Как отражается глобализация на концентрации бизнеса?

Исчезновение известных компаний и некогда уважаемых брендов отнюдь не значит, что уровень концентрации бизнеса во многих секторах экономики не так высок, как всегда: иногда он даже выше прежнего. Например, когда в США в 2007 году пришлось изымать из продажи корма для животных, оказалось, что лишь один производитель выпускает более 150 наименований различной продукции. Две компании контролируют 80 % рынка пива, также на две компании приходится 70 % производимой в Америке зубной пасты и так далее. Или такой пример от Барри Линна: итальянская компания Luxottica владеет в США не только несколькими крупными торговыми сетями оптики, но и множеством известных линий оптических приспособлений, которыми она торгует[271]. Леонардо дель Веккио, главный акционер компании, – один из богатейших людей планеты, занимает 74-ю строчку в рейтинге миллиардеров от журнала Forbes.

Если подходить глобально, то уровень концентрации бизнеса очень сильно зависит от конкретного сектора. Алмазодобывающая индустрия пребывает под плотной опекой De Beers, лидера этой отрасли: компания диктует цены на алмазы и контролирует поступление необработанных камней на фабрики, где их гранят и шлифуют. Контролируя 60 % алмазного рынка, De Beers имеет достаточно влияния, чтобы определять и стоимость камней. В производстве компьютерных микросхем один изготовитель – Intel – контролирует 80 % рынка микропроцессоров. Другие отрасли, где концентрация бизнеса настолько высока, что это может привлечь внимание американских и европейских антимонопольных служб, – торговля посевными материалами (в которой безраздельно властвуют Monsanto и DuPont), платежные системы (где господствуют Visa и MasterCard) и, конечно же, интернет-навигация (на долю одной только Google приходится 63 % поисковой активности в США – и 90 % прироста этой активности).

А вот в других отраслях степень концентрации, напротив, снизилась, невзирая на годы нескрываемых агрессивных попыток поглотить конкурентов. Панкадж Гемават в своем “Мире 3.0” заявляет: “В большинстве ситуаций оказывается, что глобализация усиливает конкуренцию, не способствуя концентрации”[272]. Убедительный пример – автомобили. Данные отрасли показывают, что на долю пяти ведущих автокомпаний мира в 1998 году приходилось 54 % от всех произведенных автомобилей и лишь 48 % – в 2008-м. Убыль, казалось бы, незначительная, но показательная. Расширенный анализ (число рассматриваемых компаний увеличили с пяти до десяти) показывал все то же снижение концентрации. Эта тенденция не нова. Еще в 1960-х годах на первую десятку автомобильных компаний приходилось 85 % всех произведенных автомобилей; теперь этот показатель был близок к 70 %. Отчасти возросшая фрагментация рынка отражает появление (или мировую экспансию) новых игроков, представляющих такие страны, как Корея, Индия, Китай[273]. Например, в 2011 году Hyundai не только занял пятое место в мире по количеству произведенных автомобилей, но и стал самым прибыльным автоконцерном[274]. Рассматривая феномен концентрации бизнеса на примерах пяти лучших компаний в одиннадцати отраслях экономики с 1980-х до 2000-х годов, Гемават установил, что средний по пятерке показатель концентрации упал с 38 до 35 %; это снижение будет еще заметнее, если за точку отсчета взять 1950-е[275].

Потенциал и риски брендов

Немало компаний, долго бывших у всех на слуху, исчезло как по мановению волшебной палочки. Престижные когда-то имена торговых марок, банков, авиакомпаний, даже названия технологий (вы еще не забыли Compaq?) сейчас едва всплывают в памяти. А с другой стороны, еще несколько лет назад большей части тех брендов, которые заполонили мир сегодня, и на свете не было; возьмем хотя бы Twitter, появившийся в 2006 году. Как потребителям, большинству из нас не привыкать к таким тенденциям. И да, конечно, потребитель всегда был важной частью этого круговорота, приводимого в действие повышением ставок и пагубным влиянием подводных камней – когда крах фирмы камня на камне не оставляет от ее доброго имени и репутации ее продукта, резко обваливая котировки акций и распугивая потребителей. Исследование, проведенное в 2010 году, позволило установить: еще двадцать лет назад вероятность того, что компанию по истечении пяти лет работы постигнет так называемый “корпоративный крах”, составляла 20 %; ныне же вероятность такого события равна 82 %[276]. Неужели причина этого четырехкратного увеличения – разлившаяся нефть, отказавшие тормоза или чье-нибудь опрометчивое заявление? Отнюдь, но их частота появления и дальность влияния возросли, а их все громче звучащее эхо нередко предвещает нам серьезные последствия.

