Анатомия властолюбия и любоначалия

Есть что-то необъяснимое и иррациональное в стремлении властвовать и господствовать над окружающими людьми среди православных христиан. Ведь любой человек представляет собой существо, наделенное свободной волей, покушение на которую чаще всего воспринимается болезненно. И если он приходит в Церковь, то хотя бы для того, чтобы освободиться от власти «мира сего» и приобщиться к царству любви, благодати и свободы, поскольку Сам Христос пришел в мир «благовествовать нищим, исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу…» (Лк. 4, 18). Вместо этого нередко он сталкивается все с теми же слишком земными непреображенными отношениями церковного быта. Следование принципу «не делай другому, чего не желаешь самому себе» здесь виделось бы элементарным противоядием от любоначалия, по крайней мере в самой грубой его форме насильственного подчинения своей воле, и основой любого человеческого общежития. Но даже в этом малом христиане чаще оказываются неверны. Невозможно отрицать то, что мир устроен иерархично и что принцип власти сам по себе от Бога. Но люди всякий благой и божественный принцип склонны извращать и подменять. Бог, сотворивший мир, не властвует над людьми с позиции силы. Как справедливо отмечал Н.А. Бердяев, культ Бога как всесильного властителя, по подобию земных царей подчиняющего себе всех подданных и держащего всех в страхе и на почтительной дистанции, есть идолопоклонство. И христианство еще не вполне освободилось от такого подхода к Богу. Наглядным свидетельством чему является неискоренимое любоначалие в современной российской православной бытовой церковности.

 

В этом плане остается загадочным, как люди, особенно среди духовенства, читающие из года в год Евангелия или слышащие слова Христа в церковном собрании, не только не меняются в лучшую сторону, но подчас становятся еще более властными и нетерпимыми к несогласиям с ними, к тем, кто поступает не по их воле. Вплоть до того, что такое замечательное слово, как «благословение» превратилось у нас в орудие административного давления, подчинения, принуждения или же угрозы в случае «неблагословения». При этом постоянно слышатся устно или читаются многочисленные рассуждения об отречении своей воли и послушании. Сами по себе эти взятые духовные принципы не несут в себе ничего негативного, если глубоко разобраться. Христос смирил Себя, «быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» Его Отцу (Флп. 2, 8). Но весь вопрос в том — ради чего… Послушание ближнему и отречение от своей воли в пользу него возможно только при наличии внутри себя этой божественной любви, и никак иначе! Любви Отца распинающей, любви Сына распинаемой… Которая не ищет своей воли, а лишь пользы и радости ближнему. Которая не самоутверждается, а самоистощается в своих проявлениях. Поэтому, кому дано в этой жизни больше других, или кто хочет, как замечает Христос, быть большим среди всех, да будет всем слугой и последним рабом (Мк. 10, 44−45).

 

Послушание ученика высшему духовному наставнику не может быть односторонним процессом, в идеале оно всегда взаимно. Новоначальный не сможет прочувствовать, зачем нужно вообще послушание, если он не увидит перед собой доброго примера со стороны более духовно опытных людей. В противном случае, не чувствуя любви в отношении к себе и среди окружающих его церковно- и священнослужителей друг другу, его страсти не будут исцеляться от наложенных на него послушаний, его воля не станет более просветленной от внешнего подчинения тем, кто только в силу обстоятельств оказался выше него, и дурной пример будет гораздо более заразительным, чем отдельные примеры людей доброй воли. И выхода из этого замкнутого и порочного круга не будет, а будет лишь царить принцип армейской «дедовщины»: те, кто в начале церковной жизни прошел через унижения и понукания, продвинувшись выше по служебно-иерархической лестнице, будут так же понукать других. И можно предположить с немалой долей вероятности, что в нашей Церкви существует устойчивая часть людей, стремящихся к монашеству и священному сану с тем, чтобы потом самоутверждаться, возвышаться над другими своим положением, руководя и властвуя над ними так, как они сами это видели и испытали на себе. Так называемое «младостарчество» — классический случай любоначалия, и он не мог бы взяться на пустом месте, если бы молодому духовенству не подавался пример со стороны высших церковных иерархов или старослужащих из среднего приходского или монастырского духовенства.

