Церковь и Октябрьская революция

Многочисленные воззвания и послания, принимавшиеся Собором и распространявшиеся различными путями по Москве, где он происходил, и по мере возможности во всей стране, призывали «православный народ» к прекращению борьбы против Временного правительства, к «братскому единению» с помещиками и капиталистами, к капитуляции перед ними и церковью. Как известно, не помогла тут активнейшая проповедническая деятельность церкви и Собора, не помогло и бешеное сопротивление старой власти и стоявших за нею сил — все это было сметено неудержимым напором рабоче-крестьянских и солдатских масс, следовавших за большевистской партией. Собор старался делать все возможное, чтобы затормозить движение и по меньшей мере спасти все, что еще было возможно.

Показательно его поведение в отношении борьбы между юнкерами и революционным лагерем в Москве. Пока юнкера занимали Кремль и некоторые другие командные позиции в Москве, Собор молча и с явной надеждой выжидал дальнейшего развертывания событий. Как только силы контрреволюции стали терпеть явное поражение и юнкера оказались осажденными в Кремле, соборные отцы забеспокоились по поводу того, как бы при ликвидации очагов сопротивления не пострадали благоверные и православные контрреволюционеры. Когда эти «благоверные» десятками и сотнями расстреливали взятых в плен красногвардейцев и солдат, это не вызывало никаких протестов со стороны Собора. Не выражалось и опасений за целость исторических, в том числе кремлевских, памятников. Но теперь вдруг возникла сильнейшая тревога, как бы не пострадали эти памятники. Истерические речи на заседаниях Собора, воззвания и прокламации, внушительные шествия членов Собора в направлении тех мест, где происходили военные действия, попытки проникновения в штаб революционных сил с целью уговорить их командование прекратить военные действия против засевших в Кремле юнкеров и во всяком случае не обстреливать Кремль во избежание ущерба для исторических ценностей — все было пущено в ход. А когда Кремль был взят красногвардейцами и солдатами, развернулась агитационная кампания по поводу вреда, нанесенного кремлевским святыням, и по поводу «зверств», чинившихся в отношении пленных юнкеров. И то, и другое было ложью: разрушения, причиненные кремлевским зданиям артиллерийским обстрелом, были минимальными, а с пленными юнкерами обошлись несравненно гуманнее, чем ранее те обращались с попавшими в их руки противниками.

Когда неизбежность победы социалистической революции стала очевидной, верхи Собора поставили перед собой задачу восстановления патриаршества. С середины октября 1917 г. начались дискуссии по этому вопросу, длившиеся без перерыва две недели. До этого ни предположений о том, что Собор совершит таковое действие, ни конкретных предложений на этот счет ни с чьей стороны не было. В документах, подготовленных Предсоборным советом, ни звука о возможном восстановлении патриаршества не было. Теперь этот вопрос приобрел наивысшую актуальность.

Делегаты, отстаивавшие учреждение патриаршества, достаточно откровенно мотивировали необходимость этого в создавшихся исторических условиях. Докладчик по этому вопросу епископ астраханский Митрофан заявил: «Дело восстановления патриаршества нельзя откладывать — Россия горит, все гибнет… Когда идет война, нужен единый вождь, без которого воинство идет вразброд» 38. Делегат Собора П. М. Граббе (казачий полковник по своей мирской специальности) вторил епископу: «Никакую войну нельзя вести без вождя. А ведь для церкви наступает именно такое время, когда ей придется вести войну» 39. Много раз в выступлениях ораторов формулировались те требования, которые следует предъявлять к личности подлежащего избранию церковного полководца, причем чаще всего фигурировала характеристика, по которой это должен быть «муж подвига и дерзновения» 40. Иначе говоря, это должен быть человек, который не побоится возглавить открытую, всеми средствами ведущуюся борьбу с Советской властью.

