С минуту Кемп сидел молча, глядя в спину стоявшей у окна безголовойфигуры. Потом вздрогнул, пораженный какой-то мыслью, встал, взял Невидимкуза руку и отвел от окна. - Вы устали, - сказал он. - Я сижу, а вы все время ходите. Сядьте в моекресло. Сам он сел между Гриффином и ближайшим окном. Гриффин опустился в кресло, помолчал немного, затем опять быстрозаговорил: - Когда это случилось, я уже расстался с колледжем в Чезилстоу. Этобыло в декабре прошлого года. Я снял комнату в Лондоне, большую комнатубез мебели в огромном запущенном доме, в глухом квартале наГрейт-Портленд-стрит. Комната скоро заполнилась всевозможными аппаратами,которые я купил на отцовские деньги, и я продолжал работу, успешноподвигаясь к цели. Я был как человек, выбравшийся из густой чащи внеожиданно втянутый в какую-то нелепую трагедию. Я поехал на похороныотца. Я весь был поглощен своими опытами и палец о палец не ударил, чтобыспасти его репутацию. Помню похороны, дешевый гроб, убогую процессию,поднимавшуюся по склону холма, холодный, пронизывающий ветер... старыйуниверситетский товарищ отца совершил над ним последний обряд, - жалкий,черный, скрюченный старик, страдавший насморком. Помню, я возвращался с кладбища в опустевший дом по местечку, котороенекогда было деревней, а теперь, на скорую руку перестроенное изалатанное, стало безобразным подобием города. Все дороги, по какой нипойди, вели на изрытые окрестные поля и обрывались среди груд щебня игустых сорняков. Помню, как я шагал по скользкому блестящему тротуару -мрачная черная фигура - и какое странное чувство отчужденности я испытывалв этом ханжеском, торгашеском городишке. Смерть отца ничуть меня не огорчила. Он казался мне жертвой своейсобственной глупой чувствительности. Всеобщее лицемерие требовало моегоприсутствия на похоронах, в действительности же это меня мало касалось. Но, идя по главной улице, я припомнил на миг свое прошлое. Я увиделдевушку, которую знал десять лет назад. Наши глаза встретились... Сам не знаю, почему я вернулся и заговорил с ней. Она оказалась самымзаурядным существом. Все мое пребывание на старом пепелище было как сон. Я не чувствовалтогда, что я одинок, что я перешел из живого мира в пустыню. Я сознавал,что потерял интерес к окружающему, но приписывал это пустоте жизни вообще.Вернуться в свою комнату значило для меня вновь обрести подлиннуюдействительность. Здесь было все то, что я знал и любил: аппараты,подготовленные опыты. Почти все препятствия были уже преодолены,оставалось лишь обдумать некоторые детали. Когда-нибудь, Кемп, я опишу вам все эти сложнейшие процессы. Не станемсейчас входить в подробности. По "большей части, за исключением некоторыхсведений, которые я предпочитаю хранить в памяти, все это записано шифромв тех книгах, которые утащил бродяга. Мы должны изловить его. Мы должнывернуть эти книги. Главная задача заключалась в том, чтобы поместисьпрозрачный предмет, коэффициент преломления которого требовалось понизить,между двумя светоизлучающими центрами эфирной вибрации, - о ней я расскажувам после. Нет, это не рентгеновские лучи. Не знаю, описывал ли кто-нибудьте лучи, о которых я говорю. Но они существуют, это несомненно. Япользовался двумя небольшими динамо-машинами, которые приводил в движениепри помощи дешевого газового двигателя. Первый свой опыт я проделал надкуском белой шерстяной материи. До чего же странно было видеть, как этабелая мягкая материя постепенно таяла, как струя пара, и затем совершенноисчезла! Мне не верилось, что я это сделал. Я сунул руку в пустоту и нащупалматерию, столь же плотную, как и раньше. Я нечаянно дернул ее, и она упалана пол. Я не сразу ее нашел. А потом я проделал следующий опыт. Я услышал у себя за спиной мяуканье,обернулся и увидел на водосточной трубе за окном белую кошку, тощую иужасно грязную. Меня словно осенило. "Все готово для тебя", - сказал я,подошел к окну, открыл его и ласково позвал кошку. Она вошла в комнату,мурлыча, - бедняга, она чуть не подыхала от голода, и я дал ей молока. Всямоя провизия хранилась в буфете, в углу. Вылакав молоко, кошка сталаразгуливать по комнате, обнюхивая все углы, - очевидно, она решила, чтоздесь будет ее новый дом. Невидимая тряпка несколько встревожила ее -слышали бы вы, как она зафыркала! Я устроил ее очень удобно на своейскладной кровати. Угостил маслом, чтобы она дала вымыть себя. - И вы подвергли ее опыту? - Да. Но напоить кошку снадобьями - это не шутка, Кемп! И опыт мой несовсем удался. - Не совсем? - По двум пунктам. Во-первых, когти, а во-вторых, пигмент - забыл его;название - на задней стенке глаза у кошек, помните? - Tapetum. - Вот именно, tapetum. Этот пигмент не исчезал. После того, как я ввелей средство для обесцвечивания крови и проделал над ней разные другиепроцедуры, я дал ей опиума и вместе с подушкой, на которой она спала,поместил ее у аппарата. И потом, когда все обесцветилось и исчезло,остались два небольших пятна - ее глаза. - Любопытно! - Я не могу этого объяснить. Конечно, она была забинтована и связана, ия не боялся, что она убежит, но она проснулась, когда превращение еще несовсем закончилось, стала жалобно мяукать, и тут раздался стук в дверь.