XIX. Надгробие на могиле девушки

 

 

Да, мы помним. Словно все сначала

будет повторяться без конца.

Деревце, ты берег забывала

и беспечно груди окунала

в шум бурливой крови беглеца —

 

бога своего.

Как поражает

юных женщин красотою он!

Жгучий, он, как мысль твоя, пылает,

ранний барельеф твой затеняет,

как твои ресницы, наклонен.

 

Перевод В. Летучего

 

XX. ЖЕРТВА

 

 

Ах, расцвел, как сад, с тех пор, как встретил

я тебя среди пустого дня;

видишь, я иду, и прям, и светел,-

кто ты, тихо ждущая меня?

 

Как листву, теряю я бесслезно

прошлое, Далекий и Другой.

И теперь твоя улыбка звездно

над тобой стоит и надо мной.

 

Перед алтарем все, что таимо

в безымянности с начальных дней,

дай вместить в твое святое имя:

волосами он зажжен твоими

и любовью освящен твоей.

 

Перевод В. Летучего

 

XXI. ВОСТОЧНАЯ ПЕСНЬ ДНЯ

 

 

Ах, разве с берегом обетованным

не сходна узкая полоска ложа? -

Где в головокруженье непрестанном

мы пламенеем, страсть на страсть помножа.

 

И разве ночь, где неумолчен крик

зверей, грызущих в ярости друг друга,

нам не чужда, как день, что вдруг возник

снаружи, озираясь от испуга, -

кому понятен их чужой язык?

 

И надо нам в одно объятье слиться,

как лепестки цветка, пережидая,

пока, кольцо зловещее сужая,

безмерное со всех сторон теснится.

 

Пока в объятьях прячемся устало,

как знать там, что из нас самих грозит

прорваться то, что до сих пор пугало,-

предательство, и нас не пощадит.

 

Перевод В. Летучего

 

XXII. БОГ В СРЕДНИЕ ВЕКА

 

 

В душах он накапливался впрок,

призванный судить и править в мире,

но к нему привесили, как гири

(дабы взять и вознестись не мог),

 

бремена соборов кафедральных

и велели темным числам счет

тщательно вести в стенах опальных,

как часы, определять черед

 

и трудов, и сна, и праздных дней.

Но однажды взбунтовался он,

и народ был ужасом объят;

 

Бог ушел, космат и разъярен,

грохоча обрывками цепей,

и страшил всех черный циферблат.

 

Перевод В. Летучего

 

XXIII. В МОРГЕ

 

 

Они лежат на выщербленных плитах

и ожидают знака, может статься,

что с холодом навеки примирит их

и никогда уже не даст расстаться;

 

а иначе развязки как бы нет.

Чьи имена в карманах отыскались

при обыске? Досады четкий след

на их губах отмыть вовсю старались:

 

он не исчез, усилья погубя.

Торчат бородки, жестко, но без злобы,

по вкусу дошлых санитаров, чтобы

 

зеваки в ужасе не отшатнулись.

Глаза под веками перевернулись

и всматриваются теперь в себя.

 

Перевод В. Летучего

 

XXIV. ГАЗЕЛЬ

 

 

Gazella dorcas

 

Вся — колдовство: созвучие живое

слов избранных в тебе сумело слиться

и, раз возникнув, продолжает длиться.

Твой лоб увенчан лирой и листвою,

 

песнь любованья, чьи слова легки,

ложится на глаза, как лепестки,

тому, кто чтеньем душу утолил

и в забытьи уже глаза закрыл

 

и представляет: слиток быстроты,

как будто зарядили бег прыжками,

и медлит выстрел, тянешь шею ты:

 

вся слух; как скрытая кустами

купальщица: вдруг замерла и — ах! -

в ее глазах и озеро и страх.

 

Перевод В. Летучего

 

XXV. ЛЕБЕДЬ

 

 

Муку одоленья неизвестной

темной дали можно разгадать

в поступи его тяжеловесной;

 

как и умиранье — отрешенье

от опоры, что могла держать —

да! — в его испуганном сниженье

 

на воду; но вот, тиха от счастья,

просияла и, полна участья,

развела круги поверхность вод;

он же, лебедь, непреклонно-правый,

зрелый и спокойно-величавый,

снизойдя к ней, медленно плывет.

