Подлинный секрет пилтдаунского человека (The Real Secret of Piltdown)

 

Как у человека появился мозг? Много лет назад великий соотечественник Чарльза Дарвина, который вместе с ним открыл принцип естественного отбора, Альфред Рассел Уоллес, выставил на обсуждение этот вопрос. С тех пор он занимал всех эволюционистов, и когда Дарвин получил копию статьи, написанной Уоллесом на эту тему, он был явно потрясен. Существует запись, свидетельствующая о том, что он написал в отчаянии «Нет!» поперек статьи и жирно подчеркнул «Нет!» три раза, закипая страстным несогласием.

Сегодня вопрос, заданный Уоллесом, на который Дарвин так никогда и не ответил удовлетворительно, вернулся, чтобы мучить нас. Череп, предположительно очень древний, который давно использовали, как доказательство, подкрепляющее дарвиновский взгляд на человеческую эволюцию, оказался подделкой, фальшивкой, созданной бесчестным, но умелым любителем. Осенью 1953 года знаменитый пилтдаунский череп, известный в ученых кругах по всему миру с самого своего обнаружения в гравиевом карьере в Сассекс Даунс в 1911, был шутливо отринут мировой прессой, как тот череп, что «сделал обезьян из антропологов». Никто не вспомнил в 1953, что Уоллес, великий эволюционист протестовал в письме к другу в 1913: «Пилтдаунский череп мало что доказывает, если вообще доказывает что-нибудь».

Почему Уоллес сделал это замечание? Почему, почти единственный среди английских ученых того времени, он предпочел с сомнением рассматривать ископаемый экземпляр, который, казалось, поддерживал теорию, которой он и Дарвин посвятили свои жизни? Он поступил так по одной-единственной причине: он не верил в то, что пилтдаунский череп предположительно открывал в отношении процесса эволюции человеческого мозга. Он не верил в череп, у которого современная черепная коробка была соединена с примитивным лицом, и возрастом, по первым оценкам, около миллиона лет.

Сегодня мы знаем, что вычеркивание пилтдаунского черепа из все растущего списка реальных человеческих останков никак не влияет на научную ценность теории эволюции. На самом деле, только то, что пилтдаунский череп обнаружили рано, когда у нас еще не было ясного представления о природе человеческих останков и техник определения их возраста, сделало возможным столь долгий обман. Однако, в конечном счете, пресса, увлеченная неординарной научной находкой, упустила настоящую тайну Пилтдауна. Дарвин видел в возвышении человека, с его уникальным, осознающим время мозгом, лишь непрямую игру тех естественных сил, что создали остальной живой мир растений и животных. Уоллес, напротив, в случае человека полностью отказывался от этой точки зрения и обращался вместо того к теории божественного контроля эволюционного процесса. Эта проблема ясно видна, если сравнить воззрения обоих ученых.

Как знают все, кто изучал эволюцию, Дарвин продвигал идею о том, что, поскольку репродуктивные силы растений и животных в теории значительно превосходят имеющийся запас пропитания, в природе идет вечная борьба за существование всех живых созданий. Так как каждое животное отличается от другого, наиболее талантливо приспособившиеся выживут и оставят потомство, которое унаследует и, в свою очередь улучшит генетические приспособления, полученные от предков. Поскольку борьба за жизнь никогда не заканчивается, этот непрерывный процесс приводит к медленным переменам во внешнем облике, по мере того как живые существа приспосабливаются к различным условиям внешней среды, разным врагам и всем превратностям, с которыми на протяжении веков пыталась совладать жизнь.

Дарвин, однако, нашел лишь один недостаток в своей теории: он утверждал, что «каждое организованное существо должно было бы стать столь же идеальным или почти идеальным, как и другие обитатели той же страны». Любое животное, таким образом, могло иметь лишь относительное превосходство, но никогда не абсолютное совершенство – иначе селекция и борьба за существование перестали бы функционировать. Чтобы объяснить возвышение человека через медленные, постепенные завоевания естественного отбора, Дарвин вынужден был предположить долгую борьбу человека с человеком и племени с племенем.