Стучала старуха, жившая внизу и подозревавшая меня в том, что я занимаюсьвивисекцией, - пьяница, у которой на свете ничего и никого не было, кромеэтой кошки. Я поспешил прибегнуть к помощи хлороформа. Кошка замолчала, ия приоткрыл дверь. "Это у вас кошка мяукала? - спросила она. - Уж не мояли?" - "Вы ошиблись, здесь нет никакой кошки", - ответил я очень любезно.Она не очень-то мне поверила и попыталась заглянуть в комнату. Должнобыть, странной ей показалась моя комната: голые стены, окна без занавесей,складная кровать, газовый двигатель в действии, свечение аппарата и слабыйдурманящий запах хлороформа. Удовлетворившись этим, она отправиласьвосвояси. - Сколько времени нужно на это? - спросил Кемп. - На опыт с кошкой ушло часа три-четыре. Последними исчезли кости,сухожилия и жир, а также кончики окрашенных волосков шерсти. Но, как я ужесказал, радужное вещество на задней стенке глаза не исчезло. Когда я закончил опыт, уже наступила ночь; ничего не было видно, крометуманных пятен на месте глаз и когтей. Я остановил двигатель, нащупал ипогладил кошку, которая еще не очнулась, и, развязав ее, оставил спать наневидимой подушке, а сам, чувствуя смертельную усталость, лег в постель.Но уснуть я не мог. В голове проносились смутные, бессвязные мысли. Сноваи снова перебирал я все подробности только что произведенного опыта или жезабывался лихорадочным сном, и мне казалось, что все окружающее становитсясмутным, расплывается, и наконец сама земля исчезает у меня из-под ног, ия проваливаюсь, падаю куда-то, как бывает только в кошмаре... Около двухчасов ночи кошка проснулась и стала бегать по комнате, жалобно мяукая. Япытался успокоить ее ласковыми словами, а потом решил выгнать. Помню, какя был потрясен, когда зажег спичку, - я увидел два круглых светящихсяглаза и вокруг них - ничего. Я хотел дать ей молока, но его не оказалось.А она все не успокаивалась, села у самых дверей и продолжала мяукать. Ястарался поймать ее, чтобы выпустить из окна, но она не давалась в руки ивсе исчезала. То тут, то там в разных концах комнаты раздавалось еемяуканье. Наконец я открыл окно и стал метаться по комнате. Вероятно, онаиспугалась и выскочила в окно. Больше я ее не видел и не слышал. Потом, бог весть почему, я стал вспоминать похороны отца, холодныйветер, дувший на склоне холма... Так продолжалось до самого рассвета.Чувствуя, что мне не заснуть, я встал и, заперев за собой дверь,отправился бродить по тихим утренним улицам. - Неужели вы думаете, что и сейчас по свету гуляет невидимая кошка? -спросил Кемп. - Если только ее не убили, - ответил Невидимка. - А почему бы и нет? - Почему бы и нет? - повторил Кемп и извинился: - Простите, что япрервал вас. - Вероятно, ее убили, - сказал Невидимка. - Четыре дня спустя она былаеще жива - это я знаю точно: она, очевидно, сидела под забором наГрейт-Тичфилд-стрит, там собралась толпа зевак, старавшихся понять, откудаслышится мяуканье. С минуту он молчал, потом снова быстро заговорил: - Я очень ясно помню это утро. Я, вероятно, прошел всюГрейт-Портленд-стрит. Помню казармы на Олбэни-стрит и выезжавших оттудакавалеристов. В конце концов я очутился на вершине Примроз-Хилл; ячувствовал себя совсем больным. Был солнечный январский день; в тот годснег еще не выпал, и погода стояла ясная, морозная. Я устало размышлял,стараясь охватить положение, наметить план действий. Я с удивлением убедился, что теперь, когда я почти достиг заветнойцели, это совсем меня не радует. Я был слишком утомлен; от страшногонапряжения почти четырехлетней непрерывной работы все мои чувствапритупились. Мной овладела апатия, и я тщетно пытался вернуть горениепервых дней работы, вернуть то страстное стремление к открытиям, котороедало мне силу хладнокровно погубить старика отца. Я потерял интерес ковсему. Но я понимал, что это - преходящее состояние, вызванноепереутомлением и бессонницей, и что если не лекарства, так отдых вернетмне прежнюю энергию. Ясно я сознавал только одно: дело необходимо довести до конца.