От большинства к меньшинству

 

Мы стали чаще голосовать. Гораздо чаще. Это основная тенденция в гражданской жизни за последние пятьдесят лет, по крайней мере для людей из стран с традиционной западной демократией. В 18 государствах, где начиная с 1960 года демократический строй устойчив, в том числе в Соединенных Штатах, Канаде, Японии, Австралии, Новой Зеландии и большинстве стран Западной Европы, между 1960 и 2000 годами избирателей стали все чаще приглашать на выборы. Таким образом, граждане этих государств чаще имеют возможность выбирать или отвергать кандидатов, которые представляют их интересы, равно как и посредством референдумов заявлять о своих предпочтениях в том, что касается общественных интересов или национальных приоритетов. Частота выборов вовсе не означает, что избиратели с большей вероятностью примут в них участие: во многих странах Запада за последние годы увеличилось число неявок. Но у тех, кто все-таки приходит на избирательный участок, намного больше шансов проголосовать, а это значит, что политикам все чаще приходится по-новому завоевывать доверие публики. Постоянное пристальное внимание избирателей и бремя регулярно повторяющейся предвыборной борьбы не только сокращает временные интервалы, в которые выборные чиновники могут принимать решения или определять, на какие проекты потратить время и политический капитал, но и существенно ограничивает их право на самоуправление.

 

Рис. 5.4. Общее число выборов в год на примере разных стран по всему миру, 1960–2001 гг.

Источник: По материалам Russell Dalton and Mark Gray, “Expanding the Electoral Marketplace”. В: Bruce E. Cain et al., eds., Democracy Transformed? Expanding Political Opportunities in Advanced Industrial Democracies. New York, 2003.

 

Насколько больше мы стали голосовать? Этим вопросом задались исследователи Расселл Далтон и Марк Грей. За пять лет, с 1960 по 1964 год, в изученных ими странах всенародные выборы проводились 62 раза (см. диаграмму на рис. 5.4). А вот за 5 лет с 1995 по 1999 год – уже 81 раз. Почему так? Причина может быть обусловлена изменениями в правилах выборов, растущей популярностью референдумов или же введением выборов для новых региональных ассамблей, которые создали в некоторых государствах. Члены ЕС проводили регулярные выборы в Европейский парламент (ЕП). Исследователи указывают, что данные охватывают дни, когда проводились выборы, но не количество отдельных выборов, которые проводились в каждый из дней. Так что в действительности тенденция может оказаться куда существеннее, чем это следует из показателей, поскольку в нескольких странах проходят общие комплексные выборы (например, президентские и в органы законодательной власти или муниципальные и законодательные) в единый день голосования.

США, где сложилась традиция раз в два года в ноябре проводить общегосударственные выборы, – исключение из этой тенденции, но не потому что американцы реже голосуют. Двухлетний срок, на который избираются члены палаты представителей, короче, чем в любых других традиционных демократиях. Из-за него американцы голосуют чаще, чем граждане многих других стран[125].

В целом же тенденция чаще проводить выборы наблюдается на всех уровнях власти во всем мире. Мэтт Голдер, преподаватель Пенсильванского университета, исследовал демократические выборы на пост президента и в органы законодательной власти в 199 странах между 1946 (или тем годом, с которого данное конкретное государство получило независимость) и 2000 годом[126]. Голдер выяснил, что за этот период в 199 странах выборы в избирательные органы в общей сложности проводились 867 раз, а президентские – 294 раза. Другими словами, за эти 54 года (на которые пришлось более десяти лет, когда демократия еще не распространилась настолько широко и не набрала силу, как это случилось потом) в мире в среднем два раза за месяц проводились важные выборы.

По словам Билла Суини, президента Международного фонда избирательных систем (IFES), самой крупной некоммерческой организации, которая обеспечивает техническую поддержку лицам, ответственным за организацию и проведение выборов: “Спрос на наши услуги стремительно растет. Практически повсеместно выборы проводятся все чаще, а значит, увеличивается потребность в системах и технических методах, которые обеспечивают более прозрачные выборы без махинаций”[127].