Он должен был сделать такое предположение, потому что человек намного превзошел своих животных компаньонов. Поскольку теория Дарвина основана на практической ценности всех физических и ментальных аспектов в жизненной борьбе, игнорируя борьбу человека с человеком, нельзя было бы объяснить, как человечество при помощи одного только естественного отбора смогло получить интеллектуальный статус, так разительно превосходящий способности животных, с которыми оно изначально соревновалось за выживание.

Для большинства мыслителей дарвиновского времени это было разумное объяснение. Это было время колониальных захватов и безжалостной конкуренции в бизнесе. Народы примитивных культур, маленькие общества, затерянные на краях света, казались предназначены к уничтожению. Викторианская цивилизация представлялась вершиной цивилизации, а другие расы с их обычаями и привычками должны были быть ниже, чем западный человек. Некоторых из них описывали, как существ, едва превосходящих обезьян. Дарвинисты, в то время, когда не было человеческих останков, могущих продемонстрировать человеческую эволюцию, бессознательно сокращали громадную пропасть между человеком и обезьяной. В своем отчаянном желании продемонстрировать наше низкое происхождение, они бросали современные племена в эту пропасть, чтобы показать недостающее звено в цепочке человеческого восхождения.

Именно в это время Уоллес поднял одинокий протест. Это странный эпизод в истории науки, поскольку Уоллес, независимо от Дарвина, пришел к тому же общему заключению о природе эволюционного процесса. Однако через несколько лет после публикации работы Дарвина «Происхождение видов» Уоллес выбрал точку зрения, которая удивила и обеспокоила Дарвина. Уоллес, который имел на своем счету годы взаимодействия с жителями тропических архипелагов, отказался от идеи, что они были умственно ниже. Он сделал больше того. Он еретически утверждал, что их умственные способности значительно превосходили тот уровень, что был необходим для простейших операций по собиранию пищи, за счет которых они выживали.

«Как тогда, - настаивал Уоллес, - развился орган, столь далеко ушедший от нужд своего владельца? Естественный отбор мог только наградить дикаря мозгом чуть лучше, чем у обезьяны, а у него был мозг лишь немного менее развитый, чем у среднестатистического члена ученого сообщества»,

В то время, когда предполагалось ошибочно, что многие примитивные народы общаются только неразборчивым ворчанием или трещат, как обезьяны, Уоллес придерживался своей точки зрения о высоком развитии аборигенов, настаивая, что «способность произносить отчетливо разнообразные звуки и применять к ним почти бесконечное множество модуляций… нисколько не уступает тому, что делают более высоко развитые расы. Инструмент превосходит потребности носителя».

Наконец, Уоллес бросил вызов всей позиции Дарвина относительно человека, настаивая на том, что артистические, математические и музыкальные способности нельзя объяснить на основе естественного отбора и борьбы за существование. Что-то другое, заключил он, неизвестный духовный элемент, должен был участвовать в развитии человеческого мозга. Почему иначе люди из простых культур находились на том уровне умственно, что, по мнению дарвинистов, мог быть достигнут лишь через борьбу и конкуренцию?

«Если бы вы не сказали мне, что эти замечания принадлежат вам, - сказал Дарвин, - я приписал бы их кому-нибудь другому. Я весьма отличаюсь в своем мнении от вашего и очень об этом сожалею». Он не дал, однако, удовлетворительного ответа на вопросы Уоллеса. Кроме бормотания о наследственном влиянии привычки – заявление, ничем сегодня не подтверждаемое, - Дарвин держался за свою изначальную позицию. Постепенно вызов Уоллеса был забыт, и полное спокойствие воцарилось в ученом мире.

В течении семидесяти лет со времени публикации «Происхождения видов» в 1859 году было только две находки, что проливали свет на разногласия между Дарвином и Уоллесом. Одна была небольшим черепом яванского человека, другая – пилтдаунский череп или «человек рассвета». Оба были отнесены сперва к началу ледникового периода, и, хотя даты были впоследствии изменены, довольно долго черепа рассматривали как ровесников, к тому же древних.

Два более непохожих «недостающих звена» сложно вообразить. Хотя им обоим и было около миллиона лет, один был действительно примитивным, с маленьким мозгом; другой же, пилтдаунский, несмотря на примитивную челюсть, обладал удивительно современным мозгом. Которая из двух находок рассказывала подлинную историю человеческой эволюции? Был ли большой мозг старым? Привели ли к нему многие годы постепенного дарвиновского развития? Пилтдаунский череп определенно предполагал подобное.

