Динамика войны: первый мертвый, триумф

 

Внутренняя, или идейная, динамика войны, изначально выглядит так: из оплакивающей стаи, собравшейся вокруг мертвого, образуется военная стая, которая мстит за него. Из победоносной военной стаи образуется приумножающая стая триумфа.

Именно первый мертвый будит во всех остальных ощущение надвигающейся угрозы. Значение первого мертвого при начале войн трудно переоценить. Властители, желающие развязать войну, хорошо знают, что надо обязательно отыскать или создать первого мертвого. Не имеет большого значения, чем он является в своей группе. Это может быть человек, не имеющий особого влияния, иногда даже совсем неизвестный. Важна его смерть, все другое не играет роли: люди должны верить, что ответственность за это несет враг. Каковы бы ни были причины и обстоятельства убийства, все они несущественны, кроме одного: умер член группы, к которой причисляют себя все остальные.

Моментально возникающая группа оплакивания действует как массовый кристалл, она, так сказать, открывается: в нее вливаются все, ощущающие тревогу. Ее образ мыслей преобразуется в образ мыслей военной стаи.

Война, требующая для своего возникновения одного или немногих мертвых, порождает затем огромное их количество. Плач по ним, когда победа достигнута, в отличие от начального момента, сильно приглушен. Победа означает если не полное уничтожение, то резкое уменьшение численности врагов; поэтому оплакивание своих мертвых становится менее важным. Они как передовой отряд, посланный в страну мертвых и уведший за собой еще большее количество врагов. Так они освободили всех от страха, без которого войны вообще не было бы.

Враг побежден, угроза, сплотившая народ, отпала, и каждый теперь думает о себе. Военная стая рассыпается для грабежа, подобно тому, как это происходит с охотничьей стаей при дележе добычи. Если на самом деле угроза не воспринималась как всеобщая, увлечь людей на войну можно было только перспективой грабежа. В этом случае грабеж всегда дозволен: полководец старого закала не рискнул бы помешать в этом своим людям. Однако опасность полного разложения войск при этом столь велика, что всегда изобретались средства восстановления воинского духа. Лучшим средством были празднования победы.

В противопоставлении уменьшившегося числа врагов собственному приумножению заключается подлинный смысл праздников победы. Собирается весь народ — мужчины, женщины, дети. Победители маршируют в тех же порядках, в каких отправлялись на войну. Демонстрируя себя народу, они заражают его настроением победы. К ним стекается все больше людей, пока в конце концов не собираются все, кто в состоянии покинуть свое жилище.

Однако победители демонстрируют не только себя. Они много принесли с войны — принесли как приумножители. Добыча выставляется напоказ. Здесь изобилие ценных и нужных вещей, и каждому что-нибудь да достанется: победоносный полководец или император провозглашает большие раздачи, или отменяет ограничения рационов, или обещает еще какие-нибудь блага. Военная добыча состоит не только из золота и товаров. Победители привели с собой пленных, и их многочисленность наглядно свидетельствует об уменьшении числа врагов.

В обществах, претендующих на цивилизованность, дело ограничивается демонстрацией плененных врагов. Другие, кого мы считаем варварами, требуют большего: собравшись вместе и уже не чувствуя непосредственной угрозы, они хотят пережить уменьшение числа врагов. Для этого производятся публичные казни пленных, о которых сообщается при описании победных торжеств многих воинственных народов.

Поистине фантастических размеров достигали эти казни в столице королевства Дагомеи. Здесь установился обычай ежегодного праздника, длившегося несколько дней, во время которого ставился кровавый спектакль: по королевскому приказу сотни пленных обезглавливались на глазах всего народа.

На помосте в окружении ближайших соратников восседал король. Внизу волновался народ. По кивку короля палач принимался за работу. Головы казненных бросали в кучу; кучи голов виднелись повсюду. Торжественные процессии двигались по улицам, по сторонам которых на виселицах болтались голые тела казненных. Чтобы не оскорбить взгляд многочисленных жен короля, их приводили в пристойный вид — кастрировали. В заключительный день праздника двор снова собирался на одном из возвышений, и наступало время раздачи подарков народу. В толпу бросали раковины, заменявшие деньги, из-за них вспыхивали схватки. Потом туда же отправляли тела обезглавленных пленников, которые толпа разрывала на части и, как сообщается, в горячке поедала. Каждый хотел урвать себе кусок врага: это можно понимать как причастие триумфа. За людьми следовали животные, но враг, конечно, был важнее.

