На рубеже новой исторической эпохи

Еще незадолго до вынужденного отречения царя церковь публиковала самые верноподданнические монархические заявления. 21 января 1917 г. Московский митрополит Макарий обратился с воззванием «К возлюбленной пастве Московской», опубликованным в «Московских церковных ведомостях» и тут же перепечатанным во всей церковной прессе. Там он писал: «Объединись, русский народ, около святой церкви… Сплотись около престола царского, под предводительством верных слуг царевых, в повиновении богом учрежденной власти»31. А Киевский митрополит Владимир уже в феврале 1917 г. писал так: «Мы, православные христиане, члены монархического государства, до глубины души любящие своих царей — помазанников божиих… Волны партийной борьбы не должны подыматься до царского престола. Последний должен быть священным и неприкосновенным для каждого направления» 32. И только уже 27 февраля, когда стало ясно, что царю Николаю II удержаться на троне не удастся, церковники стали маневрировать.

В общем церковь отнеслась к происшедшему перевороту лояльно. У нее не было оснований связывать свою судьбу с явно отжившим и свергнутым самодержавием. Временное правительство, в котором главную роль играли фигуры, вполне импозантные в глазах церковников, внушало им доверие и своего рода верноподданнические чувства. В перспективе руководителями церкви предвиделся такой порядок, при котором соборная, епископская, а может быть, и патриаршая церковь независима от государства, но пользуется экономической, политической и всякой иной поддержкой с его стороны и занимает в государстве первенствующее центральное положение. Такая перспектива была даже более соблазнительна, чем положение при царизме, когда церковь и формально и фактически находилась под пятой самодержца.

Временное правительство всеми своими действиями показывало, что оно не собирается господствовать над церковью, а права и привилегии предоставляет ей весьма широкие. Так, например, раньше любое важное постановление Синода получало силу только после утверждения его царем, а теперь это отпадало. Правда, формально, поскольку Синод все же возглавлялся оберпрокурором на правах министра Временного правительства, подчинение церкви государству как будто все-таки сохранялось. На деле, однако, Синод получил значительно большую самостоятельность от светской власти, чем он имел до революции. Об отделении церкви от государства Временное правительство не помышляло, но с готовностью в ряде своих документов декларировало «свободу церкви», подкрепляя в то же время эти дружественные декларации солидными финансовыми ассигнованиями. У Синода не было, таким образом, особых оснований выражать недовольство Временным правительством, тем более что он усматривал в установившемся политическом режиме оплот против углубления революционного движения и гарантию сохранности существующего эксплуататорского строя.

Церковь не была однородной по своей политической ориентации. Некоторые ее группировки продолжали проповедовать неизбежность и необходимость возврата страны к самодержавию. Так, например, газета «Церковность» даже через месяц после революции взывала к «преданности святым заветам… русской государственности, основанной на вере в бога, на любви и почитании его помазанника — царя боговенчанного»33. Такой откровенный монархизм не был, однако, типичен в это время для основной массы православных церковников. В то же время появился и ряд «левых» группировок духовенства, требовавших демократизации управления церковью и ориентировавшихся в общеполитическом отношении на либерально-буржуазные и реформистские партии. Возобновили свою работу некоторые либеральные организации духовенства, существовавшие в 1905–1907 гг. и заглохшие в годы реакции: «Союз прогрессивного петроградского духовенства», группа 32-х и др. Возникла организация, именовавшая себя «Всероссийским союзом демократического православного духовенства и мирян» и занявшая наиболее левые позиции; руководящую роль в этой организации играл получивший впоследствии большую известность и ставший обновленческим митрополитом священник А. И. Введенский. В церковной прессе мелькали заявления о том, что политические позиции православного духовенства близки к программе «партии народной свободы», то есть кадетов 34. При всем этом через два-три месяца после февральского переворота руководящие инстанции православной церкви стали обнаруживать явные признаки поворота вправо.

В том сложном положении, в котором находилось Временное правительство, оно нередко шло на противоречивые шаги и мероприятия. При той относительной «свободе», которую оно предоставило церкви, ему пришлось все-таки уже в апреле распустить старый состав Синода, заполненного реакционерами и черносотенцами царских времен, заменив его новым. Но и новый состав, в котором главную роль играли митрополит Тихон Белавин и Антоний Храповицкий, отнюдь не гарантировал «левого» курса церковной политики. Буквально с каждой неделей направление церковной политики становилось все более и более реакционным. Народ шел к Октябрьской социалистической революции, а церковь двигалась назад, воплощая в своих проповедях и политической деятельности стремление эксплуататорских классов к сохранению своего господства и того политического строя, который обеспечивал бы это сохранение. Наиболее крайним проявлением таких стремлений была программа военной диктатуры и реставрации самодержавия. Фактически в ходе событий именно на такую программу все более определенно стала ориентироваться церковь.

В июне в Москве проходил Всесоюзный съезд духовенства и мирян, в котором участвовало около 1200 делегатов. Он принял декларацию, приветствовавшую существующий строй как форму «народоправия», признававшую, правда в несколько туманных выражениях, необходимость в будущем передачи «земли и водных пространств» народу и «установления справедливых отношений» между рабочими и капиталистами. Съезд решительно высказался за «недопустимость» отделения церкви от государства, против передачи церковных школ Министерству народного просвещения, за необходимость преподавания закона божьего во всех школах. Свободу вероисповедания и культов съезд объявил обязательной с «маленькой» оговоркой — «для христианской православной церкви», причем ясно сказал, что православная христианская вера должна быть признана «первой между другими исповедуемыми в государстве религиями»35.