Многие с благодарностью восприняли антропоидного предшественника, столь удаленного во времени. Глядя на яванского человека, приходилось осознать, что есть предшественник, относительно недавний, с лицом и мозгом, которые весьма напоминали обезьян. Однако, когда геологические доказательства переопределили «прямоходящего человека-обезьяну» в средний ледниковый период, возникла вероятность, что Уоллес был прав в своем предположении, что человеческий мозг очень быстро развился. В противоположность этому, пилтдаунские останки предполагали более древнюю и медленную эволюцию человека. Пилтдаунский шутник, присоединив челюсть обезьяны к человеческому черепу, сотворил существо, которое поддерживало дарвинистскую идею человека, который, как и сегодняшний человек, уходил далеко в доледниковые времена.

Которая история была настоящей? До раскрытия Пилтдауна в 1953 обе теории считались вероятными, и обе столь безнадежно разные находки имели одинаковый научный вес. Сегодня Пилтдауна не существует. Вместо него мы видим твердое заявление современных ученых, М. Чэнса и А. Мида.

«Ни одного адекватного объяснения, - признают они более восьмидесяти лет после того, как Дарвин страстно нацарапал «Нет» на статье Уоллеса, - было представлено для столь большого размера мозга у человека». [1]

Мы были столь заняты поисками вещественных доказательств эволюции в видах животных, что наши головы, маленькие шары, которые содержат полуночное небо и сияние, невидимые галактики мыслей, принимались как должное, как рост желтых тыкв осенью.

Сегодня часть загадки для современных антропологов заключается в отношении между мозгом и временем. «Если, - сказал Уоллес, - исследователи во всех частях Европы и Азии не могут вытащить на свет никаких доказательств существования человека в век млекопитающих, следует хотя бы предположить, что он появился позднее и развился быстрее». Если человеческая эволюция окажется относительно быстрой, «взрывной», другими словами, то, считал Уоллес, его позиция должна быть оправдана, потому что такое быстрое развитие мозга значило бы, как он думал, божественную вовлеченность в работе над человеком. Однако, в тысяча восемьсот семидесятых, когда он писал это, доисторические люди были полностью покрыты неизвестностью. Сегодня мы можем дать частичный ответ на вопрос Уоллеса. С момента разоблачения Пилтдауна, все доказательства в нашем распоряжении, - а их довольно много, - указывают на человека в его современной форме, как одного из младших и новейших обитателей земли.

Ледниковый период уходит на миллион лет, самое большее, вглубь. Это может показаться долгим тем, кто изучает зафиксированную историю человека, но, на самом деле, это короткий период, с точки зрения эволюции. Этот период известен, скорее, исчезновением крупных наземных животных, вроде мамонта или саблезубого тигра, чем появлением новых форм жизни. Есть только одно явное исключение: появление и распространение человека по землям Старого Мира.

Почти все наши сведения о нем, даже о стадии массивного лица и нависающих бровей, теперь, с потерей Пилтдауна, относят к последней половине ледникового периода. Если мы отступим назад за эту черту, мы найдем следы примитивных орудий, каменных укреплений, что предполагают раннюю форму человека, существовавшую там и сям в Европе, Азии и особенно в Африке в первой половине ледникового периода, но для ученого это все равно что всматриваться в туман над незнакомой местностью. То там, то здесь, сквозь крутящиеся пары мельком видно дрожащую фигуру, полудикое первобытное лицо, уставившееся из короткого просвета в тумане. Затем, когда уже почти увидел все целиком, долгие серые сумерки опускаются, и призраки и едва слышные голоса уходят.

Тем не менее, особенно в Африке, особая группа человекообразных обезьян была обнаружена: существа с маленькими мозгами и зубами, удивительно напоминающими человеческие. Выдающиеся ученые все еще спорят о том, находятся ли они на прямой эволюционной линии к человеку, или же это наши родственники. Некоторые, как теперь очевидно, существовали слишком поздно во времени, чтобы стать нашими подлинными предшественниками, хотя это не значит, что их телесные характеристики не могут нам рассказать, как выглядели первые антропоиды, которые вступили на дорогу очеловечивания.

Эти обезьяны не все похожи видом и внешностью. Они люди и все же не совсем люди. Некоторые слабее телом, у других большие челюсти, способные перекусить кость и массивные гориллообразные гривы на черепах.