Есть свидетельства европейцев, наблюдавших такие празднества в XVIII в. Это были представители белой расы из торговых колоний на побережье. Предметом торговли были рабы, для закупки рабов они и приезжали в столицу королевства Абомею. Король продавал европейцам часть своих пленников. Для этой цели предпринимались военные походы, и европейцев тогда это вполне устраивало. Конечно, быть свидетелями ужасных массовых казней им нравилось меньше, но их присутствие считалось при дворе хорошим тоном. Они старались убедить короля, что пленников, предназначенных на казнь, лучше продать им в качестве рабов. Они, следовательно, действовали гуманно и одновременно с выгодой для бизнеса. Однако, к удивлению своему, они видели, что король при всей его жадности не соглашается на эти предложения. Во времена, когда рабов не хватало, отчего страдал бизнес, тупоумие короля просто выводило их из себя. Они не понимали, что для короля власть важней, чем состояние. Народ привык к демонстрации жертв. В этом наглядном уменьшении числа врагов, происходящем в грубой и жестокой форме, он черпал уверенность в собственном приумножении. Последнее же было прямым источником королевской власти. Спектакль оказывал двоякое воздействие. Для короля это был надежный способ убедить народ, что под его владычеством приумножение гарантировано, и тем самым удержать его в состоянии религиозно преданной массы. Но одновременно внушался страх перед королевским приказом. Распоряжения о казнях исходили от него лично.

Крупнейшим общественным событием у римлян был триумф. На него сходился весь город. Но когда империя достигла высот могущества и уже нечего стало без конца завоевывать, была учреждена победа как таковая, приходившая периодически по календарю. На арене на глазах людских скоплений шли бои, лишенные всякой политической подоплеки, но не лишенные смысла: смысл состоял в том, чтобы будить и поддерживать в народе ощущение победы. Римляне, как зрители, сами не сражались, но они сообща решали, кто победитель, и приветствовали его совсем как в прежние дни. Дело было только в ощущении победы. Сами войны, казавшиеся уже ненужными, потеряли в своем значении.

У исторических наций такого рода война стала единственным средством приумножения. Будь это захват вещей, необходимых для жизни, или угон жителей в рабство — все другие, более терпимые формы приумножения были отброшены и стали считаться недостойными. Сформировалось нечто вроде государственной военной религии, нацеленной на стремительное приумножение.

 

Ислам как военная религия

 

У верующих магометан есть четыре повода собраться вместе.

1. Несколько раз в день они собираются на молитву, к которой их призывает голос, доносящийся с высоты. Тут возникают малые ритмичные группы, которые можно обозначить как молитвенные стаи. Каждое движение строго предписано и определенным образом ориентировано, а именно по отношению к Мекке. Раз в неделю, во время праздника пятницы, стаи перерастают в массы.

2. Они собираются на священную войну против неверных.

3. Они собираются в Мекке во время большого паломничества.

4. Они собираются на Страшном Суде. В исламе, как и в других религиях, величайшее значение имеют невидимые массы. Но гораздо острее, чем в других мировых религиях, здесь выражены двойные массы, противостоящие друг другу.

По трубному гласу Страшного Суда все мертвые восстают из могил и устремляются, как по команде, на Поле Суда. И предстают перед Богом двумя отдельными неисчислимыми массами: верующие с одной стороны, неверующие — с другой. И Бог судит каждого из них.

Все человеческие поколения, таким образом, собираются вместе, и каждый из людей думает, что лег в могилу лишь накануне. О неизмеримом времени, прошедшем со дня его похорон, ни один не имеет представления. Смерть была без памяти и сновидений, но трубный зов будет услышан каждым.

«В тот день люди сойдутся множествами». Вновь и вновь в Коране заходит речь о множествах этого великого дня. Это — величайшие из всех масс, которые только способен вообразить верующий магометанин. Большее число людей, чем все, кто когда-либо жил, собранное на одном месте, невозможно помыслить. Это единственная масса, которая уже не растет, и она обладает величайшей плотностью, ибо каждый на своем месте доступен взору судьи.

Однако при всей своей величине и плотности она с начала и до конца разделена на две половины. Каждый точно знает, что его ждет; в одних душах — надежда, в других — ужас. «В этот день будут лучащиеся лица, смеющиеся, радующиеся, и в этот день будут лица, покрытые грязью, покрытые тьмой: это лица неверных и святотатцев». Поскольку речь идет об абсолютно справедливом приговоре — каждое деяние зарегистрировано и письменно заверено, — никому не избежать предназначенной ему судьбы.