Собор был, однако, далеко не единодушен в вопросе о необходимости избрания патриарха: многочисленная и сильная группа его делегатов выступала против того, чтобы в данный момент совершить это деяние. В оппозиции к нему находились главным образом не епископы, а рядовые клирики и миряне. Произносили пламенные речи против восстановления патриаршества протоиереи и профессора, юристы, историки и в недавнем прошлом государственные чиновники. Были пущены в ход самые разнообразные аргументы — исторические, догматические, канонические и, наконец, актуально-политические. Главную роль играли, конечно, последние: действовало вполне обоснованное опасение того, что народ поймет установление церковной монархии как попытку создать суррогат погибшей монархии светской. Представляет при этом известный интерес развивавшаяся оппозиционерами аргументация «академического», а особенно исторического порядка.

В доказательство того, что патриаршество не играло положительной роли в истории церкви, протоиерей Н. Г. Попов привел ряд выразительных примеров из истории Константинопольского патриархата, в которых патриархи выглядят как всесторонне развращенные личности, запятнанные всевозможными преступлениями и грязными поступками. «Мы могли бы, — заключает протоиерей, — привести многие и многие другие имена из числа 130 (приблизительно) патриархов, которые были в Константинополе от учреждения патриаршества и до падения империи, в доказательство того, что патриаршество само по себе не предохраняет самих носителей этого высокого сана от падений и заблуждений». Да и при турках они вели себя не лучше: оратор приводит серию примеров позорного поведения патриархов в этот период. «Скажут, — продолжал он, — что наше патриаршество будет исключительным; но где основания для такой надежды?» А в общем «если бы у нас было восстановлено патриаршество в том виде, в каком наблюдаем его на Востоке, то оно было бы ненужной фольгой и мишурой, наростом на живом теле соборной церкви» 41.

Весьма красноречивую речь против восстановления патриаршества произнес протоиерей Н. П. Добронравов. Он не постеснялся уличить русскую православную церковь и ее руководителей в лицемерии и низкопоклонстве, в отсутствии гражданского и религиозного мужества. По поводу многочисленных заявлений делегатов Собора о том, что синодальное управление церковью было неканоническим и даже еретическим, оратор поставил в упор вопрос: «Неужели мы можем допустить, что у нас в синодальном периоде найдется хоть один иерарх, у которого не дрогнула бы рука подписать клятву в том, что он будет повиноваться Синоду, который он, однако, не признает святейшим?» Иерархи православной церкви, продолжает далее оратор, постоянно прибегали ко лжи, услуживая монархии, но в этом, утверждает он, виноват не Синод. «Нет, — заявляет он, — виноваты низость человеческая, пресмыкательство. И до Синода, скажу словами Алексея Толстого, перед царями «землю мели бородой». Пока низость человеческая будет давать знать о себе, раболепство перед сильными мира сего не будет искоренено» 42. Иначе говоря, Синод и патриархи и в прошлом постоянно погрязали в низости, так будет продолжаться и впредь; зачем же менять одно на другое. Так было, так будет. И оратор, и другие члены Собора, которые довольно вяло возражали ему, не замечали, какой сильный удар он наносит по учению о нравственной ценности и возвышенности православия, а значит, и христианства в целом.

Неизвестно, долго ли еще длилась бы полемика на Соборе между сторонниками и противниками восстановления патриаршества, но после победы революции чаша весов немедленно склонилась в пользу первых. После многочисленных пертурбаций с подачей записок, содержащих имена кандидатов, таковыми оказались митрополит Харьковский Антоний Храповицкий, получивший наибольшее количество голосов, затем митрополит Московский Тихон Белавин и архиепископ Новгородский Арсений Стадницкий. Остается последний этап выборов — жеребьевка: престарелый иеромонах Алексий вытаскивает из трех записок одну, в которой оказывается имя Тихона. Многочисленные поклонники Антония Храповицкого разочарованы, ибо личность боевого, активного и особо популярного в черносотенных кругах Антония более подходила в этих условиях к должности патриарха, чем фигура сравнительно бесцветного и менее известного Тихона 43. Дело, однако, было сделано. С 5 ноября 1917 г. русская церковь имела патриарха, а 21 ноября была проведена церемония его настолования (интронизации).