Навязчивая идея все еще владела мной. И сделать это надо как можно скорей,ведь я уже истратил почти все деньги. Я оглянулся кругом, посмотрел наиграющих детей и следивших за ними нянек и начал думать о техфантастических преимуществах, которыми может пользоваться невидимыйчеловек. Я вернулся домой, немного поел, принял большую дозу стрихнина илег спать, не раздеваясь, на неубранной постели. Стрихнин, Кемп, -замечательное укрепляющее средство, он не дает человеку упасть духом. - Дьявольская штука, - сказал Кемп. - Он превращает вас в этакогопервобытного дикаря. - Я проснулся, ощущая прилив сил, но и какое-то раздражение. Вамзнакомо это состояние? - Знакомо. - Кто-то постучал в дверь. Это был домохозяин, пришедший с угрозами ирасспросами, старый польский еврей в длинном сером сюртуке и стоптанныхтуфлях. Я ночью мучил кошку, уверял он, старуха, очевидно, успела уже всеразболтать. Он требовал, чтобы я объяснил ему, в чем дело. Вивисекциястрого запрещена законом, ответственность может пасть и на него. Яутверждал, что никакой кошки у меня не было. Тогда он заявил, что запахгаза от двигателя чувствуется по всему дому. С этим я, конечно,согласился. Он все вертелся вокруг меня, стараясь прошмыгнуть в комнату,заглядывая туда сквозь свои очки в серебряной оправе, и вдруг меня охватилстрах, как бы он не проник в мою тайну. Я поспешил встать между ним иаппаратом, но это только подстегнуло его любопытство. Чем я занимаюсь?Почему я всегда один и скрываюсь от людей? Не занимаюсь ли я чем-нибудьпреступным? Не опасно ли это? Ведь я ничего не плачу, кроме обычнойквартирной платы. Его дом всегда пользовался хорошей репутацией, в товремя как соседние дома этим похвастать не могут. Наконец я потерялтерпение. Попросил его убраться. Он запротестовал, что-то бормотал просвое право входить ко мне, когда ему угодно. Еще секунда - и я схватил егоза шиворот... Что-то с треском порвалось, и он пулей вылетел в коридор. Язахлопнул за ним дверь, запер ее на ключ и, весь дрожа, опустился на стул. Хозяин еще некоторое время шумел за дверью, но я не обращал на неговнимания, и он скоро ушел. Это происшествие принудило меня к решительным действиям. Я не знал нитого, что он намерен делать, ни что он вправе сделать. Переезд на новуюквартиру означал бы задержку в моей работе, а денег у меня в банкеосталось всего двадцать фунтов. Нет, никакой проволочки я не могдопустить. Исчезнуть! Искушение было неодолимо. Но тогда начнетсяследствие, комнату мою разграбят... Одна мысль о том, что работу мою могут предать огласке или прервать втот момент, когда она почти закончена, привела меня в ярость и вернула мнеэнергию. Я поспешно вышел со своими тремя томами заметок и чековой книжкой- теперь все это находится у того бродяги - и отправил их из ближайшегопочтового отделения в контору хранения писем и посылок наГрейт-Портленд-стрит. Я постарался выйти из дому как можно тише.Вернувшись, я увидел, что мой домохозяин не спеша поднимается по лестнице,- он, очевидно, слышал, как я запирал дверь. Вы бы расхохотались, если бувидели, как он шарахнулся, когда я догнал его на площадке. Он бросил наменя испепеляющий взгляд, но я пробежал мимо него и влетел к себе вкомнату, хлопнув дверью так, что весь дом задрожал. Я слышал, как он,шаркая туфлями, доплелся до моей двери, немного постоял перед ней, потомспустился вниз. Я немедленно стал готовиться к опыту. Все было сделано в течение этого вечера и ночи. В то время когда я ещенаходился под одурманивающим действием снадобий, принятых мной дляобесцвечивания крови, кто-то стал стучаться в дверь. Потом стукпрекратился, шаги начали удаляться, но вот снова приблизились, и стук вдверь повторился. Кто-то попытался что-то просунуть под дверь - какую-тосинюю бумажку. Терпение мое лопнуло, я вскочил, подошел к двери ираспахнул ее настежь. "Ну, что еще там?" - спросил я. Это оказался хозяин, он принес мне повестку о выселении или что-то вэтом роде. Он протянул мне бумагу, но, по-видимому, его чем-то удивили моируки, и он взглянул мне в лицо. С минуту он стоял, разинув рот, потом выкрикнул что-тонечленораздельное, уронил свечу и бумагу и, спотыкаясь, бросился бежать потемному коридору к лестнице. Я закрыл дверь, запер ее на ключ и подошел кзеркалу. Тогда я понял его ужас. Лицо у меня было белое, как мрамор. Но я не ожидал, что мне придется так сильно страдать. Это было ужасно.Вся ночь прошла в страшных мучениях, тошноте и обмороках. Я стискивалзубы, все тело горело, как в огне, но я лежал неподвижно, точно мертвый.