 

Разумеется, корни любоначалия кроются в гордыне и вообще в падшей человеческой природе. Но заключить это — еще почти ничего не сказать. Поскольку падшей природе еще много чего другого присуще в целом: и общая глухота к слову Бога и нечувствие Божией воли, и недостаток любви к Богу и окружающим людям, и плохо идущая и рассеянная молитва, и житейская суета и многопопечительность, и трудное прощение врагов-обидчиков, и мало ли что еще. Но далеко не всем свойственны воля к власти и дар к руководству. В этом плане те, кто его имеют и обладают организаторскими способностями, являются так или иначе инструментами божественного принципа, выраженного словами ап. Павла «нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» (Рим. 13, 1). Следует, однако, уточнить, что от Бога — сам принцип власти и иерархичности, но характер власти может быть далеко не во всем согласным с Божьей волей или просто антибожественным. Как и говорил Христос: «Вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими. Но между вами да не будет так…» (Мк. 10, 42). А если бывает как раз именно так, то значит, это свидетельствует о маловерии или просто неверии Христу у тех, кто занимает подчас высокие церковные должности и посты. Но проблема ведь не только в них, а и в нас, легко с этим соглашающихся под благовидными и как будто убедительными с точки зрения церковного предания предлогами! Известно, что люди вообще не любят признавать своих ошибок, тем более начальствующие. А подчиненные склонны чаще всего выполнять приказы людей, облеченных властью, не задаваясь вопросом об их разумности. Причем везде, во всех культурах и цивилизациях, так что бытовая церковность не составляет здесь исключение. Но в таком случае это и свидетельствует о давно уже произошедшем обмирщении православных христиан, среди которых возможно исполнять даже самые абсурдные приказы отдельных лиц духовного сословия. Именно под предлогом послушания, в частности, любому архиерею, разве что если он не еретик.

 

Но ведь похожая логика — «меня благословили!» — была и у солдатов Третьего Рейха или сотрудников НКВД: «Мы выполняли приказ!». Личная свобода может представлять собой для человека иногда невыносимое бремя, поскольку бывает связана с принятием ответственного решения. И как же хочется иногда это бремя личной ответственности свалить на кого-то другого, кто кажется умнее, опытнее, «духовнее» тебя самого! По воспоминаниям хорошо знавшего о. Александра Меня музыканта Олега Степурко, «один православный критиковал о. Александра: „Вы неправильно ведется себя с прихожанами: люди хотят быть обманутыми и хотят быть водимыми.“ — „За что водимыми? За нос?“ — спросил о. Александр».

 

Разумеется, всегда найдутся готовые водить таким вот именно образом: есть спрос — будет, как говорится, и предложение!

 

Люди, стремящиеся к власти в Церкви, бесспорно, по-своему образованы и талантливы, и они про себя это знают. Когда требуется, они могут подавлять свои эмоции и стремления, и даже внешне выглядеть вполне послушными и смиренными. Эта та самая «гордость смиренных», которую обличал Н. Бердяев. Ради достижения своих честолюбивых целей они готовы многим пожертвовать в личном быту. Но они с большим трудом могут терпеть тех вокруг них, кто еще более способен и талантлив, перед которыми они начинают ощущать комплекс неполноценности, если не заурядную зависть. В таком случае власть, внешние регалии, награды и высокие должности для них — своего рода психологическая компенсация и способ самоутверждения. Но эта компенсация требует постоянной подпитки. Духовное лицо, получившее власть не как бремя служения и крест, который надо нести, сораспинаясь Христу, а как более психологически комфортный для него способ жизни, не удержится в равновесии на достигнутом высоком посту. Оно будет постоянно, еще и еще, требовать к себе знаков внимания, почтения и лояльности — разумеется, под предлогами соблюдения «порядка», «церковной дисциплины» ради общего дела или указания недостатков подчиненному. Когда у него, не дай Бог, кто-то не возьмет благословения из ближайших подчиненных, это будет воспринято чуть ли не как личное оскорбление… Если такое лицо не способно по-христиански прощать и любить, оно не будет вызывать у его окружения ответной искренней любви, а будет провоцировать лишь страх, зажатость, и, как следствие, неискренность, человекоугодие и подхалимаж. Разумеется, среди подчиненных обязательно найдутся те, кто будет превозносить данного служителя и все его положительные стороны, которые, конечно, существуют. А тех, кто станет откровенно высказывать критические замечания, будут постепенно оттеснять или изгонять из прихода (епархии). И всегда в подобных ситуациях появятся люди, стремящиеся к манипуляции доверием или недоверием данного духовного лица, к доносительству, наушничеству и прочим малосимпатичным вещам. Которые станут сводить счеты с неугодными оппонентами, используя власть и внешний авторитет руководителя, а свою близость к настоятелю или архиерею будут использовать для собственного самоутверждения, влияния и давления. Сам же высокий сановник, так или иначе чувствуя все-таки неискренность и натянутость в отношениях с ему подчиненными, все больше станет ощущать свое одиночество. Не имея любви к ним или, в крайнем случае, любя и симпатизируя только тем, кто выражает ему личную преданность не за страх, а за совесть, и по-неволе испытывая тягость от такого положения, он станет бежать от самого себя и от возникающих невеселых сомнений и раздумий хотя бы во внешнюю кипучую деятельность, богослужебную или церковнообщественную. Например, есть настоятели или архиереи, готовые много дней подряд, не одну неделю, каждый раз служить Литургию. Но если бы это их хоть как-то преображало и одухотворяло! Нет, иной раз видишь: отец/владыка и во время службы раздражен и резок, и после причастия все тот же… Или, сколько всяких крестных ходов организуется, поклонений иконам и мощам, паломничеств, конференций, съездов, освящений, строительств, встреч разных делегаций, куда собирают либо все духовенство епархии (округа), либо по очередной разнарядке. Разумеется, для людей с «административным восторгом» — очередное поле деятельности, либо для выслуживания перед вышестоящим начальством, либо ради ухода от себя самого. Надо ли говорить, что жизнь, как внутри-, так и внецерковная, не облагораживается и не преображается от всего этого? Притом, что отдельным рядовым верующим, бесспорно, такие мероприятия принесут и новые впечатления, и определенный духовный заряд, но ведь все это можно устраивать в гораздо более спокойном и мирном духе, без администрирований и демонстраций-массовок в стиле недавнего советского прошлого!