 

Частые выборы – лишь один из примеров того, что в наши дни политические деятели все чаще сталкиваются с тем, что свобода их действий ограничена. Другой – существенное сокращение голосующего большинства. В наши дни бал правит меньшинство. В 2012 году из 34 участников “клуба богатых стран”, Организации экономического сотрудничества и развития, только в четырех правящая партия также имела абсолютное большинство мест в парламенте[128]. На выборах 2009 года в Индии места поделили 35 партий, с 1984 года ни одна из них не получала абсолютное большинство голосов. Вообще абсолютное большинство голосов по всему миру сокращается. В выборных демократиях в послевоенный период партии меньшинства в среднем получали более 50 % мест в парламенте, а в 2008 году – в среднем 55 % мест. Но даже в тех государствах, которые нельзя назвать демократическими, партии меньшинства укрепляют влияние: всего три десятилетия назад им принадлежало менее 10 % мест, а теперь в среднем около 30 %[129].

Так что когда политики в наши дни претендуют на “мандат”, чаще всего им не на что рассчитывать. Слишком редко встречается чистая победа на выборах, которая оправдывает данную терминологию. Политологи указывают на то, что даже в Соединенных Штатах, где благодаря двухпартийной системе обычно четко понятно, кто победил, а кто проиграл, лишь одни из недавних президентских выборов (перевыборы Рональда Рейгана в 1984 году, когда он одержал победу над Уолтером Мондейлом) завершились тем, что можно назвать “полной победой”. Рейган не только одержал полную победу во всех штатах, кроме одного, и в округе Колумбия, но еще и получил солидную долю реальных голосов – 59 % (результат, который после него не удалось ни повторить, ни превзойти ни одному кандидату в президенты США)[130]. В системах с тремя, четырьмя, пятью и более крупными партиями и множеством разрозненных мелких такая победа еще менее вероятна.

Таким образом, высокое искусство управления теперь сильнее зависит от куда более грязного практического навыка: умения сформировать и сохранить коалицию. И политическая игра, без которой не обходится ни одна коалиция, дает мелким партиям больше возможностей требовать определенных политических уступок или министерских постов. В условиях политической разрозненности быть мелкой партией выгодно. Партии, которые находятся на периферии политической деятельности (то есть партии экстремистских взглядов или те, чья работа посвящена какой-то одной определенной проблеме, а также партии, которые представляют интересы одного-единственного региона), могут получить больше власти, не тратя силы на то, чтобы привлечь обычных “умеренных” избирателей. Шовинистическая либертарианская “Лига Севера” в Италии, ультраправая партия министра иностранных дел Израиля Авигдора Либермана, потенциальные сепаратисты из бельгийской Фламандской народной партии и различные коммунистические партии в национальном парламенте и региональных ассамблеях Индии обладают очень большим влиянием в коалициях с другими партнерами, которые не согласны с их взглядами, но вынуждены идти на сотрудничество. Так, в декабре 2011 года ожесточенный отпор двух партий в составе коалиции, которую возглавляет партия “Индийский национальный конгресс”, вынудил премьер-министра Манмохана Сингха пойти на унизительную уступку и отказаться от плана позволить иностранным супермаркетам владеть 51 % собственных предприятий.

Споры из-за коалиций отражают компромиссы, на которые “победитель” выборов вынужден соглашаться с самого начала. По результатам выборов в мае 2010 года в Великобритании ни одна из партий не получила большинства в Палате общин, так что консерваторам под руководством Дэвида Кэмерона пришлось формировать коалицию с либеральными демократами, возглавляемыми Николасом Клеггом: тут необходимо заметить, что эти две партии, помимо прочего, совершенно по-разному относятся к вопросам иммиграции и европейской интеграции. Но в итоге обеим партиям пришлось пойти на существенные уступки. Однако иногда создать коалицию не получается. В 2010 году в Нидерландах четыре месяца не было правительства. В Бельгии и того хуже. В 1988 году бельгийские политики установили своеобразный рекорд: им потребовалось 150 дней, чтобы сформировать коалицию. Может показаться, что дальше уже некуда, однако в 2007–2008 годах из-за растущих разногласий между фламандскими регионами Бельгии, где говорят по-голландски, и франкоязычными валлонами страна девять с половиной месяцев жила без правительства, в то время как фракции экстремистов открыто призывали Фландрию выйти из состава федерации. После очередной затянувшейся тупиковой ситуации то правительство ушло в отставку в апреле 2010 года. В феврале 2011 года Бельгия превзошла Камбоджу по продолжительности времени, проведенного без правительства; наконец 6 декабря 2011 года, спустя 541 день безвластия, новый премьер-министр принес присягу и вступил в должность. При этом, что характерно для ослабления власти политиков, экономика и общество, несмотря на сложившуюся абсурдную ситуацию и растущий правительственный кризис, продолжали функционировать как ни в чем не бывало, не хуже, чем в соседних европейских государствах. Так что сформировать коалицию противостоящие друг другу партии вынудило исключительно снижение кредитного рейтинга Бельгии по версии компании Standard & Poor’s [131].