Разделение массы на две в исламе носит безусловный характер, граница проходит между верующими и неверующими. Их судьба, навсегда разделенная, состоит в том, чтобы сражаться друг с другом. Религиозная война считается священным долгом, так что еще при этой жизни в каждой битве предвосхищается — менее масштабно, конечно, — двойная масса Страшного Суда.

Совсем другой образ, с которым связана не менее священная обязанность магометанина, — паломничество в Мекку. Здесь речь идет о длящейся массе, образующейся постепенным током паломников из всех стран, где живут правоверные. В зависимости от удаления места проживания от Мекки она может растягиваться на недели, месяцы и даже годы. Обязанность совершить паломничество хоть раз в жизни окрашивает все земное существование человека. Кто не совершил паломничества, тот в действительности не жил. Оно, так сказать, сжимает все пространство, где распространилась вера, и помещает его в одно место, в котором был ее исток. Паломники — мирная масса. Они озабочены только и единственно достижением своей цели. Покорять неверных — не их задача, они должны только достичь назначенного места.

Особым чудом считается способность города размеров Мекки вместить эти бесчисленные толпы паломников. Испанский пилигрим Ибн Убаир, который в конце XII в. останавливался в Мекке и оставил ее подробное описание, полагает, что даже в крупнейших городах мира не найдется места для такого множества людей. Но Мекке дарована способность растягиваться для вмещения масс; ее можно сравнить с маткой, которая может становиться больше или меньше в зависимости от размера содержащегося в ней эмбриона.

Ключевой момент паломничества — день на горе Арафат. Здесь должны собраться 700 000 человек. Нехватка восполняется ангелами, невидимо становящимися между людьми.

Но вот дни мира миновали, и война вновь вступает в свои права. «Мухаммед, — говорит один из лучших знатоков ислама, — пророк борьбы и войны… То, что он сначала совершил у себя в арабском мире, он оставил как завет всем правоверным: борьба с неверными, распространение не столько веры, сколько власти веры, которая есть власть Аллаха. Поэтому воины ислама должны стремиться не столько к обращению, сколько к покорению неверных».

Коран, боговдохновенная книга пророка, не оставляет в этом никакого сомнения. «А когда кончатся месяцы священные, то избивайте неверных, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте».

 

Религии оплакивания

 

Религии оплакивания дали миру его лицо. В христианстве они достигли своего рода общезначимости. Стая, на которой они держатся, существует недолго. Что придало верованиям, возникающим из оплакивания, такую стабильность? Откуда взялось это своеобразное упорство, пронесенное сквозь тысячелетия?

Легенды, вокруг которых они формируются, повествуют о человеке или Боге, который умер по несправедливости. Это всегда рассказ о преследовании, идет ли речь об охоте или травле. Это может быть связано и с неправедным судом. Если дело происходит на охоте, попадают не в того, лучший охотник гибнет вместо преследуемого животного. Может возникнуть обратная ситуация, когда преследуемый зверь набрасывается на охотника и наносит ему смертельные раны, как в легенде об Адонисе и вепре. Именно этой смерти не должно было быть, и боль о ней поистине беспредельна.

Бывает, что погибшего любит и оплакивает богиня, как Афродита Адониса. В Вавилоне она именовалась Иштар, а прекрасным, безвременно погибшим юношей был Таммуз. У фригийцев это была богиня-мать Кабела, оплакивавшая своего юного возлюбленного Ammaca: «Она стала как сумасшедшая, запрягла в колесницу львов, носилась со своими кори-бантами, которые стали такими же бешеными, как она сама, по всей горе Ида и выла о своем Аттисе; один из корибантов отрезал куски от своего тела, другой носился по горе с развевающимися волосами, третий дул в рог, еще один бил в барабан или, создавая адский грохот, ударял друг о друга медные тарелки; вся Ида впала в неистовство и беснование».

В Египте Изида потеряла Озириса, своего супруга. Она без устали ищет его, тоскует и зовет, пока, наконец, не находит: «Приди в свой дом, приди в свой дом… Я не вижу тебя, но мое сердце бьется о тебе, и мои глаза жаждут тебя. Приди же к той, что любит тебя, любит тебя, Благословенный! Приди к твоей сестре, приди к твоей жене, о ты, чье сердце остановилось. Приди к хозяйке твоего дома. Я сестра твоя по матери, ты не должен покинуть меня. Боги и люди повернулись к тебе и оплакивают тебя… Я зову тебя и рыдаю так, что плач мой доносится до небес, но ты не слышишь моего плача, а я ведь твоя сестра, которую ты любил на Земле. Ты никого не любил, только меня, брат мой!»

