Совсем немноголюдное собрание

 

Мир превратился в залитый дождем римский амфитеатр. В нем есть львы и христиане, а между ними я. Только так я могу описать происходящее. Я в четырех убийствах от судного дня. Я замечаю, что в баре остался только один ботаник, а менеджера и метрдотеля заменили новыми работниками, которые, кажется, горят желанием сорвать деревянную обшивку бара и заменить ее блестящей черно-белой керамической плиткой. Когда рабочие наконец закончат, будет казаться, что обедаешь в ванной.

Я должен быть счастлив, что дело мое уже почти закончено. Мне осталось только убить Джеймса Мейсона, Тони Кертиса, Чака Норриса, а потом… Я не могу заставить себя думать об этом. Я смотрю на Бетти.

Боже, нет.

Дымятся пять сигарет, и дым поднимается так высоко, что оставляет следы на новых деревянных панелях. Джеймс макает пакетик с чаем в чашку с горячей водой и, кажется, очень озабочен тем, что чай получается недостаточно крепким.

— Он слабый, мамочка, слабый — ты только посмотри на него. Это почти вода, говорю же тебе.

Бетти выглядит очень бледной и очень печальной. Она все время грустно смотрит на Тони, который жует большой кусок сладкой кукурузы.

— Нечего паниковать, салаги. —Тони подмигивает Чаку, который вовсе не выглядит довольным. — Все у нас налаживается.

— Где Шер? — Бетти едва отваживается спросить об этом.

— Тебе бы надо спросить об этом у Берта. — Тони озирается вокруг с преувеличенным удивлением. — Ой… Он-то куда подевался? Эй, кто-нибудь видел Берта?

Бетти отворачивается и опускает голову. За весь вечер она ни разу не взглянула на меня, хотя я пытался привлечь ее внимание, пиная под столом ее ногу. Но она все время смотрит на что угодно, кроме меня. Я продолжаю пинать ее, пока Чак не наклоняется ко мне и не смотрит мне прямо в глаза.

— Стукнешь меня еще раз, мерзкий карлик, и я тебе пальцы откушу.

Я молчу и на всякий случай отодвигаю ногу, но мысленно клянусь в один прекрасный день запинать Чака до смерти. И это будет очень скоро.

Чак выпрямляется, смотрит на Тони, нервно почесывает шею — там у него какая-то сыпь — и предпринимает слабую попытку пошутить.

— Может, он убежал с Шер.

— Да, это было бы нечто. — Сегодня вечером Тони просто наслаждается. Но кроме него не наслаждается никто.

— Ты говоришь так, как будто что-то знаешь. Тони, — Чак снова почесывает шею.

— Это у тебя от волнения прыщи на шее? — Тони утягивает с тарелки Чака тонкий ломтик ветчины, сворачивает его в трубочку и засовывает себе в рот, как сигару.

— Тебе, наверное, полезно будет узнать, что я ухожу из клуба, Тони. — Чак потерял все свое былое обаяние, и я совершенно в нем разочарован. — Я сыт этим по горло…

Тони заталкивает трубочку ветчины в рот и глотает ее не жуя. Он наклоняется вперед с очень озабоченным видом.

— Ты не можешь уйти, Чак.

— Я ухожу.

— Но ты нам нужен. Кто же будет нас смешить?

— Пусть Дуги этим займется: каждое его слово — просто хит сезона.

Я начинаю тихонько кивать, мне приятно, что Чак так хорошо думает обо мне. Тони рыгает.

— Дуги просто гондон, Чак. Он смешной, только когда ты смеешься над ним.

Я смотрю на Бетти и надеюсь, что она скажет Тони, как он неправ — если захочу, я могу небоскреб обрушить своими шутками.

Чак стоял на своем.

— Сегодня нет Берта и Шер — скоро за ними и мы последуем, это только вопрос времени.

— Чак, я хочу, чтобы ты кое-что понял — ясно? Я хочу, чтобы вы забыли об остальных. Я решил эту маленькую проблему. Ясно? Больше люди пропадать не будут. Об этом позаботился большой Тони. Так что валяйте, сидите и наслаждайтесь обществом.

— Тем, что от него осталось. — Бетти говорит это почти язвительно, и Тони смотрит на нее, сужая глаза.

— У тебя тоже какие-то проблемы, Бете? Бетти непросто заставить себя посмотреть Тони в глаза, но она почти справляется с этим.

— Я хочу получить гарантии того, что ни с кем из нас ничего не случится.

— От меня?

— От тебя.

Тони замолкает, пожимает плечами — и снова смеется.

— Слушай, клуб — это моя жизнь, ясно? Клуб значит все, больше чем все. Так что я обещаю тебе, что отныне все будет в сто раз лучше. Больше не будет никаких внезапных исчезновений. —Тони внезапно смотрит на меня. — Верно ведь, Дуги? — Он захватывает меня врасплох, так что я сильно заикаюсь, когда отвечаю ему.

— Как скажешь. Тони.

