Тенденциозные мифологические образы

Обратимся к рассмотрению самих мифов. Подобные образы могут быть весьма тенденциозными и иметь далеко идущие негатив­ные последствия. Образ исключительно доброго отца может оказать­ся не лучше чем миф о каузальности всего сущего. В качестве приме­ра может служить тенденциозная мифологема благородного героя, победителя дракона, каких бесчисленное множество. Достаточно вспомнить святого Георгия, покровителя Англии и солдат, Святого Михаила, покровителя полицейских, покоящегося в земле Дельфов дракона, умерщвленного Аполлоном.

Как и следовало предполагать, существует множество способов выяснить свои отношении с драконом, которого, согласно одной из легенд, святой Георгий отнюдь не убил, а лишь укротил. Широко известны истории о драконе, крадущем девственниц. Кража не оста­ется безнаказанной. Появляется герой, убивает чудовище и освобож­дает девушку, которая вскоре выходит за него замуж. Существуют менее тенденциозные вариации этого мифа, фабула которых враща­ется вокруг чудесного превращения. Дракон оборачивается прекрас­ной девой, которая становится женой героя, олицетворяя тем самым удивительную метаморфозу — дракона приручают.

Психологи юнгианского направления полагают, что образ героя символизирует эго, побеждающее материнское бессознательное, освобождаясь тем самым от его влияния. Однако такое примитивное толкование всего лишь следствие того же мифа, преобразующего зловещего, демонического монстра в материнское бессознательное. Чудовище обитает, как правило, в аду и бывает убито. Истинность такой аллегорической интерпретации сомнительна. Вывод здесь до смешного прост: зло побеждено, а добро восторжествовало. Пережи­вание подобного мифа об убийстве дракона следует подозревать в том случае, когда психотерапевт полагает, что полностью пони­мает скрытое содержание сновидений пациента. Или того больше, когда аналитик убежден, что постиг душу пациента или любого дру­гого человека.

По роду профессии мне приходилось читать немало кандидатских докладов в Цюрихском институте Карла Густава Юнга, некоторые из которых были великолепны, а иные вызывали досаду. В последних предпринималась часто небезуспешная, на первый взгляд, попытка объяснить все: особенности характера, страдании, радости и патоло­гии, оказавшиеся в центре внимания исследователя вопросов, связан­ных, например, с младенческой травмой, сексуальным насилием и.т. д. Заканчиваются такие работы триумфальным заявлением — все ясно, Карл Густав Юнг возражал против склонности некоторых пси­хологов редуцировать сложные феномены по принципу мнимой про­стоты, наподобие того, как это сделал Фрейд, который свел всю сово­купность душевной деятельности человека к сексуальности. Такие тенденции могут быть охарактеризованы как крайнее выражение мифологии убийства дракона. Хаос пытаются сделать прагматичным.

Образ победителя дракона, светлого, блистательного героя, иными словами, символ эго, чем-то подкупает. Скорее всего, людям приятно ощущать, что они способны на осознание. «Да будет свет» — вот девиз этой мифологии. Казалось бы, сколько радости сулит нам осознание всех зловещих аспектов личности. Увы, надежды рассе­ются как туман, если мы задумаемся над тем, что миф об убийстве дракона не что иное, как иллюзия, и, убивая чудовище, мы расправ­ляемся с частью своей души, низвергая ее и только ее в пучину бессо­знательного. Полагают еще, что убить дракона — значит преодолеть страх. Но Серен Кьеркегор вполне справедливо заметил: «Лишь тот, кто научился бояться самого себя, понял главное».

Негативное воздействие могут оказывать не только тенденциоз­ные положительные, но и отрицательные мифологемы. Например, вплоть до середины XIX века было весьма распространено мнение о том, что ребенок—творение дьявола, существо, руководимое Сата­ной, который буквально рвется из него наружу. Многих детей приносили в жертву в надежде одолеть дьявола. В этой связи я припо­минаю историю Меретлена из «Зеленого Генриха» Готфрида Кетт­леера. Однако негативный образ сатанинского ребенка не хуже, чем представление о невинном младенце, пострадавшем от родителей. Тенденциозность обнаруживается и в мифологическом восприятии женщины. На протяжении 2000 лет христианства вытеснялись демо­нические аспекты женского начала, что привело к созданию закончен­ного образа Божьей Матери, непорочной и кроткой Девы Марии, чья чистота и благородство напоминает черты героя, победителя дра­кона. Игнорирование сексуальности в образе Марии, скорее всего, не так уж страшно, но вот попытка вытеснить агрессивные, разруши­тельные аспекты женского начала весьма небезопасны. «Мария от лукавства Сатаны нас оградит»,— писал К.Ф. Мейер в «Последних днях Гуггена».

Позитивный и привлекательный образ женского начала довольно непоследователен. Например, часто говорят, что, если бы миром пра­вили женщины, матери, то прекратились бы войны, и противоречия, возникающие между нациями и политическими оппонентами, разре­шались бы без применения силы. В частности, писательница Вирджи­ния Вульф полагала, что все вооруженные конфликты обязаны своим возникновением мужской агрессивности. Иными словами: женское начало, согласно этому мнению, аналогично миролюбию, подобно мифологическому образу Божьей Матери. Однако, вытесняя агрес­сивный аспект женского начала, мы теряем способность правильно оценивать и понимать его. Приведу пример из греческой мифоло­гии: Афродита, олицетворившая женственность, была возлюбленной Ареса, бога войны. Олимпийские боги возрадовались, когда оба влюбленных попали в западню.