Тогда-то я понял, почему кошка так мяукала, пока я не захлороформировалее. К счастью, я жил один, без прислуги. Были минуты, когда я плакал,стонал, разговаривал сам с собой. Но я выдержал все... Я потерял сознаниеи очнулся только среди ночи, совсем ослабевший. Боли я уже не чувствовал. Я решил, что умираю, но отнесся к этомусовершенно равнодушно. Никогда не забуду этого рассвета, не забуду жути,охватившей меня при виде моих рук, словно сделанных из дымчатого стекла ипостепенно, по мере наступления дня, становившихся все прозрачнее итоньше, так что я мог видеть сквозь них все предметы, в беспорядкеразбросанные по комнате, хотя и закрывал свои прозрачные веки. Тело моесделалось как бы стеклянным, кости и артерии постепенно бледнели,исчезали: последними исчезли тонкие нити нервов. Я скрипел зубами, новыдержал до конца... И вот остались только мертвенно-белые кончики ногтейи бурое пятно какой-то кислоты на пальце. С большим трудом поднялся я с постели. Сначала я чувствовал себябеспомощным, как грудной младенец, ступая ногами, которых не видел. Я былочень слаб и голоден. Подойдя к зеркалу, перед которым я обыкновеннобрился, я увидел пустоту, в которой еле-еле можно было еще различитьтуманные следы пигмента на сетчатой оболочке глаз. Я схватился за крайстола и прижался лбом к зеркалу. Только отчаянным напряжением воли я заставил себя вернуться к аппаратуи закончить процесс. Я проспал все утро, закрыв лицо простыней, чтобы защитить глаза отсвета; около полудня меня снова разбудил стук в дверь. Силы вернулись комне. Я сел, прислушался и услышал шепот. Я вскочил и принялся без шумаразбирать аппарат, рассовывая отдельные части его по разным углам, чтобыневозможно было догадаться об его устройстве. Снова раздался стук, ипослышались голоса - сначала голос хозяина, а потом еще два, незнакомые.Чтобы выиграть время, я ответил им. Мне попались под руку невидимая тряпкаи подушка, и я выбросил их через окно на соседнюю крышу. Когда я открывалокно, дверь оглушительно затрещала. По-видимому, кто-то налег на нееплечом, надеясь высадить замок. Крепкие засовы, приделанные мной занесколько дней до этого, не поддавались. Однако сама попытка встревожила ивозмутила меня. Весь дрожа, я стал торопливо заканчивать своиприготовления. Я собрал в кучу валявшиеся на полу черновики записей, немного соломы,оберточную бумагу и тому подобный хлам и открыл газ. В дверь посыпалисьтяжелые и частые удары. Я никак не мог найти спички. В бешенстве я сталколотить по стене кулаком. Я снова завернул газовый рожок, вылез из окнана соседнюю крышу, очень тихо опустил раму и сел - в полной безопасности,невидимый, но дрожа от гнева и нетерпения. Я видел, как от двери оторвалидоску, затем отбили скобы засовов, и в комнату вошли хозяин и два егопасынка - два дюжих парня двадцати трех и двадцати четырех лет. Следом заними семенила старая ведьма, жившая внизу. Можете себе представить их изумление, когда они нашли комнату пустой.Один из парней сразу подбежал к окну, открыл его и стал оглядыватьсякругом. Его толстогубая бородатая физиономия с выпученными глазами была отменя на расстоянии фута. Меня так и подмывало хватить кулаком по этойглупой роже, но я сдержался. Он глядел прямо сквозь меня, как и всеостальные, которые подошли к нему. Старик вернулся в комнату и заглянулпод кровать, а потом все они бросились к буфету. Затем они стали горячообсуждать происшествие, мешая еврейский жаргон с жаргоном лондонскихпредместий. Они пришли к заключению, что я вовсе не отвечал на стук и чтоим это только почудилось. Мой гнев уступил место чувству необычайноготоржества: я сидел за окном и спокойно следил за этими четырьмя людьми -старуха тоже вошла в комнату, по-кошачьи подозрительно озираясь, -пытавшимися разрешить загадку моего поведения. Старик, насколько я мог понять его двуязычный жаргон, соглашался состарухой, что я занимаюсь вивисекцией. Пасынки возражали на ломаноманглийском языке, утверждая, что я электротехник, и в доказательствоссылались на динамо-машины и излучающие аппараты, Они все побаивалисьмоего возвращения, хотя, как я узнал впоследствии, заперли наружную дверь.