Ну вот, видишь, лошадиная задница пернула, что все в порядке. А если Дуги говорит, что все будет в порядке, значит, все будет в порядке. — Тони хватает свою куртку, тянет ее к себе, не снимая с вешалки, и выуживает из нее вечерний выпуск городской газеты. Он разворачивает его, облизывает большой палец и тыкает им в страницу «одиноких сердец». Найдя то, что искал, он выкладывает газету на стол, разглаживает ее рукой и потом разворачивает, чтобы Чак мог прочитать первым.

— У меня есть маленький сюрприз для всех вас.

Чак опускает глаза и читает газету. Я перегибаюсь через стол, пытаясь прочесть газету вместе с Чаком, но он жадно отдергивает ее.

— А ну, убери свой нос.

Я снова сажусь на место, а Чак читает объявление и вдруг начинает тихонько смеяться.

— Бог мой… — это нервный смех, но в нем слышится возбуждение. —Твою мать…

— Что это? — в глазах у Бетти тревога, она переводит взгляд с Чака на Тони, а потом назад на Чака. — Чак?

Джеймс внезапно шлепает воздух у себя перед носом.

— Заткнись, мамочка, я хочу послушать Чака, — он еще раз шлепает воздух. — Знаешь, рано или поздно тебе придется научиться держать свой язык в узде… — он снова дает матери пощечину. — Да ну тебя, я ни черта не слышу.

— Ты закончил, блин? — Тони злобно смотрит на Джеймса, который смотрит на него в ответ, потирает ноющую ладонь, дует на нее и кивает.

— Я думаю, до нее наконец дошло.

— Хорошо. Тогда заткнись. — По глазам Тони я вижу, что ему до смерти хочется прикончить Джеймса.

— Чак?.. — Бетти просто жаждет узнать, что же такое заставляет Чака до сих пор изумленно покачивать головой. Он тихонько присвистывает и снова читает газету, на этот раз вслух.

 

Т. К. Я голоден. Знаешь, где можно пообедать?

Король

 

За столом воцаряется тишина. Тони сидит и улыбается, как кот, любуясь нашими лицами.

— КК? — Бетти говорит тихим, мелодичным и невинным голосом.

Тони продолжает улыбаться.

— Он придет? Тони кивает.

— Бог ты мой, — Чак оглушен, кажется он даже немного побледнел.

— Не бог, Чак, — Киллер из Кентукки. —Тони явно хочет выжать из этого все удовольствие до последней капли.

Я все еще хочу что-то сказать, но просто не в состоянии открыть рот. Кажется, мой язык примерз к нёбу. Это, кажется, самая длинная секунда в моей жизни.

— Мне казалось, ты не хотел, чтобы он вступал в клуб? — Бетти куда более оживлена, чем я. —Ты говорил, что не хочешь, чтобы он вступал в клуб — никогда.

— Передумал. —Тони сворачивает в трубочку очередной ломтик ветчины и вставляет его в уголок рта.

— Почему такая внезапная перемена, Тони? Ты же был категорически против. — Чак снова почесывает шею, но, кажется, он уже начинает приходить в себя.

— А чего тут такого, чесоточный? Тебе эта мысль не нравится?

— Нравится, конечно. Я жутко нервничаю, но, должен сказать, я просто в восторге. И только дурак не был бы от этого в восторге.

По какой-то причине они оба поворачиваются и смотрят на меня. Сердце у меня бешено колотится, кровь несется по жилам со скоростью сто миль в час. Агент Вэйд придет сюда — в клуб, — и это теперь, когда я знаю про него все.

— Мамочка хочет, чтобы я отвез ее домой, — Джеймс с ужасной скоростью допивает свой чай.

— Ты никуда не пойдешь, Джимми.

— У нее голова побаливает…

Тони бросает на Джеймса быстрый взгляд. Потом наклоняется вперед и зажигает одну из стоящих на. столе свечей. Он ждет, пока воск начнет таять, потом вынимает свечу из подсвечника и устанавливает в самую середину тарелки Джеймса. После этого Тони смотрит ему прямо в глаза.

— Представь, что эта свечка — твой хрен, Джимми… Ладно? Просто вообрази. Она горит, она плавится, и будет гореть еще шесть часов.

Вообрази, как ты при этом будешь себя чувствовать… — Я никогда раньше не слышал, чтобы Тони разговаривал так холодно и расчетливо. Джеймс нервно сглатывает. — Никто не уйдет из клуба. Ни одна живая душа. — Тони выхватывает из-под носа у Джеймса чашку с крепким чаем, не поморщившись, выпивает ее и, чтобы окончательно смутить Джеймса, наклоняется вперед и резко задувает его свечу. Внезапность всего этого заставляет всех нас подпрыгнуть, и должен признать, что все это представление производит на меня сильное впечатление. Я изо всех сил стараюсь запомнить речь Тони о свече наизусть.

Джеймс слабо пожимает плечами.

— В таком случае мы остаемся.

— Думаю, это надо отметить. Твоя очередь, Дуги. — Чак глубоко затягивается сигаретой и щурится от дыма, как будто пытается вернуть прежнее веселое настроение.