 

Перевод В. Летучего

 

 

Из сборника «НОВЫХ СТИХОТВОРЕНИЙ ВТОРАЯ ЧАСТЬ»

 

I. ПРОРОК

 

 

Ширясь от видений и блистая

от огня грядущего суда,

перед коим тварь дрожит земная,

исподлобья смотрят, нас пытая,

страшные глаза. И, напирая,

с уст срываются тогда

 

не слова (ну что слова могли бы

выразить, произнеси их он?) —

нет, огонь, куски железа, глыбы,

как живой вулкан, он обречен

расплавлять и извергать во мраке,

как проклятья небу и земле,

и заметен, как на лбу собаки,

знак от Бога на челе

 

у него. Спешите, это — Он,

обнаруженный перстом пророка,

истинный, такой, каким до срока

Он и впредь пребудет: разъярен.

 

Перевод В. Летучего

 

II. СИВИЛЛА

 

 

Древней с давних пор она слыла.

Каждый день, однажды путь наметя,

шла, верна себе. И на столетья,

говорят, летам своим вела

 

счет, как лес. Видна издалека,

каждый вечер высилась без цели

вроде черной древней цитадели —

выжжена, пуста и высока.

 

Вся во власти слов; и превозмочь

не могла их; в ней они сгущались

и вокруг летали и кричали,

и домой с закатом возвращались,

и под арками бровей стихали,

наспех коротая ночь.

 

Перевод В. Летучего

 

III. ИЕРЕМИЯ

 

 

Был я нежен, как весной пшеница,

только ты, неистовый, обрек

сдержанное сердце звонко биться

и наполнил лютой страстью впрок.

 

Распалял не ты ли непрестанно

с малых лет мои уста — и вот

источает рот мой, точно рана,

за одним другой злосчастный год.

 

Я кричал о бедах, но не ты ли —

измыслитель кар и бедствий злых?

Уст моих они не умертвили —

сможешь ли ты успокоить их,

 

если нас, как пустотелый колос,

носит вихрь, и наш удел печален,

и беду преодолеть нет сил?

 

Я теперь хочу среди развалин

наконец-то свой услышать голос,

голос мой, что прежде воем выл.

 

Перевод В. Летучего

 

III. ИЕРЕМИЯ

 

 

Некогда я был нежней пшеницы,

ты ж, безумный, обронил слова,

что сумели в сердце мне вонзиться,

и оно теперь как сердце льва.

 

Рот мой стал кровоточащей раной —

прежде это был ребенка рот,-

бедствия пророча неустанно,

ужас сеет он за годом год.

 

Я — глашатай черного и злого,

всех тобою созданных скорбей —

не снести мне жребия такого,

ты меня оставь или убей.

 

Но когда, на голых скалах стоя,

бедами и разрушеньем сыты,

мы стопы направим в пустоту,

я, тобой разрушенный, разбитый,

исцелюсь от бешеного воя

и свой прежний голос обрету.

 

Перевод Т. Сильман

 

IV. СТРАШНЫЙ СУД

 

 

От гниющих ран и страха мучась,

копошатся, исходя в проклятьях;

на клочке земли иссохшей скрючась,

сбились ~ и нет мочи оторвать их

 

от любимых саванов без плетки.

Но слетают ангелы и лишку

масла подливают в сковородки

и влагают каждому под мышку

 

перечень того, что в жизни прежней

он не осквернил и где хранится,

может быть, тепло души прилежной,

 

и Всевышний пальцы не остудит,

если вздумает листать страницы,-

и по справедливости рассудит.

 

Перевод В. Летучего

 

V. АЛХИМИК

 

 

Он странно улыбался и скорей

отставил колбу в испареньях смрада.

Теперь-то он уж точно знал, что надо,

дабы потом в осадок выпал в ней

 

благой металл. — Века, века нужны

ему и этой колбе, где бродило

оно; в уме созвездие светило

над морем потрясенной тишины.

 

И чудище, что вызвать он желал,

в ночь отпустил он. И вернулось к Богу

оно и в свой тысячелетний круг.

