Настоящего и антропологических пределах темпов «технологической гонки»

Важнейшей особенностью эпохи глобализации является невиданный рост темпов общественного развития. Впрочем, ускорение социокультурной эволюции началось уже достаточно давно. Так, многие авторы констатируют неуклонное повышение темпов развития сначала западноевропейского общества, а затем, по сути, и всего человеческого сообщества в Новое и Новейшее время. Этот процесс становится поистине драматическим во второй половине двадцатого столетия. Еще в 1970 году Элвин Тоффлер писал о «шоке будущего», испытываемом человеком в связи с этим. Начало нашего века, несомненно, сделало общество еще более динамичным.

Существует своего рода «эмпирическое обобщение», которое основывается на наблюдениях развития систем самой различной природы. Суть этого обобщения может быть выражена утверждением: непрерывное ускорение развития некоторой системы свидетельствует о том, что данная система приближается к особой точке своей эволюции. Как правило, вблизи этой точки происходит радикальная трансформация или даже разрушение рассматриваемой системы. Несомненно, что применение сформулированного эмпирического обобщения в анализе развития современного общества является основой для тревожного прогноза, касающегося ближайшего будущего человечества.

Очевидно, что тенденция роста темпов развития человеческого общества детерминируется разнородными факторами. Не менее очевидно, что среди этих факторов главную роль играет лавинообразный процесс научных и технических (технологических) открытий и изобретений. В последние десятилетия этот лавинообразный процесс приобрел, по сути, взрывной характер. Стремительное развитие технонауки, следуя своей собственной логике, радикально изменяет многие фундаментальные социокультурные характеристики. Неуклонно ускоряющаяся «технологическая гонка» предъявляет все возрастающие требования к скорости трансформаций всех других сфер жизни общества и, разумеется, к темпам изменений самого человека.

К каким изменениям темпоральных характеристик общества ведут постоянно нарастающие темпы социокультурного развития? Способны ли человек и общество соответствовать все возрастающим требованиям, которые предъявляет к ним сверхскоростное развитие технонауки? Следует ли человеку и обществу подчиняться диктату логики технологической гонки?

Предлагаемый вниманию читателей раздел книги посвящен обсуждению именно этих вопросов.

Начну с некоторых онтологических разъяснений. Они необходимы, поскольку предлагаемые ниже ответы на только что сформулированные вопросы основаны на определенных онтологических представлениях, прежде всего, на представлениях о структуре настоящего.

Дело в том, что важнейшей характеристикой развития высоко динамичного общества является, на мой взгляд, радикальное изменение его темпоральных характеристик, в частности – неуклонное сокращение длительности его социокультурного настоящего. Таким образом, вопреки широко распространенным воззрениям, я утверждаю, что настоящее (данное настоящее, определенное настоящее) некоторой системы имеет очень сложное строение. Поэтому выражение «сокращение длительности настоящего» (а также другие выражения подобного типа: длительность настоящего, увеличение длительности настоящего и т.д.) являются не только метафорами, но и терминами, достаточно строго выражающими суть дела. Понятно, что определение и анализ хотя бы основных составляющих структуры настоящего невозможно осуществить в рамках статьи, ибо это требует последовательного развития весьма непривычной концепции темпоральности универсума. Поэтому я даю здесь лишь самую краткую сводку результатов, непосредственно относящихся к проблеме, обсуждаемой в данной статье.

На первый взгляд, настоящее не может иметь длительности, так сказать, по определению. А потому не может быть ни сокращения, ни увеличения его длительности. Действительно, если бы оно имело какие-то части, если бы оно было делимо (а длительное настоящее либо делимо, либо представляет собой своеобразный квант времени; в последнем случае оно, очевидно, не может сократиться), то какие-то части его относились бы, строго говоря, уже не к настоящему, а к прошлому и, соответственно, другие его части – к будущему. То есть, какие-то части настоящего, имеющего длительность, уже прошли бы, а другие – еще не наступили. Подобные рассуждения, а они встречаются уже в философских текстах Аристотеля[5] и Августина[6], приводят к выводу о нулевой или бесконечно малой длительности настоящего. Нетрудно показать, что такой вывод провоцирует появление известного парадокса «исчезновения времени» (и даже «исчезновения бытия»). Этот парадокс можно сформулировать следующим образом: прошлое уже не существует, будущее еще не существует, настоящее едва существует, поскольку оно имеет нулевую или бесконечно малую длительность.