— Я всегда покупаю выпивку. — По-моему, это мои первые слова за целую вечность. Они ободряют меня и укрепляют мою уверенность в себе. — Я уже купил больше выпивки, чем все остальные, вместе взятые.

— Так зачем ломать традицию? — Чак иронически смеется, и я вижу, что он снова становится самим собой. Я делаю знак глухой официантке, которая занята другим столиком.

Бетти отодвигает свой стул, и скрежещущий звук привлекает всеобщее внимание.

— Мне нужно сходить попудрить нос.

— Прихорашиваешься к приходу КК? Бетти, не говоря ни слова, встает и выходит из-за стола. Проходя мимо меня, она как бы случайно кладет руку мне на плечо и сжимает его. Я инстинктивно понимаю, что она имеет в виду, поднимаю голову и ловлю ее взгляд. Потом она наклоняется и шепчет мне на ухо:

— Я хочу тебя видеть…

Я не думал, что могу возбудиться еще больше, и кожа у меня растягивается так сильно, словно хочет заключить в себя все. Бетти проходит мимо, и я слышу сладкий аромат псины.

Появляется глухая официантка, и я поднимаю бокал, показываю на него, а потом показываю растопыренную пятерню, чтобы объяснить ей, что мне требуется пять порций. Официантка кивает, потом смотрит на Чака, а тот ободряюще глядит на нее. Она кивает ему и отходит к бару за напитками.

Тони перегибается через стол, внезапно хватает меня за запястье, и на какое-то ужасное мгновение мне кажется, что сейчас мои повязки сдвинутся и все увидят чернильные точки, оставленные Таллулой.

— Безголовая курица, — он во весь рот улыбается мне и хитро подмигивает. Потом оглядывается, убеждается, что нас никто не слышит, и наклоняется еще ближе, теперь наши лица разделяют всего несколько дюймов. — Чоп-чоп, — он произносит эти слова так, словно это какой-то код, и сначала я не врубаюсь.

— Что?

Тони хмурится и делает вторую попытку:

— Берт теперь отрезанный ломоть.

Наконец я соображаю, о чем он, тут же расплываюсь в широкой улыбке и начинаю радостно кивать.

— Да, я так и понял, когда он не появился сегодня вечером. Отличная шутка, кстати. Отрезанный ломоть. Это смешно. Тони. Классная шутка. — Тони гордо улыбается мне и, чтобы убедиться, что я точно все понял, проводит линию поперек своего горла и издает при этом сдавленный гортанный звук.

Мне очень хочется сунуть ему одну из сделанных мной фотографий и сказать:

— Хватит ржать-то, и без тебя знаю.

— У меня прямо гора с плеч, Тони, вот что я тебе скажу. Я так боялся, что каждую ночь баррикады строил.

Бетти возвращается из туалета, видит, что мы с Тони смеемся и болтаем, и я немедленно сажусь на место, делая вид, что просто притворялся. Она снова останавливается и наклоняется ко мне.

— Ты сегодня свободен?

Я медленно киваю.

— Нет проблем.

— Только нужно какое-нибудь тихое местечко.

— Я знаю такое.

Бетти садится на свое место, а глухая официантка возвращается с напитками и начинает расставлять их перед нами. Чак смотрит на нее несколько секунд, а потом встает.

— Послушайте все, мне кое-что нужно вам сообщить. Особенно теперь, когда у нас тут, кажется, дела налаживаются…

Мы все поворачиваемся к Чаку, а он крепко берет за руку официантку. Она стоит рядом с ним, скромно улыбается всем нам, и я не могу отогнать мысль, что из них получилась чудесная пара. Официантка делает знаки, а Чак медленно переводит для нас.

— Привет всем. Я знаю, что все это немного неожиданно, но я бы очень хотела вступить в клуб. До сих пор я убила только семерых. Менеджера, метрдотеля и пятерых пацанов-ботаников. Я отравила их всех.

Я дико смотрю на лежащий передо мной на тарелке мясной пирог, от которого я уже откусил два солидных куска. Даже Тони выглядит встревоженным, роняя на стол еду, которая в этот момент была у него в руках, и таким образом разводя ужасную грязь.

— Все в порядке… Я очень осторожна… Мое сердце понемногу успокаивается. Тони проводит по языку носовым платком, счищая с него остатки еды.

— Твою мать!

— Я хочу участвовать под именем Рэкел Уэлч. Тони мгновенно поднимает руку.

— Стоп-стоп-стоп. Такая у нас уже была.

— И поверьте мне, одной было вполне достаточно, — я смеюсь на автопилоте, не осознавая, что ко мне никто не присоединяется. Бетти бросает на меня взгляд, который недвусмысленно просит меня успокоиться.

— А в чем дело? — Чак выглядит удивленным.

— Извини, Чак, я просто не могу этого позволить.

Чак выглядит разочарованным и быстро делает знаки официантке. Она явно тоже расстраивается.

Тони пожимает плечами.

— Правила есть правила.

Несколько секунд глухая официантка выглядит потерянной, потом внезапно оживляется и делает знаки быстрее, чем Чак успевает переводить.