Недавнее исследование прочих аспектов формирования правительства, срока его деятельности и завершения полномочий также приводит доказательства упадка власти. Любопытные данные удалось получить скандинавским ученым, которые собрали подробную информацию по правительствам 17 европейских демократических государств начиная с конца Второй мировой войны или, в отдельных случаях, с того момента, когда в исследуемых странах (например, в Греции, Испании и Португалии) наконец установился демократический строй. В исследовании приняли участие Германия, Франция, Великобритания и прочие крупнейшие европейские игроки. И даже несмотря на то, что результаты исследования неприменимы, скажем, к Индии, Бразилии или ЮАР, они все-таки убедительно доказывают, что в наше время политика в демократических государствах переживает перелом. Приведем примеры.

 

Исчезают преимущества, которыми пользовались традиционные игроки

Глобальная тенденция такова, что несмотря на то, что сложившиеся партии и коалиции пользуются такими неотъемлемыми преимуществами, как популярность и финансовая поддержка, они все же могут потерять часть голосов, хотя бы потому, что их сторонники разочаровываются в их деятельности, а их оппоненты находят повод для критики. В последние годы такие прецеденты случаются все чаще: анализ 17 традиционных европейских демократических государств показал, что каждое десятилетие начиная с 1940-х годов действующие игроки при перевыборах теряют все больше голосов. В 1950-е годы они теряли в среднем 1,08 % избирателей; к 1980-м годам эта цифра уже составила 3,44 %, а в 1990-х выросла почти в два раза – до 6,28 %. В 1950-х годах 35 кабинетов министров в странах, участвовавших в исследовании, одержали победу на перевыборах, а 37 – проиграли. В 1990-х годах были переизбраны всего 11 кабинетов министров, а 46 потерпели поражение. Ханне Марте Наруд и Генри Вален, политологи, которые проводили исследование, также отметили, что эта тенденция одинаково сильна как в странах с давними демократическими традициями, таких как Великобритания и Нидерланды, так и в новых демократиях типа Греции или Португалии. Другими словами, тенденция никак не связана со сроком давности и степенью укорененности демократии в стране[132].

 

Правительства чаще уходят в отставку

Факты свидетельствуют о том, что со времен Второй мировой войны правящие коалиции или кабинеты министров все чаще уходят в отставку до истечения срока полномочий из-за политической борьбы. Политологи выделяют два типа окончания деятельности кабинета министров. Один – формально-юридический, то есть обусловленный конституционными особенностями конкретной страны или ситуацией, когда по закону необходимо проводить выборы или же премьер-министр неожиданно скончался и ему надо найти замену. Второй тип прекращения деятельности кабинета министров – уход в отставку по собственному усмотрению, то есть обусловленный политической нестабильностью, когда кабинет министров уходит в отставку из-за политических разногласий или утрачивает доверие парламента. Согласно исследованию, основанному на данных из тех же 17 демократических европейских государств начиная с 1945 года, в 1970-х и 1980-х годах кабинеты министров чаще, чем в предыдущие десятилетия, уходили в отставку по собственному усмотрению, нежели по формально-юридическим причинам (72,9 % и 64,7 % соответственно). В 1990-х годах соотношение сбалансировалось, и число случаев прекращения деятельности по формально-юридическим причинам сравнялось с количеством отставок по собственному усмотрению[133].