Бывает так — это более поздний и уже не мифологический случай, — что группа учеников и последователей оплакивает погибшего, как, например, Иисуса или Хуссейна, племянника пророка, подлинного мученика шиитов.

Охота или преследование обычно изображены во всех подробностях, это точный рассказ о лично пережитых событиях. Всегда льется кровь, даже в гуманнейших из всех страстей — в страстях Христовых — не обошлось без крови и ран. Каждая частность событий, из которых складываются страсти, воспринимается как вопиющая несправедливость, и чем дальше от мифических времен, тем сильнее стремление продлить страдания, наделив их бесчисленными человеческими чертами. При этом охота или травля всегда оказываются воспринятыми со стороны жертвы.

В момент кончины формируется оплакивающая стая, в плаче ее звучит особенная нота: он умер во имя людей, тех, кто собрался вокруг его тела. Он — их спаситель: потому ли, что был величайшим среди них охотником, потому ли, что у него были другие, высшие достоинства. Его исключительность всячески подчеркивается: именно он — тот, кто не мог, не должен был умереть. Плачущие отказываются признать эту смерть. Они хотят, чтобы он снова жил.

В изображениях архаичных оплакивающих стай, в частности, в приведенном мной австралийском примере, подчеркнуто, что оплакивать начинают уже умирающего. Живущие стремятся его удержать и закрывают своими телами. Они захватывают его в свою кучу, тесно сжимают со всех сторон и стараются не отпустить. Иногда его продолжают звать и после наступления смерти, и лишь когда совсем ясно, что он уже не вернется, начинается второй этап — перемещение в царство мертвых.

В оплакивающей стае, о которой здесь идет речь, то есть той, что, складывая легенду, сама складывается вокруг драгоценного покойника, процесс умирания всячески продлевается. Его приверженцы, или верующие, что здесь одно и то же, отказываются его отдать. Первый этап, этап удержания здесь решающий, на нем лежит вся нагрузка

Это время, когда люди стекаются со всех сторон и приветствуется каждый, кто готов участвовать в оплакивании В подобных культах оплакивающая стая открывается и расширяется в массу, которая неудержимо растет. Это случается на торжествах в честь мертвого, когда изображаются его страсти. К празднованию присоединяются целые города и притекающие со всех сторон толпы паломников. Открывание оплакивающей стаи может происходить также в иных более масштабных временных отрезках, когда умножается не конкретная масса, а число верующих вообще. Все начинается с нескольких учеников, стоящих возле креста, они — ядро плача На первом празднике пятидесятницы было, пожалуй человек 600 христиан, во времена императора Константина их стало десять миллионов. Но ядро религии осталось тем же центр ее — оплакивание.

Почему столь многие присоединяются к оплакиванию? Чем оно притягивает? Зачем оно вообще нужно человеку? Со всеми, кто примыкает к плачу, происходит одно и то же — охотничья или преследующая стая, превратившись в оплакивающую стаю, очищается от греха. Люди всегда были гонителями гонителями они живут и дальше, каждый на свой лад Они жаждут чужой плоти, вгрызаются в нее и питаются муками слабых создании. В их глазах отражаются тускнеющие глаза жертвы, и последний крик ее, которым они насладились неизгладимо врезается в их души. Может быть, в большинстве своем они даже не догадываются, что, питая свои тела, питают мрак внутри себя. Однако страх и вина растут неудержимо, и сами того не сознавая, они стремятся к искуплению. Поэтому они стекаются к тому, кто умер за них, и, рыдая вокруг него сами ощущают себя гонимыми. Что бы они не творили в остальное время, сколько бы ни причиняли зла — в этот момент они на стороне того, кто страдает. Внезапная и далеко идущая смена партий! Она освобождает их от вины за смерть других но также и от страха перед собственной смертью. Что бы они ни причинили другим, один из этих других все взял на себя: если они будут ему верны и безоговорочно преданы, то сумеют, как им кажется, избегнуть мести.

Следовательно, религии оплакивания будут необходимы для душевного уклада человека до тех пор, пока он не перестанет собираться в стаи для убийства.

