Исследуется, написали ли апостолы свои послания как апостолы и пророки или же как учители; затем показывается обязанность апостолов

Никто из читавших Новый завет не может сомневаться в том, что апостолы были пророками. Но так как пророки говорили по откровению не всегда, но, напротив, очень редко, как мы показали в конце гл. 1, то сомневаться в том, написали ли апостолы Послания в качестве пророков, по откровению и выраженному приказу, как Моисей, Иеремия и другие, или же в качестве частных лиц или учителей, мы можем; тем более что в I Послании к коринфянам, гл. 14, ст. 6, Павел указывает два рода проповедования: одно на основании откровения, другое на основании познания; и потому, говорю, сомневаться в том, пророчествуют ли апостолы в Посланиях или же учат, можно. Но если мы пожелаем обратить внимание на стиль Посланий, то найдем, что он весьма отличен от стиля пророчества. Так, у пророков весьма употребительно было свидетельствовать всюду, что они говорят по указу Бога, именно: «так глаголит Бог», «говорит Бог воинств», «указ Бога», и пр. И это, по-видимому, имело место не только в публичных речах пророков, но и в письмах, содержавших откровения, как видно из письма Илии, написанного Иораму (см. II Парал., гл. 21, ст. 12). Он тоже начинает: «Так говорит Бог». Но в Посланиях апостолов мы ничего подобного не читаем, но, наоборот, в I Послании к коринфянам, гл. 7, ст. 40, Павел говорит, руководствуясь своим суждением. В весьма многих местах встречаются даже формы выражения, свойственные душе колеблющейся и смущенной, например в Послании к римлянам, в гл. 3, ст. 28: «Итак, мы полагаем[37]», и в гл. 8, ст. 18: «Ведь я полагаю», и многое в этом роде. Кроме того, встречаются другие формы выражения, весьма далекие от пророческого авторитета, именно: «Это же я говорю по совету, а не по приказанию» (см. I Поел, к коринф., гл. 7, ст. 6), «Совет даю как муж, который милостию Бога верен» (см. там же, гл. 7, ст. 25), и много других в этом роде. Должно заметить, что, когда в вышеуказанной главе Павел говорит, что он имеет или не имеет повеление, или приказание, божье, он разумеет под этим не повеление, или приказание, открытое ему Богом, но только правила Христа, преподанные им на горе ученикам. Кроме того, если мы обратим также внимание на способ, которым апостолы передают в этих Посланиях евангельское учение, то увидим, что он тоже весьма отличается от способа пророков. Ибо апостолы везде умозаключают, так что они кажутся не пророчествующими, но рассуждающими; пророчества же, наоборот, содержат одни только догматы и решения, потому что в них выводится как бы говорящим Бог, который не умозаключает, но решает вследствие абсолютной мощи своей природы, да и потому также, что авторитет пророка не позволяет умозаключать; ведь всякий, желающий подкрепить свои догматы разумом, тем самым подвергает их свободной критике каждого. И Павел, так как он умозаключает, по-видимому, делал это. В I Послании к коринфянам, гл. 10, ст. 15, он говорит: «Как мудрым говорю, судите вы сами о том, что я говорю». И, наконец, потому, что пророки, как мы показали в гл. 1, воспринимали открываемые вещи, не прибегая к силе естественного света, т. е. не делая умозаключений. И хотя в пяти книгах Моисея некоторые положения, по-видимому, выводятся посредством умозаключения, однако, кто вникнет в них, тот увидит, что они никоим образом не могут быть принимаемы за решительные доказательства. Например, когда Моисей во Второзаконии, гл. 31, ст. 27, сказал израильтянам: «Если вы, пока я с вами жил, были мятежниками против Бога, то после того, как я умру, – тем более», то никоим образом не должно разуметь, что Моисей хочет доводами убедить израильтян в том, что они после его смерти необходимо уклонятся от истинного почитания Бога, ведь доказательство было бы ложное, что можно доказать из самого Писания: ибо израильтяне пребывали постоянными при жизни Иисуса и старейшин, а потом также при жизни Самуила, Давида, Соломона и прочих. Поэтому приведенные слова Моисея суть только моральное изречение, которым он в риторической форме, давшей ему возможность живее вообразить событие, предсказывает будущее отпадение народа. Основание же, почему я не говорю, что Моисей сказал это сам от себя с целью представить народу свое предсказание правдоподобным, а не по откровению, как пророк, имеется в том, что в ст. 21 той же главы рассказывается, что Бог открыл Моисею это же самое в других словах. Моисея, конечно, не нужно было посредством правдоподобных доводов уверять относительно этого предсказания и решения божьего, но необходимо было, чтобы оно живо представлялось в его воображении, как мы показали в гл. 1; а этого легче всего можно было добиться, представляя настоящее упорство народа, которое он часто испытывал, как будущее. И подобным образом должно