Неудивительно, что в первое десятилетие XXI века тенденция к выходу в отставку по собственному усмотрению усилилась. Вследствие разразившегося в 2008 году финансового кризиса правительства теряли авторитет, кабинеты министров терпели неудачи, коалиции распадались, министров увольняли, и ранее неуязвимые партийные лидеры были вынуждены покидать свои посты. По мере того как экономические проблемы в Европе становились все серьезнее, становилось ясно, что власть имущие не в силах справиться с кризисом.

 

Даже за пределами парламентской системы встречается множество примеров того, что ограничения ослабляют полномочия, которые дает победа на выборах. В США одним из источников растущего разочарования для каждого нового правительства стал срок, в течение которого кандидат вынужден дожидаться одобрения Сената. Исследователь из Университета Нью-Йорка Пол Лайт заметил: “В 19641984 годах растянувшийся на полгода процесс выдвижения и одобрения был делом практически неслыханным”. В те годы только 5 % кандидатов ждали утверждения дольше полугода. Сейчас же, учитывая современную волокиту, это считается невероятно быстро. Между 1984 и 1999 годами, как выяснил Лайт, 30 % кандидатов, получивших назначение, ждали утверждения более шести месяцев. С другой стороны, быстрые утверждения (те, которые занимают от одного до двух месяцев) в 1964–1984 годах составляли 50 % случаев, а в 1984-1999-м – только 15 %. В следующее десятилетие по мере роста политической поляризации эта тенденция усиливалась.

 

От партий к фракциям

 

Партийные боссы с сигарами в зубах, щедро осыпающие благодеяниями своих сторонников, формулирующие политические программы и выдвигающие кандидатов, – образ, прочно вошедший в политическую мифологию, однако он очень далек от реальности. И наглядным тому примером служит переменчивая фортуна республиканцев в США. Не так давно Республиканская партия США олицетворяла собой консерватизм в бизнесе и связанную с ним дисциплину. Успех Движения чаепития создал республиканцам ряд организационных проблем. Движение чаепития, по сути, вообще не партия, а свободное объединение различных организаций, фракций, групп единомышленников и отдельных лиц, разделяющих взгляды (довольно изменчивые), которые олицетворяет собой сам замысел и стиль Движения чаепития. Отдельные кандидаты и группы кандидатов от Движения чаепития получают финансирование из солидных деловых кругов, обладающих значительным опытом влияния на американскую политику (например, Дэвид и Чарльз Кохи, миллиардеры, владельцы Koch Industries, второй по величине частной компании в США). Другие же составляющие Движения чаепития представляют собой не более чем массовые стихийные движения общественных деятелей за непосредственную демократию, которые имеют давнюю традицию в американской политической жизни. Все эти разрозненные элементы объединяются в единое целое, чего ни одна традиционная политическая партия с ее комитетами, правилами и узким кругом влиятельных лиц не может себе позволить. Возникшее в 2009 году Движение чаепития спустя всего лишь несколько месяцев уже изменило Республиканскую партию, а с ней и американскую политику в целом, обеспечив победу на первичных выборах совершенно посторонним людям и прочим нежелательным для партийного истеблишмента лицам. На момент выборов 2008 года Движения чаепития еще не существовало, а уже четыре года спустя, в 2012 году, кандидаты в президенты от Республиканской партии старались заручиться его поддержкой.

Движение чаепития – чисто американский феномен: как отражение американского увлечения прямой демократией, как способ вливания денег в политику и как новейшее проявление популизма мелких партий. Однако его стремительное появление из ниоткуда имеет последствия. Европейская Пиратская партия (проникнутое духом хакерства движение за свободу информации и более широкие гражданские права) возникла в 2006 году в Швеции, и вскоре аналогичные организации появились в Австрии, Дании, Финляндии, Германии, Ирландии, Нидерландах, Польше и Испании. Программа партии, так называемая “Упсальская декларация”, сформулированная в 2009 году, основное внимание уделяет реформе авторского и патентного права, быстрому и справедливому судебному разбирательству, свободе слова и привлечению молодых избирателей. На выборах в Европейский парламент в Швеции Пиратской партии удалось набрать 7,1 % голосов и получить два места в Европарламенте от Швеции, а в сентябре 2011 года она выиграла представительство в парламенте Германии, обеспечив себе 9 % голосов. Ей удалось обойти главного партнера в правящей коалиции Ангелы Меркель, авторитетнейшую Свободную демократическую партию, которая даже не преодолела 5-процентный порог, необходимый для того, чтобы получить место в парламенте[134]. В 2012 году Пиратской партии снова удалось добиться значительного успеха: члена ее швейцарского отделения выбрали мэром Айхберга[135].