Несложно продемонстрировать, что этот парадокс, как и соответствующий вывод о нулевой или бесконечно малой длительности настоящего, основаны на предположении, согласно которому универсум может быть адекватно темпорализован (овременен) с помощью одного единственного времени. Другими словами, этот парадокс проистекает из убежденности в том, что все события, все процессы, все состояния, имеющие место в универсуме, могут быть описаны и упорядочены с помощью единственного (общемирового, вселенского) времени. Для преодоления этих парадоксов и решения многих других темпоральных проблем мной была предложена модель темпоральности универсума, в рамках которой она (темпоральность универсума) трехуровнева и многоформенна[7]. Уровни темпоральности универсума соответствуют уровням бытия и фундаментальным типам процессуальности универсума. А именно: уровень бытия бесконечного как такового характеризуется единством вечности и мгновенности; уровень бытия конечного как такового – однородным, обратимым временем-длительностью; уровень бытия конечного, фундированного бесконечным, – многоформенным и необратимым временем.

В соответствии с этой моделью, тот темпоральный срез бытия универсума, который обычно обозначается словом «настоящее», предстает как чрезвычайно сложный, многообразно структурированный и многообразно «простертый»[8]. Вместо привычного настоящего нулевой или бесконечно малой длительности мы имеем здесь многие «настоящие», соответствующие указанным трем уровням и множеству форм темпоральности. Самое важное для нас сейчас заключается в том, что длительность каждого настоящего определяется спецификой соответствующей процессуальности. А именно: длительность некоторого настоящего определяется пределами самотождественности субъекта этой процессуальности. Пока данная процессуальность не нарушила самотождественности ее субъекта, этот субъект пребывает в соответствующем настоящем. И, следовательно, некоторое настоящее длится до тех пор, пока данная процессуальность заметно не изменит в том или ином отношении субъекта этой процессуальности.

В рамках такого подхода длительность «настоящих», свойственных указанным трем уровням бытия универсума, в соответствии со спецификой процессуальностей, свойственных этим уровням бытия, простирается от нуля до бесконечности. Конкретнее. Нулевую длительность имеет настоящее, связанное с абсолютно хаотической процессуальностью уровня бытия бесконечного как такового. Дело в том, что такая процессуальность каждое мгновение полностью изменяет своего субъекта. Бесконечно малую длительность имеет настоящее, связанное с процессуальностью уровня бытия конечного как такового, с функционированием. Разномасштабную конечную длительность имеют многообразные настоящие, связанные с разными видами инновационной процессуальности уровня бытия конечного, фундированного бесконечным. И, наконец, бесконечную длительность имеет непреходящее настоящее, связанное с абсолютным покоем уровня бытия бесконечного как такового.

После этого «онтологического отступления» вернусь к обсуждению, во-первых, систематического сокращения длительности социокультурного настоящего общества, темпы развития которого неуклонно возрастают, и, во-вторых, антропологических следствий этого сокращения.

Очевидно, что, развитие высоко динамичного общества представляет собой особый вариант инновационного процесса, точнее, комплекс таких процессов. В соответствии со сказанным выше, настоящее, свойственное такому обществу, имеет сложную структуру. Эта структура включает в себя множество настоящих, имеющих конечную и разномасштабную длительность. Из сказанного ясно также, что неуклонное сокращение длительности социокультурного настоящего высоко динамичного общества обусловлено столь же неуклонным увеличением «веса» инновационной составляющей в социокультурном развитии такого общества.

