От «Одного дня Ивана Денисовича»

До «Красного колеса»

 

Знаете ли вы, сколь может быть силен один человек?

Ф.Достоевский

 

Когда в ноябре 1962-го был опубликован «Один день Ивана Денисовича», потрясение – и у нас, и во всем мире – было беспримерным. Пожалуй, никогда еще первое произведение безвестного доселе автора не производило столь всеобщего и оглушающего впечатления, столь небывалого и непосредственного отклика.

Но далеко не сразу и далеко не все (даже и до сих пор) поняли, что произошла не какая-то социально-политическая сенсация разоблачения сталинизма, а настоящий взрыв духовно-нравственного-религиозного сознания. Словно взрыв первой атомной бомбы, только несущей не смерть, а освобождение, воскрешение, жизнь.

И уж совсем никто не догадывался, что это – лишь п е р в ы й («разведывательный») ход в небывалой шахматной партии, рассчитанной на многие сотни ходов. Точнее сказать: сделан лишь первый шаг неслыханного многодесятилетнего похода.

Никто не догадывался, – тем более! – что у автора уже был выработан не поверхностно-политический, а мировоззренчески-духовный, стратегический план этого похода одного против многомиллионной армии тех, кого Достоевский назвал «бесами», создавшими, казалось, абсолютно неприступную крепость-систему. В то время как армия самого полководца, все его оружие было только одно – С Л О В О, КНИГИ.

Никто не знал, что план этот начал грезиться ему еще с 1936 –го…

Наконец, никто не знал, что слова – книги эти (около десяти) были уже написаны к ноябрю 1962-го. Что уже был задуман «Раковый корпус» (1955), что задуман и начат был «Архипелаг ГУЛАГ» (1958), что в 1963 началась работа и над «Красным колесом» (название определится в 1965-м).

С десяток полков и батальонов стояли наготове в резерве, ждали только своего часа-приказа выступать, а главные ударные армии («Архипелаг ГУЛАГ» и «Красное колесо») начали формироваться…

Никто, никто не знал, кроме самого А.И.Солженицына.

О, если б «они» только знали обо всем этом. Спасала (до поры до времени) жесточайшая конспирация.

Некоторые «наверху», не разобравшись, сдуру, чуть не пожаловали ему … Ленинскую премию (в апреле 1964-го). Вот была бы потеха – сразу, если бы он отказался, в чем лично я сомневаюсь: премия эта на какое-то время прикрыла бы его, оттянула или смягчила будущую неизбежную травлю. А если б даже дали, а он взял, потеха-скандал случился бы позже, когда дарители сообразили бы, наконец, что они наступили на грабли. Так или иначе, – не дали, но м о г л и дать.

Тем не менее, Солженицын начал обрастать добровольными помощниками, не говоря о десятках, если не сотнях тысяч сторонников.

Но когда в октябре 1964 года произошел государственный переворот (сняли Хрущева), и в Беловежской пуще происходило по этому поводу совещание «братских партий», некоторые участники высказались за то, чтобы не было больше никаких Иванов Денисовичей и «апологетических» статей о Солженицыне. Спохватились…

Начиная с середины 60-х были уже запреты на сданные в редакции книги, арест архивов, непрерывная слежка, было покушение, наконец, арест самого А.И. и высылка его за границу (12-13 февраля 1974-го).

Но несмотря ни на что, главная цель была достигнута.

В июле 1990-го Солженицын мог, наконец, сказать: «Часы коммунизма свое отбили».

Убежден: без А. И. Солженицына они протикали бы подольше.

Однако сразу же за приведенными словами, в разгар нарастающей эйфории от приближавшейся победы он сказал и другие слова: «Но бетонная постройка еще не рухнула. И как бы нам, вместо освобождения, не расплющиться под ее развалинами».

 

ОБ ИСПОВЕДИ И ПОКАЯНИИ

 

Исполни на себя прежде, чем других заставлять,

- - вот в чем вся тайна первого шага. Ф.Достоевский.

 

Слишком известно, что Александр Исаевич призвал народ, страну к покаянию. Не менее известно и то, что «народ безмолвствовал» и безмолвствует. Лишь очень немногие откликнулись.

Но прежде чем и для того, чтобы решиться на такой призыв, А.И. Солженицын исполнил его сам. Ведь начинал он сознательную деятельность с очищения ленинизма от сталинщины, а на окончательный разрыв с «самым передовым учением» ушло, вероятно, лет 10, не меньше, если не больше.