Другую революционную кампанию провела в 2007 году Сеголен Руаяль на выборах президента Франции. Она выступала в качестве кандидата от Социалистической партии против Николя Саркози. Руаяль бросила вызов всем традиционным партийным бонзам, которых обычно поддерживали члены партии и высокопоставленные чиновники.

Как же Руаяль удалось стать кандидатом в президенты? Благодаря организации типа Движения чаепития и, как в Америке, посредством праймериз, на которых и определился кандидат. Праймериз – относительно новый инструмент выборов в демократических странах: в Америке, где они получили наибольшее распространение, праймериз появились только в конце 1960-х годов, а в других странах и того позже. Они становятся все более открытыми. Перед выборами 2007 года Социалистическая партия Франции провела праймериз для всех членов партии, и лагерь Руаяль запустил масштабную кампанию, чтобы привлечь новых членов и успеть принять в выборах участие. Благодаря праймериз, а также сайту и политической программе, обособившей Руаяль от партийного аппарата, она победила на праймериз с разгромным счетом – 61 % голосов, хотя на всеобщих выборах проиграла.

Французские социалисты, недовольные этим нововведением, в 2011 году, готовясь к выборам 2012 года, решили пойти дальше. На этот раз они сделали праймериз открытыми для всех голосующих, не только для членов партии. Чтобы принять участие, избирателю нужно было лишь подписать заявление о согласии с основными ценностями левых – мера, которая, в общем-то, ни к чему не обязывала и не принуждала. В праймериз участвовал по меньшей мере один кандидат, который не состоял в партии социалистов. Другими словами, партия социалистов отбирала кандидатов, которые составят конкуренцию действующему президенту, совершенно непартийными методами. Франсуа Олланд, с которым Сеголен Руаяль с 1970-х годов состояла в незарегистрированном браке и родила четверых детей, стал кандидатом от социалистической партии и на президентских выборах выиграл у Николя Саркози. К тому времени Олланд и Руаяль расстались, и новоиспеченный президент переехал в Елисейский дворец с новой спутницей, журналисткой Валери Триервейлер.

Движение чаепития на одном краю политического спектра и Французская социалистическая партия на другом – лишь два примера международной тенденции: во всех передовых демократических государствах увеличивается разница между лидерами, которых выбирают за закрытыми дверями, и теми, кто может мобилизовать избирателей. Учитывая подъем партий меньшинства, традиционным партиям срочно приходится адаптироваться к новым условиям. Во многих странах партии, которые на протяжении десятилетий так или иначе обладали властью, открыли для себя новые способы выборов лидера. С помощью тех или иных методов они расширяют “селекторат” – термин, обозначающий группу лиц, которые имеют право голоса при выборах партийного лидера[136].

Распространение праймериз – красноречивое доказательство этой перемены. Офер Кениг, глава группы исследования политических партий из Израильского института демократии, в 2009 году проанализировал 50 крупнейших партий из 18 парламентских демократий и пришел к выводу, что 24 партии наделяли своих рядовых членов “значительными правами” для выбора лидера. В остальных же лидера выбирают либо члены парламента, либо специально назначенная комиссия[137].

Как уже было сказано, праймериз распространяются по всему миру[138]. В Латинской Америке примерно в 40 % президентских выборов, которые проводятся со времен падения военных диктатур в 1980-х годах, принимает участие как минимум один кандидат от крупной партии, выбранный посредством праймериз. Как показало одно из исследований латиноамериканских политических партий, более половины из них к 2000 году прибегали к тому или иному типу праймериз или похожих голосований. Другое исследование показало, что самый низкий уровень доверия политическим партиям в Латинской Америке оказался в тех странах (например, в Боливии и Эквадоре), где ни разу не выбирали кандидата от партии с помощью праймериз. Таким образом, политологи выяснили: даже несмотря на то, что открытые праймериз (те, которые привлекают наибольший “селекторат”) проводятся лишь в ограниченном количестве стран, все-таки в мире прослеживается тенденция к увеличению их количества. А в Калифорнии, которая считается законодателем общенациональных тенденций в США, баланс еще больше сместился в пользу избирателей, а не партийных предпочтений: на общем референдуме 2011 года было решено, что все первичные кандидаты могут принимать участие в выборах с одной баллотировкой, а двое лидеров по числу голосов допускаются к всеобщим выборам вне зависимости от партийной принадлежности.