Это увеличение, как я уже отмечал, является совершенно неоспоримым фактом (применительно к развитию западноевропейского общества), начиная, по крайней мере, с восемнадцатого века. Действительно, существует немало весьма убедительных исследований, раскрывающих различные аспекты бурного процесса все ускоряющегося обновления жизни европейского сообщества, начало которого уходит к указанному времени (и в еще более ранние времена). Так, многие историки культуры описывают ежегодный лавинообразный рост количества издаваемых книг, подобный же рост издаваемых научных журналов, аналогичный рост числа патентов, выдаваемых изобретателям, радикальное уменьшение времени, отделяющего формулировку идеи от технического ее воплощения, невероятный рост производительности труда в самых разных сферах общественного производства и т.д. и т.п.

Для характеристики возрастания степени инновационности социокультурной эволюции посттрадиционного общества полезным представляется понятие «сгущение инноваций» или «cгущение социокультурных инноваций»[9]. Это понятие активно используется в частности современным немецким философом Германом Люббе. Разъясняя содержание этого понятия, и демонстрируя следствия, вытекающие из все более весомого присутствия феномена, обозначаемого им, в социальном процессе, Г. Люббе пишет, что в «динамической цивилизации» возрастает количество инноваций, осуществляющихся в единицу времени. Это неуклонное возрастание количества социокультурных инноваций, проникающих в жизнь общества в единицу календарного времени, и есть «сгущение инноваций».

Существенным следствием сгущения инноваций является интересующий нас феномен «сокращения длительности социокультурного настоящего». Действительно, как было указано в «онтологическом отступлении», длительность соответствующего настоящего определяется пределами самотождественности субъекта некоторой процессуальности. В нашем случае таким субъектом является высоко динамичное общество. Чем более насыщается инновациями эволюция этого общества, то есть, чем интенсивнее происходит «сгущение инноваций», тем быстрее это общество теряет свою самотождественность. И, следовательно, тем менее длительным становится социокультурное настоящее этого общества.

Сокращение длительности социокультурного настоящего имеет два, можно сказать, симметричных проявления. Во-первых, длительность этого настоящего сокращается в направлении прошлого. Во-вторых, длительность социокультурного настоящего сокращается в направлении будущего. Конкретнее, сокращение длительности социокультурного настоящего проявляется в уменьшении «хронологического расстояния» до такого прошлого, которое значительно отличается от дня сегодняшнего. Речь идет об уменьшении «хронологического расстояния» до такого прошлого, которое во многом уже устарело, в котором уже трудно распознать привычные структуры сегодняшнего жизненного мира. Речь идет об уменьшении «хронологического расстояния» до такого прошлого, которое представляется нам уже чужим и даже непонятным. Во-вторых, сокращение настоящего означает, что происходит неуклонное сокращение «хронологического расстояния» до такого будущего, которое существенно отличается от дня сегодняшнего. Речь идет об уменьшении «хронологического расстояния» до такого будущего, в котором нам трудно усмотреть привычные структуры сегодняшнего жизненного мира. Речь идет об уменьшении «хронологического расстояния» до такого будущего, которое представляется нам уже чужим и даже непонятным.

Понятно, что феномен сгущения инноваций, то есть феномен все большего насыщения настоящего новизной, неизбежно сопровождается феноменом интенсификации элиминации старого. Дело в том, что новое проникает в настоящее за счет вытеснения старого из этого настоящего. Настоящее имеет, образно говоря, ограниченный объем. Поэтому, чем интенсивнее в него проникает новое, тем быстрее вытесняется из него старое. Очевидно, что неуклонное «сгущение социокультурных инноваций» и соответствующее «сокращение социокультурного настоящего» высоко динамичного общества неизбежно приводят к все более ускоряющимся вытеснениям нового еще более новым. И, соответственно, это приводит к ускоряющимся устареваниям того, что совсем недавно было новым, и к ускоряющимся вытеснениям этого «нового старого» в прошлое. Все учащающиеся волны обновлений-устареваний непрерывно накатываются на высоко динамичное общество.

