, чтобы похоронить рядом с его предками в церкви Гроба Господня. Сибилла и Гвидон были на похоронах, Раймунд же допустил оплошность — он отсутствовал. Его личные враги — Жерар, патриарх Ираклий, сеньор Заиорданский Рено де Шатийон, — воспользовались неожиданно представившимся удобным случаем, чтобы короновать Сибиллу согласно установленным правилам. Для совершения церемонии нужно было получить доступ к казне, где за тремя замками хранилась королевская корона; один из ключей был у патриарха, второй — у магистра ордена Храма. Оставалось только заручиться третьим, — доверенньм магистру ордена св. Иоанна, и Жерар с Ираклием отправились в резиденцию ордена госпитальеров. Магистр Роже де Мулен долго и упорно отказывал, но наконец, под угрозой применения силы "бросил ключ посреди комнаты и ушел". На улице пестрая толпа распевала в честь Гвидона де Лузиньяна:

Назло пуленам,

У нас будет король-пуатевинец. [*3]

Со всей поспешностью отправились к базилике Гроба Господня, где Ираклий возложил диадему на голову молодой женщины, которая затем короновала своего мужа. И Жерар де Ридфор, под видом благословения, громко воскликнул: "Эта корона вполне стоит ботронского брака!" [244]

Раймунд Триполитанский остановился в Наблусе у Бальана д'Ибелена, второго мужа вдовствующей королевы Марии Комнины и свекра принцессы Изабеллы. Там они собрали совет, чтобы договориться о наследовании, когда получили вести о короновании Сибиллы и Гвидона. Тем не менее приверженцы графа Триполи приступили к избранию Изабеллы и ее молодого мужа Онфруа Торонского; меж тем последний, ничуть не домогавшийся короны, бежал из Наблуса и направился в Иерусалим, чтобы присоединиться к своей невестке. Выборщикам осталось только разойтись. Граф Триполи возвратился в свой Тивериадский замок к жене и четырем пасынкам. Раймунд, опасаясь за свою личную безопасность, приступил к переговорам с Саладином, чтобы подготовить себе союзника в противостоянии Лузиньяну, который уже угрожал ему нападением. Граф всегда придерживался политики доброго согласия с исламом и имел множество друзей среди эмиров, но на этот раз его переговоры граничили с предательством.

Характер Раймунда Триполитанского так и остается для нас малопонятным. Два человека, которым можно доверять, — Гийом Тирский и Бальан д'Ибелен, — его друзья, первый из которых, архиепископ, искренно восхищается им и говорит о нем с нежностью; хроника Эрнуля, написанная оруженосцем Бальана д'Ибелена, по возможности щадит Раймунда, свидетельствуя о большой к нему симпатии. Но все же следует признать за графом некое бессилие; его политика безуспешна, и кажется, он не внушает сарацинам большего доверия, чем "король Гион", который был неумелым правителем, но, в сущности, человеком отважным. При обстоятельствах, в которых находилась Святая Земля, Раймунд совершил весьма серьезную ошибку, втянув сарацин в междоусобицу.

Рассудительные умы, такие, как Бальан д'Ибелен, магистр ордена госпитальеров Роже де Мулен и архиепископ Тирский, осознавали, что примирение настоятельно необходимо. Гвидон от него не отказывался; чересчур слабохарактерный, он соглашался с мнением каждого. В свою очередь, соглашения должен был желать и Раймунд. Бальан д'Ибелен и Роже де Мулен взяли на себя миссию посредников и уговорили Жерара де Ридфора их сопровождать, понимая, что особенно важно примирить этого последнего с Раймундом Триполитанским.