понимать все доказательства Моисея, встречающиеся в пяти книгах, т. е. что они не были извлечены из сокровищниц разума, но суть только манера говорить, благодаря которой он решения Бога сильнее выражал и живо воображал. Однако я не хочу абсолютно отрицать, что пророки могли аргументировать на основании откровения; но я утверждаю только то, что, чем правильнее пророки аргументируют, тем более их познание, которое они имеют о предмете откровения, приближается к естественному, что пророки имеют сверхъестественное познание, мы узнаем ведь главным образом именно из того, что они высказывают чистые догмы, или решения, или сентенции, потому величайший пророк Моисей и не употребил ни одного законного доказательства; и, наоборот, допускаю, что длинные дедукции и аргументации Павла, встречающиеся в Послании к римлянам, никоим образом не были написаны на основании сверхъестественного откровения. Таким образом, у апостолов как манера говорить, так и манера рассуждать в Посланиях весьма ясно указывает, что они были написаны не вследствие откровения и божественного приказа, но только на основании естественного суждения самих апостолов и не содержат ничего, кроме братских увещаний, смешанных с выражениями учтивости, с которой, конечно, пророческий авторитет совершенно несовместим, каково, например, известное извинение Павла в Послании к римлянам, гл. 15, ст. 15: «Я написал вам, братья, с некоторой смелостью». Мы можем, кроме того, заключить это же самое из того, что мы никогда не читаем о том, что апостолам было повелено писать, но только проповедовать, куда бы они ни шли, и сказанное подтверждать знамениями. Ибо их присутствие и знамения, безусловно, требовались для обращения язычников к религии и для утверждения их в ней, как сам Павел в Послании к римлянам, гл. 1, ст. 11, прямо указывает: «Потому что весьма желаю вас видеть, чтобы сообщить вам дар духа, дабы вы утвердились». Но здесь можно было бы возразить, что мы таким же образом могли бы заключить, что апостолы и не проповедовали как пророки; ибо, когда они шли проповедовать в то или иное место, делали это не вследствие прямого приказа, как некогда делали пророки. Мы читаем в Ветхом завете, что Иона пошел проповедовать в Ниневию, и в то же время читаем, что он туда был умышленно послан и что ему было открыто то, что он должен был там проповедовать. Также и о Моисее подробно рассказывается, что он отправился в Египет как посол Бога и в то же время ему было задано, что сказать израильскому народу и царю-фараону и какие знамения сделать перед ними для того, чтобы ему поверили. Исайя, Иеремия, Иезекииль получают специальные приказания проповедовать израильтянам. Да, наконец, пророки не проповедовали ничего, о чем Писание не свидетельствовало бы, что они получили это от Бога. Но об апостолах, когда они шли проповедовать в то или иное место, мы в Новом завете ничего подобного, за очень редкими исключениями, не читаем. Напротив, находим некоторые места, прямо указывающие, что апостолы по собственному решению выбирали местности для проповедования; взять, например, известный спор Павла с Варнавой, дошедший до размолвки (о чем см. Деяния, гл. 15, ст. 37, 38 и пр.), а также то, что часто они безуспешно пытались направиться в то или иное место, как тот же Павел в Поел, к римл., гл. 1, ст. 13, свидетельствует, именно: «В те времена я часто желал прийти к вам и был задерживаем», и в гл. 15, ст. 22: «Сие-то много раз препятствовало мне прийти к вам», и, наконец, в последней главе I Поел, к коринфянам, ст. 12: «Относительно же брата моего Аполлоса я много просил его, чтобы он отправился к вам с братьями, и совершенно никакого желания у него не было прийти к вам, когда же ему будет удобно», и пр. Поэтому как из этих форм выражения и из спора между апостолами, так и из того, что Писание, когда апостолы шли куда-либо проповедовать, не свидетельствует о них, как о древних пророках, что они шли по приказу Бога, я должен был заключить, что апостолы проповедовали как учители, а не как пророки. Впрочем, этот вопрос мы легко разрешим, лишь только обратим внимание на различие в призвании апостолов и ветхозаветных пророков. Ибо последние не были призваны проповедовать и пророчествовать всем нациям, но только некоторым, особенным, и потому требовали выраженного и особого приказа для каждой. Апостолы же были призваны проповедовать без исключения всем и всех обращать к религии. Таким образом, куда бы они ни шли, они следовали приказу Христа, и для них не нужно было, чтобы, прежде чем им идти, вещи, подлежащие проповедованию, были открыты им самим, т. е. ученикам Христа, которым он сам сказал: «Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать, ибо будет дано вам в тот час, что сказать», и пр. (см. Матф., гл. 10, ст. 19, 20). Итак, мы заключаем, что апостолы имели