 

Так утверждается административно-командная система, паразитирующая на духовной жизни Церкви и фактически затмевающая истинную Церковь Духа Святого как ее двойник, по мысли Сергея Фуделя. Слова Евангелия обращены к личности и к братской общине: именно, будучи живым человеком в связи с окружающими братьями и сестрами во Христе, для него возможно духовное возрастание с выработкой терпения, смирения, прощения, снисхождения к немощам ближних, сострадания и любви к ним. Но это никак не возможно в системе. Церковь возрождает грешника, система его портит и развращает. Церковь учит прощать обидчика и врага, система не прощает ничего; не прощает даже мелкие ошибки по недоразумению, без злого умысла. Церковь учит принимать любого приходящего человека таким, какой он есть, прежде чем помочь ему подняться выше, чем он есть. Но люди системы не способны к этому — они принимают людей лишь по принципу выгоды или целесообразности, полезности: этот жертвователь, тот сотрудник мэрии, а тот сочувствующий журналист; надо им уделить больше внимания… Здесь постоянно господствует лицеприятие. Отсюда — вольное или невольное заигрывание и потакание светской власти, от которой есть шансы что-то получить. Перед сильными «мира сего» люди системы умеют подавлять свои эмоции и страсти, могут казаться воспитанными, культурными и любезными. Но все моментально меняется, когда они оказываются в своем тесном церковном кругу — подчиненные им могут непрестанно страдать от их невыдержанной распущенности, и только очень немногие, от природы покладистые и смиренные, могут утихомирить их и отчасти смирить своим смирением! Церковь видит в каждом личность по образу и подобию Божиему, член, без которого не могут обойтись другие члены того же Тела; система — лишь «штатную единицу», где «незаменимых нет», как еще говаривал тов. Сталин.

 

Усилению всех этих темных сторон способствует еще одна черта, кроящаяся в определенном типе богословствования. Церковь хранит полноту духовной истины в этом мире; епископ — голос или рупор Церкви. Все, что вне Церкви — ложь и обман, суета или иллюзия в лучшем случае. При этом вовсе не принимается во внимание, что же все-таки есть сама Церковь — наличная совокупность тех, кто называет себя православными, иерархическая административная структура с ее каноническими территориями, или все же что-то несравненно более высшее, границы которого в нашей жизни четко неопределимы? И где источник истины в Церкви, если каждый, в ней пребывающий, независимо от его иерархического положения, может погрешать и ошибаться, причем ошибались и целые соборы епископов? Только Дух Святой вместе с Христом являются источником истины. «Всякий, кто от истины, слушает гласа Моего» (Ин. 18, 37). Но может ли кто с уверенностью о себе сказать, что он действительно постоянно слушает голос Христов, а не просто «слышит» его и не подменяет слова Христа своими собственными соображениями? Здесь всегда есть тонкий и опасный момент отождествить себя самого и свои взгляды с церковной истиной — но отсюда один шаг до антихриста, до нетерпимости и деспотизма Великого Инквизитора в Церкви! Все уже заранее известно и решено — раз епископ решил, значит, на то воля Божия!