— Мирна Лой? Такая у вас уже была? Тони делает паузу, чтобы обдумать это, смотрит на Джеймса.

— Была?

— Что-то не припомню.

— Значит, Мирна. —Тони улыбается Мирне и Чаку. — Да, этот вечер мы надолго запомним. В саду опять все цветет. Добро пожаловать на борт, Мирн.

Пока он говорит, Чак делает знаки Мирне, которая улыбается в ответ.

— Можешь сесть на стул Шер. Он, наверное, еще не остыл.

 

Время секса

 

Поскольку мы не могли уйти из «Гриллерс» вместе, я договорился с Бетти встретиться в том же номере мотеля, где была убита Таллула Бэнкхед. Я заказываю номер на имя агента Вэйда, и мне доставляет удовольствие притвориться кем-то другим — когда-то мне нравилось выдавать себя за такого неудачника, как Внучок Барни, но четыре года спустя очарование новизны прошло. Женщине, которая меня регистрировала, по-моему, уже за девяносто, и я думаю, что она была исключительно привлекательной около семидесяти лет назад. Благодаря высоким скулам и подбородку ее кожа осталась натянутой, почти без морщин, так что даже сегодня ее вполне можно назвать симпатичной.

— Кенет Вэйд?

— Кеннет. Кеннет Вэйд. С двумя «н». Женщина кивает и дрожащей рукой записывает имя в своем журнале.

— Я жду гостей, так что попрошу вас…

— Гостей?

— Моя… моя девушка зайдет. Очень хорошенькая, большие очки, милая улыбка. Так вот, я попрошу вас направить ее в мою комнату…

— Я буду вынуждена взять плату за двоих. Я очень строго смотрю на женщину. Похоже, что, где бы я ни появился, все пытаются на мне заработать, и, честно говоря, меня от этого уже тошнит. Я сурово качаю головой, чтобы дать этой женщине понять, что я чувствую.

Женщина протягивает мне те же ключи, которые агент Вэйд вымачивал под дождем много месяцев.

— Комната номер восемь. Должна предупредить, что некоторое время назад там умерла молодая женщина…

Я блестяще имитирую удивление.

— Ничего себе! Вы не шутите?

— Мне сказали, что это было отравление чернилами.

Тут я великолепно шучу:

— Слушайте, я могу поклясться, что при мне нет ни одной авторучки, — я распахиваю куртку и улыбаюсь во весь рот, показывая женщине, что у меня во внутренних карманах ручек нет. — Видите? Я не вооружен.

Моя шутка заставляет женщину кашлять, и я глажу ее по высохшей руке.

— Больше никаких шуток. Обещаю. Примерно полчаса посмотрев телевизор в комнате номер восемь, я слышу тихий стук в дверь. Я включаю свет, и сияние новой красной лампочки, которую ввернули взамен старой, придает комнате таинственный и загадочный вид. Я щелкаю пультом и убираю звук. —Да?

— Дуглас? Это Бетти.

Я встаю с постели, иду к двери и открываю ее. На Бетти блузка ручной работы из кремовых и желтовато-коричневых лоскутков и бежевая юбка чуть выше колена. Я понимаю, что она. должно быть, съездила домой и переоделась — специально для меня. Я отступаю, пропуская ее в пылающую алым комнату. Она молчит, осматриваясь, и я замечаю, что она крепче прижимает к себе кошелек.

— Все в порядке, в этой комнате нет ни одного мексиканского грабителя. Я все проверил. — Бетти кивает, а я беру пульт и машу рукой в сторону экрана. — Тебя интересуют летучие мыши? Канал о природе посвятил им сегодня весь вечер…

Бетти еле заметно качает головой, и я выключаю телевизор. Я иду к шкафчику, стоящему у двуспальной кровати. Там есть два бокала и бутылка скотча. Я наливаю две равные порции.

— Невероятные существа. У них есть радар, и они могут видеть в темноте.

— Знаю, я читала об этом.

Я чертыхаюсь про себя — следовало бы самому догадаться.

— Воды? — я показываю Бетти бокал со скотчем, и она кивает.

— Самую капельку.

Я иду к грязной раковине в углу комнаты и, после ожесточенной борьбы с заржавевшим краном, наливаю в бокал воды. Получается чуть побольше капельки, и мне остается надеяться, что Бетти ничего не заметит. Я возвращаюсь к ней, протягиваю ей скотч с водой и беру со шкафчика собственный бокал с чистым скотчем.

— Ну вот…

Бетти слабо улыбается.

— Ну вот.

— Давай… ну… давай за Шер. Где бы она ни была.

Мы чокаемся, и я отпиваю глоточек скотча.

— За Шер… Мне будет ее не хватать.

Голос Бетти внезапно обрывается. Она застывает, приоткрыв рот, и вид у нее совершенно потерянный и несчастный.

— О боже…

— Что? В чем дело?

— Ох… — Бетти смотрит на меня, стараясь успокоиться. — Ох…

— Извини — я не знал, что вы с Шер были так близки.