Этот факт возвращает нас еще к одному старому интересному выводу Уоллеса. С появлением истинно человеческого мозга, отметил Уоллес, человек передал машинам и орудиям часть изменений, которые в животных происходят за счет эволюции тела. Нечаянно человек отдал механизмам селективную эволюцию, которая в животных с годами изменяет форму тела. Сегодняшний человек, манипулятор атомов, аэронавт, летающий быстрее звука, имеет тот же мозг и то же тело, что его предки двадцать тысяч лет назад, которые рисовали мамонтов на стенах пещер во Франции.

Иначе говоря, идеи человека эволюционировали и изменили мир вокруг него. Столкнувшись теперь со смертельной радиацией из космоса и фантастической скоростью его машин, человек должен изобрести новые электронные способы управления, которые будут реагировать быстрее, чем его нервы, и он должен заслонить свое нагое тело от атомной радиации, используя защитные металлы. Он уже физически устарел в этом мире роботов, который сам и создал. Все, что помогает ему держаться, это маленький шар, наполненный серым веществом, где вертятся его вечно меняющиеся представления о вселенной.

Однако, когда Уоллес почти сотню лет назад увидел проблеск этого безвременного элемента в человеке, он произнес еще одно пророчество. Когда мы начнем отслеживать свою историю вплоть до прошлого, он предполагал, рано или поздно мы придем к тому времени, когда тело человека будет отличаться, и весьма сильно, от современного. Тогда, писал он, мы поймем, что находимся у самого начала человеческого рода. В сумерках перед рассветом человеческого разума, человек не сможет защитить свое тело от перемен и его останки будут нести отпечаток всех тех сил, что влияют на остальную его жизнь. Он будет другого вида. Он будет, иными словами, так же отличен телом, как известные нам южноафриканские человекообразные обезьяны.

Сегодня, разрешив загадку Пилтдауна, мы должны решить вопрос времени, вовлеченного в эволюцию человека в пользу Уоллеса, а не Дарвина; мы не можем, однако, согласиться с мистическим аспектом мыслей Уоллеса, поскольку другие факторы, которые еще только предстоит узнать, могут быть в ответе за развитие человека. Быстрое исчезновение таких археологических находок, как орудия ледникового периода, вместе с открытием человекообразных обезьян, близких к людям, но обладающих значительным количеством разнообразных телесных признаков – все это предполагает, что эволюция человеческого мозга была быстрее, чем предполагали ранние дарвинисты. В то время можно было услышать, что об эскимосах говорят, как о последователях миоценового человека, что жил несколько миллионов лет назад. В противоположность этой точке зрения, человеческое существование и развитие теперь кажутся очень недолгими во времени – потрясающе недолгими. Есть все основания полагать, что какой бы ни была природа сил, вовлеченных в производство человеческого мозга, долгое и медленное соревнование одной человеческой группы с другой не привело бы к таким сходным умственным возможностям, заложенным в людях повсюду. Что-то – какой-то еще фактор – не был открыт учеными.

Есть странные телесные характеристики, что выделяют человека, как нечто большее, чем продукт жестокой конкуренции с собратьями. У него есть некая личиночная обнаженность; периоды беспомощного младенчества и детства продлены; у него есть эстетические импульсы, которые, хотя и различаются в интенсивности у разных индивидуумов, однако так или иначе проявляются у всех людей. Человек полностью зависим в достижении человеческого статуса от воспитания, которое получает в человеческом обществе.

В отличии от одинокого представителя животного мира, человек не может развиться в одиночку. Он утерял значительную часть инстинктивного контроля над своим поведением. Чтобы восполнить этот биологический недостаток, общество и родители направляют младенца, поддерживают его мотивацию и способствуют долгим тренировкам, что обращают его в нормальное человеческое существо. Даже сегодня некоторые индивидуумы не могут приспособиться, и их приходится исключить из общества.

Мы можем теперь увидеть восторг и ужас человеческого затруднения: человек полностью зависим от общества. Мечтательное создание, он сотворил невидимый мир идей, верований, привычек и обычаев, которые подпирают его и заменяют точные инстинкты низших созданий. В этой невидимой вселенной он спасается, но как инстинкт может подвести иногда животное при смене условий окружающей среды, так и культурные традиции человека могут оказаться недостаточны в новой ситуации, или на уровне личности, запутавшийся разум может из-за ужасной химической реакции, заменить любовь жестокостью.