особое откровение только относительно того, что они проповедовали устно и в то же время подтверждали знамениями (см. то, что мы показали в начале 2-й гл.); а чему они просто учили письменно или устно, не прибегая для доказательства ни к каким знамениям, то они говорили или писали на основании познания (т. е. естественного), см. об этом I Поел, к коринфянам, гл. 14, ст. 6. И здесь нас не затрудняет то обстоятельство, что все Послания начинаются с удостоверения апостольства, ибо апостолам, как вскоре покажу, была дана не только сила для пророчествования, но и [был дан] авторитет для учительства. На этом основании мы и допускаем, что они писали свои Послания как апостолы. По этой причине каждый и начинал с удостоверения своего апостольства; или, может быть, для того, чтобы легче склонить на свою сторону ум читателя и возбудить внимание, они хотели прежде всего свидетельствовать, что они суть те, которые стали известны всем верным своими проповедями и которые столь ясными свидетельствами показали, что они учат истинной религии и пути к спасению. Ибо все, что говорится в этих Посланиях о призвании апостолов и святом и божественном духе, который они имели, относится, на мой взгляд, к их проповедям, которые они произносили, за исключением тех только мест, в которых дух божий, или Дух Святой, берется в смысле здоровой, блаженной и Богу посвященной души, и пр. (об этом мы в 1-й гл. говорили). Например, в I Послании к коринфянам, гл. 7, ст. 40, Павел говорит: «Но она блаженна, если останется так по моему совету, а я полагаю, что дух божий есть и во мне». Здесь под духом божьим он разумеет свою собственную душу, как показывает самое содержание речи; он ведь хочет [сказать] следующее: вдову, которая не хочет вторично выходить замуж, я считаю блаженной согласно своему мнению – я, который решил жить безбрачным, и думаю, что я блажен. Встречаются и другие, подобные же места, которые приводить здесь я считаю излишним. Следовательно, так как должно утверждать, что Послания апостолов были продиктованы только естественным светом, то следует посмотреть теперь, каким образом апостолы на основании только естественного познания могли учить вещам, которые не подлежат его ведению. Но если мы обратим внимание на то, что мы говорили относительно толкования Писания в 7-й гл. этого трактата, то никакой трудности для нас здесь не будет. Ибо, хотя то, что содержится в Библии, большей частью превосходит наше понимание, однако мы можем уверенно рассуждать об этом, лишь только не допуская никаких других принципов, кроме тех, которые заимствуются из самого Писания. Точно таким же образом и апостолы из вещей, которые они видели и о которых слышали и которые, наконец, они узнавали вследствие откровения, могли заключать и выводить о многом и могли учить тому людей, если им угодно было. Затем, хотя религия, в том виде, в каком она проповедовалась апостолами, т. е. в виде простого рассказа об истории Христа, не подлежит ведению разума, однако суть ее, состоящую главным образом из нравственных правил, а также и всего учения Христа[38]каждый может легко усвоить при помощи естественного света. Наконец, для того чтобы религию, которую прежде подтверждали знамениями, приспособлять к обычному пониманию людей, так чтобы каждый легко принимал ее сердцем, апостолы не нуждались в сверхъестественном свете; не нуждались они в нем также и для того, чтобы назидать людей. Цель Послания в этом и заключается, именно: в научении и назидании людей тем путем, который каждый из апостолов считал самым лучшим для утверждения их в религии. И здесь должно заметить то, что мы говорили немного раньше, именно: что апостолы не только получили силу для проповедования истории Христа как пророки, т. е. подтверждая его знамениями, но, кроме того, и власть учить и назидать тем путем, какой каждый считал самым лучшим. На этот двойной дар Павел во II Послании к Тимофею, гл. 1, ст. 11, ясно указывает в следующих словах: «В котором я поставлен проповедником, и апостолом, и учителем язычников». И в I Послании к нему же, гл. 2, ст. 7: «Которого я поставлен проповедником и апостолом (истину говорю, Христом, не лгу), учителем язычников, знающим веру (NB) и истину». Этим, говорю, он ясно указывает призвание того и другого, т. е. апостольства и учительства. А о власти назидать кого и когда он ни захотел бы Павел в Поел, к Филимону, ст. 8, говорит следующим образом: «Хотя большую во Христе свободу имею приказывать тебе то, что следует, однако», и пр. Здесь должно заметить, что если то, что нужно было приказать Филимону, Павел получил от Бога как пророк и как пророк должен был приказать, тогда ему совершенно нельзя было бы менять приказание на просьбу. Поэтому необходимо должно понимать, что он говорит о свободе назидания, которой он обладает как учитель, а не как пророк.