В 2010 году американские партийные боссы столкнулись с новой проблемой (как будто у них раньше было мало забот по сохранению власти и укреплению порядка): Верховный суд учредил суперкомитеты по политической активности в соответствии с “Законом объединенных граждан”, который устанавливал ограничения размеров пожертвований на избирательные кампании и позволял частным корпорациям выступать в качестве политических субъектов. Этим суперкомитетам по политической активности запрещено согласовывать свои действия с кандидатами, которых они поддерживают, но в ходе кампании 2012 года стало очевидно, что за каждым из кандидатов в президенты (и даже за каждым из претендентов на эту роль от Республиканской партии) стояли один или несколько суперкомитетов, активно спонсирующие мероприятия, которые призваны создать положительный имидж кандидата или направлены против его соперников. Суперкомитеты – одновременно и новая форма крепкой политической власти, которая базируется на доступе к большим суммам денег, и пример раздробленности такой власти. Их сторонники рассматривают суперкомитеты лишь как источник пополнения средств, с помощью которых можно сделать политику более соревновательной. Джоэл М. Гора, профессор права, который поддерживал сопротивление правозащитных организаций требованию раскрывать данные об источниках финансирования, говорит, что многие из норм, предоставляющих доступ к суперкомитетам, всего лишь “меры по защите действующих игроков”. Гора утверждает: “Эти законы ограничивают появление аутсайдеров, будь то либеральных, левых или консервативных, правых”[139]. Так, бизнесмен Лео Линбек III в 2012 году организовал суперкомитет, единственной целью которого было заставить действующих чиновников покинуть свои посты, поскольку Линбек считал, что они уже не откликаются на нужды избирателей. Как писал Пол Кейн в газете Washington Post: “В то время как большинство комитетов по политической активности нацелены на то, чтобы повысить шансы тех кандидатов, которым они оказывают предпочтение, или побороть идеологического противника, у суперкомитетов совершенно другая задача: они призваны сместить должностных лиц с занимаемых ими постов. Причем в обеих партиях. Почему бы и нет? ‹…› [суперкомитет Линбека] помог нанести поражение двум республиканцам со стажем и двум давним демократам, одержав таким образом победу над 65 годами совокупного опыта работы в Конгрессе[140]. И несмотря на то, что средства Линбека были ограничены и у его суперкомитета заканчивались деньги, его представитель торжественно заявил, что «мы доказали: наш замысел работает»”[141].

Возможно, суперкомитеты по политической активности – исключительно американское явление, но деньги во всем мире становятся столь же важным средством влияния на политические результаты, как некогда идеология. Однако, как показывают примеры Сильвио Берлускони в Италии, Таксина Чинавата в Таиланде, Зина эль-Абидина Бен Али в Тунисе и многих других, в наши дни одних денег далеко не достаточно, чтобы заткнуть множество дыр, сквозь которые утекает власть.

 

От столиц к регионам

 

Больше стран. Больше демократий. Больше попыток поделить власть даже в государствах с авторитарными режимами, тогда как демократии предлагают более широкий выбор как внутри политических партий, так и помимо них. Выборы проводятся чаще, как и референдумы, деятельность политиков вызывает все более пристальное внимание общественности, и появляется все больше конкурентов. Все эти тенденции указывают в одном направлении: перераспределение и распыление власти от авторитетных игроков к растущему числу их соперников.

Добавьте к этому еще одну общемировую тенденцию: власть перемещается из столиц и от исполнительных органов к местному самоуправлению[142].