Из всех религий оплакивания, дошедших до нас, а потому поддающихся детальному разбору, самая поучительная — шиитская ветвь ислама. Было бы правильно также рассмотреть культ Таммуза или Адониса, Озириса или Аттиса. Но они принадлежат ушедшим временам, о них мы знаем только из клинописи и иероглифов или же из сообщений классических авторов, и хотя сообщения эти бесценны, гораздо более доказательно будет разобрать такую веру, которая существует и ныне, и там, где существует, проявляет себя остро и однозначно.

Самой важной из религий оплакивания является христианство. О его католической разновидности еще пойдет речь. Что же касается конкретных мгновений христианства — мгновений массового возбуждения, то вместо подлинного оплакивания, ставшего уже редким, мы рассмотрим праздник Воскресения Христова в Храме Гроба Господня в Иерусалиме. Оплакивание же само по себе, как страстно мечущаяся стая; перерастающая в подлинную массу, неизгладимо запечатлено в шиитском празднике мухаррам.

 

Праздник мухаррам у шиитов

 

Из ислама, в характере которого безошибочно узнается военная религия, благодаря расколу родилась религия оплакивания, самая концентрированная и резко выраженная из всех существующих, — шиитская вера. В Иране и Йемене это официальная религия. Она также широко распространена в Индии и Ираке.

Шииты веруют в духовного и мирского вождя всех единоверцев, которого называют имамом. Его роль более значительна, чем роль папы у католиков. Он — носитель божественного света. Он непогрешим. Спасется только тот верующий, который следует за своим имамом: «Кто умер, не зная истинного имама своего времени, тот умер смертью неверного».

Имам происходит по прямой линии от пророков. Али, зять Мухаммеда, женатый на его дочери Фатиме, считается первым имамом. Пророк доверил Али особенные познания, которые скрыл от других своих приверженцев, и они стали наследуемым семейным достоянием. Он прямо назвал Али своим преемником в делах вероучения и власти. Только Али, как избранный велением Пророка, удостоен титула «Владыка правоверных». Сыновья Али — Хасан и Хуссейн унаследовали его должность: они были внуками пророка, Хасан стал вторым, Хуссейн — третьим имамом. Всякий другой, кто претендовал владычествовать над правоверными, считался узурпатором.

Политическая история ислама после смерти Мухаммеда способствовала формированию легенды об Али и его сыновьях. Али был не сразу избран калифом. В течение 24 лет после смерти Мухаммеда трое других его соратников поочередно возводились в это достоинство. Лишь когда умер последний из них, к власти пришел Али, но царствовал недолго. Во время пятничной молитвы в большой мечети Куфы его убил отравленным мечом один из фанатичных противников. Старший сын Али Хасан отдал свои права в откуп за сумму в несколько миллионов дирхемов и вернулся в Медину, где через несколько лет умер от последствий разгульной жизни.

Подлинным ядром шиитской веры стали страдания его младшего брата Хуссейна. Хуссейн был полной противоположностью старшему брату. Сдержанный и серьезный, он скромно жил в Медине. Став после смерти брата главой шиитов, избегал участвовать в политических интригах. Но когда царствующий калиф в Дамаске умер, и трон намеревался занять его сын, Хуссейн отказался его признать. Жители беспокойного города Куфы в Ираке написали Хуссейну, что видят его калифом, и звали к себе. Ему надо было только прибыть в Куфу, и успех был бы обеспечен. И Хуссейн отправился в путь с семьей, женщинами, детьми и кучкой соратников. Это был долгий путь через пустыню. Но когда караван уже почти достиг Куфы, горожане изменили свое решение. Начальник города выслал превосходящее количество всадников и потребовал сдаться. Хуссейн отказался. Тогда ему отрезали доступ к воде. Воины окружили маленький отряд. На равнине Кербелы в десятый день месяца мухаррам 680 г. по нашему летоисчислению Хуссейн и его отважно сражавшиеся спутники были атакованы и разбиты. 87 человек пали вместе с ним, среди них многие из его семьи и семьи брата. На его трупе было 33 следа от ударов копий и 34 раны от мечей. Командир вражеского войска приказал всадникам проскакать по трупу Хуссейна. Внук пророка был втоптан в землю лошадиными копытами. Его отрезанную голову послали калифу в Дамаск. Калиф воткнул ей в рот свой посох. Старый соратник Мухаммеда, присутствовавший при этом, упрекнул его: «Вынь посох, я видел, как этот рот целовал рот пророка».