Однако, если мы не хотим прибегать к помощи разума, который точно учит, что тот, кто имеет власть учить, имеет также власть выбирать способ, какой он хочет, то из сказанного еще недостаточно ясно следует, что апостолы могли избирать способ обучения, какой каждому представлялся самым лучшим, но следует только, что они по обязанности апостольства были не только пророками, но и учителями. Но лучше будет доказать все дело только на основании Писания; из него ведь ясно видно, что каждый из апостолов избирал отдельный способ, именно: из следующих слов Павла в Послании к римлянам, гл. 15, ст. 20: «Тщательно стараясь проповедовать не там, где было возвещено имя Христа, дабы не созидать на чужом основании». Конечно, если у всех был один и тот же способ обучения и все созидали христианскую религию на одном и том же основании, то Павел никоим образом не мог называть основания другого апостола чужими, потому что они у него были те же самые. Но коль скоро он называет их чужими, то необходимо должно заключить, что каждый возводил религию на разном основании, и с апостолами в их учительской деятельности случилось то же, что бывает и с прочими учителями, имеющими свой, особый метод обучения: они всегда сильнее желают учить тех, которые совершенно необразованны и которые языкам или наукам, даже математическим, в истине которых никто не сомневается, ни у кого другого не начинали учиться. Затем, если мы пробежим с некоторым вниманием самые Послания, то увидим, что апостолы в самой религии, конечно, согласны, в основаниях же ее весьма расходятся. Ибо Павел, желая утвердить людей в религии и показать им, что спасение зависит только от милости Бога, учил, что никто не может величаться делами, но только верой и что никто делами не оправдывается (см. Поел, кримл., гл. 3, ст. 27, 28), и далее он приводит все знаменитое учение о предопределении. Иаков же в своем Послании, наоборот, учит, что человек оправдывается делами, а не верою только (см. его Поел., гл. 2, ст. 24), и, опустив все те рассуждения Павла, излагает все учение религии очень кратко. Наконец, несомненно, оттого, что апостолы создавали религию на разных основаниях, произошли многие споры и ереси, которые уже со времен апостольских непрестанно терзали церковь и, конечно, будут вечно терзать, пока, наконец, религия когда-нибудь не отделится от философских умозрений и не сведется к очень немногим и самым простым догматам, каким Христос научил своих учеников; для апостолов это было невозможно, потому что евангелие не известно было людям. И потому, чтобы новизна его учения не слишком поражала их слух, они приспосабливали его, насколько это было можно, к духу людей своего времени (см. I Поел, к коринф., гл. 9, ст. 19, 20 и пр.) и строили учение на основаниях, самых известных и принятых в тогдашнее время; а потому никто из апостолов не философствовал больше Павла, который был призван для проповедования язычникам. Остальные же, проповедовавшие иудеям, т. е. людям, презиравшим философию, тоже подлаживались к их характеру (см. об этом Поел, к галат., гл. 2, ст. 11 и пр.) и учили религии, лишенной философских умозрений. Счастлив же поистине был бы теперь наш век, если бы мы видели ее [философию] свободною и от всякого суеверия.