Социокультурное настоящее, становясь все более кратким, стремительно дистанцируется от совсем недавнего (в хронологическом смысле) прошлого. Симметрично уменьшаются масштабы прогнозируемого и более или менее понятного будущего. Таким образом, современный человек оказывается между чуждым ему прошлым и неизвестным (и, следовательно, тоже чуждым) ему будущим. Он живет, следовательно, в тонком слое стремительно изменяющегося и постоянно сокращающего свою длительность настоящего. Его бытие становится все менее стабильным, все менее укорененным в культуре и все более детерминированным актуальными научными и технологическими достижениями. Это фундаментальное обстоятельство, несомненно, радикально изменяет образ жизни и мировоззрение современного человека. Как уже сказано (см. предшествующий раздел книги), сокращение длительности социокультурного настоящего ведет также к росту «пластичности», управляемости общества, к распространению ценностного релятивизма среди наших современников.

Одним из следствий этого учащения является то, что жизненно-практический опыт предшествующих поколений («опыт отцов») становится, по сути, ненужным последующим поколениям («поколениям детей»), поскольку этот опыт просто неадекватен радикально изменившейся социокультурной реальности. Другим следствием сокращения длительности социокультурного настоящего является прогрессирующее снижение интереса новых поколений к классическим образцам литературы и искусства. Это снижение опять-таки происходит постольку, поскольку названные образцы воспринимаются представителями новых поколений как нечто архаическое и чуждое им.

Понятно, что общество социокультурно неоднородно. Поэтому, конечно, в нем всегда есть личности и социокультурные группы, стремящиеся не поддаться диктату логики ускоряющегося технологического развития.

Такие личности и социокультурные группы, воспринимая все учащающиеся волны обновлений-устареваний и осознавая опасность утраты под натиском этих волн собственной идентичности, пытаются противопоставить интенсифицирующемуся процессу вытеснения старого в небытие, процесс совершенствования различных форм социокультурной памяти, процесс совершенствования исторического сознания. Совершенствование исторического сознания осуществляется в самых разных формах и ведет к различным последствиям. В частности, совершенствование исторического сознания предполагает интенсивное развитие всех направлений историографии.

С помощью совершенствования исторического сознания высоко динамичное общество стремится упрочить связь между нынешним своим состоянием и своими прошлыми состояниями, стремится преодолеть опасность утраты связи времен. Можно сказать также, что таким образом общество стремится сделать более длительными хотя бы некоторые из свойственных ему настоящих.

Если в предшествующие эпохи связь между нынешним состоянием общества и его предшествующими состояниями осуществлялась «сама собой» посредством мощного механизма традиций, то ныне эту связь можно удержать только с помощью специальных, сознательных и постоянно растущих усилий общества. Иначе говоря, в высоко динамичном обществе нарастает опасность утраты социокультурной и персональной идентичности человека. К. Ясперс уже достаточно давно предупреждал об опасности такого рода. «Исторический процесс может прерваться, – писал он, – если мы забудем о том, чего мы достигли, или если достигнутое нами на протяжении истории исчезнет из нашей жизни... Тогда... утрачивается исторически сложившийся этос, привычные формы жизни распадаются, и воцаряется полнейшая неуверенность. Атомизированный человек становится случайной массой неисторически сложившейся жизни, которая, будучи все-таки человеческой жизнью, преисполнена... тревоги и страха»[10].

Выдвижение исторического сознания на роль главной формы социальной памяти, в свою очередь, чревато, на мой взгляд, серьезными опасностями. Я имею в виду, прежде всего, опасности, связанные с высокой степенью пластичности и субъективности исторического сознания, которые проявляются, в частности, в преднамеренной и непреднамеренной фальсификации истории. Действительно, хорошо известны многочисленные примеры конструирования схем и образов истории в угоду господствующей идеологии, создания исторических концепций, обосновывающих текущую политику, всеобъемлющих исторических построений, подогнанных под субъективную точку зрения. Особенно преуспели в деле фальсификации собственной и мировой истории тоталитарные режимы, – одно из порождений высоко динамичного двадцатого века.