Эмиссары отбыли из Иерусалима в последний день апреля 1187 г., сопровождаемые эскортом из десяти рыцарей ордена госпитальеров. Но, проезжая через свой наблусский фьеф, Бальан сделал остановку на один день и сказал обоим магистрам, что следующей ночью присоединится к ним в замке Фев. участь Святой Земли решилась именно этой ночью, и простой случай предопределил ее. Проезжая около полуночи через город Савас, по следам своих попутчиков, Бальан вспомнил, что завтра — праздник святых апостолов Филиппа и Иакова, и, пожелав прослушать мессу, свернул с дороги к воротам епископа. Этот ночной посетитель должен был вызвать некоторое смятение; можно представить себе сбежавшихся, еще полусонных слуг и епископа, который вынужден встать с постели, ворча на странствующих рыцарей. Одевшись, он вышел к сеньору д'Ибелену и беседовал с ним, покуда дозор не прокричал день, когда епископ послал за капелланом, чтобы отслужить мессу.

Бальан вновь пустился в путь со своими сержантами и оруженосцами. Когда на следующее утро он подошел к замку Фев, на равнине Эсдралона, то заметил, что один отряд тамплиеров поставил свои палатки под стенами замка, но палатки были пусты, а замок покинут. Его оруженосец проник в донжон, поднялся на этажи и все обыскал: он нашел только двух больных, которые ничего не могли ему сказать.

Бальан, весьма встревоженный, собрался уже повернуть вспять, когда внезапно появился какой-то тамплиер, вопя и крича, который и рассказал ему, какая приключилась катастрофа.

Саладин предпринял наступление на Палестину, чтобы отомстить за египетские караваны, разграбленные франками в разгар перемирия. Раймунд, попавшийся на своей же игре, тянул время как мог, но ему пришлось позволить турецким авангардам проводить поиски на своих землях, при условии возвращения вечером за Иордан. Он велел оповестить об этом по всему своему фьефу, советуя жителям оставаться на месте, ибо им нечего бояться сарацин.

Снова случаю было угодно, чтобы эта вылазка имела место 1 мая и чтобы оба магистра узнали о ней в замке Фев. Маршал ордена Храма находился в укреплении Какун, что в семи-восьми километрах, с ним были девяносто рыцарей монастыря, и Жерар ему отослал немедленно свои приказы, "чтобы он, как только увидит его распоряжение, снялся и приехал к нему". Братия прибыла в полночь и расположилась у замка. На рассвете следующего дня оба магистра с сотней рыцарей ордена Храма и госпитальеров прошли через Назарет, где собрали еще сорок рыцарей-мирян, и продвинулись до Крессонского источника <...> Семь тысяч мамлюков поили своих коней на овечьем дворе.

Рыцари, расчищавшие проход на вершинах гор, имели преимущество на местности и время, чтобы оценить обстановку. Жерар де Ридфор атаковал бы язычников стремительно, безрассудно и без колебаний, но численная разница была такова, что магистр госпитальеров и магистр ордена Храма посоветовали ему повернуть назад. Опасаясь оскорбить Роже де Мулена, Жерар набросился на Жака де Майи: "Вы говорите как человек, который хотел бы удрать; вы слишком любите эту белокурую голову, кою вы так хотели бы сохранить". — "Я умру перед лицом врага как честный человек, — ответил ему брат Жак. — Это вы повернете поводья как предатель". Он говорил правду. К концу битвы спаслись только трое тамплиеров, в числе которых был Жерар де Ридфор. — "Он, составивший тогда треть рыцарей". [245]

Белокурый Жак де Майи, в сверкающих доспехах и на белом коне, сражался с достойной восхищения храбростью, поражая врагов направо и налево. Он отказался сдаться, несмотря на требования противников, и пал, пронзенный арбалетными болтами. [246]

Жерар же удирал во весь опор до Назарета, где к нему присоединился Бальан. Неизвестно, о чем размышлял, с какими упреками обращался сеньор д'Ибелен к магистру. На следующий день они вместе отъехали в Тивериаду, но раны, а, возможно, и стыд Жерара оказались слишком мучительными; он остановился на дороге, позволив своему спутнику продолжать путь без него. В Тивериаде Бальан застал графа Триполи в отчаянии: турки прошли мимо замка с копьями, украшенными головами тамплиеров.