Глава XII Об истинном подлиннике Божественного закона; на каком основании писание называется священным и на каком основании – словом Божьим; наконец, показывается, что оно, поскольку содержит слово Божье, дошло до нас неповрежденным

Те, кто принимает Библию такой, какова она есть, за письмо божье, ниспосланное людям с неба, без сомнения, возопиют, что я совершил грех против Святого Духа, именно: утверждая, что это слово божье содержит ошибки, пропуски, подделки и не согласно само с собою и что мы имеем только отрывки из него и, наконец, что подлинник договора божьего, заключенного с иудеями, погиб. Но если бы они захотели обсудить самый предмет, то, я не сомневаюсь, они тотчас перестали бы вопить. Ибо как сам разум, так и высказывания пророков и апостолов ясно гласят, что вечное слово и договор бога и истинная религия (Religio vera) божественно начертаны в сердцах людей, т. е. в человеческой душе, и что она есть истинный подлинник божий, который Бог скрепил своей печатью, т. е. идеей о себе, как отображением своей божественности. Письменно, в виде закона, религия была передана первым иудеям потому именно, что они в то время считались как бы детьми. Но впоследствии Моисей (Второзак., гл. 30, ст. 6) и Иеремия (гл. 31, ст. 33) предсказывают им, что настанет время, когда Бог напишет свой закон в их сердцах. Потому только иудеям и в особенности саддукеям подобало когда-то ратовать за закон, написанный на скрижалях, но отнюдь не тем, у кого он написан в душе. Итак, кто пожелает вникнуть в это, тот не найдет в вышесказанном ничего, что противоречило бы слову божьему, или истинной религии, и вере или что могло бы их ослабить, но, наоборот, найдет, что мы ее подкрепляем, как мы и показали в конце десятой главы, И если бы это было не так, то я порешил бы совсем умолчать об этом, даже охотно допустил бы во избежание всяких затруднений, что в Писании скрыты глубочайшие тайны; но так как отсюда возникло невыносимое суеверие и иные весьма пагубные неудобства, о которых я говорил во вступлении к седьмой главе, то я считаю, что их не должно оставлять без внимания, в особенности потому, что религия не нуждается ни в каких суеверных прикрасах, но, напротив, она лишается своего блеска, когда украшается подобными выдумками. Но, скажут, хотя божественный закон и написан в сердцах, тем не менее Писание есть слово божье, и потому сказать о Писании, что оно отрывочно и искажено, столь же непозволительно, как и о слове божьей. Я же, напротив, опасаюсь, не слишком ли они стараются быть святыми и не превращают ли они религию в суеверие; даже более: не начинают ли они почитать за слово божье изображения и отпечатки, т. е. бумагу и чернила. Я то знаю, что я ничего недостойного Писания или слова божьего не сказал: я не утверждал ничего такого, истинность чего я не доказал бы самыми очевидными доводами, и поэтому, конечно, могу утверждать, что я ничего нечестивого или что отзывает нечестием не сказал. Признаюсь, что иные светские люди, которым религия в тягость, могут из этого вывести заключение о свободе грешить и могут без всякого основания, только ради потворства желанию заключать отсюда, что Писание везде содержит ошибки, подделки, а следовательно, и не обладает никаким авторитетом. Но помочь подобным людям невозможно согласно той ходячей истине, что ничего нельзя сказать настолько правильно, чтобы сказанное нельзя было исказить дурным толкованием. Те, кто хочет потворствовать желаниям, могут легко найти какой-нибудь предлог; и те, у кого некогда имелись самые оригиналы, ковчег завета, имелись даже сами пророки и апостолы, были не лучше и повиновались не больше; но все, как иудеи, так и язычники, всегда были одни и те же, и добродетель во всяком веке была очень редка. Впрочем, чтобы устранить всякое недоразумение, должно показать здесь, на каком основании Писание или любой неодушевленный предмет должны быть названы священными и божественными; затем объясним, что такое на самом деле слово божье, и покажем, что оно содержится не в известном числе книг и, наконец, что Писание, поскольку оно учит тому, что необходимо для послушания и спасения, не могло быть испорчено. Ибо из этого всякий легко получит возможность судить о том, что мы ничего не сказали против слова божьего и никакого места не уделили нечестию.