«Несчастья семьи пророка» стали с тех пор главной темой шиитской вероучительной литературы. «Настоящего шиита узнают по тому, что тело его изнурено воздержанием, губы пересохли от жажды, а глаза опухли от беспрерывного плача. Настоящий шиит нищ и гоним, как семейство, за которое он предстоит и страдает. В семье пророка это стало почти профессией — быть преследуемым и гонимым».

Начиная с горестного события при Кербеле, история рода пророка представляет собой бесконечную хронику мук и гонений. Изложение их в поэзии и прозе составило богатую мартирологическую литературу. Они стали поводом собраний шиитов в первой трети месяца мухаррам, десятый день которого — ашура — отмечается как годовщина трагедии при Кербеле. «Наши памятные дни — наши траурные встречи», — так завершает один шиитски настроенный князь свое стихотворение, посвященное страданиям семьи пророка. Траур и плач по несчастьям семейства алидов и мученикам его представляют собой единственное дело истинно верующего. «Трогательней, чем слезы шиита», — гласит арабское присловье. «Плач по Хуссейну, — пишет современный индиец, принадлежащий к шиитской вере, — это цена нашей жизни и нашей души; без этого мы были бы неблагодарнейшими из созданий. Даже в раю мы будем печалиться о Хуссейне… Траур по Хуссейну — это знак подлинности ислама. Шиит не может не плакать. Его сердце — это живая могила, настоящая могила для головы обезглавленного мученика».

Переживание личности и судьбы Хуссейна представляет собой эмоциональное ядро веры. Это главный источник, из которого струится религиозный опыт. Его смерть истолкована как принесение себя в жертву, через его страдания святые достигают рая. Представление о посреднике изначально было чуждо исламу. В шиизме со смерти Хуссейна оно стало господствующим.

Могила Хуссейна на равнине Кербелы издавна стала важнейшим местом паломничества шиитов. Ее окружают 4000 ангелов, днем и ночью оплакивающих его. Каждого паломника, откуда бы он ни пришел, они провожают до самой границы. Кто поклонится этой могиле, получает большие преимущества. На него никогда не рухнет крыша дома. Он никогда не утонет. Он не погибнет в огне. Не будет пожран дикими зверями. Тому же, кто молится здесь с истинной верой, будет добавлено годов жизни. Он получит фору в 1000 паломничеств в Мекку, 1000 мученических смертей, 1000 голодных дней, 1000 отпущений рабов на волю. На следующий год его не обуяют дьявол и злые духи. Умрет он — его похоронят ангелы, и в день воскрешения он восстанет с приверженцами имама Хуссейна, которого опознают по знамени в руках. Имам с триумфом поведет своих паломников прямой дорогой в рай.

Согласно другому поверью, все, кто похоронен у могилы имама, в день воскрешения не будут подвергнуты проверке, как бы они ни грешили в жизни, а прямо с погребальных полотен будут закинуты в рай, где ангелы встретят их приветственными рукопожатиями.

Поэтому старые шииты переселяются в Кербелу, чтобы здесь умереть. Другие, живущие на большом удалении от священного города, завещают похоронить их в Кербеле. Уже много столетий из Персии и Индии стекаются в Кербелу бесконечные караваны мертвых; город превратился в одно гигантское кладбище.

Где бы ни жили шииты, их самый большой праздник — дни месяца мухаррам, на которые пришлись страдания Хуссейна. Десять дней вся персидская нация в трауре. Король министры, чиновники — все в черных или серых одеждах! Солдаты и погонщики мулов ходят в выпущенных рубахах с открытой грудью, что является знаком величайшего горя. Праздник начинается в первый день мухаррама, он же — первый день нового года. С многочисленных кафедр проповедники повествуют о страданиях Хуссейна. Все изображается в подробностях, не упускается ни один эпизод. Слушатели переживают необычайно глубоко. «О, Хуссейн! О, Хуссейн!», — звучат вопли, сопровождаемые стонами и плачем. Скандирование длится до вечера, проповедники сменяют друг друга на кафедрах. Первые девять дней по улицам бродят группы голых до пояса мужчин, у которых грудь и спина раскрашены в красную и черную краску. Они рвут на себе волосы, ранят себя ножами, бичуют тяжелыми цепями, пускаются в дикие танцы. Иногда вспыхивают кровавые схватки с иноверцами.