Откровенный шок прыжка от человека к животному отзывается в глубине нашего бессознательного. Это переход, который потребовал бы довольно быстрого приспособления, чтобы человек мог выжить. Тогда же укрепились узы привязанности в нечеловеческих семьях, потому что иначе нагой и беспомощный отпрыск не мог бы выжить.

Не так уж невероятно, чтобы это странное уменьшение инстинктов человека каким-то образом запустило быстрый рост мозга, как компенсацию, – что-то должно было быть ускорено ради выживания. Человек, должно быть, конкурировал не столько с себе подобными, сколько с откровенной необходимостью выстроить вокруг себя мир идей, чтобы заменить потерянную животную среду. Как мы покажем позже, человек – педоморф, существо с продленным детством.

Современная наука могла бы еще добавить, что многие признаки человека, такие, как отсутствие шерсти, тонкий череп, шарообразная голова предполагают таинственные перемены в скорости развития, которые сохраняют даже во взрослых особях зародышевые или младенческие черты. Это указывает на то, что силы, создававшие человека, вытянули его фантастическим образом из детства его брутальных предшественников. И снова преследуют нас слова Уоллеса: «Мы можем спокойно вывести, что дикарь обладает мозгом, способным при развитии и питании, выполнять работу того рода и степени сложности, что превосходит задачи, необходимые ему для выживания».

Будучи современным человеком, я сидел в концертных залах и наблюдал за огромными толпами, парящими, восхищенными голосом великого певца. Один, в темной коробке, я слышал вдалеке, как будто спускающиеся с черной лестницы грудной шепот и звериный кашель, из которых рождался тот голос. И снова я сидел под гигантским телескопом в горной обсерватории и удивлялся, пока гигантское колесо вселенной поворачивалось во всем своем полуночном великолепии, удивлялся тому, что разум за три столетия смог притянуть в свой внутренний мир этот мир бесконечного пространства и многочисленных измерений.

Как ни странно, наука, которая может нам показать кремни и сломанные черепа наших древних праотцов, не может пока объяснить, как мы прошли такой долгий путь так быстро, как не может дать ответа на вопрос, заданный Уоллесом давным-давно. Те, кто пытаются отвратить нас, указывая на обезьяну у подножия фамильного древа, мало что понимают в восторге, с которым современный ученый разбирается в одиноком и высоком восхождении человека. Как недавно сказал великий исследователь палеоневрологии, доктор Тилли Эдингер: «Если человек прошел через стадию питекантропа, эволюция его мозга была уникальна не только по результату, но и по темпу… Увеличение мозговых полушарий на 50 процентов произошло, с геологической точки зрения, как будто за мгновение, и без какого-либо увеличения размеров тела».

Хотя принято считать, что секрет Пилтдауна в разоблачении недобросовестной подделки, однако подлинная тайна в том, что подделка заставила ученых внимательно переосмыслить историю самого замечательного творения в мире – человеческого мозга.

 

Сноски:

1. Symposia of the Society for Experimental Biology, VII., Evolution (New York: Academic Press. 1953). с. 395.

 

The Maze (Лабиринт)

Через некоторое время после того, как я выразил свои соображения об истинной тайне Пилтдаунского человека, на меня сразу же обрушились с критикой люди, которые истолковали мои замечания как нападки на Дарвина, а следовательно, и на теорию эволюции. Удивительное разнообразие эмоций все еще сохраняется на протяжении ста лет существования этой дискуссии и те, для кого история не играет такой важной роли, готовы броситься, подчас скорее храбро, чем осмотрительно, в самую гущу забытой перепалки. Параллельно с продвижением фронта науки человек, который пишет не для научных кругов, подвергается риску и получает любопытный опыт. Иногда ему не везет, как в случае с моим знакомым, чья статья здраво затрагивала тему пилтдаунского человека, была опубликована именно в тот момент, когда обман был разоблачен в прессе. С другой стороны, иногда человеку может невероятно повезти, и неожиданные события могут привести к признанию той точки зрения, которую он еще недавно ставил под сомнение и это с минимумом доказательств.