Старуха шарила в буфете и под кроватью, а на площадке лестницы появилсяодин из моих соседей по квартире, уличный разносчик, живший вместе смясником в комнате напротив. Его также пригласили в мою комнату инаговорили ему невесть что. Мне пришло в голову, что если мои аппараты попадут в рукинаблюдательного и толкового специалиста, то они слишком многое откроютему; поэтому, улучив минуту, я влез в комнату, разъединил динамо-машины иразбил оба аппарата. До чего же они переполошились! Затем, пока онистарались объяснить себе это, я выскользнул из комнаты и тихонькоспустился вниз. Я вошел в гостиную и стал ожидать их возвращения; вскоре они пришли,все еще обсуждая происшествие и стараясь найти ему объяснение. Они былинемного разочарованы, не найдя никаких "ужасов", и в то же время сильносмущены, не зная, насколько законно они действовали по отношению ко мне.Как только они спустились вниз, я снова пробрался к себе в комнату,захватив коробку спичек, зажег бумагу и мусор, придвинул к огню стулья икровать, при помощи гуттаперчевой трубки подвел к пламени газ и простилсяс комнатой. - Вы подожгли дом?! - воскликнул Кемп. - Да. Это было единственное средство замести следы, а дом, безусловно,был застрахован... Я отодвинул засов наружной двери и вышел на улицу. Ябыл невидим и еще только начинал сознавать, какие преимущества это даваломне. Сотни самых дерзких и фантастических планов возникали в моем мозгу, иот сознания лилией безнаказанности кружилась голова.
НА ОКСФОРД-СТРИТ
Спускаясь в первым раз по лестнице, я натолкнулся на неожиданноезатруднение: ходить, не видя своих ног, оказалось делом нелегким,несколько раз я даже споткнулся. Кроме того, я ощутил какую-то непривычнуюнеловкость, когда взялся за дверной засов. Однако, перестав глядеть наземлю, я скоро научился сносно ходить по ровному месту. Настроение у меня, как я уже сказал, было восторженное. Я чувствовалсебя точно зрячий в городе слепых, расхаживающий в мягких туфлях ибесшумных одеждах. Меня все время подмывало подшучивать над людьми, пугатьих, хлопать по плечу, сбивать с них шляпы и вообще упиваться необычайнымпреимуществом своего положения. Но едва я очутился на Портленд-стрит (я жил рядом с большиммануфактурным магазином), как услышал звон и почувствовал сильный толчок вспину. Обернувшись, я увидел человека, несшего корзину сифонов с содовойводой и в изумлении глядевшего на свою ношу. Удар был оченьчувствительный, но человек этот выглядел так комично, что я громкорасхохотался. "В корзине черт сидит", - сказал я и неожиданно выхватил ееу него из рук. Он покорно выпустил ее, и я поднял корзину на воздух. Но тут какой-то болван извозчик, стоявший в дверях пивной, подскочил ихотел схватить корзину, и его протянутая рука угодила мне под ухо,причинив мучительную боль. Я выпустил корзину, которая с треском и звономупала у ног извозчика, и только среди крика и топота выбежавших из лавоклюдей, среди остановившихся экипажей сообразил, что я наделал. Проклинаясвое безумие, я прислонился к окну лавки и стал выжидать случая незаметновыбраться из сутолоки. Еще минута - и меня втянули бы в толпу, где моеприсутствие было бы обнаружено. Я толкнул мальчишку из мясной лавки, ксчастью, не заметившего, что его толкнула пустота, и спрятался запролеткой извозчика. Не знаю, как они распутали эту историю. Я перебежалулицу, на которой, к счастью, не оказалось экипажей, и, напуганныйразыгравшимся скандалом, торопливо шел, не разбирая дороги, пока не попална Оксфорд-стрит, где в вечерние часы всегда полно народу. Я пытался слиться с потоком людей, но толпа была слишком густа, и черезминуту мне стали наступать на пятки. Тогда я спустился в водосточнуюканаву. Мне было больно ступать босиком, и через минуту оглоблей ехавшеймимо кареты мне угодило под лопатку, по тому самому месту, которое ужеушибли корзиной. Я кое-как уклонился от кареты, судорожным движениемизбежал столкновения с детской коляской и очутился позади какой-топролетки: Счастливая мысль спасла меня: я пошел следом за медленнодвигавшейся пролеткой, не отставая от нее ни на шаг. Мое приключение,принявшее столь неожиданный оборот, начинало пугать меня. И я дрожал нетолько от страха, но и от холода. В этот ясный январский день я былсовершенно голый, а тонкий слой грязи на мостовой почти замерз. Как это ниглупо, но я не сообразил, что - прозрачный или нет - я все же подвержендействию погоды и простуде. Тут мне пришла в голову блестящая мысль. Я забежал вперед и сел впролетку. Дрожа от холода, испуганный, с первыми признаками насморка, сушибами и ссадинами на спине, все сильнее дававшими себя чувствовать, ямедленно ехал по Оксфорд-стрит, и дальше по Тоттенхем-Корт-роуд.