Бетти делает большой глоток скотча. Похоже, я смешал напиток именно так, как нужно, потому что она не делает паузы и допивает все до дна. Я забираю у нее бокал и наливаю еще.

— Так… Зачем ты хотела со мной встретиться?

Бетти все еще выглядит немного растерянной, и я понимаю, что ей приходится нелегко.

— Ох… Я собиралась поговорить с тобой о Тони. Понимаешь… Я не могу его убить, Дуглас.

— Нет?

Бетти говорит слабым, отстраненным голосом. Подбородок у нее дрожит, и я вижу, что, как бы она ни пыталась убедить себя в обратном, Тони ей по-прежнему небезразличен.

— Нет, — Бетти сглатывает. — Я просто не могу.

Она допивает очередную порцию и протягивает мне пустой бокал. Наливая воду в ее третий скотч, я слышу, как скрипит кровать, когда она усаживается на нее. Я поворачиваюсь и вижу, что она смотрит на меня тяжелым взглядом. Она берет из моих рук напиток, не говоря ни слова. Я пытаюсь помочь ей расслабиться.

— Если у тебя не хватает духу, я, конечно же, и сам справлюсь.

Бетти утыкается в бокал, крепко сжимая его двумя руками.

— Я сделаю это по возможности безболезненно.

— Обними меня.

Я замираю и смотрю на Бетти, не зная, что сказать. Она смотрит на меня большими умоляющими водянисто-голубыми глазами.

— Обними меня, Дуглас. Пожалуйста…

Я озираюсь в поисках места, чтобы поставить бокал.

— Мне нужно, чтобы кто-то держал меня.

Сердце у меня колотится как бешеное. В голове совершенно пусто, но все-таки я каким-то образом ухитряюсь допить свой скотч и, несмотря на ужасное жжение в горле, сесть рядом с Бетти. Она поворачивается ко мне, ее дыхание пахнет виски.

— Ты знаешь, что я делаю с мужчинами, да?

— На этот раз все будет по-другому, я знаю.

— Сначала я спала с ними, Дуглас.

— Я жаловаться не стану… — я игриво улыбаюсь, не веря своему счастью.

Бетти допивает свой скотч, и я встаю, чтобы принести бутылку, но чувствую, что ее рука лежит у меня на бедре и тянет меня назад, к ней.

— Мне очень нужна ласка.

Сердце мое грохочет, как отбойный молоток. Я поднимаю руку и застываю. Я не знаю, как это нужно делать. Ее грудь повсюду, и я не знаю, как обхватить ее руками, не коснувшись груди. В конце концов мне это удается, и она устраивается у меня на груди, обхватив меня руками за талию, ее голова как раз у меня под подбородком. Мы сидим в такой позе не меньше десяти минут, и ее волосы так щекочут мне ноздри, что я чихаю. Дважды. Бетти отстраняется, но я не отпускаю ее, нет, не сейчас, и крепче притягиваю к себе.

— Я держу тебя, Бетти. Я держу тебя… Одна из моих повязок соскальзывает, когда я смыкаю руки под подбородком Бетти. Она смотрит на возникшие перед ней странные пятнышки татуировки и хмурится.

— Откуда это у тебя?

Я смотрю на свою руку и вспоминаю яростное сражение с Таллулой Бэнкхед. Я бережно отодвигаю головку Бетти, и она снова выпрямляется.

— Это память об армии.

— Ты был в армии? — Бетти искренне удивлена. Если говорить откровенно, мы оба удивлены.

— Да, я… я… Я служил несколько лет. В морской пехоте.

Бетти смотрит на меня так, как будто не знает, шучу я или нет.

— Ты служил в морской пехоте? Кем ты у них был, талисманом?

Я громко, но совершенно фальшиво смеюсь. Бетти замолкает, на несколько секунд замкнувшись в себе.

— Так что означают эти точки?

— Это, ну… По одной точке за каждого убитого врага.

Бетти явно заинтригована.

— И что это была за война?

— Не знаю. Я забыл, как они ее называли… Но это показывали по телевизору.

Бетти глядит на меня, заглядывает мне в глаза, и, прежде чем я успеваю пошевелиться, ее губы находят мои. Она целует меня долго и нежно, и я чувствую себя в раю. Наконец она высвобождается и смотрит голодным взглядом — передо мной снова появляется львица, и я могу поклясться, что она вот-вот зарычит.

— Я хочу тебя, Дуглас.

— Я твой, Бетти.

— У меня. В воскресенье.

— А почему не сейчас?

— Мне… сначала нужно кое-что сделать.

Я пожимаю плечами. Думаю, я потерплю еще шесть дней. Будет время купить новое нижнее белье и дезодорант для тела.

— Я буду.

Бетти делает паузу, снова смотрит на мои запястья.

— То письмо, которое ты дал мне на прошлой неделе — с фотографиями Тони и Берта. Ты сказал, что тебе очень не хватает Шер.

— Так и есть, правда, так и есть. Она была не такой, как все, верно?

— Да… Была. — Бетти награждает меня еще одним яростным поцелуем и мяукает, как дикая кошка. — Я распалю тебя, Дуглас.