Совершенствование исторического сознания также предполагает и стимулирует развитие процесса, который Г. Люббе называет «музеефикацией цивилизации». Под музеефикацией культуры он понимает процесс целенаправленного сохранения и систематического представления публике «реликтов цивилизации». Логично предположить, что степень музеефикации культуры прямо пропорциональна степени ее динамизма. Как это ни парадоксально, но свой вклад в фальсификацию истории способна, по всей видимости, внести и стремительно нарастающая в наши дни волна музеефикации культуры. Дело в том, что в зависимости от разнообразных социальных факторов, от индивидуальных качеств музееведов, ценностных ориентаций тех, кто финансирует различные музейные проекты и т.п., возможен различный выбор «реликтов цивилизации», предназначенных для хранения в музеях. Вопросы отбора достойных и репрезентативных памятников стремительно растущего прошлого становятся, таким образом, важнейшими вопросами для общества, столкнувшегося с феноменом «сгущения инноваций».

Действительно, если принять мысль В. Дильтея, согласно которой, «что есть человек, говорит только его история», то, формируя с помощью субъективной селекции набор реликтов культуры, транслируемый следующим поколениям, субъекты этой селекции в определенной мере формируют нынешнего и будущего человека. Ведь история сама по себе ничего не говорит. От ее лица говорят историки, философы, музееведы. От лица истории говорят также политики, идеологи, писатели, журналисты... Таким образом, именно их историческое сознание формирует (творит) в обществах высоко динамичной культуры и облик современника, и существенные черты человека ближайшего будущего. Вместе с нарастанием остроты вопроса, что хранить в музеях и архивах, что вообще сохранять из быстро исчезающих из повседневности следов даже ближайшего прошлого, на передний план выдвигается вопрос о том, сколько времени хранить тот или иной фрагмент прошлого. (К примеру, как долго сохранять старые кладбища.)

Далее, поскольку в высоко динамичном обществе, как уже отмечалось, каждое текущее настоящее очень быстро устаревает, обостряется вопрос о выборе и сохранении репрезентантов нынешнего настоящего. Иначе говоря, сообществам, в которых в качестве главной формы социальной памяти выступает историческое сознание, очевидно, что связь времен должна целенаправленно устанавливаться не только в направлении от настоящего к прошлому, но и в направлении от настоящего к будущему. Ибо нынешнее настоящее очень быстро превратится в прошлое, а нынешнее близкое будущее, соответственно, – в настоящее. Поэтому нынешнее настоящее станет очень скоро объектом исторического сознания. Другими словами, в таких сообществах уже сегодня происходит, по крайней мере, частично сознательное созидание будущего образа нынешнего настоящего (с помощью субъективного отбора его репрезентантов, передаваемых для сохранения), основанного, в том числе, на предвосхищении его восприятия будущими субъектами исторического сознания.

Итак, характерное для высоко динамичного общества выдвижение исторического сознания на роль ведущей формы социальной памяти, с одной стороны, компенсирует в известной мере утрату былых форм социальной памяти (традиций, прежде всего), служит делу сохранения преемственности в общественном развитии. С другой стороны, возрастание роли исторического сознания в качестве формы социальной памяти чревато дальнейшим углублением кризиса социальной, культурной и личностной идентичности, чревато конструированием искаженных образов прошлого и настоящего, а также формированием утопических картин будущего.

Как уже сказано, величина длительности нынешнего социокультурного настоящего (длительность социокультурной современности) определяется границами самотождественности высоко динамичного общества. Таким образом, «сгущение инноваций», сопровождаемое неизбежным интенсивным отмиранием старого, присущее высоко динамичному обществу, действительно свидетельствует о сокращении социокультурного настоящего, поскольку инновации по определению нарушают самотождественность субъекта процессуальности.