В промежутке между этими двумя событиями Собор развил бурную деятельность. В предвидении неизбежного в ближайшем будущем акта Советского правительства об отделении церкви от государства он занялся вопросом о правовом положении православной церкви; с докладом по этому вопросу выступил С. Булгаков. Основная идея доклада выражалась в следующей краткой формуле: «должно быть осуждено, отвергнуто и признано абсурдным то, что называется отделением церкви от государства» 44. В этом вопросе Собор был единодушен.

В выступлениях ряда ораторов по указанному вопросу сквозило опасение того, что вся многословная дискуссия идет впустую, так как Советское правительство не собирается следовать соборным решениям о правах церкви в государстве. Но перевешивала здесь, как и во многих других случаях, надежда на скорое падение Советской власти. Епископ уфимский Андрей высказывался по этому поводу вполне недвусмысленно: «Долго ли они (большевики. — И. К.) удержат власть? Может быть, неделю, две, а там произойдет новое изменение». Кстати сказать, эта надежда была выражена архиепископом в связи с вопросом о неприкосновенности церковного имущества: «Мы должны иметь в виду, что принадлежащее церкви должно быть сохранено, и никто ее достояния без проклятия захватить не может» 45. Арсенал проклятий скоро понадобился церкви.

Каждое из мероприятий победившей в стране Советской власти вызывало резкое осуждение со стороны Собора, начиная с Декретов о земле и мире. Соборные воззвания и послания сопровождались демонстрациями и крестными ходами клириков и мобилизованных ими верующих мирян. Особую активность в организации антисоветского движения проявил Петроградский митрополит Вениамин. Он занялся и сочинением обращений-протестов к Советскому правительству по поводу тех или иных его предпринимаемых или предполагающихся мероприятий. В середине января 1918 г. Вениамин подал своего рода «ноту» в Совет Народных Комиссаров, в которой заранее протестовал против грядущего отделения церкви от государства, сведения о котором получили распространение в печати. Митрополит даже угрожал государственной власти тяжелыми последствиями, которые могут быть вызваны принятием соответствующего декрета; особенно предостерегал он революционное правительство, чтобы оно «не приводило в исполнение предполагаемого проекта декрета об отобрании церковного достояния»46. Как ни заботила церковников судьба помещичьей и буржуазной собственности, своя церковная рубашка была ближе к телу, и о ней-то особенно заботились князья церкви.

Заговорил наконец и сам новоявленный патриарх Тихон. Надо же было оправдывать те надежды, которые возлагались на него Собором как на «мужа дерзновения»! 19 января 1918 г. Тихон выступил со своим знаменитым посланием, направленным против победившей революции и ее правительства 47. Не называя большевиков как подлинного адресата своих нападок, патриарх обвиняет их в самых страшных преступлениях, и прежде всего в беспричинных убийствах неисчислимого количества невинных людей, в оскорблении святыни, а главное — в том, что «имущества монастырей и церквей православных отбираются под предлогом, что это — народное достояние».

Сопротивление, организованное по директивам патриарха и Собора, фактически всем без исключения мероприятиям революционной власти не могло не вызвать человеческих жертв как со стороны одурманенных и мобилизованных церковью верующих, так и среди революционных сил, взявших на себя осуществление революционных преобразований. В ряде документов, исходивших от Собора, Синода, патриарха и других церковных инстанций, руководству приходов и монастырей рекомендовалось в подходящих для этого обстоятельствах созывать набатным звоном, «рассылкой гонцов» и всевозможными другими путями массы верующих и с их помощью организовывать физическое и, если «нужно», вооруженное сопротивление осуществлению мероприятий Советской власти. В одном из таких воззваний Собора говорилось: «Объединяйтесь же, православные! Объединяйтесь все, и мужчины и женщины, и старые и малые, для защиты наших заветных святынь… Лучше кровь свою пролить и удостоиться венца мученического, чем допустить веру православную врагам на поругание» 48. На протяжении последующих четырех лет церковь говорила по политическим вопросам в таком же духе.