И, лепеча, как пьяный, он лежал

над кладом, затихая понемногу, -

и золото не выпускал из рук.

 

Перевод В. Летучего

 

VI. НОЧНОЙ ВЫЕЗД

 

 

Санкт — Петербург

 

Тронули лихие вороные,

двух орловских рысаков полет…

Фонари, колонны, постовые

молча промелькнули у ворот.

Непривычно тихо и светло…

По Неве, по мостовой торцовой

и по набережной дворцовой

нас как вихрем пронесло.

 

В этом полуобморочном бденьи

где земля? Где небо? Где река?

Летний сад в задумчивом томленьи…

И летят копыта рысака

мимо легких этих изваяний,

мимо неуснувших этих зданий,

мимо их дремотных очертаний…

 

Город будто перестал

в тот короткий миг существовать,

продолжая только умолять,

как больной безумец, о покое,

словно в голове его царит

путаница давняя, и мысли

паутиной жесткою нависли,

перевоплощенные в гранит,

а гранит — он чувствует — в ночное

небо непомеркшее летит…

 

Перевод Т. Сильман

 

VII. ФЛАМИНГО

 

 

Jardin des Plantes, Paris

 

Увы, их розовость и белизна

отражены зеркальным Фрагонаром

не больше, чем, пожалуй, тем, кто с жаром

сказал бы о возлюбленной: она

 

еще тепла от сна. Смотри: картинно

на розовых стеблях стоят в посадке

они и расцветают, как на грядке,

и искушают, кажется, как Фрина,

 

самих себя; кокетливость у меря,

бесцветные глаза зарыли в перья,

чьи недра сочно-красны и черны.

 

Когда зевак злит их высокомерность,

они встают, почти удивлены,

и порознь шествуют в недостоверность.

 

Перевод В. Летучего

 

VII. ФЛАМИНГО

 

 

Париж. Jardin des Plantes

 

Их будто Фрагонар изобразил

и белый с красным цвет едва наметил —

как некто спрошенный друзьям ответил,

что он в подруге розовость любил,

 

румянец сна, — так, словно на картине,

стоят они на розовом стебле,

расцветшие, склоненные к земле,

немногим уступающие Фрине

 

соблазнами своими… И, немея,

слегка нахохлившись, сгибают шеи,

чтоб спрятать глаз в черно-багровый пух.

 

Тут резкий крик пронесся по вольерам;

они же, вздрогнув, затихают вдруг,

отдавшись снам, мечтаньям и химерам.

 

Перевод Т. Сильман

 

VIII. ДЕТСТВО ДОН ЖУАНА

 

 

В нем что-то было от стрелы, чье жало

о женщин не ломалось, — в этом суть;

страсть самого его преображала

и, рассчитав наикратчайший путь,

 

подстерегала ту, что оттеснила,

чужим вдруг ставший

чей-то образ в нем:

он улыбался. И уже уныло,

как в детстве, слез не проливал тайком.

 

Нет, он, поймав, не выпускал смущенный

взгляд женщины, захваченной игрой,-

настороженной и завороженной,

звенящей в нем незримо тетивой.

 

Перевод В. Летучего

 

VIII. ДЕТСТВО ДОН-ЖУАНА

 

 

И в стройности его — пред восхищенье

осанки, что всех женщин покорит;

улыбки чуть заметное движенье

о склонности внезапной говорит

 

к прошедшей мимо или к той, печальной,

чей тайный зов портрет ему принес:

уж он не тот юнец сентиментальный,

по вечерам растроганный до слез…

 

Уверенность в себе — его отрада;

благоволенье женщин ощутив,

сносил он стойко пристальность их взгляда,

всю меру их восторга, их призыв.

 

Перевод Т. Сильман

 

IX. ИЗБРАНИЕ ДОН ЖУАНА

 

 

Приготовься — ангел возвещает —

быть моим. И помни мой завет.

Тот же, кто его переступает

и сладчайших не переполняет

горечью, чинит мне вред.

Ты бы мог любить еще нежнее

(не перечь: ошибся ты),

пылок ты и волею моею

ты ведешь через мосты

к одиночеству как к цели,

чтобы от тебя вдали

с той же силой в нем горели,

вынести его сумели

и перекричать смогли.