Впрочем, здесь следует быть аккуратным в формулировках, а именно: речь должна идти о сокращении настоящего, связанного лишь с социокультурными процессами, которым свойствен динамизм указанного вида. Другими словами, не следует излишне прямолинейно и обобщенно понимать формулировку «сокращение социокультурного настоящего», ибо сокращается не любое социокультурное настоящее. Даже у чрезвычайно динамичного в тех или иных отношениях общества есть области высокой стабильности. Так, например, сочинения «божественного» Платона и в наши дни оказывают значительное влияние на творчество философов, хотя период его жизни с каждым годом уходит все дальше в прошлое. Присутствие философии Платона в творчестве множества поколений европейских мыслителей свидетельствует о самотождественности субъекта философствования, сохраняющейся в данном отношении. Это присутствие свидетельствует о неком простертом ныне приблизительно на две с половиной тысячи лет настоящем. Эту же мысль можно сформулировать и иначе, утверждая, что Платон (и другие великие философы) являются нашими современниками. Подобные примеры, показывающие наличие в динамично развивающемся обществе длительно (с точки зрения календарного времени) сохраняющейся самотождественности, можно указать, по сути, во всех сферах общественной жизни. Подобные – сохраняющиеся на последующих этапах развития общества – компоненты присутствуют, несомненно, в развитии религии, философии, морали и искусства.

Говоря о причинах неуклонного ускорения развития общества, я уже подчеркнул, что главную роль в этом ускорении играет «технологическая гонка». Вектор технических (технологических) инноваций все более мощно ускоряет развитие общества, навязывает свою логику, свои темпы развитию других сторон жизни общества. Развитие техники все более явно выходит из-под контроля ее создателя (человека). Об этом, как известно, уже давно и в разных формах предупреждали мыслители, принадлежавшие к самым различным культурам. Земная цивилизация принимает все более одномерный, техногенный характер. Если человечество поддастся логике технологической гонки, то, видимо, с неизбежностью осуществится сценарий вытеснения человека с исторической арены в результате его гибели или радикальной технологической трансформации и, соответственно, – смены субъекта социокультурного развития.

Сформулированное предположение в определенном смысле подтверждается в частности популярной в наши дни гипотезой «технологической сингулярности»[11]. Напомню, что технологическая сингулярность понимается как возможный особый момент в ускоряющемся развитии технологии. После достижения этого момента технологический прогресс общества станет настолько стремительным, а техносфера станет настолько сложной, что человек будет не в состоянии ни понимать, ни тем более контролировать дальнейшее развитие технологии. Иными словами, в свете этой гипотезы человек в его нынешнем виде вскоре превратится в «слабое звено», все более тормозящее технологическое развитие. По мнению сторонников этой гипотезы, технологическая сингулярность может наступить уже в ближайшие десятилетия. Фактически речь здесь идет именно о приближении особой точки в развитии человечества, о котором я писал выше. Здесь добавлю только то, что, как свидетельствует опыт развития естественных и технических наук, появление сингулярности в той или иной теоретической модели свидетельствует кроме всего прочего о том, что эта модель выходит за границы своей применимости. Действительно, вблизи сингулярности величины некоторых параметров моделируемой системы стремятся к бесконечности, что, так сказать, «физически невозможно».

Любопытно, что многих современных авторов, в том числе сторонников трансгуманизма, перспектива наступления технологической сингулярности вдохновляет и радует. Для таких авторов эта перспектива означает, что приближается «светлое будущее» постчеловеческой эры. Это будущее, по их мнению, принадлежит либо самовоспроизводящимся компьютерным устройствам, либо человеку, кардинально преобразованному с помощью информационных и биологических технологий. Причем такое преобразование они склонны рассматривать как «совершенствование человека». Они обещают такому «усовершенствованному человеку» «кибернетическое бессмертие».

Очевидно, что в данном случае мы имеем дело с весьма упрощенным, евгенико-технологическим подходом к проблеме совершенствования человека. Этому упрощенному, редукционистскому подходу к человеку при всех оговорках его сторонников свойственно сугубо информационное истолкование человека, то есть сведение человека к колоссальному массиву информации. Упомянутое «кибернетическое бессмертие» они понимают как возможность переписывания этого массива информации на более надежные и удобные носители с последующим переписыванием ее на еще более надежные и удобные носители… Очевидно, что сторонники обсуждаемого подхода недооценивают колоссальной сложности человека. Они абстрагируются (или не видят?) множество других «измерений человека», не сводимых к измерению информационному. Они абстрагируются или не видят внутренней бесконечности, душевно-духовной неисчерпаемости человека.