Праздник достигает кульминации на десятый день мухаррама, когда отправляется в путь торжественная процессия, изображающая похороны Хуссейна. В центре восемь мужчин несут гроб Хуссейна. За ними следуют примерно пятьдесят человек, вымазанных в крови и распевающих воинственные песни. Потом ведут боевого коня Хуссейна. Потом обыкновенно следует еще одна группа — около полусотни мужчин, ритмично бьющих друг друга деревянными палками. Неистовство, в которое впадают при виде процессии оплакивающие массы, невозможно себе представить. Описание, которое будет приведено несколько ниже, дает об этом лишь самое общее представление.

Настоящее драматизированное воспроизведение страстей Хуссейна учредилось как регулярное торжество только в первой половине девятнадцатого столетия. Гобино, который в 50-ые годы и позже долго жил в Персии, дал его впечатляющее изображение.

Театральные постановки финансировались богатыми людьми, это было высокопочитаемое деяние — дающий «воздвигает себе дворец в раю». Самые большие театры вмещали от 2000 до 3000 человек. В Исфагане представление происходило на глазах 20000 зрителей. Вход был свободный, одинаково пропускали и богатого помещика и нищего в лохмотьях. Действо начиналось в пять утра. Перед этим несколько часов длились шествия, танцы, проповеди и песни. Разносились прохладительные напитки, самые богатые и уважаемые люди считали за честь лично обслуживать даже убогих оборванцев.

Гобино описывает два типа братств, участвующих в представлении.

«Мужчины и дети с факелами, с огромным черным знаменем впереди процессии втекают в театр и с пением обходят его по кругу. Несколько детей бегут впереди всех, выкрикивая тонкими голосами: «Ай, Хуссейн! Ай, Акбар!»

Братство выстраивается перед кафедрами проповедников и продолжает петь, сопровождая песнопения неожиданным и странным действием. Каждый из братьев складывает правую ладонь наподобие раковины и с силой ритмически ударяют себя ею под левым плечом. Глухой звук от множества одновременных ударов слышен издалека и производит мощное впечатление. Удары то падают медленно и тяжело, в тягучем ритме, то ускоряются и учащаются, возбуждая присутствующих. Редко бывает, чтобы к этому не присоединилась вся аудитория. По знакам старшего братья поют, ударяют себя в грудь, подпрыгивают на месте и издают резкие короткие возгласы: «Хасан! Хуссейн!»

Иного рода братство — бичующиеся. Их выступление сопровождается музыкой: с собой у них тамбурины разной величины. Они голы до пояса, босы и простоволосы. Это мужчины, иногда старики, иногда дети от 12 до 16 лет В руках у них цепи и острые иглы, у некоторых деревянные колодки Процессия вступает в театр, запевая, сначала довольно медленно, псалом, состоящий лишь из двух слов: «Хасан! Хуссейн!» Пение сопровождается все учащающимися ударами тамбуринов. Те, кто с деревянными колодками, начинают ритмически бить ими друг друга и пускаются в танец Остальные в том же ритме бьют себя в грудь. Ритм убыстряется они начинают хлестать себя цепями, сначала медленно и с явной осторожностью, потом все оживленнее и сильнее Иглы втыкаются в руки и щеки, течет кровь, толпа ревет, возбуждение нарастает. Глава братства носится между рядами бичующихся, подбадривая слабых, удерживая тех, кто слишком неистовствует. Когда возбуждение достигает максимума музыка замолкает — представление закончено. Трудно отойти от впечатления, которое оно внушает: это сочувствие боль и ужас одновременно. Иногда в заключение в тот самый момент, как танец останавливается, участники воздевают руки с цепями к небу и столь глубоким голосом, со столь верующим и преданным взором выкрикивают «Йа, Аллах! О, Бог» что невольно охватывает восторг, — так преображается все их существо.»

Бичующихся можно было бы назвать оркестром мук, они действуют как массовый кристалл. Боль, которую они причиняют себе, — это боль Хуссейна. Изображаемая ими, она становится болью всего сообщества верующих. Ритм ударов в грудь, которому все подчиняются, порождает ритмическую массу. На ней держится аффект плача. Хуссейн — их общая потеря, им всем вместе он принадлежит.

Но не только кристаллы братств приводят присутствующих в состоянии оплакивающей массы. Проповедники и просто верующие, выступающие по своей инициативе, делают то же самое. Стоит прислушаться к рассказу Гобино, ставшего свидетелем такого воздействия.