 

Перевод В. Летучего

 

X. СОКРОВЕННОЕ РОЗ

 

 

Где внутреннее с внешним

смыкается? Чью боль оно

врачует касаньем вешним?

Чье в озерце нездешнем

небо отражено —

в распахнутых дремотно

розах молодых:

как они беззаботно

покоятся, словно их

не посмеют рассыпать дрожащие пальцы.

 

Как любая собою полна

и себя расточает,

и перетекает

в пространство, где тишина,

где от избытка света,

наливаясь, дни дозревают,

и становится комнатой лето —

неоглядной комнатой сна.

 

Перевод В. Летучего

 

XI. АДАМ

 

 

Над порталом, где в лучах заката

окна-розы рдеют, расцветая,

он стоит, с испугом озирая

собственную славу, что когда-то

 

вознесла его на пьедестал.

Радуется он, что постоянен,

в простоте упрямый, как крестьянин,

он, начало положив, не знал,

 

где из сада райского дорога

к новым землям, — кто его осудит.

Он с трудом переупрямил Бога;

 

Бог грозил: умрешь в своей гордыне

Человек не уступил, и будет

женщина ему рожать отныне.

 

Перевод В, Летучего

 

XII. ЕВА

 

 

Рядом с ним, там, где в лучах заката

окна-розы рдеют, расцветая,

с яблоком стоит она, простая,

навсегда невинно виновата

 

в том, что, зародясь в ней, разрослось

с той поры, когда она из круга

вечности, влюбленная подруга,

вышла, чтобы время началось.

 

Ах, попасть в тот край бы на денек,-

где живут в ладу, вражды не зная,

зверь и рыба, птица и цветок.

 

Но сказал ей муж, упрям и строг,-

и пошла, с ним умереть желая,

и почти не знала, кто он — Бог.

 

Перевод В. Летучего

 

XIII. КОРРИДА

 

 

Памяти Монтеса, 1830

 

Из загона выметнулся он,

пронося испуг косящих глаз,

позой пикадора удивлен,

лентами, крюками, — и тотчас

 

в нем погас игры веселый знак,

и, гляди, массивный, непокорный,

скрученный из ненависти черной

и в себя зажатый, как кулак,

 

и, почти не видя ничего,

он поднял, как знамя, горб кровавый

и рога откинул — он, всеправый,

мудрый и извечный враг того,

 

кто, весь в золоте, с повадкой гибкой

боком встал и, как пчелиный рой,

изумленного быка с улыбкой

пропускает под своей рукой

 

и на вой трибун и всплески рук

поднимает взор, разгорячен,

словно в воздухе проводит круг

тьмой и блеском глаз, и, как бы ради

тех, кто смотрит, и почти не глядя,

 

неподвластный злости и задору,

и ища в самом себе опору,-

в накатившуюся и слепую,

обреченную волну живую

нежно шпагу опускает он.

 

Перевод В. Летучего

 

XIV. ОДИНОКИЙ

 

 

Нет, я не из камня башню строю —

из живого сердца моего:

есть еще и боль, и мир покоя

там, где нет, казалось, ничего.

 

Есть еще песчинка в сверхвеликом,

на краю застывшая на миг,

и последнее: печальный лик

с навсегда окаменевшим вскриком

 

над неутоленной пустотой,

что к себе неумолимо тянет,—

и сейчас он тихо в дали канет,

примирясь с блаженной тишиной.

 

Перевод В. Летучего

 

XV. ПРИЗВАНИЕ МАГОМЕТА

 

 

Он ангела, кто легкими стопами

и узнанный явился — как никто,

прямой и светлый, весь окутан в пламя,-

просил, не притязая ни на что,

 

его оставить тем, кем подвизался:

проторговавшимся купцом; и он

читать не мог и вестью был смущен,

под коей и мудрец бы надорвался.

 

Но ангел всучивал силком почти

исписанный листок и, ясновзорый,

не уступал и требовал: прочти.

 

И он прочел ~ и ангел пал без сил.

А он теперь уже был тем, который

постиг, и следовал, и совершил.

 

Перевод В. Летучего