 

В данном плане, как это ни покажется парадоксальным и по-своему страшным, но современная Русская Церковь в ее административно-командной, «системной» части отстает от светского общества по элементарным принципам законности на несколько десятилетий, возвращая нас не то в сталинские времена, не то в средневековый феодализм. В самом деле, трудовые конфликты в любом мирском учреждении регулируются КЗОТом, а обвинения в чем-либо рассматриваются судами с точки зрения презумпции невиновности. Решение местного суда, воспринимаемое несправедливым, можно обжаловать в вышестоящей судебной инстанции. Но перед лицом отдельного сильного, влиятельного настоятеля или, тем более, архиерея, ничего подобного не исполняется, никаких правовых норм не существует, как не действуют и церковные суды. Целые многочисленные сообщества в Церкви, призванные жить выше закона, то есть по благодати, на деле живут лишь по понятиям или «благословениям» отдельно взятых младостарцев-священников, благочинных, наместников монастырей, епархиальных секретарей или архиереев. Если среди них попадается подлинно смиренный и терпеливый служитель — ему цены нет! А если нет?

 

Воистину, пророческими здесь оказываются рассуждения Бердяева:

 

…Нужно сказать, что не всегда свобода человека, свобода человеческого лица защищена в порядке благодати, она часто защищается в порядке закона. В этом положительная миссия закона. Средневековая теократия, восточная и западная, императорская и папская, хотела быть обществом, основанным не на законе, а на благодати. И это покупалось тем, что сама благодать подвергалась законническому перерождению. Теократическое благодатное общество символизирует Царство Божье в природно-историческом порядке, который подлежит закону. Свободу человека оно ставит в зависимость от благодатного перерождения другого человека, власти, всего общества. И когда это благодатное перерождение не происходит, свобода человека отрицается, он подвергается насилию, за ним отрицается всякое право. Тут обнаруживается все значение закона для социальной жизни человека. Жизнь человека, его свобода и право не могут исключительно зависеть от духовного состояния других людей, общества, власти. Жизнь человека, его свобода и право должны охраняться и в том случае, если духовное состояние других людей, общества, власти невысокое, если оно недостаточно просветлено благодатью. Общество, которое захочет себя обосновать исключительно на благодати, не пожелает знать закона, будет обществом деспотическим. Так, коммунистическое общество тоже исключительно основано на благодати, а не на законе, хотя и на благодати темной и нехристианской. В результате получается тирания, обратная теократии. И мы стоим перед следующим парадоксом: закон не знает живой, конкретной, индивидуально неповторимой личности, не проникает в ее интимную жизнь, но закон охраняет эту личность от посягательств и насилия со стороны других личностей, охраняет независимо от того, каково направление и духовное состояние других личностей. В этом великая и вечная правда закона, правда права. Христианство должно признать эту правду. Нельзя ждать благодатного перерождения общества, чтобы жизнь человека стала выносимой. Таково соотношение закона и благодати. Я должен любить ближнего во Христе, это есть путь Царства Божьего. Но если у меня нет любви к ближнему, то я во всяком случае должен исполнить закон по отношению к ближнему, должен быть справедлив и честен по отношению к нему. Нельзя отменить закон и ждать осуществления любви. (Н.А. Бердяев, «О назначении человека». М., Республика, 1993, с. 99)

 

Отсюда неизбежный вывод: необходимо развитие правосознания внутри Церкви, с верху до низу, с усилением не «властной вертикали», а соборной дискуссии по горизонтали и активности самого народа церковного, с постепенным движением к выборам настоятелей приходов и архиереев на местах. Замедление с этим чревато в будущем новыми нестроениями, куда посерьезнее и опаснее недавних выступлений еп. Диомида, которые по сравнению с последними тогда покажутся невинными детскими забавами. И на личном уровне — «выдавливать по капле из себя раба», как еще отмечал А.П. Чехов. «Раб не пребывает в доме вечно; сын пребывает вечно» (Ин. 8, 35).