Священным и божественным называется то, что назначено для упражнения в благочестии и религии. Предмет до тех пор будет священным, пока люди религиозно относятся к нему; если же они перестают быть благочестивыми, то одновременно и предмет также перестает быть священным; а если его назначат для совершения нечестивых дел, тогда то самое, что раньше было священным делается, нечестивым и скверным. Например, некое место было названо патриархом Иаковом «дом божий», потому что там он почтил открывшегося ему Бога, но пророками то же самое место было названо «дом неправды» (см. Амоса, гл. 5, ст. 5, и Осии, гл. 10, ст. 5), потому что израильтяне вследствие постановления Иеровоама обыкновенно приносили там жертвы идолам. Другой пример, который весьма ясно показывает дело: слова имеют известное значение только благодаря употреблению, и если согласно этому употреблению их они расположены таким образом, что люди при чтении их побуждаются к благочестию, тогда те слова, а также книга, написанная с таким распределением слов, будет священна. Но если впоследствии эти слова выходят из употребления настолько, что теряют всякое значение, или когда книгой совсем пренебрегают – вследствие ли злого умысла или потому, что в ней не нуждаются, – тогда и в словах, и в книге не будет никакой пользы и никакой святости. Наконец, если те слова располагаются иначе или возобладает обычай применять их в противоположном значении, тогда и слова, и книги, прежде священные, будут непристойными и нечестивыми. Из этого следует, что вне души абсолютно нет ничего священного или непристойного, или нечестивого, но бывает только по отношению к ней. Это также весьма ясно вытекает из многих мест Писания. Приведем один-два примера: Иеремия (в гл. 7, ст. 4) говорит, что иудеи его времени ложно называли храм Соломона храмом божьим, ибо, как сам он продолжает в той же главе, наименование «божий» можно было прилагать к тому храму только до тех пор, пока его посещают люди, которые чтут его и защищают справедливость; если же его будут посещать убийцы, воры, идолопоклонники и другие преступные люди, тогда он скорее яма для преступников. Что сталось с ковчегом завета. Писание об этом ничего не рассказывает, чему я часто удивлялся; однако известно то, что он был сожжен с храмом, хотя у евреев не было ничего более священного и более почитаемого. На этом основании, следовательно, Писание до тех пор священно, а его речи божественны, пока оно побуждает людей к благоговению перед Богом; но если люди им совершенно пренебрегают, как некогда иудеи, то оно ничего, кроме бумаги и чернил [собой], не представляет и совершенно профанируется ими и подвергается порче. И потому если тогда оно искажается или погибает, то ошибочно говорить, что искажается или гибнет слово Божье, подобно тому, как во времена Иеремии ошибочно говорили, что в пламени погиб храм, который в то время был якобы храмом Бога. Это сам Иеремия говорит и о самом законе, ибо он укоряет безбожников своего века таким образом: «На каком основании вы говорите: «Мы сведущи, и закон божий с нами?» Поистине он напрасно был приукрашен, тростник писцов напрасно сделан», т. е. вы ложно говорите, будто вы, хотя Писание и есть у вас, имеете закон божий, после того как вы сделали его недействительным. Также, когда Моисей разбил первые скрижали, он не слово божье бросил в гневе из рук и разбил (ибо кто мог бы подозревать это о Моисее по отношению к слову божьему), но только камни. Они прежде хотя и были священны, потому что на них был написан завет, по которому иудеи обязывались повиноваться Богу, однако в тот момент в них совершенно не было никакой святости, потому что иудеи вследствие поклонения тельцу сделали тот завет недействительным. По той же самой причине могли погибнуть и вторые скрижали с ковчегом завета. Итак, коль скоро целиком мог погибнуть истинный подлинник божественного завета, предмет самый священнейший из всех, то неудивительно, если теперь не существует первых оригинальных книг Моисея, и неудивительно, что с книгами, которые мы имеем, случилось то, о чем мы выше говорили. Следовательно, пусть перестанут обвинять в нечестии нас, ничего против слова божьего не сказавших и его не осквернивших, но пусть обратят гнев, если у них может быть справедливый гнев, на древних, порочность которых осквернила и подвергла порче Божий ковчег завета, храм, закон и всю святыню. Наконец, если они согласно известному выражению апостола во II Послании к коринфянам (гл. 3, ст. 3) имеют в себе письмо божье, написанное не чернилами, но духом божьим и не на скрижалях каменных, но на плотских скрижалях сердца, то пусть перестанут почитать букву и столь заботиться о ней. Думаю, что я достаточно объяснил этим, в каком смысле Писание должно считать священным и божественным.