Возьмем, например, Великобританию. Ее политическая система отличается завидной стабильностью. К власти по очереди приходят консерваторы и либералы, плюс свою долю голосов имеют либеральные демократы. В случае, если ни одной из ведущих партий не удалось набрать большинства голосов и образуется “подвешенный парламент”, как в 2010 году, одна из главных партий формирует коалицию с либеральными демократами и таким образом получает большинство. Этот договор, вполне серьезный, на деле заключить куда проще, чем если бы для большинства в парламенте потребовалось объединить пять или шесть партий.

Эти три партии в целом контролируют большую часть британской Палаты общин, а правила проведения выборов составлены таким образом, что кому-то еще совершенно невозможно попасть в парламент. Так как же тогда объяснить, откуда появилось множество партий, о которых мы не раз слышали за последние годы? Партия независимости Соединенного королевства, Британская национальная партия, Шотландская национальная партия, “Шинн Фейн”, Ольстерская юнионистская партия, Партия Уэльса – британская политика в наши дни куда разнообразнее, чем прежде. Новые партии, региональные ли, экстремистские ли, за последние два десятилетия получили выборные должности, которые привлекают внимание СМИ и вызывают доверие избирателей. Но каким же образом? Посредством новых выборных органов. В 1998 году в результате масштабной политической реформы, известной как “деволюция”, часть законных полномочий британского парламента перешла к законодательным органам Шотландии, Уэльса и Северной Ирландии. Членство в ЕС принесло участие в выборах в Европарламент, пропорциональная избирательная система которого открыла двери для партий меньшинства. Партия независимости Соединенного королевства, которая скептически относится к преимуществам членства в ЕС, обязана своим возвышением участию в выборах в Европарламент. А ультраправая ксенофобская Британская национальная партия в 2009 году получила два места в Европейском парламенте: маленькая победа с точки зрения цифр, однако огромный прорыв для репутации организации, которую основные политические силы считали изгоем.

И подобное происходит не только в Великобритании. С 1978 года, когда в Испании установилась демократия, у власти по очереди оказывались две основные партии: Народная партия (Partido Popular) и Испанская социалистическая рабочая партия (Partido Socialista Obrero Espanol). Однако, как и в Великобритании, в Испании есть важные региональные партии, и органам местного самоуправления (в том числе Каталонии и Страны басков) с каждым годом удается получить все больше независимости в ущерб национальному правительству в Мадриде. То же самое и в Италии с “Лигой Севера” и прочими региональными политическими группами.

Парламент ЕС открыл возможности участия для партий меньшинства всех 27 стран – членов союза. С этой точки зрения неважно, обладает ли парламент реальной властью: главное, что он позволяет этим партиям стать легитимными и свободно функционировать на родине. Деволюция – международная тенденция. Италия учредила выборные региональные советы уже в 1970 году. В 1982 году ее примеру последовала Франция, создав региональные ассамблеи. В 1993 году Бельгия превратилась в федеративное государство с региональными ассамблеями. Финляндия, Ирландия, Новая Зеландия и Норвегия в 1970-1990-х годах ввели новые выборные органы субнационального уровня. В некоторых странах увеличилось количество муниципальных образований с избирательной властью: в Боливии в 1994 году число муниципалитетов выросло в два раза, а круг их полномочий существенно расширился.

Демократические латиноамериканские государства также вносят свою лепту в растущий процесс децентрализации. Число стран в Латинской Америке, в которых местных глав исполнительной власти (мэров) выбирает непосредственно население, а не назначает центральная власть, увеличилось с трех в 1980 году до семнадцати в 1995-м[143]. Исследование Межамериканского банка развития показало, что если в 1990 году субнациональные правительства в регионе распоряжались 8 % расходов на государственные нужды, то в следующие 15 лет эта цифра увеличилась до 15 %. Причем в наиболее децентрализованных странах эта пропорция гораздо выше: около 40 % расходов в Аргентине, Бразилии и Колумбии. Масштабные программы децентрализации также разрабатывают на Филиппинах, в Индонезии и Эстонии[144].

Тем временем некоторые федеративные системы поделили существующие государства надвое, создав новые органы местной исполнительной и законодательной власти. Начиная с 2000 года в Индии добавились штаты Чхаттисгарх, Уттаракханд, Джаркханд и еще один, Телангана, пока находится в процессе выделения в самостоятельный штат. Нигерия увеличила количество штатов почти вдвое, с 19 в 1976 году до 36 в настоящее время. Даже Канада поделила Северо-Западные территории, создав провинцию Нунавут.