Раймунд возвратился в Иерусалим для примирения с королём, который принял его весьма дружественно. Гвидон беспрестанно служил мишенью — или инструментом — ненависти других, но лично сам никогда не держал злобы. Решили собрать всех до единого в королевстве и повести все рыцарство Святой Земли на султана.

Тамплиеры радостно отдались подготовке к войне; они горели желанием отомстить за своих — тех, кто погиб 1 мая. Жерар открыл Лузиньяну казну, переданную в сокровищницу тамплиеров Генрихом II для оплаты английского крестового похода, которого все еще ждали. Самые оптимистичные братья уверовали, что все идет хорошо. Король становился обязан им на всю жизнь; граф Триполи отдавался на их милость; самое прекрасное войско, какое только видела Святая Земля, и наилучшим образом снаряженное, разбивало свои палатки вокруг Сефорийского источника в Галилее. Более озабоченным выглядел патриарх; накануне отъезда он сказался больным и доверил тамплиерам Крест Господень, вместо того, чтобы нести его самому перед лицом язычников.

Все сеньоры Святой Земли собрались на встречу: Раймунд с четырьмя пасынками — Гуго, Гийомом, Одоном и Раулем; Бальан добелен и Рено де Сидон, Рено де Шатийон и молодой Онфруа Торонский, муж юной Изабеллы. Госпитальеры прибыли под предводительством нового магистра. Монастырь ордена Храма, подкрепленный двумястами пятьюдесятью отборными рыцарями (потери, понесенные при Крессоне, тяжело сказались на их рядах), увеличил отряды братьев-сержантов, сержантов-наемников и местных наемников-пехотинцев. На местах оставались гарнизоны Сафета, Тортозы и Газы, но "Цитадель" в Иерусалиме была пуста.

Едва было собрано христианское войско, как стало известно, что Саладин осадил замок Тивериады, который графиня Триполитанская, в отсутствие мужа и сыновей, мужественно обороняла.

На военном совете, созванном в королевском шатре, Гуго Тивериадский, старший из пасынков графа, взял слово и стал слезно умолять прийти на помощь его матери. Сам Раймунд воспротивился этому. "Табари [Тивериада] принадлежит мне, — сказал он, — так же, как и моя жена и мое состояние, и никто не потеряет столько, сколько я, если замок будет утрачен. А если они захватят мою жену, моих людей и мое добро и если они разрушат мой город, я возвращу это себе обратно, когда смогу, и отстрою свой город, когда смогу, ибо предпочитаю скорее видеть разрушенным Табари, чем погибшей — всю Землю". Он напомнил всем об опасности, которую таило бы продвижение по бесплодным холмам, без воды и тени, отделявшим франкское войско от Генисаретского озера. Был канун св. Мартина Кипящего — 4 июля, и край изнывал под знойным небом.

Бароны и король позволили себя растрогать такой самоотверженностью. Один магистр ордена Храма оставался неумолим. "Я вижу волчью шкуру", — насмехался он. Однако совет согласился с мнением графа и решил дожидаться наступления Саладина у Сефорийского источника.

Но в полночь, когда Лузиньян остался один в своем шатре, магистр ордена Храма проник к нему и воскликнул:

Сир, верите ли вы этому предателю, который дал вам подобный совет? Он вам его дал, чтобы вас опозорить. Ибо великий стыд и великие упреки падут на вас <...>, если вы позволите в шести лье от себя захватить город <...> И знайте же, чтобы хорошенько уразуметь, что тамплиеры сбросят свои белые плащи и продадут, и заложат все, что у них есть, чтобы позор, которому нас подвергли сарацины, был отмщен. Подите же, — сказал он, — и велите крикнуть войску, чтобы все вооружались и становились каждый по своим отрядам и следовали за знаменем Святого Креста. [247]