У него нет «Исповеди», как у Августина Блаженного, Руссо или Толстого. У него, как у Достоевского: отдельные ноты, аккорды исповеди-покаяния звучат прямо во многих его публицистических выступлениях, а отраженно, косвенно, - и в художественных. Я попытался собрать их воедино и убедился, что это – лейтмотив, если угодно – целая симфония-книга, искренняя, беспощадная к себе, мужественная и мучительная. Вот, в сущности, ее финал:

«Оглядываясь, я увидел, как всю сознательную жизнь не понимал ни себя самого, ни своих стремлений. Мне долго мнилось благом то, что было для меня губительно, и я все же прорывался в сторону, противоположную той, которая была мне истинно нужна <...> Постепенно открылось мне, что линия, разделяющая добро и зло, проходит не между государствами, не между партиями — она проходит через каждое человеческое сердце — и через все человеческие сердца. Линия эта подвижна, она колеблется в нас с годами. Даже в сердце, объятом злом, она удерживает маленький плацдарм добра. Даже в наидобрейшем сердце — неискоренимый уголок зла. С тех пор я понял правду всех религий мира: они борются со злом в человеке (в каждом человеке). Нельзя изгнать вовсе зло из мира, но можно в каждом человеке его потеснить.

С тех пор я понял ложь всех революций истории: они уничтожают только современных им носителей зла (а не разбирая впопыхах — и носителей добра) — само же зло, еще увеличенным, берут себе в наследство». («Архипелаг ГУЛАГ» — часть IV, глава 1).

 

Достоевский тоже был своего рода социалистом, даже говорил: «Нечаевцем я, пожалуй, мог бы быть. Нечаевым – ни за что». В споре с одним оппонентом он и себя имел в виду: «Вы говорите, что нравственно лишь поступать по убеждению. Но откудова же вы это вывели? Я вам прямо не поверю и скажу, напротив, что безнравственно поступать по своим убеждениям… Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения? Проверка же их одна – Христос… Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного» (Ф.М.Достоевский ПСС. Т 27, с.85,86). На перемену убеждений у него, Достоевского, тоже ушло около 10 лет (у Августина Блаженного, насколько я помню – 14 лет).

Сравнение этих пяти исповедей (Августина Блаженного, Руссо, Достоевского, Толстого и Солженицына) плодотворно необычайно.

Как каждый отдельный человек выходит из безнадежной или почти безнадежной ситуации? Либо сдается, тонет, либо наглеет – «сегодня ты, а завтра я». А третьи: «ищи не в селе - ищи в себе». А по Достоевскому, и не только по нему, и не только с него, а до и после: что такое народ? Что такое нация? Это просто народная, национальная личность и, стало быть, из грехов своих она должна выкарабкиваться точно так же, как отдельная личность. Только еще более ответственно. То есть: взять всю вину на себя и долго, тихо, дисциплинированно выкарабкиваться.

ГОЛОС СОЛЖЕНИЦЫНА СЕГОДНЯ

Вот что сейчас мучит меня больше всего. Вот вопрос, который становится для меня сегодня самым главным, ответ на который я ищу, и то нахожу, а то теряю.

Почему два самых совестливых, честных, мужественных голоса России – Александра Солженицына и Андрея Сахарова еле-еле слышны в ней сегодня?

Никто не посеял в нас таких надежд на возрождение (потому что никто не сказал нам такой правды о нас самих), как А. И. Солженицын и (чуть позже) А.Д. Сахаров. И после того, как, казалось, коммунизм крахнул, после того, как все, или почти все произошло по предвидению первого и (отчасти) – второго, Россия остается глухой, слепой и, в сущности, немой по отношению к А.И.Солженицыну.

Вот вам «предельный» образ: несколько лет назад Солженицын выступал в Государственной Думе. На всю страну, на весь мир говорит о наших проблемах и возможных путях их решения. И что? О, если бы вы это видели и слышали! Тупое молчание и … смешки. И почти никакой поддержки ему со стороны «общественности».

Так в чем же причины? Они, по-моему, общие, а не конкретные.

Когда Солженицына читали в самиздате, из-под полы, с опаской передавая друг другу на ночь истертые листочки, - сколько было людей, жаждущих испить из этого чистейшего родника и передать эти капли другим? И сколько не читали и не могли его читать? Когда-нибудь это будет и подсчитано. Когда-нибудь будет определена эта «пропорция». Читали - куда меньше одного процента нашего населения. Да еще распределите это по всей стране: восемь десятых из них приходилось – на Москву, одна десятая – на будущий Санкт-Петербург и еще одна десятая – на весь океан страны.