Что касается мифологического образа хорошего отца, якобы необходимо для здорового развития ребенка, то привлекательность его очевидна. При ближайшем рассмотрении данный образ оказы­вается одним из элементов естественнонаучного мифа, связанного с толкованием мира через причинно-следственные законы, с пред­ставлением о добре, порождающем добро, и зле, следствием кото­рого может быть только зло. В эту мифологему следует включить и образ победителя дракона, берущий начало в образе Иисуса, одолевшего Сатану. Честно говоря, меня воротит от этого мифологи­ческого коктейля, результатом употребления которого становится инфантильность человечества. Неужели мы действительно дети, не несущие никакой ответственности за собственные неврозы и агрессии? Ведь, следуй этой логике, приходится отнести все негативные качества индивида на счет его родителей.

Необходимо еще раз упомянуть о вредных последствиях приме­нения каузальных принципов и указать на существование психологи­ческой реальности. Никто не «обусловлен» своими родителями. Душа независима и существует как бы помимо причинно-следствен­ных законов. Да, от родителей и окружающих людей нам достаются в наследство многие пороки и добродетели, однако из них мы «выби­раем» лишь то, к чему у нас есть предрасположенность. Например, сказать, что грубый, равнодушный мужчина, подвергающий избие­ниям ребенка и жену, позаимствовал эти черты у брутальных матери и отца, было бы не совсем верно. Он научился у своих родителей тому, что ему нравилось. Винить во всех грехах отца и мать бессмыс­ленно, это просто уловка человека, не желающего признавать правду. Детство многих милых, обворожительных людей протекало в отвра­тительной обстановке, и немало мерзавцев выросло в «оранжерей­ной» атмосфере. «Растет же под крапивой земляника, И благород­ный плод порою зреет Роскошнее среди плодов простых» * — гово­рит по этому поводу епископ Элийский в «Генрихе V» Уильяма Шекспира.

Каузальность соблазнительна, избежать ее бывает весьма сло­жно. Х.К. Фирц, известный цюрихский психиатр юнгианец, сказал как-то: «Последователи Юнга отличаются от других психологов прежде всего тем, что всегда ведут речь не о причинах, а о данности. Таким образом, они констатируют что-то, ничем это не обуславли­вая». Возникает вопрос, каким же образом психотерапевт, придержи­вающийся теоретических взглядов Юнга, сможет бороться с пато­логией, не определяя ее этиологию? Как можно лечить пациента, если терапевт не согласен с тем, что добро (а в данном случае его добрая воля) ведет к добру, а зло вызывает зло? Как помочь пациенту не перекладывать свою вину на родителей?

Следует подчеркнуть, что психотерапевт может исследовать пси­хику только в отрыве от образов и представлений, будь то победитель дракона или каузальность. Скажем, для упомянутой мной пациентки, страдавшей бессонницей, грубость отца оказалась благословением. Она рано приобрела опыт, связанный с разрушительными аспектами отцовского архетипа. Защищаться ей пришлось уже самостоятельно, а это не так-то просто. Но к ее чести она никого не винила в своей бессоннице, а вела речь лишь о своих душевных переживаниях и частной жизни.

Базой для психологии, психотерапии и анализа служит мифо­логия, и с ней связана большая часть психотерапевтической прак­тики. Терапевт помогает пациенту обнаружить скрытый мифологи­ческий план своей жизни и создать тем самым миф о собственной личности. Так называемая viassa confusa, или бессмысленный хаос, каким представляется пациенту его жизнь и страдания, преобразу­ется благодаря усилиям психотерапевта, посвящающего долгие месяцы, а порой и годы анализу конкретного случая в осмыслен­ную, мифологическую историю, своего рода новеллу, драму, тра­гедию или даже комедию. Превращение бессмыслицы в содержа­ние — один из важнейших факторов терапевтического, благотвор­ного воздействия на пациента. Запутанная жизнь постепенно обретает черты отчетливой биографии. В рамках всевозможных пси­хологических школ даются различные толкования страданий паци­ента. В связи с этим у психотерапевтов возникает впечатление, что они интерпретируют жизнь человека по каузальным законам, в то время как в действительности они находят мифологию, которая вно­сит порядок в хаос жизни. Так, существуют мифологии Зигмунда Фрейда. Мелани Клейн, Альфреда Адлера, Гейнца Когута, Карла Густава Юнга и многих других. Все эти ученые, словно скульпторы, высекали из бесформенных жизней своих пациентов в грешное изва­яние мифологической биографии.

Психотерапия и психология — скорее искусство, чем наука. В данном случае специалист имеет дело с психологическим матери­алом — сновидениями, фантазиями, чувствами и эмоциями кото­рый часто служит исходной точкой для написания романа, пьесы, стихотворения, трагедии в духе Шекспира, комедии, словом, источ­ником для произведения искусства. Джеймс Хиллман писал: Зана­вес взмывает вверх, на сцене появляются боги, и мы не ведаем, что происходит, и можем лишь смутно догадываться, что что-то уже произошло».

На этом я, пожалуй, завершу разговор о позитивных аспектах образа зловещего отца и перейду к следующей главе, где речь пойдет об отце, которого никак не назовешь благословением для детей, о человеке необычном и творческом.

Глава 3