 

Эсхатологический этюд

Мне все чаще приходят мысли в последнее время, что "тайна беззакония", о которой ведет речь апостол Павел в 2 Фес. 2, 3-8, раскрывается именно в Церкви, и грядущий антихрист возникнет в последний момент именно в ее среде. Это по аналогии с тем, как Христос обличал возненавидевших Его иудеев: "Ваш отец диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего" (Ин. 8, 44). А ведь иудейская религия на тот момент представляла собой максимально истинную по отношению ко всем прочим верованиям!

То есть Церковь есть не только место спасения людей, присоединяющихся к ней, но также арена поляризации сил света и тьмы, служащая к погибели некоторых ее членов, выбравших и возлюбивших путь тьмы... В конце концов, Иуда был в числе избранных ближайших учеников Христа. И дело не только в том, что среди служителей Церкви может быть иудой каждый десятый-двенадцатый! Другое искушение состоит в том, что в практической жизни Церковь, не как Тело Христово, а как организация, в ряде черт вполне напоминающая многие другие земные учреждения, неустанную проповедь Христа часто невольно подменяет проповедью о самой себе, то есть о церковности как совокупности определенных правил и предписаний. Про которую о. Александр Шмеман писал в дневниках:

 

«Церковность» должна была бы освобождать. Но в теперешней ее тональности она не освобождает, а порабощает, сужает, обедняет. Человек начинает интересоваться «старым» и «новым» стилем, епископскими склоками или же всяческой елейностью. И духовность он начинает воспринимать как необходимость читать скверные книги, ужасающие по своей бедности и риторике, всякие брошюрки о чудесах и чудотворных иконах, всякую сомнительную «поповщину», все время болтать на религиозные теми. Вместо того, чтобы учить его по-своему смотреть на мир, на жизнь, Церковь учит его смотреть на саму себя. Вместо того, чтобы по-новому принять самого себя и свою жизнь, он считает своим долгом натягивать на себя какой-то безличный, закопченный, постным маслом пропахший камзол так называемого «благочестия». Вместо того, чтобы хотя бы знать, что есть радость, свет, смысл, вечность, он становится раздражительным, узким, нетерпимым и очень часто просто злым и уже даже не раскаивается в этом, ибо все это от «церковности».

 

Эта же мысль присутствует и у Сергея Фуделя, писавшего в воспоминаниях об о. Сергие Дурылине о призраке или двойнике Церкви, паразитирующем на ней самой, что «этот «призрак», или ее «двойник», совершает в истории страшное дело провокации: создает у людей впечатление, что иной Церкви кроме него, не существует, что нет на земле больше Христовой правды, что нет на земле больше тела Христова, «плащаницей обвитого». Поэтому давно уже существующее разделение христиан на разные конфессии, не исключая и самих православных, по-своему промыслительно: хотя корень разделения в грехах человеческих, но иной раз предпочтительней греховные разногласия, чем единство в грехе, как это уже было в случае построения Вавилонской башни! Протестантизм живет и будет жить именно по этой причине, поскольку не хочет, чтобы бытовая «церковность» заслоняла Христа. Ибо антихрист начинается с того, кто выдает себя за Христа и вместо Христа. Кто ради «церковности» фактически готов забыть Его. Кульминация этих настроений великолепно выражена в «Великом инквизиторе» Достоевского, словами этого самого персонажа:

«Я слишком знаю, что Ты скажешь. Да Ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано Тобой прежде. Зачем же Ты пришел нам мешать? Ибо Ты пришел нам мешать, и Сам это знаешь… Я не знаю, кто Ты, и знать не хочу: Ты ли это или только подобие Его, но завтра же я осужу и сожгу Тебя на костре как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал Твои ноги, завтра же по одному моему мановению бросится подгребать к твоему костру угли, знаешь Ты это?..»