Это тогда. А сейчас, когда все-все доступно?..

Истина зарождается в одном человеке и поначалу принимается другими за «ересь», но потом признается. Так было и с христианством и с Коперником... Истина продвигается, ею проникаются сначала крайне медленно, черепашьими темпами, потом вдруг начинаются взрывы-полеты, а затем и снова падения в неверие… Долгий-долгий, мучительный процесс. И если знать, сколько сил, трудов, мучений – времени даже! – первые затратили на то, чтобы дорыться, докопаться, доползти, докарабкаться, долететь до первоначальной истины, то чего нам ожидать от тех, которые не проделали этот путь?

Если люди, профессионально, по призванию занимающиеся поисками истины, подходят, приходят к ней далеко-далеко не сразу, многими годами, порой десятилетиями, то что можно – и должно - ожидать от людей неподготовленных, не имеющих ни времени, ни умения, ни желания «просвещаться»? Они могут разом, порывом отказаться от прежних заблуждений и даже восторженно. Надолго ли? «Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены в н у т р и. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы… Математика передается постепенно; отчего же конечные выводы мысли о социологии могут прививаться, как оспа, или вливаться в мозги так, как вливают лошадям сразу лекарство в рот?» (А.Герцен).

Изголодавшегося человека, чтобы спасти его, полезнее всего оградить в приеме пищи (я говорю и о пище духовной). Иначе, медицинский факт, – у него будет заворот кишок. Вот точно также у нас происходит сейчас заворот мозгов и, страшно сказать, заворот душ.

Сегодня в России обвалом обрушиваются на нас оглушающие события. Газеты, телевидение, радио забили литературу, особенно серьезную. Если сегодня 49 процентов населения России (последние данные ВЦИОМ) по-прежнему повторяют (не зная того) слова первого замысла главного романа А.И.С. «Люби революцию!» (да, да, Октябрьскую!), если треть самого несчастного, самого забитого от этой революции народа голосуют за коммунистов, если предыдущий состав Госдумы категорически отказался осудить компартию за ее «жертвоприношения», проголосовал против оказания помощи жертвам ленинско-сталинских репрессий (факт!!!), то чему ж тут удивляться? Чему удивляться, когда в голову, в темечко еще не заросшее наших детей вбивались гвоздики ненависти, зависти, злобы и «чистоты», а в уже окаменевшие черепа взрослых вбивались гвозди толщиной в палец, ввинчивались болты марксистко-ленинского мировоззрения? И речь шла о десятках миллионов! Как вытащить эти гвозди, какими щипцами? Как вывинтить эти болты, когда лучшие из лучших потратили на это едва ли не десятилетия. А все эти гвозди – болты – могут быть вытащены не иначе, как только – собственными, твоими, моими, нашими усилиями.

Вещь - абсолютно небывалая: страна наша, закодированная, зазомбированная, десятилетия отрезанная насильственно от культуры собственной и мировой, вдруг разом получила возможность также разом и прочитать, прочувствовать, продумать всю ту русскую и мировую литературу, которой она была лишена эти десятилетия. Такого еще не бывало никогда. Тут у кого угодно голова кругом пойдет.

Сколько требуется времени на чтение «Дон Кихота», «Фауста», Пушкина, Достоевского, Толстого… Я настаиваю – времени просто прочитать. Я настаиваю еще больше - а сколько времени, чтобы попытаться понять. Вдуматься надо только: безводность духовная, безхлебность, безвоздушность… И вдруг – разом: ВСЕ!

А ведь речь идет не только о настоящей мировой и русской культурой, но и о небывалой атаке масс - культуры.

Главная опасность для человека изголодавшегося, изжаждавшегося, зачумленного, забывшего, что такое воздух с чистыми лесами, полями и реками, привыкшего к воздуху зачумленному, к пище отравленной, - перейти к совершенно другому немедленно и без всякой подготовки… Объедение после голодухи – опасность смертельная.

Ну, и, конечно, при том бедственном положении, в котором находится сейчас Россия, подавляющему большинству просто не до истинной культуры, не до чтения «Бесов», ни до «Архипелага ГУЛАГ», ни до многотомного «Красного колеса» (провести бы социологическую анкету: сколько людей прочитали эти книги?).

Говорю: нельзя юноше, обдумывающему житье, нельзя вступать в жизнь, не прочитав «Бесов» и «Архипелаг ГУЛАГ». Нельзя-то нельзя, а вступают, многие даже не подозревая о самом существовании этих книг. Не до этого …

Вот в чем трагедия.

 

АНДРЕЙ САХАРОВ.