Настроение мое совершенно не походило на то, с каким десять минут назад явышел из дому. Вот она, моя невидимость! Меня занимала только одна мысль:как выбраться из скверного положения, в какое я попал? Мы тащились мимо книжной лавки Мьюди; тут какая-то высокая женщина,нагруженная пачкой книг в желтых обложках, окликнула Моего извозчика, и яедва успел выскочить, чуть не попав при этом под вагон конки; Я направилсяк Блумсбери-сквер, намереваясь свернуть за музеем к северу, чтобыдобраться до малолюдных кварталов. Я окоченел, и нелепость моего положениятак угнетала меня, что я всхлипывал на ходу. На углу Блумсбери-сквер изконторы Фармацевтического общества выбежала белая собачонка и немедленнопогналась за мной, обнюхивая землю. Раньше мне никогда не приходило в голову, что для собаки нос то же, чтодля человека глаза. Собаки чуют носом движения человека, подобно тому каклюди видят их глазами. Мерзкая тварь стала лаять и прыгать вокруг меня,слишком ясно показывая, что она осведомлена о моем присутствии. Я пересекГрейт-Рассел-стрит, все время оглядываясь через плечо, и, толькоуглубившись в Монтегю-стрит, заметил, что движется мне навстречу. До меня донеслись громкие звуки музыки, и я увидел большую толпу,шедшую со стороны Рассел-сквер, - красные куртки, а впереди знамя Армииспасения. Я не надеялся пробраться, незаметно сквозь толпу, запрудившуювсю улицу, а повернуть назад, уйти еще дальше на окраину я боялся. Поэтомуя тут же принял решение: быстро вбежал на крыльцо белого дома, прямонапротив ограды музея, и остановился в ожидании, пока пройдет толпа. Ксчастью, собачонка, заслышав музыку, перестала лаять, постояла немного внерешительности и, поджав хвост, побежала назад, к Блумсбери-сквер. Толпа приближалась, во все горло распевая гимн, показавшийся мнеироническим намеком: "Когда мы узрим его лик?" Она тянулась мимо менябесконечно. "Бум, бум, бум" - гремел барабан, и я не сразу заметил, чтодва мальчугана остановились возле меня. "Глянь-ка", - сказал один. "Ачто?" - спросил другой. "Следы. Да босиком. Как будто кто по грязишлепал". Я поглядел вниз и увидел, что мальчишки, выпучив глаза, рассматриваютгрязные следы, оставленные мной на свежевыбеленных ступеньках. Прохожиенемилосердно толкали их, но они, увлеченные своим открытием, продолжалистоять возле меня. "Бум, бум, бум, когда, бум, узрим мы, бум, его лик,бум, бум..." - "Верно тебе говорю, кто-то взошел босиком на это крыльцо, -сказал один. - А вниз не спускался, и из ноги кровь шла". Шествие уже скрывалось из глаз. "Гляди, Тед, гляди!" - крикнул младшийиз глазастых сыщиков в крайнем изумлении, указывая прямо на мои ноги. Явзглянул вниз и сразу увидел смутное очертание своих ног, обрисованноекромкой грязи. На минуту я остолбенел. "Ах, черт! - воскликнул старший. - Вот так штука! Точно привидение,ей-богу!" После некоторого колебания он подошел ко мне поближе и протянулруку. Какой-то человек сразу остановился, чтобы посмотреть, что это онловит, потом подошла девушка. Еще секунда - и мальчишка коснулся бы меня.Тут я сообразил, как мне поступить. Шагнув вперед - мальчик с крикомотскочил в сторону, - я быстро перелез через ограду на крыльцо соседнегодома. Но младший мальчуган уловил мое движение, и, прежде чем я успелспуститься на тротуар, он оправился от минутного замешательства и сталкричать, что ноги перескочили через ограду. Все бросились туда и увидели, как на нижней ступеньке и на тротуаре сбыстротой молнии появляются новые следы. "В чем дело?" - спросил кто-то. "Ноги! Глядите. Бегут ноги!" Весь народ на улице, кроме моих трех преследователей, спешил за Армиейспасения, и этот поток задерживал не только меня, но и погоню. Со всехсторон сыпались вопросы и раздавались возгласы изумления. Сбив с ногкакого-то юношу, я пустился бежать вокруг Рассел-сквер, а человек шестьили семь изумленных прохожих мчались по моему следу. Объясняться, ксчастью, им было некогда, а то вся толпа, наверное, кинулась бы за мной. Дважды я огибал углы, трижды перебегал через улицу и возвращался назадтой же дорогой. Ноги мои согрелись, высохли и уже не оставляли мокрыхследов. Наконец, улучив минуту, я начисто вытер ноги руками и такимобразом окончательно скрылся. Последнее, что я видел из погони, быличеловек десять, сбившиеся кучкой и с безграничным недоумениемразглядывавшие медленно высыхавший отпечаток ноги, угодившей в лужу наТэвисток-сквер, - единственный отпечаток, столь же необъяснимый, как тот,на который наткнулся Робинзон Крузо. Это бегство до некоторой степени согрело меня, и я стал пробираться полабиринту малолюдных улочек и переулков уже в более бодром настроении.