Женщины, когда они одеваются утром

 

Это и впрямь великолепный обмен смыслами, когда женщины одеваются утром, и вот она — совершенно новая, и ты никогда раньше не видел, как она одевается.

Вы были любовниками и спали вместе, и больше из этого ничего не выжмешь, так что ей пора одеваться.

Возможно, вы уже позавтракали, и она нырнула в свитер, чтобы приготовить тебе чудесный голозадый завтрак, шлепая по кухне едва ли не сладостным нагишом, и вы в подробностях обсудили поэзию Рильке,[42]о которой она, к твоему изумлению, кучу всего знает.

Но теперь ей пора одеваться, потому что вы оба выпили столько кофе, что больше не можете, и ей пора домой, и ей пора на работу, а ты хочешь остаться один, потому что тебе надо кое-что сделать дома, и вы вместе выходите наружу на приятную прогулку, и тебе пора домой, и тебе пора на работу, а ей нужно кое-что сделать дома.

Или… может, это даже любовь.

Но все равно: ей пора одеваться, и это так красиво. Ее тело медленно исчезает и так чудесно появляется в одежде. Есть в этом что-то невинное. Она оделась, и начало завершено.

 

Хэллоуин в Денвере

 

Она не ждала малолетних хэллоуинских попрошаек, поэтому ничего для них не купила. Казалось бы, все просто, да? Отлично, посмотрим, что из этого выйдет. Может оказаться интересно.

Начнем с меня, который отозвался на ее оценку ситуации, сказав:

— Что за черт, купи деткам чего-нибудь. В конце концов, ты живешь на Телеграфном холме,[43]в округе полно детей, кто-нибудь точно забредет.

Я так это сказал, что она отправилась в магазин и через несколько минут вернулась с блоком жевательной резинки. Жевательная резинка, упакованная в крошечные коробочки, под названием "Элегантик", и в блоке их была целая куча.

— Доволен? — спросила она.

Она Овен.

— Да, — сказал я.

Я Водолей.

Еще у нас были две тыквы: обе Скорпионы.

И вот я сел за кухонный стол и вырезал тыкву. Первую тыкву за много лет. У моей тыквы один круглый глаз, один треугольный, и не-слишком-умная ведьминская ухмылка.

Она приготовила отличный ужин: сладкая красная капуста, сосиски, а в духовке пеклись какие-то яблоки.

Потом, пока ужин великолепно доготавливался, она вырезала свою тыкву. Когда она закончила, тыква выглядела очень модерново. Больше походила на электроприбор, чем на тыкву со свечкой.

За все время, пока мы вырезали тыквы, дверной звонок не звякнул ни разу. Полное отсутствие попрошаек, но я не паниковал, хотя в большой вазе беспокойно ждала целая куча "Элегантиков".

В 7.30 мы поужинали, и это было очень вкусно. Но ужин съеден, попрошаек не видно, уже девятый час — дело начинало принимать малоприятный оборот. Я занервничал.

Я начал думать, что сегодня какой угодно день, только не Хэллоуин.

Она, разумеется, смотрела на развитие событий, блаженствуя в своей ауре буддистской невинности, и тактично не упоминала о том, что никакие тени попрошаек порога не омрачили.

Лучше от этого не становилось.

В девять вечера мы пошли и легли на ее кровать, разговаривая о том о сем, но я был здорово обижен на попрошаек за то, что они нас бросили, поэтому сказал что-то вроде:

— Где эти маленькие негодяи?

Я перенес вазу с "Элегантиками" в спальню, чтобы быстрее добраться до попрошаек, когда зазвонят в дверь. Ваза уныло стояла на столике возле кровати. Очень одинокое зрелище.

В 9.30 мы начали ебаться.

Приблизительно через пятьдесят четыре секунды мы услышали, как по лестнице под аккомпанемент пронзительных хэллоуинских воплей мчится банда малолеток, а дверной звонок истерически визжит.

Я опустил взгляд на нее, она подняла взгляд на меня, и наши глаза встретились посреди хохота, но не очень громкого, потому что внезапно мы оказались не дома.

Мы были в Денвере, стояли на углу, держась за руки, дожидаясь зеленого сигнала светофора.

 

Атлантидбург

 

В глубине стояла пара столов для пула, а рядом — стол, полный пьянчуг. Я разговаривал с молодым человеком, которого только что уволили, чему он был очень рад, но его угнетали вечер и мысль о поиске новой работы на следующей неделе. Его также весьма беспокоила ситуация дома, и он излагал ее очень подробно.

Мы некоторое время проговорили, опираясь на пинбол. В глубине играли в пул. Маленькая черная лесбиянка с бычьим профилем играла в пул с пожилым итальянцем, вроде рабочим. Может, он работал в овощном магазине или еще где. Лесбиянка была матросом. Игра их целиком захватила.

Один из пьянчуг расплескал свой стакан по всему столу и по всему себе.

— Возьми в баре тряпку, — сказал другой пьянчуга.

Разливатель нетвердо встал, направился к бару и попросил у бармена тряпку. Бармен протянул тряпку через бар и сказал что-то, чего мы не услышали. Пьянчуга вернулся и сел. Без тряпки.

— Где тряпка? — спросил другой пьянчуга.

— Он сказал, что я должен ему сорок пять долларов и шестьдесят центов. Мой счет…

— Ну а я никому не должен сорок пять долларов и шестьдесят центов. Пойду и возьму тряпку. На столе бардак. — И поднялся, чтобы доказать, что не должен бармену сорок пять долларов и шестьдесят центов.

Стол пришел в норму. Они принялись обсуждать что-то, о чем я уже слышал.

Наконец, мой друг сказал:

— Черт, вот же нудный вечер. Пойду погляжу, как эта лесби играет в пул.

— Я, пожалуй, тут останусь, послушаю немного этих хануриков, — сказал я.

Он ушел смотреть, как черная лесбиянка играет в пул с пожилым итальянцем. Я остался опираться на пинбол и слушать, как пьянчуги говорят о погибших городах.