Теперь следует посмотреть, что особенно должно понимать под «дебар Иегова» (слово божье). «Дебар» обозначает слово, речь, указ и вещь. А на каком основании по-еврейски говорится о какой-нибудь вещи, что она божья и относится к Богу, мы показали в 1-й гл.; а отсюда легко понять, что хочет обозначить Писание под словом божьим, речью, приказом и вещью. Итак, нет надобности все повторять здесь, а также и то, что мы показали в гл. 6 о чудесах в 3-м пункте. Достаточно лишь указать на предмет, чтобы лучше понять то, что мы желаем сказать здесь об этом. Именно слово божье, когда оно проповедуется о каком-либо предмете, который не есть сам Бог, обозначает собственно тот божественный закон, о котором мы говорили в гл. 4, т. е. религию, общую всему человеческому роду, или всеобщую; смотри об этом гл. 1, ст. 10, и пр. Исайи, где он учит истинному образу жизни, заключающемуся, конечно, не в церемониях, но в любви и в праведном духе, и такой образ жизни он безразлично называет законом и словом божьим. Затем оно в переносном смысле (metapho-rice) обозначает самый порядок природы и судьбу (fatum) (потому что это действительно зависит от вечного решения божественной природы и следует из него) и в особенности то, что в этом порядке пророки предвидели, потому что они воспринимали будущие события не через естественные причины, но как изволения и решения Бога. Потом оно применяется также для обозначения всякого приказа каждого пророка, поскольку он воспринял его благодаря особенной своей силе или пророческому дару, а не в силу общего естественного света, и это главным образом потому, что пророки действительно обыкновенно представляли Бога как бы законодателем, как мы показали в гл. 4. Итак, Писание называется словом божьим по этим трем причинам, именно: потому, что оно учит истинной религии, вечный виновник которой есть Бог; затем потому, что предсказания о будущих событиях оно излагает как решения Бога; и, наконец, потому, что те, которые в действительности были его авторами, по большей части учили, руководствуясь не общим естественным светом, но каким-то им свойственным и вводили Бога изрекающим эти слова. И хотя, кроме этого, в Писании содержится много чисто исторического материала, понимаемого при помощи естественного света однако оно получает название по более важной части. И мы легко понимаем отсюда, в каком смысле можно рассматривать Бога как автора Библии, именно по причине истинной религии, которая в ней преподается, а не потому, что он хотел сообщить людям известное число книг. Далее, отсюда мы можем также узнать, почему Библия разделяется на книги Ветхого и Нового завета; это, конечно, потому, что до пришествия Христа пророки обыкновенно проповедовали религию как отечественный закон и в силу договора, заключенного во время Моисея; после же пришествия Христа апостолы проповедовали ее всем как всеобщий закон и в силу только страданий Христа, а не для того, чтобы книги различались учением, не для того, чтобы они были написаны как подлинник завета, и не для того, наконец, чтобы всеобщая религия (religio catholica), которая наиболее естественна, была нова, если не принимать в расчет людей, не знавших ее. «В мире был, – говорит евангелист Иоанн в гл. 1, ст. 10, – и мир не познал его». Итак, хотя бы у нас было меньше книг как Ветхого, так и Нового завета, мы все же не были лишены слова божьего (под которым, собственно, понимается, как мы уже говорили, истинная религия), точно так же мы не думаем, что мы лишены его теперь, хотя и не имеем многих других весьма важных сочинений вроде книги Закона, которую благоговейно хранили как подлинник завета в храме, и, кроме того, книг о войнах, летописей и многих других, из которых были заимствованы и собраны книги, имеющиеся у нас в Ветхом завете. И это подтверждается, кроме того, многими основаниями, именно: 1) Потому что книги того и другого завета были написаны не по нарочитому приказу в одно и то же время для всех веков, но случайно, для некоторых людей (и притом смотря по тому, как этого требовали время и их специальное содержание), как ясно указывают призвания пророков (призывавшихся для увещания безбожников своего времени), а также и Послания апостолов. 2) Потому что одно дело понять Писание и мысли пророков, а иное – мысль Бога (mens Dei), т. е. самую истину вещи (rei veritas), как это следует из показанного нами в гл. 2, о пророках. В гл. 6 мы показали, что это приложимо также к историческим рассказам о чудесах. Но о местах, где говорится об истинной религии и истинной добродетели, этого нельзя сказать. 3) Потому что книги Ветхого завета были выбраны из многих и, наконец, были собраны и одобрены собором фарисеев, как мы показали в гл. 10; книги же Нового завета тоже были приняты в канон по решениям некоторых соборов; и по их же решениям множество других книг, считавшихся многими за священные, были отвергнуты как ложные. Но члены этих соборов (как фарисейского, так и христианского) состояли не из пророков, но только из учителей и знатоков; и, однако, необходимо должно признать, что они в этом выборе взяли за норму слово божье; следовательно, прежде чем одобрить все книги, они необходимо должны были иметь понятие о слове божьем. 4) Потому что апостолы писали не как пророки, но как учители (как мы в предыдущей главе сказали) и выбрали тот путь к научению, который они считали наиболее легким для учеников, которых они желали тогда научить; из этого следует, что в Посланиях (как мы в конце предыдущей главы и заключили) содержится много такого, без чего мы теперь в отношении религии можем обойтись. 5) Наконец, потому, что в Новом завете есть четыре евангелиста; и кто поверил бы, что историю о Христе Бог захотел рассказать и письменно сообщить людям четырехкратно. И хотя у одного евангелиста есть кое-что, чего нет у другого, и один часто помогает понимать другого, однако отсюда не следует заключать, что все, что рассказывается у этих четырех евангелистов, необходимо было знать и что Бог избрал их писать с целью лучшего понимания истории о Христе; ибо каждый проповедовал свое евангелие в разном месте, и каждый написал то, что проповедовал, и притом бесхитростно, с целью вразумительно рассказать историю о Христе, а не с целью объяснения остальных евангелистов. Если теперь благодаря их взаимному сопоставлению они иногда легче и лучше понимаются, то это происходит случайно и только в немногих местах. Если бы эти места и были неизвестны, история, однако, была бы одинаково ясна, и люди были бы не менее блаженны.