Поэтому нас не должно удивлять, что самый относительный показатель экономической мощи – благосостояние отдельного индивида – также стремительно меняется. (С 2012 года Bloomberg News ведет ежедневный рейтинг мировой двадцатки миллиардеров, обновляемый в 17:30 по нью-йоркскому времени.) Число миллиардеров в мире за последние годы выросло неимоверно; в 2012 году оно достигло рекордной цифры 1226 человек[277]. Растет в нем доля выходцев из России, Азии, Ближнего Востока и Латинской Америки. Что интересно, предприниматель из Индии Анил Амбани, больше всех преумноживший свое состояние в 2007–2008 годах, год спустя больше всех потерял (хотя в 2012 году и занимал 118-ю строчку)[278]. Согласно исследованию, проведенному в 2012 году фирмой Wealth-X, занимающейся сбором сведений о благосостоянии, с середины 2011 года до середины 2012-го китайские миллиардеры в общей сложности лишились почти трети своего богатства[279].

Жизнь толстосумов, конечно, трудна, но не настолько, чтобы лить о ней слезы. Однако турбулентность в международных рейтингах богатства довершает общую картину нестабильности, царящую на вершинах делового мира, – о боссах ли мы говорим, о корпорациях или о брендах. Небывалое непостоянство поразило деловые круги, которые к тому же никогда не были настолько глобальны и разнообразны, как сейчас.

Неразбериха в верхах удивительно контрастирует с широко бытующим мнением, что, дескать, мы уже живем в эпоху беспрецедентной власти корпораций. Бум 1990-х, бесспорно, придал блеска и престижности работе в корпорациях, и развитие высоких технологий породило целую плеяду героев капиталистического труда из числа глав копаний Apple, Oracle, Cisco, Google и прочих, а также мегамонстров банковского дела и фондовых рынков. В Европе введение регуляторных механизмов, приватизация и создание единого рынка привели к появлению новых корпоративных идолов. Лихие миллиардеры появились в России, а в странах, некогда принадлежавших третьему миру и высмеиваемых как заповедники государственного регулирования и нищеты, появились побеги новых бизнес-империй, брендов и магнатов. Критики из левого лагеря тревожно возопили о новой эре доминирования капитала. Сторонники восхваляли ее наступление. И те и другие были едины в одном: эта эра настала.

Глобальная рецессия и финансовый кризис не очень помогли нам прояснить картину с властью корпораций. С одной стороны, вновь стала очевидной потребность в правительствах, способных обуздать безудержное поведение корпораций. И столь же очевидным стало то, что некоторые компании – в сфере банковской, страховой и автостроительной – “слишком крупны, чтобы пропасть”; нельзя допустить их банкротства, не вызвав этим пагубных последствий регионального, национального и даже глобального масштаба. Одни корпорации (Chrysler, General Motors) были спасены благодаря вмешательству властей. Другим (таким как Lehman Brothers) позволили пойти на дно. Те банки, чье положение считалось слишком шатким для выживания, были проданы банкам побольше, что привело к появлению невиданных финансовых колоссов и вызвало нападки критиков, усмотревших в этом концентрацию власти в руках сплоченной и неприкасаемой финансовой элиты. Вне всякого сомнения, существование гигантских корпораций сегодня достигло таких масштабов, о которых еще несколько десятилетий назад никто и подумать не мог. Сильно упрочил свое положение целый ряд отраслей. И совершенно очевидно, что антимонопольные и прочие ключевые регуляторы (будь это в Северной Америке, Европе или где-то еще) не всегда поспевают за инструментами и методами, которые постоянно применяют компании – особенно финансового сектора.

И какова наша реальность? Неограниченная власть корпораций, норовящих перевалить бремя расходов и ответственности на власть и налогоплательщиков, но сохраняющих баснословные выплаты и прибыль своему руководству, – или неуверенные в завтрашнем дне флагманы бизнеса, ежедневно рискующие быть вытесненными новыми участниками или технологиями, не застрахованные от потери имиджа, скрупулезно изучаемые рыночными аналитиками и уходящие в конце концов со сцены, не без содействия капризных держателей акций и нетерпеливого правления? Иначе говоря, что происходит с властью, которой обладают крупные корпорации и их высшее руководство?