Опубликование Советом Народных Комиссаров 23 января 1918 г. декрета об отделении 49 церкви от государства и школы от церкви вызвало новый взрыв ярости со стороны Собора и патриарха. Было бы слишком долго перечислять постановления, воззвания, послания, которыми православные призывались оказывать сопротивление осуществлению на местах и в центре мероприятий, вытекающих из декрета. Еще одним объектом церковного негодования явилось заключение Брестского мира, ставшего поводом к нападкам на заключившее его Советское правительство. «Тот ли это мир, — вопрошал патриарх Тихон, — о котором молится церковь, которого жаждет народ? Заключенный ныне мир… не даст народу желанного отдыха и успокоения. Церкви же православной принесет великий урон и горе, а отечеству неисчислимые потери» 50. Блаженны, мол, миротворцы, как сказано в Евангелии, но к большевикам, творящим мир, сие не относится…

Призывы Собора и патриарха к сопротивлению мероприятиям Советской власти во многих случаях возымели свое действие. В Москве, Петрограде и ряде других городов по инициативе и под руководством духовенства организовывались «Братства приходских советов», «Советы объединенных приходов» и подобные им организации, провоцировавшие антисоветские крестные ходы, устраивавшие демонстрации и митинги, подпольные собрания и т. д. Нередко дело кончалось кровавыми эксцессами, дававшими потом повод церковникам вопить о большевистских зверствах и гонениях на православную веру. В литературе приводится цифра вызванных тихоновскими выступлениями «инцидентов»— 1414 51. Если она и не очень точна, то во всяком случае свидетельствует о размахе антисоветского движения, развернутого церковью в первые же месяцы после Октябрьской революции.

После знаменитого послания Тихона от 19 января с анафемой по адресу Советской власти 28 января, как по команде, состоялись крестные ходы в Москве и Петрограде с молебнами «об избавлении церкви от воздвигнутого на нее народными комиссарами гонения». Собор полностью одобрил весь дух этих антисоветских выступлений.

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА И ЦЕРКОВЬ

Началась гражданская война, и православная церковь, так же как и другие религиозные организации, тут же определила свое место по ту сторону баррикады. С Поместного собора потянулись различные его деятели в разные концы страны — туда, где концентрировались белогвардейские силы. У Каледина, Корнилова, Алексеева, Колчака, Деникина, Врангеля, Бичерахова — у всех были свои подручные священники и епископы, протопресвитеры и архиереи. Архиепископ Уфимский Андрей (князь Ухтомский) возглавил церковное ведомство у Колчака. Неудачливый кандидат в патриархи Антоний Храповицкий сначала возглавил церковный штаб у гетмана Скоропадского, потом оказался в том же положении у Деникина. В разных группировках белых банд были на службе архиепископ Евлогий, один из руководителей Поместного собора, князь Г. Н. Трубецкой, протопресвитер Шавельский, архиепископы — Донской и Новочеркасский Митрофан, Таврический и Симферопольский Дмитрий, Ростовский и Таганрогский Арсений, Омский Сильвестр и многие другие.

В каком бы углу Советской России ни возникал белогвардейский заговор, где бы ни появлялась возможность антисоветской иностранной интервенции, где бы ни вспыхивало зарево антисоветского мятежа — всюду неизменными участниками, идеологами и пропагандистами белогвардейщины оказывалось местное духовенство. Ярославский мятеж летом 1918 г. был организован с предварительного благословения архиепископа Агафангела. Мятеж белочехов на Волге и на Урале был самым активным образом поддержан фактически всем духовенством тех территорий, на которых он разгорелся.