«Театр набит полностью. Конец июня, люди задыхаются под огромным тентом. Толпа расхватывает прохладительное. На сцену поднимается дервиш и заводит хвалебную песнь. Она сопровождается ударами в грудь. Голос у него не велик, и выглядит он усталым. Песня не звучит, впечатления никакого. Похоже, он это чувствует, перестает петь, сходит со сцены и исчезает. Снова все успокаиваются. Но тут огромный солдат, турок, громовым голосом подхватывает песню, сопровождая ее все более мощными гулкими ударами. Еще один солдат, тоже турок, но из другого полка и такой же оборванный, как и первый, принимает вызов. Удары в грудь точно отмеряют ритм. В течение 25 минут задыхающаяся толпа, целиком захваченная этими двоими, бьет себя до синяков. Монотонный тяжелый ритм песнопения завораживает. Каждый ударяет себя со всей возможной силой, все заполняет мощный глухой гул. Посреди сидящей на корточках толпы поднимается молодой негр, выглядящий как грузчик. Он швыряет оземь шапку и начинает петь в полный голос, одновременно ударяя себя обоими кулаками по стриженой голове. Он всего в десяти шагах от меня, и я вижу каждое его движение. Губы его побледнели, и чем бледнее он становится, тем яростнее возбуждает себя, крича и нанося себе удары, как бесноватый. Так продолжается примерно десять минут. Но солдаты уже выдохлись, с них градом катится пот. Хор, поскольку его уже не ведут их мощные и точные голоса, начал сбиваться и путаться. Часть голосов смолкла, а негр, как будто лишившись вдруг материальной опоры, закрыл глаза и рухнул на соседей. Казалось, каждый испытывает к нему сочувствие и уважение. Ему кладут на голову лед и смачивают водой губы. Только через некоторое время удается привести его в чувство. Придя в себя, он мягко и вежливо благодарит тех, кто оказал ему помощь.

Поскольку опять на время воцарилось спокойствие на сцену поднимается человек в зеленой одежде. В нем нет ничего необычного, на первый взгляд это торговец пряностями Он заводит проповедь о рае, красноречиво описывая его славу и величие. Чтобы попасть туда, недостаточно читать Коран пророка. «Мало делать все то, что предписывает эта священная книга, мало ходить в театр, чтобы плакать, как вы это делаете каждый день. Надо все добрые дела делать во имя Хуссейна и из любви к нему. Ворота рая — это Хуссейн тот кто держит мир, — это Хуссейн, через Хуссейна приходи; спасение. Кричите: „Хасан, Хуссейн!“»

Вся толпа закричала: «О Хасан, о Хуссейн!»

«Хорошо. Теперь еще раз!»

«О Хасан, о Хуссейн!»

«Молите Бога, чтобы он сохранил вас в любви к Хуссейну Ну, воззовите к Богу!»

Вся толпа как один человек воздела руки ввысь, и глухими голосами завопила: «Иа, Аллах! О, Бог!»

Сама постановка страстей Хуссейна, которой предшествует это долгое и возбуждающее вступление, представляет собой серию из 40 или 50 разрозненных сцен. Все происходящее сообщено Гавриилом, ангелом Пророка, или увидено во сне, а потом разыграно на сцене. Что именно должно произойти, зрители и так знают, дело не в напряженном драматизме как мы его понимаем, — дело в абсолютном соучастии. Все страдания Хуссейна, муки жажды, преследовавшие его, когда был закрыт доступ к воде, эпизоды битвы и гибели изображены очень реалистично. Только имамы и святые, пророки и ангелы поют. Ненавистным персонажам — таким, как калиф Язид, по чьему приказу был убит Хуссейн, или убийца Шамр, нанесший смертельный удар — петь не позволено, они декламируют. Представляется будто они подавлены чудовищностью собственных деяний Произнося злобные речи, они сами ударяются в рыдания. Аплодисментов нет, люди плачут, стонут, бьют себя по голове. Возбуждение зрителей достигает такой степени, что они иногда пытаются линчевать мерзавцев, убивших Хуссейна. В заключение показано, как отрезанная голова мученика доставляется ко двору калифа. На пути происходит одно чудо за другим. Лев склоняется перед головой Хуссейна. Процессия останавливается у христианского монастыря: как только настоятель видит голову мученика, он отрекается от своей веры и обращается в ислам.

Смерть Хуссейна была не напрасной. В день воскрешения ему будут доверены ключи от рая. Сам Аллах распорядился: «Право на заступничество только у него. Хуссейн, по моей особой милости, да будет заступник за всех». Пророк Мухаммед, вручая Хуссейну ключи от рая, говорит: «Иди и спасай из пламени тех, кто в жизни своей пролил по тебе хоть единственную слезу, тех, к<