Бетти хватает свою сумочку и выходит из комнаты. Я остаюсь сидеть в остолбенении. Я знал, что кой-чего стою, но это просто невероятно. За одну минуту я превратил Бетти из скромной и благовоспитанной библиотекарши в жаждущую секса потаскушку. Я качаю головой, надуваю щеки, все никак не могу прийти в себя. Бог мой, я чувствую себя на миллион долларов.

Я ложусь на кровать. Смотрю на часы и думаю, не надо ли мне по такому случаю взять напрокат костюм. Завтра я первым делом найду где-нибудь лучший горчичный костюм из всех, которые дают напрокат.

Я протягиваю руку к прикроватному телефону и подношу трубку к уху. Роюсь в бумажнике в поисках карточки службы проката костюмов, но вместо этого нахожу карточку с телефоном Ханны. Я изучаю ее несколько секунд, думаю, какого черта, и начинаю набирать номер. Бог мой, я и так уже почти кончил. Мой большой палец лежит на одной из грудей Ханны, и, прислушиваясь к долгим гудкам, я готов поклясться.

что картонные соски Ханны твердеют под моим прикосновением.

— Чего нада? — Голос на другом конце провода удивляет меня. Он очень низкий, почти мужской, так что я уж и не знаю, как тут говорить о сексе. Наверное, во всем виновата плохая связь.

— Э… Ханна? Это вы?

— Чего нада?

— Это Дуглас, Дуги… Знаете, просто захотелось поговорить…

— Чего нада?! — голос становится резче, в нем слышится нетерпение.

— Так… Как у вас дела?

— Чего нада, тваю мать?

Благодаря Бетти я чувствую себя всесильным и всемогущим.

— Послушайте меня минутку, Ханна. Просто послушайте, хорошо? Скажите этим двоим мексиканским ребятам, грабителям, что я собираюсь вставить им пистон. Понимаете, что я говорю? По одному пистону на каждого. Передайте им это, хорошо? Скажите, я как раз занимаюсь пистонами. Вот в это самое время… — Ханна вешает трубку, Я думаю, не перезвонить ли, но знаю, что и так сказал им все, что нужно.

Я кладу трубку, потом сжимаю руку в кулак, сгибаю локоть и заставляю вздуться бицепс. Провожу по бицепсу ладонью другой руки, нажимаю на него, восхищаюсь твердостью мышцы. Пожалуй, это произвело бы впечатление даже на Геркулеса, если бы он был жив.

Я разрываю карточку Ханны на маленькие кусочки и подбрасываю их в воздух над кроватью. Они опускаются вниз как хлопья снега, и я ничего не могу с собой поделать — улыбаюсь до ушей. Близится Рождество.

 

Последний список

 

ТАЛЛУЛА БЭНКХЕД

ШЕР

ТОНИ КЕРТИС

ДУГЛАС ФЭРБЕНКС ДЖУНИОР

БЕТТИ ГРЭБЛ

УИЛЬЯМ ХОЛДЕН

РИЧАРД БАРТОН

БЕРТ ЛАНКАСТЕР

ДЖЕЙМС МЕЙСОН

ЧАКНОРРИС

МИРНАЛОЙ

 

Агент Вэйд изучает список и совсем не выглядит довольным.

— Откуда она взялась?

— Она там работает.

— Это все испортило!

— Я ее не приглашал.

— Я на это не рассчитывал, Дуги. Нам придется разделиться. Ты возьмешь Джеймса Мейсона, а я Бетси.

Нужно что-то придумать — да побыстрее.

— А почему такая спешка? Киллер из Кентукки не пойдет в клуб, в котором нет членов.

Агент Вэйд делает паузу, смотрит на меня, и я думаю, что мне впервые удалось пронять его. Он улыбается.

— Общение со мной на тебе сказывается. Прямо гора с плеч.

— Так что мы будем делать?

— Ну, хотя бы одного нам точно нужно убить. И я голосую за Бетси.

У меня перехватывает дыхание.

— Вообще-то, если подумать, ведь Джеймс — два убийцы в одном лице. Это он и его мама. Так что… Так что разумнее будет… Убить его первым. Он, безусловно, куда опаснее.

— Его мама?

— Она воображаемая.

Агент Вэйд испускает долгий вздох, качает головой.

— Ну и народец, Дуги… Тьфу.

— Возможно, мне следует заняться им.

— А может, и нам обоим. Судя по всему, он крепкий орешек.

Теперь я начинаю успокаиваться — я купил себе немного времени. Мы с Бетти еще выберемся, клянусь.

Агент Вэйд снова смотрит на список. Я уже перестал говорить ему, что меня в нем быть не должно. Он достает свою серебряную зажигалку, щелкает ею и подносит к списку. Я смотрю, как пламя охватывает бумагу, и агент Вэйд держит ее, пока огонь не обжигает ему пальцы, а потом роняет на пол. От крупиц черного пепла поднимается дымок, и он дует изо всех сил, развеивая пепел по моей гостиной. Агент Вэйд смотрит мне прямо в глаза, и я готов поклясться, что в его светло-голубом взгляде есть что-то пугающее. Агент Вэйд поднимается во весь рост, возвышаясь надо мной, угрожающе увеличивает пламя в своей зажигалке, пока оно не делается чуть ли не шести футов в высоту. Он позволяет мне посмотреть на этот язычок пламени, потом резко гасит его. Не знаю, что это означает, очевидно одно: за этим скрывается недвусмысленная угроза.