В практике политической борьбы лета и осени 1917 г. как «левые», так и правые церковники, и прежде всего синодальное руководство церкви, неуклонно поддерживали все реакционные силы и движения. После июньских дней церковная печать дружно подхватила кампанию клеветы на большевиков, поднятую всей контрреволюционной буржуазией с благословения и под руководством Временного правительства. В середине августа средоточием и штабом контрреволюционной политики православной церкви стал открывшийся в Москве Поместный собор.

Правящая верхушка церкви хотела выжать из создавшейся ситуации максимум выгод для себя. Собор открывал перспективу относительного освобождения церкви от опеки со стороны правительства при сохранении всех преимуществ, связанных с положением «первенствующей» и господствующей в стране. Эта перспектива оказалась бы еще более ярко выраженной в случае учреждения Собором патриаршества и избрания патриарха.

Большинство Собора, как его светский состав, так и духовенство, стояло на открыто реакционных, по сути дела монархистски-реставрационных позициях. С таких позиций выступали и известный черносотенец митрополит Антоний Храповицкий, и — еще более откровенно — не менее известные погромщики типа священника Востокова. Другие участники Собора были более сдержанны, а многие даже либеральны. Справа налево шел многообразный спектр оттенков политических и тактических взглядов и принципов. И это происходило в период, когда кругом клокотала социальная и политическая борьба.

Но конечно, центр тяжести работы Собора был сосредоточен именно на этой борьбе, решавшей судьбу страны. В обильном словоизвержении соборных заседаний главную роль играли актуальные вопросы политической борьбы. Церковь «не от мира сего» больше всего была занята наиболее животрепещущими мирскими вопросами, она все время искала возможность преградить путь революционному потоку и повернуть историю вспять. На каждом этапе развития революции Собор делал все, от него зависящее, чтобы поддержать наиболее воинствующие силы реакции. Зависело, однако, от него не так уж много.

Это обнаружилось уже при первом политическом испытании, связанном с выступлением реакционного генерала Корнилова. Соборяне лихорадочно следили за развитием корниловских действий и жадно ловили всякие слухи об успехах корниловских войск, большей частью искажавшие действительность. После двухдневных колебаний наконец назначено было закрытое соборное заседание для общего обсуждения отношения Собора к корниловщине. Но пока Собор раздумывал, выступление Корнилова было ликвидировано 36. Ничего другого не оставалось соборным отцам, как обратиться к Керенскому с воззванием о милосердном отношении к объявленному изменником Корнилову.

Взаимоотношения Собора с правительством Керенского не были безоблачными. Оно, правда, демонстрировало свое дружественное отношение к нему. На открытии Собора присутствовало несколько министров во главе с самим Керенским, министр исповеданий Карташев произнес красноречивое приветствие; но были и основания для трений и претензий.

Соборных отцов не устраивало то обстоятельство, что Временное правительство не в состоянии справиться с решением тех задач, которые представлялись церкви жизненно для нее важными. В стране со стихийной силой развертывалось крестьянское движение, в ходе которого ликвидировались помещичьи имения и земля делилась между теми, кто ее обрабатывал. Это само по себе вызывало негодование церковников, но их «переживания» во много раз усиливались оттого, что при этом страдало достояние церквей и монастырей, а колоссальные земельные богатства церкви оказывались в руках крестьянства. Обстановка складывалась так, что Собор должен был стремиться к установлению более «твердой» власти, а попросту говоря, к установлению военно-монархической диктатуры.

По другому вопросу Собор вступил в отношения прямого конфликта с правительством Керенского. Выполняя минимально-либеральную программу в области народного образования, оно собиралось передать церковноприходские школы в ведение Министерства просвещения и лишить их таким образом специфически церковного характера. А в общегражданской школе предполагалось либо прекратить преподавание закона божьего, либо сделать это преподавание необязательным и перестать оплачивать его за счет государства. Здесь уже было прямое покушение на позиции церкви в школьном деле, вызвавшее настоящую ярость у членов Собора. В Петроград была послана делегация, которая должна была убедить правительство в пагубности его намерений. Вернувшись, она доложила Собору о своем разочаровании тем приемом, который оказал ей Керенский с его министрами37. Они не обещали церковникам никакого изменения своей политики в данном вопросе, а Керенский даже позволил себе совершенно еретически высказаться в том духе, что, мол, Россия теперь государство аконфессиональное. Это заявление было расценено и делегацией и всем Собором как совершенно недопустимое со стороны главы правительства.

Все это, однако, полностью отступало на задний план в условиях нарастания социалистической революции. Конечно, Керенский устраивал соборных отцов меньше, чем Корнилов или любой православный царь. Но в целом он был все же оплотом буржуазного государства, а следовательно, и церкви. А тут надвигались события Великой Октябрьской социалистической революции, которую церковь в силу своей классовой природы и своих традиций, сложившихся на протяжении столетий, не могла не встретить в штыки.