Новые площадки для дискуссий подразумевают новые возможности. В Европе ряд левых, правых, экологических, региональных, узкоспециализированных, а в некоторых случаях и вовсе эксцентричных партий вроде международной Пиратской партии выходят на новые политические арены, чтобы завоевать уважение и перехватить голоса избирателей у традиционных игроков. Отданный за эти партии голос уже не считается потерянным зря: маленькие размеры этих партий и обособленное положение не приуменьшает их значимости. Эти “крайние” партии способны сорвать, расстроить планы, заставить крупные партии и коалиции отложить срок принятия решения, а то и вовсе наложить на него вето. Мелкие “пиратские” партии существовали всегда, но теперь их стало больше, и их способность ограничить выбор крупных игроков ощущается в большинстве мировых демократий.

Большее количество власти для местных и региональных органов управления также изменило перспективы и общественный статус мэров и губернаторов: у них либо появилась возможность сделать карьеру на уровне национальной политики, либо возникли какие-то другие варианты, в обход столичных властей. Фактически внешняя политика, которую в наши дни ведут некоторые города и регионы, далеко не ограничивается традиционными торговыми делегациями и церемониями для гостей из городов-побратимов.

Некоторые ученые утверждают, что в наши дни многие мегаполисы и регионы настолько успешно отделились от центрального правительства, что складывается фактически современная разновидность средневековых городов-государств[145].

 

От губернаторов к юристам

 

Модель и игроки знакомые. Более 70 лет Таиландом правила гражданская и военная элита, сперва посредством военного правительства, затем, после 1970 года, с помощью шаткой избирательной системы, при которой периодически происходили перевороты и власть на разный срок получало переходное военное правительство. Несмотря на политическую нестабильность, в 1980-е и 1990-е годы Таиланд переживал период быстрого экономического роста. Банки, принадлежащие военным, промышленники и бизнесмены из гражданского населения благодаря конституции и государственным переворотам достигли процветания. В 2001 году благодаря предвыборной программе, учитывавшей в первую очередь интересы простого народа, премьер-министром стал миллиардер и бывший полицейский Таксин Чинават. В 2005-м его переизбрали на второй срок, однако вскоре обвинили в коррупции и злоупотреблении служебным положением. В стране начался двухлетний политический кризис. На этот период в Таиланде пришлись практически сорванные выборы, государственный переворот, новые выборы в 2007 году, в результате которых новым премьер-министром стала сестра Чинавата.

В разгар этих пертурбаций заявила о себе новая политическая сила: судебная власть. Начиная с 2006 года решения тайских высших судов все активнее задавали направление государственной политики. Суды распустили партию Таксина и несколько других, запретили некоторым лидерам заниматься политикой и однажды даже отправили в отставку премьер-министра за то, что ему платили за участие в кулинарных телепередачах. В декабре 2008 года Конституционный суд распустил правящую партию по довольно-таки веской причине – из-за мошенничества на выборах. Страну три месяца сотрясали народные волнения, после чего было образовано новое коалиционное правительство.

У тайских судов был предшественник. Первым в 2006 году вмешался в политическую жизнь страны трибунал, который создали тайские военные. А незадолго до этого король Таиланда (который пользуется у подданных значительным авторитетом) произнес речь, в которой призвал суды действовать мудро и осмотрительно. Участие судов в политической жизни изменило устоявшиеся традиции и предоставило протестующим и активистам новую площадку для борьбы. Верховный суд Индии вмешался в тупиковую ситуацию, которую породили действия некомпетентной и недееспособной коалиции, созданной премьер-министром Манмоханом Сингхом, и принялся расследовать дела о нелегальной добыче полезных ископаемых, отменять ранее достигнутые договоренности, даже определил, в каком возрасте имеет право выходить в отставку главнокомандующий. Как заметил один индийский обозреватель, “Индия стала банановой республикой, в которой этот банан чистит Верховный суд”[146].

Нормально функционирующая судебная власть – это одно. А суды, которые решают политические задачи или вмешиваются в пол