Церковная газета в Уфе писала: «Что осталось бы от России, если бы не пришли чехи для нашего спасения?» Дальше выражалась надежда на то, что скоро явятся и другие народы спасать святую Русь и православную веру: «Теперь будут подходить союзники русских — англичане, французы, американцы и японцы». В роли спасителей православия «язычники» японцы выглядели несколько странно, но это не останавливало поборников единоспасающей веры. Особо красноречивые проповеди в честь белочехов произносил в кафедральном соборе Екатеринбурга епископ Григорий 52. Интервенция войск Антанты на Севере тоже вызвала взрыв энтузиазма у тамошних церковников. Настоятель Архангельского кафедрального собора протоиерей Лемохин сказал в своей проповеди после торжественного молебна: «Радость перешла в восторг, когда на землю нашего города сошли с кораблей прибывшие к нам благородные союзники наши…» 53 Вторжение японских войск на советский Дальний Восток было так расценено в специальном воззвании епископа Забайкальского и Нерчинского Мелетия: «Доблестные войска дружественно верной Японии… помогают возрождению нашей государственности». Он призывал дальше «православных чад Забайкальской епархии» собраться «под святую сень креста господня» для «посильного служения доблестной армии, полагающей свою жизнь за веру и отечество»54.

Там, где завязывались узлы белогвардейского антисоветского сопротивления, они немедленно обрастали сетью церковных учреждений. Бежавшие с территории, где существовала Советская власть, клирики и епископы соединялись с местным духовенством, которое было тоже, как правило, антисоветски настроено, и совместными усилиями собирали «епархиальные совещания», «соборные совещания», «съезды духовенства и мирян», где конституировались учреждения, принимавшие на себя названия временных церковных управлений на соответствующей территории. Само собой разумеется, что это делалось каждый раз с соизволения, а иногда и по инициативе местных белогвардейских властей, и вновь созданное церковное учреждение немедленно брало на себя исполнение обязанностей «духовного ведомства» того белого воинства, на территории которого это происходило. Так, в ноябре 1918 г. в Томске было проведено Сибирское соборное церковное совещание, избравшее так называемое Высшее временное церковное управление. По церковной линии оно признало себя подчиненным патриарху Тихону, а по светской («государственной»), конечно, Колчаку. В конце 1918 г. такого же типа сборище состоялось на Украине. «Всеукраинский церковный собор» тоже признал над собой «водительство святейшего патриарха Тихона» и пана гетмана Скоропадского.

В марте 1919 г. Деникин счел целесообразным создать церковный центр на оккупированной им территории. Он распорядился созвать для этого церковный Собор. По его заданию протопресвитер Шавельский, возглавлявший военно-морское духовенство еще при царе, организовал созыв этого Собора в Ставрополе. Открытие Собора почтил своим присутствием и речью сам Деникин, поставивший перед церковниками задачу — «поднять меч духовный» против Советской власти. В ответных речах соборные отцы заверили его в том, что отдадут все свои силы для решения этой богоугодной задачи, а потом дружно спели белогвардейскому генералу «многая лета».

На основе решений ставропольского Собора деникинскими властями был принят ряд документов, которые должны были регулировать положение и деятельность церкви в России после того, как с божьей помощью будет свергнута в ней Советская власть. В одном их этих документов провозглашалось: «Первенствующая церковь в сих областях есть церковь русская, православная, возглавляемая святейшим патриархом Московским и всея России» 55.

Функции церковных учреждений на оккупированных белогвардейцами территориях были разнообразны. Они заключались, прежде всего, в интенсивнейшей пропаганде, основным мотивом которой являлось освящение и оправдание антинародной войны, которую вела белогвардейщина. Нужно было разбойничьему делу придать видимость священного и богоугодного крестового похода. Пускался в ход весь театрально-действенный и декоративный арсенал, которым располагала церковь: торжественные молебны с многолетием очередному «спасителю Руси», крестные ходы, встречавшие белые войска после той или иной «победы», праздничный колокольный звон, постоянная демонстрация перед населением набожных чувств, обуревающих православное воинство и особенно его «вождей». Все это должно было быть направлено на возбуждение, разумеется, не религиозных, а контрреволюционных и антисоветских чувств. В том же направлении работали и проповедническая деятельность духовенства, и обильная духовно-политическая публицистика.

Духовенство в белогвардейском лагере не гнушалось и тем, чтобы с оружием в руках участвовать в боях против Красной Армии. В войсках белых были специальные подразделения, состоявшие из попов и монахов. У Колчака были так называемые Дружины Святого Креста, полки, которым были присвоены имена Иисуса, Богородицы, Ильи-пророка. Под Царицыном у белых была воинская часть («Полк Христа Спасителя»), состоявшая из одного только духовенства. Все же, конечно, главная задача, возлагавшаяся белогвардейщиной на церковь, состояла не в непосредственной боевой деятельности, а в функциях пропагандистски-идеологических.