После того, как я выразил свои размышления на такую дискуссионную тему как человеческий мозг – и я говорю это откровенно, несмотря на то, что такой признанный авторитет в области изучения гоминидов как Солли Цукерман говорил о «значительной разнице», существующей «между интеллектом человека и других приматов» – произошли две удивительные вещи. Первая из них – это мое стремление все в этой главе излагать в хронологической последовательности; второе событие – финальная кульминация повествования – будет припасено для одной из последующих глав. Первое событие, как оно было описано в прессе, казалось полным отрицанием большей части того, что содержалось в моем видении Пилтдаунской истории, а именно, что касалось возраста человека.

Читатель может помнить, что в марте 1956 года в газетах стали появляться любопытные заголовки. На волне шумихи обычному человеку могло показаться, что вся теория эволюции переживает крах. В газетах печатались сообщения о находке «человека», возраст которого десять миллионов лет. Такое открытие, как могло показаться на первый взгляд, опровергает то, что я утверждал о юном возрасте человека, человека как носителя культуры, человека, осуществляющего речевую деятельность.

Шумиха была вызвана приездом в Нью-Йорк швейцарского палеонтолога, который привез кости маленького примата давно известного в науке как ореопитек. Йоханес Хюрцелер из университета города Базель представил группе ученых, собравшейся в здании фонда антропологических исследований Веннера-Грена, свою точку зрения, что кости ореопитека больше похожи на человека, чем на человекоподобную обезьяну. Сразу после того, как возраст этих костей был установлен, и оказалось, что находка на десять миллионов лет старше, чем самые ранние известные науке останки человека, это заявление было растиражировано в газетах.

«Исследование окаменелостей подвергает сомнению теорию эволюции Дарвина» писала газета Нью-Йорк Таймс. В газете Геральд Трибьюн появилась статья под заголовком «Недостающее звено найдено?». Журналисты осаждали ученых-антропологов телефонными звонками, а противники теории эволюции досаждали им язвительными вопросами, особенно теперь после того, как Пилтаунская мистификация подогрела их интерес. Может быть эта новая коллизия поставит финальную точку в вопросе человека-обезьяны.

Тем временем ученые стали отвечать, а газеты перешли к другим темам, оставляя в памяти читателей смутное представление о каком-то «маленьком человеке», который, как отмечалось в газетах, был найден в угольной шахте в Тоскане. Также как и многие схожие эпизоды, этот случай с ореопитеком имеет предысторию, и полемика вокруг него такого же характера, как и в двух других подобных дискуссиях, оставшихся в памяти ныне живущих людей.

Этот случай привлек внимание к давно существовавшим в среде антропологов разногласиям, которые время от времени вспыхивали с новой силой. Их в основном можно было разделились на две школы: школу «маленького человека» и школу «обезьяноподобного человека». Первые изучали фигуру человека, двигаясь во времени в обратном направлении, преодолевая препятствия времени, до тех пор, пока они не «увидели» большеголовую тень низкого роста; вторые видят нашего предка огромной волосатой человекообразной обезьяной. Аргументация отсылает нас к давним спорам между преформистами, которые видели в сперматозоиде человека гомункула, или маленького человека, которому остается лишь вырасти до взрослого состояния, и сторонниками эпигенеза, которые справедливо полагали, что каждый эмбрион приобретает признаки человека лишь в результате развития.

Некоторые антропологи ищут признаки человека – вертикальный передний ряд зубов, укороченное лицо, черепная коробка большего объема – на ранних стадиях происхождения человека. Другими словами, они заняты поисками чего-то очень напоминающего гомункула преформистов. Они «доказывают» эволюцию, пытаясь найти, как сказал в 1874 году Джордж Миварт, «родовую форму настолько похожую на человека, насколько мы имеем представление о возможной существовавшей форме человеческого тела, которая позволила бы объяснить фактическое появление того тела, которое мы знаем».

Большая часть бескомпромиссных эволюционистов, напротив, искала такие формы, которые бы содержали лишь возможность развиться в человека. Такие ученые, как правило, рассматривали человека как относительно недавно вышедшего из группы приматов, которые дали начало современным высшим приматам; другими словами, сравнение человека с человекообразными основывалось на предположении, что мы и они имеем общих предков.