— Пусть адское пламя заберет их всех!

Я внимательно изучаю агента Вэйда, и тут меня посещает прекрасное видение. Я вижу его лежащим лицом вниз в Доме крокодилов.

Это единственный ответ.

 

Золотая ромашка

 

Джеймс Мейсон — один из этих костлявых, худощавых, длинноногих парней, которых следовало бы арестовывать за один их вид. Глаза у него выпученные, кожа сухая и желтоватая, на лице и шее оспины. Иногда, вдобавок к оспинам, у него на шее появляется фурункул, и я точно знаю, что ему приходится платить кому-то, может быть проститутке, чтобы их выдавливали. Руки у него огромные, я бы сказал, убийственно огромные, а нос сломан не менее чем в двенадцати местах. Однажды он показывал мне фотографию своей матери, и, честно говоря, их совершенно невозможно отличить друг от друга.

Он мне нравится.

Свои истории он рассказывал в очень сдержанной манере, которая могла показаться саркастичной, но вряд ли должна была быть такой по задумке автора. Он почти никогда не притрагивался к еде и пил чай из трав. Он возил пакетики травяного чая у себя в бумажнике и просил глухую официантку — наверное, правильнее будет сказать Мирну — приносить ему чашки с кипятком. В кипяток он макал свои чайные пакетики. Обычно с лепестками роз или с ромашкой. Однажды, когда он отвернулся, я высыпал в его чашку половину солонки Чака, и, к моему удивлению, Джеймс так ничего и не заметил и выпил весь чай, даже глазом не моргнув.

Джеймс живет в современной квартире в Далласе. Недавно он отделал ее в любимом цвете его мамы — васильково-голубом. Я заплатил за перелет наличными, не делал пересадок и спустя шесть часов приземлился в штате Техас со свинцовой трубой в сумке. Ее немедленно засекли металлоискатели, и меня около десяти минут обыскивал очень привлекательный работник аэропорта, который сказал, что они обязаны обыскивать всех, кто провозит такое количество свинца.

— Я постараюсь запомнить это на будущее.

Исключительно дорогое такси, на котором я доехал до дома Джеймса, остановилось полчаса спустя. Его вел любитель шоколада, всю дорогу слушавший какую-то медицинскую передачу по радио. Я решил, что когда-то он, наверное, хотел стать врачом, но сдался, осознав, что его IQ примерно как у лягушки. Я вылезаю, скупо плачу по счету — никаких чаевых, — перехожу улицу, чтобы пообедать. Два часа я посасываю возмутительно дорогой кофе и смотрю фильм по кабельному телевидению про женщину, которая отдала свой костный мозг, чтобы спасти свою дочь, а мозг украла и съела собака. Оказалось, что собака была одержима дьяволом или еще чем-то в этом роде. А может, она просто проголодалась. Я не очень внимательно смотрю фильм, потому что думаю о свидании с Бетти в воскресенье. Я решаю, что мы сможем спрятаться в плавучем доме Берта — и, может быть, даже уплывем в какое-нибудь теплое и сухое место. Я не хочу особенно задерживаться и надеюсь, что Джеймс и его мамаша будут моими последними жертвами в обозримом будущем. Агент Вэйд по прозвищу Киллер из Кентукки может вступать в клуб сколько его душеньке угодно, а мы с Бетти уходим. Когда я почувствую, что готов, я вернусь и избавлю мир от всех известных мне скиллеров — включая федерального агента Кеннета Вэйда.

Уже темнеет, когда я плачу по счету, глядя, как Джеймс останавливает машину у дома, ожесточенно бранясь с мамочкой из-за ее ужасно раздражающей привычки давать Джимми во время езды советы с заднего сиденья. Открыв пассажирскую дверь, чтобы невидимая мама могла выйти, он снова садится в машину и уезжает на подземную парковку. Я жду двадцать минут, потом перехожу улицу и иду в квартиру Джеймса.

Убийства Джеймса вполне могли бы спонсировать Ваддингтоны, светлые умы, которые изобрели настольную игру «Улика», потому что до сих пор он успел использовать для убийства своих жертв кинжал, веревку, подсвечник, револьвер и гаечный ключ. Джеймс говорил нам, что, когда ему было восемь, его мать, алкоголичка, часто била его пустыми бутылками из-под Ваддингтонского коричневого эля, который она получала от английских матросов в обмен на секс. Первоначально он собирался убивать пьяных английских матросов, но потом счел, что убивать судей, принимавших не устраивающие его решения, гораздо приятнее.