Спину ломила, под ухом ныло от удара, нанесенного извозчиком, кожа быларасцарапана его ногтями, ноги сильно болели, и из-за пореза на ступне яприхрамывал. Ко мне приблизился какой-то слепой, но я вовремя заметил егои шарахнулся в сторону, опасаясь его тонкого слуха. Несколько раз яслучайно сталкивался с прохожими; они останавливались в недоумении,оглушенные неизвестно откуда раздававшейся бранью. А потом я почувствовална лице что-то мягкое, и площадь стала покрываться тонким слоем снега. Я,очевидно, простудился и не мог удержаться, чтобы время от времени нечихнуть. А каждая собака, которая попадалась мне на пути и начинала,вытянув морду, с любопытством обнюхивать мои ноги, внушала мне ужас. Потом мимо меня с криком пробежал человек, за ним другой, третий, ачерез минуту целая толпа взрослых и детей стала обгонять меня. Они спешилина пожар и бежали по направлению к моему дому. Заглянув в переулок, яувидел густое облако дыма, поднимавшееся над крышами и телефоннымипроводами. Я не сомневался, что это горит моя квартира; вся моя одежда,аппараты, все мое имущество осталось там, за исключением чековой книжки итрех томов заметок, которые ждали меня на Грейт-Портленд-стрит. Я сжегсвои корабли - вернее верного! Весь дом пылал. Невидимка умолк и задумался. Кемп тревожно посмотрел в окно. - Ну? - сказал он. - Продолжайте.
В УНИВЕРСАЛЬНОМ МАГАЗИНЕ
- Итак, в январе, в снег и метель, - а стоило снегу покрыть меня, и ябыл бы обнаружен! - усталый, простуженный, с ломотой во всем теле,невыразимо несчастный и все еще лишь наполовину убежденный в преимуществахсвоей невидимости, начал я новую жизнь, на которую сам себя обрек. У меняне было ни пристанища, ни средств к существованию, не было ни одногочеловека во всем мире, которому я мог бы довериться. Раскрыть тайнузначило бы отказаться от своих широких планов на будущее: меня простостали бы показывать как диковинку. Тем не менее я чуть было не решилподойти к какому-нибудь прохожему и отдаться на его милость. Но я слишкомхорошо понимал, какой ужас и какую бесчеловечную жестокость возбудила бытакая попытка. Пока что мне было не до новых планов. Я старался толькоукрыться от снега, закутаться и согреться - тогда можно было бы подумать ио будущем. Но даже для меня, человека-невидимки, ряды запертых лондонскихдомов были неприступны. Только одно видел я тогда отчетливо перед собой: холод, бесприютность истрадания предстоящей ночи среди снежной вьюги. И вдруг меня осенилаблестящая мысль. Я свернул на улицу, ведущую от Гауэр-стрит кТоттенхем-Корт-роуд, и очутился перед огромным магазином "Omnium", - вызнаете его, там торгуют решительно всем: мясом, бакалеей, бельем, мебелью,платьем, даже картинами. Это скорее гигантский лабиринт всевозможныхлавок, чем один магазин. Я надеялся, что двери магазина будут открыты, ноони были закрыты. Пока я стоял перед входом, подъехал экипаж, и швейцар вливрее, с надписью "Omnium" на фуражке, распахнул дверь. Мне удалосьпроскользнуть внутрь, и, пройдя первое помещение - это был отдел лент,перчаток, чулок и тому подобное, - я попал в более обширное помещение, гдепродавались корзины и плетеная мебель. Однако я не чувствовал себя в полной безопасности, так как тут всевремя толклись покупатели. Я стал бродить по магазину, пока не попал вогромный отдел на верхнем этаже, который весь был заставлен кроватями.Здесь я наконец нашел себе приют на огромной куче тюфяков. В магазине ужезажгли огонь, было очень тепло; я решил остаться в своем убежище и,внимательно следя за приказчиками и покупателями, расхаживавшими помебельному отделу, стал дожидаться часа, когда магазин закроют. "Когда всеуйдут, - думал я, - я добуду себе и пищу и платье, обойду весь магазин,узнаю его запасы и, пожалуй, даже посплю на одной из кроватей". Этот планказался мне осуществимым. Я хотел достать платье, чтобы превратиться взакутанную, но все же не возбуждающую особых подозрений фигуру, раздобытьденег, получить свои книги из почтовой конторы, снять где-нибудь комнату иразработать план использования тех преимуществ над моими ближними, которыедавала мне моя невидимость. Время закрытия магазина наступило довольно скоро; с тех пор, как язабрался на груду тюфяков, прошло не больше часа, и вот я заметил, чтошторы на окнах спущены, а последних покупателей выпроваживают. Потоммножество проворных молодых людей принялись с необыкновенной быстротойубирать товары, лежавшие в беспорядке на прилавках. Когда толпа сталаредеть, я оставил свое логово и осторожно пробрался поближе к центральнымотделам магазина. Меня поразила быстрота, с какой целая армия юношей идевушек убирала все, что было выставлено днем для продажи. Все картонки,ткани, гирлянды-кружев, ящики со сладостями в кондитерском отделении,всевозможные предметы, разложенные на прилавках, - все это убиралось,сворачивалось и складывалось на хранение, а то, чего нельзя было убрать испрятать, прикрывалось чехлами из какой-то грубой материи вроде парусины.