Чарльз Дарвин не был первым, кто заметил наше сходство с обезьянами и человекообразными. Такие наблюдения уходят корнями в античность, а в 18 и начале 19 века философы классифицировали приматов по сложности. Путешествуя, они вступали в контакт с первобытными племенами и располагали их на шкале как стадии развития между человекообразными и цивилизованными европейцами. Готтентоты – этническая общность, живущая недалеко от мыса Доброй Надежды, были, по мнению европейцев, кандидатами на такое место, поскольку, как отмечалось, их язык представляет собой лишь следующую степень после языка обезьян.

Таким образом, идеи о существовании «недостающего звена» появились задолго до Дарвина и задолго до появления настоящей теории эволюции. Сам Дарвин осмотрительно отказывался от попыток определить точное родство с человекообразными обезьянами. Но некоторые из его последователей, прежде всего Т. Гексли, пытался решить эту проблему. Его обращение к прошлому человека было вызвано событиями на знаменитом заседании Британской ассоциации по распространению научных знаний в 1860 году в Оксфорде. На него обрушились консерваторы со своими нападками на теорию эволюции. На этом собрании англичанин Ричард Оуэн, выдающийся ученый в области сравнительной анатомии и заклятый враг Дарвина и его последователей, попытался отстоять уникальное место человека в животном мире, поместив его как отдельный подкласс млекопитающих, для которых он предложил название «Archencephala». Классификация была основана на характеристиках мозга, которых нет у низших приматов. Гексли, который был взбешен этим, выступил с целью доказать, что Оуэн заблуждается, и что человек связан родственными узами с другими приматами. Он написал ряд лекций, которые были опубликованы в 1863 году под названием «Зоологические свидетельства о положении человека в природе».

В данном труде, который более или менее предопределяет то, что последовало затем, Гексли камня на камне не оставляет от позиции Оуэна. По его наблюдениям «внешний вид мозга обезьяны представляет собой прообраз человеческого, и у человекоподобных обезьян детали все больше и больше складываются в картину, при которой лишь по незначительным характеристикам можно отличить мозг шимпанзе или орангутанга от мозга человека». Гексли был готов допустить, что происхождение человека не совсем ясно, а общий предок был миллионы лет назад, но он настаивал на том, что современные обезьяны являются нашими самыми близкими существующими родственниками. И даже если Гексли слишком подробно и эмоционально останавливается на анатомических аналогиях между нами и человекообразными, так это потому, что в то время, когда он писал, эволюционисты боролись, прежде всего, с традиционно настроенными креацианистами. К тому же необходимо отметить, что было найдено недостаточно окаменелостей, да и они давали лишь обрывочные сведения.

К началу двадцатого века происхождение современного человека от обезьяны, казалось, достаточно укоренилось. Находка черепа питекантропа укрепила эту точку зрения. Многие полагали, что от такой формы как шимпанзе оставался небольшой шаг до питекантропа, а от него до неандертальца и современного человека. Однако в начале века разгорелся новый спор вокруг человекообразной обезьяны.

Внимание анатомов привлекло маленькое живущее на деревьях создание в юго-восточной Азии, обладающее определенными качествами примата. Восточный долгопят (Tarsius spectrum) – животное с очень большими глазами и размером с небольшого котенка, имеющее мозг и другие признаки, позволяющие отнести его к низшим приматам. В 1918 году выдающийся английский анатом Ф. Вуд Джонс высказал еретическую точку зрения, которую он отстаивал и развивал, о том, что предком человека был скорее древнетропический долгопят, чем человекообразная обезьяна.

Вуд Джонс настаивал на том, что происхождение человека имеет очень долгую историю, уходя корнями миллионы лет назад в кайнозойскую эру. Он предсказывал, что ближайшие родственники человека, если таковых найдут, «будут крайне далеки от сутулых, волосатых человекообразных обезьян, о которых некоторые так мечтали … и будут найдены в геологическом слое, по возрасту приходящимся на расцвет человекообразных обезьян». Предки человека, говорил он, были «маленькими активными животными», у которых ноги уже были длиннее рук, была небольшая нижняя челюсть без выдающихся вперед зубов и большая черепная коробка. Они не качались на деревьях: человеческая кисть и ступня, утверждал он, имеют особенное строение, чтобы быстро произойти от живущего на дереве предка. Современные долгопяты, живущие на деревьях, по его мнению, развили способность к древолазанию позднее, а наш предок, древнетропический долгопят, ходил по земле.