 

Через все эти соблазны христианам предстоит еще проходить, вероятно, на новых витках, когда поляризация христоцентричных и «церковностноцентричных» сил будет обозначаться все резче и ярче. Как предполагал, например, Владимир Соловьев, написав «Повесть об антихристе», где влагает в уста центральному герою повести следующие слова: «Любeзныe бpaтья! Знaю я, чтo мeждy вaми ecть и тaкиe, для кoтopыx вceгo дopoжe в xpиcтиaнcтвe eгo cвящeннoe npeдaнue, cтapыe cимвoлы, cтapыe пecни и мoлитвы, икoны и чин бoгocлyжeния. И в caмoм дeлe, чтo мoжeт быть дopoжe этoгo для peлигиoзнoй дyши? Знaйтe жe, вoзлюблeнныe, чтo ceгoдня пoдпиcaн мнoю ycтaв и нaзнaчeны бoгaтыe cpeдcтвa Bceмиpнoмy мyзeю xpиcтиaнcкoй apxeoлoгии в cлaвнoм нaшeм импepcкoм гopoдe Koнcтaнтинoпoлe c цeлью coбиpaния, изyчeния и xpaнeния вcякиx пaмятнякoв цepковнoй дрeвнocти, пpeимyщecтвeннo вocтoчой, a вac я пpoшy зaвтpa жe избpaть из cpeды cвoeй комиccию для oбcyждeния co мнoю тex мep, кoтopыe дoлжны быть пpиняты c цeлью вoзмoжнoгo пpиближeния coвpeмeннoгo бытa, нpaвoв и oбычaeв к пpeдaнию и ycтaнoвлeниям cвятoй пpaвocлaвнoй цepкви! Бpaтья пpaвocлaвныe! Koмy пo cepдцy этa мoя вoля, ктo пo cepдeчнoмy чyвcтвy мoжeт нaзвaть мeня cвoим иcтинным вoждeм и влaдыкoю, пycть взoйдeт cюдa…».

 

В общем, когда человек глух к вере, не одарен мистическим чутьем или вовсе настроен скептически к религиозно-философской проблематике, он может быть равно далек как от Христа, так и от его антипода. Когда человек религиозен и даже по-своему религиозно-талантлив и образован, для него от Христа до антихриста временами может отделять лишь один шаг, если сам он преисполнен гордыней, жаждой к славе и властолюбием. И современная бытовая «церковность» нисколько не препятствует появлению в ее среде подобных людей, в том числе и даже скорее всего у носителей священного сана (вспомним проблему так называемого «младостарчества» среди духовенства). Но поскольку Христос и ниспосланный Им Дух Святой все же не оставляют верных овец, слушающих глас своего Пастыря, то в Церкви эта лукавая подмена рано или поздно выявляется и разоблачается, тогда как вне ее она не вызревает до конца, будучи чаще всего в неоформленном и зародышевом состоянии. Поэтому именно внутри Церкви становится отчетливее заметной пропасть между теми, кто исповедует Христа сердцем и делами любви, и кто только лишь празднословит и пустословит, формально призывая имя Его… И когда-нибудь наступит момент решающего и окончательного отделения этих плевел церковности от пшеницы Божией, созревшей для жатвы. Церковь, в иные моменты истории, казалось бы, побеждаемая, унижаемая и уничтожаемая, в том числе и духом антихриста, станет ареной окончательной победы сил света над властью тьмы. «И тогда откроется беззаконник, которого Господь Иисус убьет духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего» (2 Фес. 2, 8). «Ей, гряди, Господи Иисусе!» (Откр. 22, 20).

 

«Батюшка, это грех? Не грех?...»

Как часто можно услышать подобные вопросы в современном церковно-приходском быту! И задают их большей частью женщины по разным малозначащим поводам. И пугаются от самих себя, что, не дай Бог, чего-нибудь страшное совершили. Написать нижеследующие рассуждения меня побудила недавняя запись Ольги Куровой (http://samurfila.livejournal.com/333145.html),

которая вспоминает, как однажды она узнала, что носить очки это грех. Все это, конечно, анекдотично, но ведь есть и всегда будет существовать определенный психологический тип верующих, где всякого рода подобные рекомендации будут восприниматься за чистую монету! И, на мой взгляд, это как заразный вирус, который имеет свойства распространяться и передаваться от подобного рода носителей даже к более-менее психически здоровым и уравновешенным людям, прежде всего к новоначальным прихожанам. Как же уберечься от этого «вируса»? Или, если уж невозможно им совсем не переболеть (для кого-то, может быть, это даже нужно, дабы приобрести на всю оставшуюся жизнь стойкий иммунитет), то как выйти из этой болезни с наименьшими потерями душевного здоровья?