Подойдя к квартире Джеймса, я вытаскиваю свинцовую трубу, взвешиваю ее в руке, чтобы почувствовать тяжесть, и звоню. Быстро наклеиваю пластырь на глазок, чтобы он не увидел, кто звонит, и отвожу трубу назад, как бейсбольную биту, чтобы ударить Джеймса, как только он откроет дверь.

Я жду пять минут, потом снова звоню, поудобнее перехватывая свинцовую трубу.

Никто не отвечает.

Я проверяю номер квартиры, чтобы убедиться, что я не ошибся, — меньше всего мне хотелось бы размозжить череп какому-нибудь ни в чем не повинному человеку, — но я стою у правильной двери, и мне непременно должны открыть.

Я звоню в третий раз, чувствуя, что труба в моих руках становится все тяжелее и тяжелее.

Не могу поверить, что Джеймс не подходит к двери. Я озираюсь, чтобы убедиться, что меня никто не видит, и пробую открыть дверь.

Она не заперта.

Я выжидаю несколько секунд, потом легко толкаю ее.

— Пицца.

Я прижимаюсь носом и правым глазом к щели между дверью и косяком и пытаюсь разглядеть внутри хоть какое-нибудь движение. Но все тихо, и я приоткрываю дверь еще на несколько дюймов.

— Гавайская с двойной порцией ананасов? — Я засовываю голову внутрь, глаза так и бегают, и я пристально всматриваюсь в темноту.

Ничего.

Абсолютно ничего.

Изо всех сил сжимая свинцовую трубу, я вхожу и тихонько прикрываю за собой дверь. Глаза быстро привыкают к темноте, я чувствую запах васильково-синей краски и вижу слой белой пыли, покрывающий всю мебель. Я делаю еще два шага, сердце колотится все быстрее. Что-то подсказывает мне, что сейчас лучше всего уйти.

но я продвигаюсь все дальше внутрь, осматриваясь, ожидая, что что-то произойдет — ну хоть что-нибудь.

— Чесночный хлебец на двоих? — Голос у меня дрожит, и я понимаю, что, поскольку никто и никогда не доставляет пиццы в свинцовых трубах, всякий, кто меня увидит, не поверит ни одному моему слову. Поэтому я предпочитаю молчать, толкаю еще одну дверь и оказываюсь в спальне Джеймса. Первое, что привлекает мое внимание, — это огромная двуспальная кровать, в которой лежит скелет. Не настоящий скелет — один из тех, которые учителя помещают в кабинете биологии и по поводу которых дети отпускают шуточки типа «Бог мой, вот это диета!». На нем женское шелковое нижнее белье и пара высоких сапог на молнии, — все это убеждает меня, что у Джеймса с головой еще хуже, чем я предполагал. Не знаю, смеяться мне или блевать.

Я выхожу из спальни, нахожу маленькую, но стильную кухню, в которой уже поднимается пар из кастрюльки модного дизайна, рядом лежат два пакетика травяного чая и несколько кусочков хлеба. Все это признаки жизни, но будь я проклят, если в доме кто-нибудь есть.

Я проверяю кладовку, ванную и гостевую спальню, но и там никого нет. Джеймса нигде не видно. Я смотрю на свинцовую трубу, которую все еще сжимаю в руке, и чувствую себя ужасно глупо. Входя в гостиную, я теряюсь в догадках относительно того, куда и каким образом пропал Джеймс. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я вижу банки с васильковой краской, стоящие на ступеньках приставной лестницы. На подносе лежит малярный валик, и, включив бра, я вижу, что Джеймс уже проделал огромную работу. Я могу вырвать листок из его книги и оформить мой дом точно так же. На белых простынях, прикрывающих мебель, осталось несколько голубых пятен, а подняв голову я вижу на потолке, там, где работал Джеймс, красное пятно. Я собираюсь уходить, все это — пустая трата времени… Внезапно я останавливаюсь. Быстро оглядываюсь на красное пятно, смотрю, как красная капля падает на простыню. Я подхожу ближе, склоняюсь над этой красной каплей и мгновенно понимаю, на что я смотрю.

Я дико оглядываюсь, сердце колотится так сильно, что, кажется, вот-вот переломает мне все ребра. Я еще раз убеждаюсь, что в комнате никого нет, а потом бросаюсь вперед и отбрасываю запятнанную кровью простыню. Когда я вижу, что сидит на диване, у меня такое чувство, как будто я попал под поезд. Мужчина, высокий, худой, костлявый — и мертвый, сидит очень прямо, на голове у него картонка. Ведерко от семейного обеда из KFC, если быть совершенно точным. Даже по огромным рукам трупа я могу сказать, что это Джеймс, но я хочу, чтобы не было никаких сомнений, и с помощью свинцовой трубы приподнимаю ведерко и вижу мертвый рот Джеймса, набитый салфетками с запахом лимона. Я поднимаю ведерко еще выше и вижу бумажку, прикрепленную ко лбу Джеймса с помощью степлера. Я наклоняюсь поближе.

 

Привет, Дуги

 

Душа бьется у меня в горле, царапается и рвется выбраться из моего замершего тела. Уноси ноги, Дуги! Уноси ноги, уноси ноги, уноси ноги!

Я поворач<