Этим мы показали, что Писание только по отношению к религии, или по отношению к всеобщему божественному закону, называется собственно словом божьим. Теперь остается показать, что оно в собственном значении этого слова не содержит ошибок, искажений и недосказов. Но я называю здесь ошибкой, искажением и недосказом то, что написано и конструировано столь неправильно, что найти смысл речи на основании практики языка или вывести этот смысл только из Писания невозможно; ибо я не хочу утверждать, что Писание, поскольку оно содержит божественный закон, всегда сохраняло одни и те же значки над буквами, одни и те же буквы и, наконец, одни и те же слова (доказывать это я предоставляю масоретам и тем, которые суеверно чтут букву). Но я утверждаю только то, что смысл, по отношению к которому лишь и может быть названа какая-нибудь речь божественной, дошел до нас неискаженным, хотя бы мы и предполагали, что слова, в которых он первоначально был выражен, часто подвергались изменениям. Ибо это, как мы сказали, нисколько не умаляет божественности Писания: Писание было бы одинаково божественным, если бы оно было написано другими словами или на другом языке. Итак, никто не может сомневаться в том, что в этом отношении мы получили божественный закон неискаженным. Ибо из самого Писания мы без всякой трудности и двусмысленности усматриваем, что суть его заключается в том, чтобы любить Бога больше всего, а ближнего, как самого себя. Но это не может быть ложью и не могло быть написано пером второпях, по ошибке. Ибо, если Писание когда-нибудь учило иному, оно необходимо также должно было учить иначе и всему остальному, так как это есть основание всей религии, с устранением которого все здание сразу рушится. Следовательно, такое Писание было бы не тем, о котором мы здесь говорим, но совсем другою книгою. Итак, остается неопровержимым, что Писание всегда этому учило и что, следовательно, здесь не вкралось никакой ошибки, которая могла бы испортить смысл и которая не была бы тотчас замечена каждым, это не мог и исказить кто-либо без того, чтобы его коварство немедленно не обнаружилось. Так как, следовательно, об этом основании должно утверждать, что оно не искажено, то необходимо должно признать то же самое относительно прочего, что вытекает из него без всякого противоречия и что тоже является основным, например: что Бог существует, что он о всем промышляет, что он всемогущий и что по его решению благочестивым бывает хорошо, а нечестивым плохо и что наше спасение зависит от его милости. Этому ведь всему Писание всюду весьма ясно учит и всегда должно было учить; иначе все остальное было бы суетно и необоснованно. В такой же мере неповрежденными должны быть признаны и остальные моральные правила, так как они очевиднейшим образом вытекают из этого всеобщего основания, именно: защищать справедливость, помогать бедняку, никого не убивать, не желать ничего чужого и пр. Ничего этого, говорю, не могло ни коварство людей исказить, ни давность времени уничтожить. Ведь если бы какое из этих правил было уничтожено, его тотчас вновь предписало бы всеобщее их основание и в особенности учение о любви к ближним, которое в том и другом завете всюду в высочайшей степени рекомендуется. Прибавьте, что хотя и нельзя выдумать ни одного столь постыдного поступка, какой кем-нибудь не был бы совершен, однако нет никого, кто пытался бы уничтожить законы ради оправдания своих проступков или ввести что-нибудь нечестивое как вечное и спасительное учение: ведь мы видим человеческую натуру устроенной т