 

Для начала неплохо бы дать определение слову «грех», а сделать это непросто. И, быть может, из-за этой непростоты и случаются чаще всего недоразумения. Греческое слово αμαρτια, соответствующее славяно-русскому слову «грех», означает также ошибку, заблуждение, проступок, и происходит от глагола αμαρτανω – ошибаться, заблуждаться, промахиваться, не попадать в цель. Дело в том, что в оценке греха как такового есть и объективная, и субъективная сторона. Объективная вытекает из основных законов человеческого общежития, выраженных в заповедях Моисеева декалога: «не убивай», «не кради», «не прелюбодействуй», «не лжесвидетельствуй» и т.д. То есть – не делай другому, чего не хотел бы себе самому. Известный иудейский учитель Гиллель любил говорить, что в этом весь Закон, вся Тора, а остальное – комментарий к ней. В то же время этот принцип, озвученный Гиллелем, был известен далеко за пределами древнего иудаизма (например, древним грекам с Фалеса и Геродота, Конфуцию или индусам (Махабхарата)), поскольку он является отражением единого нравственного закона, написанного в людских сердцах (Рим. 2, 15). Отсюда и краткое определение греха, данное апостолом Иоанном Богословом: «грех есть беззаконие» (η αμαρτια εστιν η ανομια - 1 Ин. 3, 4). Разница между ветхозаветным и новозаветным восприятием заповедей Закона в том, что Христос углубляет их понимание: грешно не просто убивать, а ненавидеть, вынашивать отмщение или произносить уничижительные слова (убивать словами); не просто прелюбодействовать, а мысленно желать другую женщину помимо собственной жены и т.д (кстати, о том, как своеобразно зачастую понимается «прелюбодеяние в сердце своем», речь пойдет ниже). Кроме того, объективно грех выражается просто в наследовании всеми испорченной человеческой природы, доставшейся нам после падения Адама («Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя» - Пс. 50, 7), и в общей нашей удаленности от Бога, «непрозрачности» и закрытости для Него, следствием чего и выходит всеобщая склонность к заблуждениям и ошибкам, - errare humanum est - даже при вполне благих намерениях: «хотели как лучше, а получилось «как всегда» (объективность эта, впрочем, может сужаться, поскольку чувствуется не всеми, а большей частью людьми с религиозной интуицией).

 

Субъективная сторона восприятия греха может быть еще более обширной и в то же время неоднозначной. Прежде всего, она сильно зависит от того, каким человеку представляется Бог, как Он им воспринимается. Н. Бердяев писал о том, что «люди и целые группы людей, целые народы приспособляли христианство, как и все религии, к своему уровню и напечатлели на образ Бога свои пожелания, и наложили на этот образ свою ограниченность. Это и давало прекрасный повод для отрицания самого существования Бога. Дурной антропоморфизм был не в том, чтобы придавать Богу характер человечности, сострадательности, видеть в нем потребность в ответной любви, а в том, чтобы придавать ему характер бесчеловечности, жестокости, властолюбия. В истинной же человечности раскрывается не только природа человека, но раскрывается и сам Бог. На Бога были перенесены социальные категории господства и власти, что и было дурным социоморфизмом» («Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого»). Разумеется, есть и противоположный риск восприятия Бога как все покрывающую любовь в слащаво-сентиментальном и слишком приземленном плане, перед которой возможна любая безответственность в словах и действиях. Естественно, что проекция на Бога своих собственных опасений, страхов, ожиданий, взятых из обыденной жизни, начиная с детских лет, может сильно сказываться на духовной жизни в целом, на общем поведении человека. Кроме того, многое зависит от воспитания и окружения, особенно когда человек по характеру легко внушаем, – он быстро впитывает в себя, как губка, всевозможные околоцерковные суеверия и сам может впоследствии стать их разносчиком. У людей с высшим светским образованием и общим неплохим культурным багажом может присутствовать большая доля здравомыслия при их воцерковлении, и они реже с опаской задают священнику вопросы: «а вот это грех? не грех?», чем люди менее образованные, но больше подверженные суевериям. Но случается, что и люди с вполне солидным светским культурным и научным прошлым заражаются этим вирусом боязни совершения греха. И происходит это с ними по разным причинам, но не в последнюю очередь от того, что слишком буквально и без рассуждений принимается евангельский призыв «отвергнись себя» или слова апостола Павла и святых отцов о «плотском мудровании» в противовес рассуждению духовному. И слишком доверчиво бывает отношение таких людей к тому, что пишется в разных книжечках, распространяемых в приходских и монастырских лавках, или к любому слову первого попавшегося священника. В результате это «плотское мудрование» лишь еще больше умножается, в геометрической прогрессии, причем до того, что любой здравомыслящий атеист или агностик только отшатнется от таких проявлений «веры». Интеллект и логическое мышление, допустим, не всегда впрямую применимы для уразумения богооткровенных догматов веры, но в случае познавания окружающей действительности, в том числе церковной, в частности, на предмет соответствия мнений отдельных людей новозаветному учению о грехе, просто никак не помешают! «Авва Антоний сказал: есть люди, которые изнурили тело свое подвижничеством, и, однако ж, удалились от Бога, потому что не имели рассудительности» («Древний патерик», гл. 10). В общем, обретая веру, нельзя терять голову! Иначе есть риск в конечном счете потерять и то, и другое…