Можно без всяких колебаний утверждать чрезвычайную опасность этого подхода. Действительно, совершенствование отдельных качеств человека (объема его памяти, скорости выполняемых им интеллектуальных операций и т.п.) вполне возможно, а иногда и необходимо. Однако такое совершенствование отнюдь не гарантирует совершенствования самого человека как бесконечно сложной целостной системы. А вот вывести за пределы меры человеческого и, следовательно, привести к постчеловеческой эпохе такой евгенико-технологический путь может очень быстро. Вообще, технологически можно усовершенствовать далеко не все качества человека, а только качества, так сказать, функциональные. Как технологическим способом усовершенствовать, например, способность человека любить, его стремление к истине, его способность восхищаться прекрасным? Такие качества человека совершенствуются отнюдь не на пути технологического прогресса. Они кристаллизуются в процессе общения людей друг с другом, они формируются на пути приобщения людей к самым высшим образцам культуры.

Самое печальное здесь в том, что, по всей видимости, перспектива технологической сингулярности в некотором смысле вполне реальна. Но, по моему глубокому убеждению, человечеству надо стремиться не к скорейшему достижению некоторого варианта технологической сингулярности, а к максимальному удалению времени ее наступления. Еще более предпочтительным сценарием развития общества, на мой взгляд, является смена доминирующего вектора развития социокультурного развития. В соответствии с этим сценарием на место нынешнего доминирования техногенного вектора в ближайшем будущем должно придти доминирование вектора антропогенного, гуманистического. Сразу же подчеркну, что сказанным я не отрицаю необходимость серьезнейшего совершенствования человека. Но, я уверен, это совершенствование должно носить в первую очередь не технологический, а аксиологический, ценностно-смысловой характер. Причем, очевидно, что такое – аксиологическое – совершенствование не следует представлять себе как нечто внешнее и насильственное по отношению к человеку. Я говорю, по сути, об аксиологическом самосовершенствовании человека, ибо иным аксиологическое совершенствование человека просто не может быть.

Нынешнее человечество все-таки слишком увлеклось технологической гонкой и слишком отстало в развитии и совершенствовании ценностно-смысловой сферы. Мне представляется, что человечеству необходимо срочно притормозить технологическую гонку и поставить перед собой вопросы: для чего она (эта гонка) нужна, становится ли земной мир справедливее, добрее в результате ее продолжения, и, наконец, хотим ли мы наступления постчеловеческой эпохи?

Необходимо отчетливо понимать судьбоносную дилемму, перед которой стоит современное человечество. Либо оно поддается логике неуклонно ускоряющегося развития техногенной цивилизации и, следовательно, соглашается на весьма скорую гибель или в лучшем случае на смену субъекта социальной эволюции, соглашается на наступление постчеловеческого будущего. Либо оно стремится сохранить человека в качестве субъекта социокультурного развития. Второй вариант предполагает, что развитие техники (технологии) будет взято под контроль нравственно-правового разума, что развитие техники и технологии (я вовсе не против их развития!) будет осуществляться на основе приоритета высших человеческих ценностей.

В связи со сказанным откликнусь на точку зрения, согласно которой альтернативой радикального технологического преобразования человека и связанной с ним смены субъекта цивилизационного развития является только скорая гибель человечества[12]. Позволю себе не согласиться с авторами, отстаивающими эту точку зрения. Действительно, если подчиниться логике «технологической гонки», то приближение технологической сингулярности может поставить человечество на грань гибели. Но для того, чтобы это не произошло человечеству, по моему убеждению, необходимо сделать два шага. Первый шаг состоит в том, чтобы рассчитать, где проходит «запретная черта», отделяющая антропологически допустимые темпы технологического развития от темпов недопустимых. Это должны сделать совместными усилиями представители технических, гуманитарных, медицинских и др. наук. Это – очень сложная теоретическая задача. Второй шаг заключается в том, чтобы так отрегулировать развитие человечества, чтобы оно не пересекло проведенную запретную черту. Эта задача, несомненно, является еще более сложной. Сделать эти шаги человечеству будет, конечно, очень трудно. Но, я очень надеюсь, что решение указанных двух задач все-таки по силам человечеству.