Патриарх Тихон, как это было впоследствии документально доказано и как это фигурировало в обвинительном заключении по его судебному делу, находился в непосредственной связи со всеми церковными деятелями, состоявшими при белогвардейских штабах. Была организована настоящая конспиративная служба связи и оповещения: с Антонием Храповицким и архиепископом Митрофаном — через некоего оставшегося неизвестным «Федю», с архангельскими белогвардейцами — через архиепископа Нафанаила и протоиерея Лемохина. Антонию патриарх писал: «Теперь многие из нас бегут к вам, но вы к нам погодите…» Патриарх был связан конспиративными путями с английским консулом Оливером, французским агентом Рене-Маршаном, с такими подпольными организациями, как «Тактический центр», «Национальный центр» и др. Тихоновская церковь оказалась, таким образом, связующим центром многих белогвардейских и антисоветских сил, действовавших на территории России.

Вместе с этой подспудной и подпольной деятельностью патриархат вел в течение 1918–1919 гг. открытую борьбу с Советской властью, публикуя воззвания-протесты фактически против всех ее начинаний и установлений, осаждая правительство (особенно с момента его переезда в Москву в марте 1918 г.) непрестанными петициями, посещениями делегаций от Собора и от самой патриархии. Всячески тормозились мероприятия по реализации Декрета об отделении церкви от государства, руководству епархий и монастырей давались соответствующие указания на этот счет, особенно касавшиеся церковного и монастырского землевладения и вообще имущества 56.

Постепенно затухала деятельность Поместного собора. Последняя его сессия была открыта 15 июня 1918 г. с явным расчетом на то, чтобы раздуть ведущуюся церковью борьбу против Советской власти и дать как белогвардейцам, так и антисоветским элементам в целом новый материал для их подрывной деятельности. Показательно в этом отношении наименование основного постановления, принятого этой сессией: «О мероприятиях к прекращению нестроений в церковной жизни» 57. Обстановка была, однако, такова, что Собор оказался по существу бессильным, его декларации и воззвания не вызывали того резонанса, на который они рассчитывались. После того как большинство делегатов разъехалось по местам и примкнуло к тем или иным белогвардейским группировкам, на заседания Собора собиралось меньше ста человек. Бесперспективность дальнейших пустых разговоров стала ясной, и 7 сентября под предлогом «отсутствия средств» было вынесено решение прекратить его работу.

Возглавлявшаяся Тихоном патриаршая церковь переживала нелегкие времена. Поражения белогвардейцев на фронтах гражданской войны делали все более эфемерными надежды на реставрацию того строя, при котором церковь была государственной и господствующей. Национализация церковно-монастырских земель и прочих имуществ лишила ее тех колоссальных богатств, которыми она владела. А громадный моральный ущерб был нанесен ей развернувшейся в 1918–1920 гг. массовой кампанией вскрытия мощей 58.

К 1921 г. накал борьбы тихоновской церкви против Советского государства постепенно ослабевал. Патриарший воззвания и другие церковные выступления становились по своему тону более сдержанными. Даже понятие социализма в них звучало уже не с таким оттенком безоговорочного осуждения, как это было раньше. Так, например, еще 31 января 1918 г. в своем выступлении на Соборе один из его главных идеологов, князь Г. Трубецкой, выражая надежду на то, что «после большевистской власти придет новая власть, которую мы можем признать», категорически утверждал, что «над всякой другой, нехристианской, социалистической властью мы должны поставить крест, нам невозможно наладить отношения с такой властью» 59. А уже в 1919 г. патриарх почти гласно объявлял себя покровителем организованной за год до этого некоторыми членами Собора «Христианско-социалистической рабоче-крестьянской партии», признавая, таким образом, принципиальную возможность согласования христианской веры с социализмом, пусть даже только на словах.