Гвидон имел слабость послушать его и отдал приказ сворачивать поклажу и отправляться в путь среди ночи. Удивление, замешательство, последовавшие за столь неожиданным поворотом, не были развеяны отказом короля объясниться с баронами, собравшимися у его шатра. Ночь была полна предзнаменований. Говорили, что лошади отказываются пить, что старая колдунья обошла лагерь, наводя порчу. Крестоносцы пустились в путь еще до зари. Они шли на восток по длинной бесплодной равнине, лежавшей среди еще более засушливых холмов, до "Рогов Хаттина"; по другому склону дорога спускалась к берегам Тивериадского озера. Расстояние было небольшим — двадцать километров от Сефории до Тивериады, — но длинный караван тянулся пешим шагом.

Раймунд и его пасынки, как сеньоры фьефа, отдавали приказы впереди. За ними, с главными силами войска, следовал король. Тамплиеры шли последними. Легкие отряды Саладина не замедлили выследить войско христиан с восходом солнца по блеску металлических доспехов и целый день терзали его внезапными атаками и стрелами — всадники стреляли на скаку. Франки и их кони гибли от жажды и зноя под беспощадным солнцем.

Турки прибегли к своей обычной тактике, сосредоточив свои нападения на арьергарде войска и целясь как в лошадей, так и в людей. Тамплиеры и их кони изнемогали под вражескими обстрелами, гораздо более стремительными, чем они могли ожидать. Единственная надежда была — пройти Хаттин и пробиться к озеру. Но к вечеру — то ли Жерар де Ридфор послал сказать королю, что его рыцари больше не могут идти, то ли граф Триполи посоветовал остановиться в укреплении Марескальция, где, кажется, была вода, — Гвидон сделал остановку.

Колодцы в замке оказались пусты. Сарацины же приближались, окружая франков так плотно, "что кошка не смогла бы выскользнуть из войска незамеченной". Когда ночь принесла немного свежести, сарацины подожгли кустарник вокруг деревни, так что христиане задыхались в едком дыму. Именно в эту ночь тамплиер закопал Святой Крест в песок, чтобы спасти его от рук язычников.

На следующий день, на заре, пешие сержанты, умирающие от жажды, бежали к горе на поиски источников воды, а рыцари составляли свои ряды — чтобы дать сражение. Раймунд со своими пасынками, возглавив галилейские отряды, врезался во врага. Но когда турки разомкнули строй (обычная тактика легких мусульманских отрядов), граф и его люди отступили к побережью.

Все остальные попали в руки Саладина, который принял их с изысканной учтивостью. Было, однако, сделано исключение для грабителя караванов Рено де Шатийона и для братьев ордена Храма и госпитальеров, в которых султан видел заклятых врагов ислама. Шатийону тут же отрубили голову, возможно, это сделал сам Саладин. Монахов-воинов отдали дервишам и улемам, неумелым палачам, которые мучили каждого рыцаря, привязав его к столбу. Перед пыткой султан предлагал даровать им жизнь при условии "поднять палец и принять Закон" — стать мусульманами. Из двухсот тридцати тамплиеров ни один не проявил малодушия. [248] Жерара де Ридфора по неизвестной причине пощадили...

Для защиты Святого Града рыцарей больше не оставалось. Патриарх, очнувшийся, наконец, от полной интриг и сластолюбивой жизни, организовал сопротивление горожан, стариков и детей, чьи отцы стали пленниками. Когда в городе появился Бальан д'Ибелен, на время отпущенный султаном, дабы обеспечить безопасность своей жены и детей, толпа слезно просила его остаться, и он нарушил слово, чтобы принять командование городом; Саладин понял и извинил его.

И снова, после нескольких месяцев осады, именно д'Ибелен договорился о сдаче города. Иерусалим был "полон простолюдинов и их детей" из соседних деревень, пришедших укрыться, поэтому Бальан добился, чтобы город не предали разграблению. "Было условлено, — пишет И<