Проточеловек Вуда Джонса, таким образом, также звучит как гомункулус. Несмотря на то, что он поначалу отстаивал свою теорию, у него было очень мало последователей. Палеонтолог Генри Фэрфилд Осборн, хоть и не был последователем Вуда Джонса, все-таки склонялся к гомункулярному расцвету человека, восходящему к кайнозойской эре много миллионов лет назад. «Я предсказываю»,– говорил он – «что уже в верхнем олигоцене мы найдем проточеловека, и что он будет иметь конечности, похожие на конечности современного человека».

Идеи Вуда Джонса и Осборна были решительно опровергнуты исследователями приматов, отстаивавшими традиционную точку зрения, что человек является «переделанной обезьяной». Они настаивали на том, что непосредственные предки человека не могли быть такими древними, как утверждали Вуд и Осборн. «Это представляется анахронизмом», – писал Вильям Кинг Грегори, – «приписывать древнему кайнозойскому предку человека длинные ноги, длинные пальцы, большой мозг, короткое лицо, маленькие клыки и т.д. которые сейчас являются отличительными признаками». Однако в 40-е годы 20 века идея «переделанной обезьяны» ослабла. Главной причиной этого была находка в южной Африке останков проконсула (Proconsul africanus) – рода приматов эпохи миоцена (около 20 миллионов лет назад), который объединял признаки мартышковых и человекообразных обезьян. Уильям Л. Строс мл. из университета Джона Хопкинса, предположил, что непосредственные предки человека могут быть «больше похожи на обезьяну, чем на человека». Строс, который занял здравую и взвешенную позицию в долгой дискуссии о предке человека, чувствует слабость теории происхождения человека от человекообразной обезьяны в ее провалах объяснить общие анатомические особенности человека, обезьяны и лемура. Недавно британский приматолог Осман Хилл предположил, что ветвь человека отходит от рода приматов ниже человекообразных обезьян. Он также предполагает, что идеи Строса можно объединить с гипотезой Вуда Джонса, если некоторые обезьяны раннего олигоцена близкие к древнетропическому долгопяту будут отнесены к ветви, ведущей к человеку, форме, скажем, как парапитек.

Таким образом, до недавнего заявления Хюрцелера небольшой сдвиг направления мысли или расширение возможных горизонтов в изучении эволюции человека уже шло полным ходом. Теория о том, что человек спустился с дерева, была отвергнута в одних научных кругах и менее активно поддерживается в других. Наблюдается скорее готовность запастись аргументами и ждать новых доказательств. Это ощущалось в той атмосфере, в которой Хюрцелер представил свое новое исследование об ореопитеке.

Это ископаемое известно с 1872 года, когда оно было описано французским палеонтологом Полем Жерве, который рассматривал его как представителя семейства мартышковых. Хюрцелер после изучения ископаемого и других находок убедился в том, что ореопитек – это первая человекоподобная форма, обнаруженная в кайнозойской эре, и, если более точно, в период миоцена. Очевидно, он основывается на определенных формальных признаках зубов, включая невыдающиеся клыки, вертикальный ряд передних зубов и короткое лицо. Тем не менее, следует отметить, что были найдены лишь отдельные фрагменты черепа и реконструировать его полностью не представляется возможным.

Ореопитек – это низшая «обезьяна», пользуясь распространенными терминами. Это не «человек», в том понимании, как многие журналисты хотят его видеть, не смотря на «отсутствие промежутков между зубами и непохожую на обезьянью выдающуюся вперед челюсть» и т.д. Есть два ряда останков и еще существующие приматы, соответствующие этим описаниям, но я уверен никто не назовет их человеком.

Итак, суть истории в том, что Хюрцелеру удалось оживить интерес к проблемным кусочкам костей, которые давно были у нас перед глазами. Для успешной реконструкции этапов эволюции лошади в кайнозойской эре палеонтологи располагают тысячами останков костей и изучают их. Приматологам поэтому можно простить их причитания по поводу того, что за миллионы лет у нас так и нет ни единой полностью реконструированного скелета обезьяны, мы не говорим о предке человека. За весь третичный период, который объединяет от 60 до 80 миллионов лет, нам остается читать историю лишь по пригоршне сломанных костей и зубов. Кроме т<