 

Помимо рабского страха перед Богом, воспринимаемом как неумолимого Судию, будто бы подстерегающим любой наш неверный шаг, любую оплошность с тем, чтобы разом припомнить нам все на Его последнем Суде, есть еще другая проблема среди верующих – объективация и универсализация понятия греха, взятого, однако, чаще всего в субъективном смысле, в ту меру, в какую каждый верующий грех оценивает. К примеру, интернет-форумы периодически пестрят разными дискуссиями по поводу того, грех ли слушать рок-музыку, грех ли заниматься спортивными и прочими танцами и т.д. И подобным спорам среди православных зачастую несть конца и числа. Это неудивительно, поскольку все это относится к субъективному восприятию греха и к личным вкусам, обусловленным воспитанием с детства и внушением определенных авторитетных для верующего людей, а о вкусах, как известно, бесполезно спорить. Здесь надо просто уяснить себе, что есть в общественной жизни многие явления (это касается хотя бы разных мирских профессий), которые не укладываются в эту дуалистическую схему «грех-не грех», и нет и не может быть в данном случае однозначных ответов. Очень многое в поступках людей, нам не понятных, вытекает из их намерений, но как лично я могу судить об этих намерениях адекватно? Верно, что в современной секулярной цивилизации понятие греха может быть сильно размыто либо просто отвергаемо. Но также верно и то, что эта отрицательная общественная реакция на понятие греха выработалась именно в ответ на внутреннюю несвободу, ханжество, фарисейство, иудейское буквоедство с казуистикой и многие другие малосимпатичные черты околоцерковного быта, корни которых уходят в глубину веков и ветхую человеческую природу.

 

Кроме того, надо иметь в виду, что для каждого человека грехом может быть сугубо собственное состояние или принятое решение, что для другого таковым совсем не будет являться. То есть грех в данном случае – зарывание талантов в землю, согласно известной евангельской притче о талантах, при том, что таланты у каждого свои. Это – измена своему собственному призванию. Следует также отметить, что для каждого возраста или этапа развития есть свои мерки греха и добродетели. Что видится естественным для малого ребенка, может восприниматься нелепым у взрослого. Что позволено живущему и работающему в мирской суете, не позволяется монаху-схимнику в монастыре и т.д. Кому дано больше в духовном плане, с того больше и спрашивается. То есть, грех в субъективном плане для человека – то, что он сам осознал как грех, как измену своему призванию, как нарушение воли Божией о нем самом, как установку на понижение. Но только он и может в данном случае сказать про себя, что он согрешил, однако он не может, иногда даже не имеет права переносить свою мерку греха на ближнего. И опять-таки, в отношении себя здесь тоже нельзя обойтись без рассуждения и здравого смысла.

Например, нередкий случай в нашей жизни, когда воцерковленный молодой человек кается в мысленном прелюбодеянии, помня о предупреждении Спасителя в Нагорной проповеди… Спросишь, в чем дело, – оказывается, что он в цвете юности и неженат, но засматривается на девушек. Спрашивается, но как же тогда он выберет себе единственную избранницу? Возможна ли для него чисто отвлеченная «платоническая» любовь, или все же внимание к физической красоте и достоинствам избранницы неизбежны, тем более что в будущем эта любовь предполагается отнюдь не «платонической»? Да, если б он был уже женат и так же засматривался на посторонних женщин, он согрешал бы. Но в данном случае? Нет здесь однозначного ответа, и лучше воздерживаться от каких-либо суждений.

 

А не так давно у меня была дискуссия с одним очень хорошим священником, с которым у нас почти всегда единомыслие. Мы обсуждали такой в