Здесь следует подчеркнуть принципиально важную роль фактора времени: сформулированный выбор и намеченные шаги человечеству необходимо сделать буквально в ближайшие годы. Иначе будет поздно. Логика взрывного развития техногенной цивилизации уже побеждает. Это подтверждается многими фактами развития новейших информационных, биологических технологий, а также нанотехнологий[13]. Увы, может быть, мы уже опоздали с осуществлением смены доминирующего вектора социокультурного развития. Может быть, логика ускоряющегося развития техногенной цивилизации уже неотвратимо приближает нас к технологической сингулярности и, соответственно, к постчеловеческой эпохе или полной гибели человеческой цивилизации.

Следует ясно понимать, что если нам не удастся в ближайшее время сменить доминирующий вектор социального развития, то темп развития техногенной цивилизации будет только нарастать. Дело в том, что у технологической гонки нет собственных сдерживающих, ограничивающих темпы факторов. Точнее, эти факторы носят технический характер, и технологическая гонка будет преодолевать их через серию технологических сингулярностей и соответствующих технологических революций, каждый раз меняющих субъектов социального развития.

Драматизм ситуации, в которой оказалось нынешнее человечество в результате технологической гонки, может быть проиллюстрирован размышлениями, относящимися к вопросу: «Почему молчит Вселенная?» Речь идет о том, что, согласно достаточно убедительным рассуждениям во Вселенной, в частности в нашей Галактике, должно быть немало цивилизаций, в том числе цивилизаций, достигших высокого технологического уровня. В таком случае естественным кажется, что такие цивилизации заявили бы о себе, например, сигналами, сообщениями, посланными представителям других космических цивилизаций. Однако многолетние попытки земных астрономов поймать такие сигналы до сих пор не привели к успеху. Это привело к выдвижению различных гипотез, с помощью которых исследователи[14] пытались и пытаются объяснить «молчание Вселенной».

В контексте обсуждения гибельности неконтролируемой технологической гонки наибольший интерес вызывает давняя гипотеза, согласно которой «Вселенная молчит», поскольку все космические цивилизации (или их абсолютное большинство) вступали на путь неконтролируемого технологического (технического) прогресса. А этот путь, в соответствии с данной гипотезой, приводил их к скорой гибели. Авторы этой гипотезы полагали, что гибель их была обусловлена применением оружия массового уничтожения во время конфликтов, неизбежно сопровождающих развитие техногенных цивилизаций. Такой вариант гибели многих космических цивилизаций, конечно, не исключен. Однако еще более вероятен, на мой взгляд, сценарий их гибели именно вследствие вступления их на путь катастрофической технологической гонки, рано или поздно выходящей из-под контроля соответствующего субъекта.

Впрочем, вполне возможно, что технологическая гонка совсем не обязательно ведет космические цивилизации к гибели. Можно предположить, например, что высоко динамичная космическая цивилизация, беспредельно повышая темпы своего технико-технологического развития, с точки зрения своего внутреннего (собственного) времени, развивается неопределенно долго. Я имею в виду в данном случае время, определяемое самим этим технологическим развитием. В таком случае длительность существования некоторой космической цивилизации будет измеряться не астрономическим временем, не количеством соответствующих «лет» и «суток», а количеством и качеством технологических достижений данной цивилизации. При этом данная цивилизация, с точки зрения внешнего (астрономического) времени, скорее всего, завершает свое развитие за весьма короткое время. Можно сказать, что в результате технологической гонки происходит своеобразный «коллапс», самозамыкание такой цивилизации. Другими словами, темпы ее технологического развития так высоки, что для внешнего (например, земного) наблюдателя она может <