Наконец все стулья были нагромождены на прилавки, на полу не осталосьничего. Окончив свое дело, молодые люди поспешили уйти с выражением такойрадости на лице, какой я никогда еще не видел у приказчиков. Потомпоявилась орава подростков с опилками, ведрами и щетками. Мне приходилосьто и дело увертываться от них, но все же опилки попадали мне на ноги.Разгуливая по темным, опустевшим помещениям, я еще довольно долго слышалшарканье щеток. Наконец через час с лишним после закрытия магазина яуслышал, что запирают двери. Воцарилась тишина, и я очутился один вогромном лабиринте отделений и коридоров. Было очень тихо: помню, как,проходя мимо одного из выходов на Тоттенхем-Корт-роуд, я услышал звукшагов прохожих. Прежде всего я направился в отдел, где видел чулки и перчатки. Былотемно, и я еле разыскал спички в ящике небольшой конторки. Но еще нужнобыло добыть свечку. Пришлось стаскивать покрышки и шарить по ящикам икоробкам, но в конце концов я все же нашел то, что искал; свечи лежали вящике, на котором была надпись: "Шерстяные панталоны и фуфайки". Потом явзял носки и толстый шерстяной шарф, после чего направился в отделениеготового платья, где взял брюки, мягкую куртку, пальто и широкополую шляпувроде тех, что носят священники. Я снова почувствовал себя человеком ипрежде всего подумал о еде. На верхнем этаже оказалась закусочная, и там я нашел холодное мясо. Вкофейнике осталось немного кофе, я зажег газ и подогрел его. В общем, яустроился недурно. Затем я отправился на поиски одеяла, - в конце концовмне пришлось удовлетвориться ворохом пуховых перин, - и попал вкондитерский отдел, где нашел целую груду шоколада и засахаренных фруктов,которыми чуть не объелся, и несколько бутылок бургундского. А рядомпомещался отдел игрушек, которые навели меня на блестящую мысль: я нашелнесколько искусственных носов - знаете, из папье-маше - и тут же подумал отемных очках. К сожалению, здесь не оказалось оптического отдела. Но ведьнос был для меня очень важен; сперва я подумал даже о гриме. Раздобыв себеискусственный нос, я начал мечтать о париках, масках и прочем. Наконец язаснул на куче перин, где было очень тепло и удобно. Еще ни разу, с тех пор как со мной произошла эта необычайная перемена,я не чувствовал себя так хорошо, как в тот вечер, засыпая. Я находился всостоянии полной безмятежности и был настроен весьма оптимистически. Янадеялся, что утром незаметно выберусь из магазина, одевшись и закутавлицо белым шарфом: затем куплю на украденные мною деньги очки, и такимобразом экипировка моя будет закончена. Ночью мне снились вперемешку всеудивительные происшествия, которые случились со мной за последниенесколько дней. Я видел бранящегося еврея-домохозяина, его недоумевающихпасынков, сморщенное лицо старухи, справляющейся о своей кошке. Я сноваиспытывал странное ощущение при виде исчезнувшей белой ткани. Затем мнепредставился родной городок и простуженный старичок викарий, шамкающий надмогилой моего отца: "Из земли взят и в землю отыдешь"... "И ты", - сказал чей-то голос, и вдруг меня потащили к могиле. Явырывался, кричал, умолял могильщиков, но они стояли неподвижно и слушалиотпевание; старичок викарий тоже, не останавливаясь, монотонно читалмолитвы и прерывал свое чтение лишь чиханьем. Я сознавал, что, не видяменя и не слыша, они все-таки меня одолели. Несмотря на мое отчаянноесопротивление, меня бросили в могилу, и я, падая, ударился о гроб, асверху меня стали засыпать землей. Никто но замечал меня, никто неподозревал о моем существовании. Я стал судорожно барахтаться - ипроснулся. Бледная лондонская заря уже занималась: сквозь щели между оконнымишторами проникал холодный серый свет. Я сел и долго не мог сообразить, чтоэто за огромное помещение с железными столбами, с прилавками, грудамисвернутых материй, кучей одеял и подушек. Затем вспомнил все и услышалчьи-то голоса. Издали, из комнаты, где было светлее, так как шторы там были ужеподняты, ко мне приближались двое. Я вскочил, соображая, куда скрыться, иэто движение выдало им мое присутствие. Я думал, что они успели заметитьтолько проворно удаляющуюся фигуру. "Кто тут?" - крикнул один. "Стой!" -закричал другой. Я свернул за угол и столкнулся с тощим парнишкой летпятнадцати. Не забудьте, что я был фигурой без лица! Он взвизгнул, а ясшиб его с ног, бросился даль
2017-07-25
145
