д-р Рашид ибн-Махмуд 1424 г.

 

 

П лохо быть тварью, еще хуже не быть вообще.Плохо быть тварью, еще хуже когда-нибудь появляться.

 

Твари различаются по размеру и форме чув-ственного восприятия. Горные львы, бараны, ов-цы и осы выражают свою тварную природу через мир, который они видят перед собой. Длина твари имеет первостепенное значение. Некоторые твари используют свою физическую оболочку для люб-ви, другие — только для совокупления. Соитие тва-рей зарождает новую тварь, или несколько новых тварей. Каждая тычинка, каждый пестик, каждая вещь в себе — все многообразие пестрого и чудес-ного мира при ближайшем рассмотрении поража-ет воображение.

 

Страшен, жуток зверь дундук Наш муслимский бурундук. Страшен каждый день на свете — Мрачны люди, глупы дети.

 

о длине тварей

 

 

ри в длину все равно, что взгляд человека в беско-нечность — он кратковременен и не имеет никакого смысла для тварного бытия.

 

Я, Рашид ибн-Махмуд, придворный космолог ибн-Падишаха II, измерил всех существующих тва-рей. Каждую ткань я трогал, и ласкал лепесток. Раз-мер твари, то есть ее земная длина в момент прыж-ка — не имеет никакого значения, впрочем, как и все остальное. В этом я совершенно уверен, и ни-когда не предам это знание. Так оно и есть.

 

Для тварей характерно прыгообразное перемеще-ние. Чтобы оценить истинную длину твари, необ-ходимо увидеть ее в момент прыжка. Прыжок тва-

Сегодня умер папа

 

 

(жизнь вне жизни)

Есть только то, чего нет.

Ян Чжу (Чжуан-цзы)

 

 

предисловие

 

Предсказатель не может абсолютно точно пред-видеть будущее. Он видит лишь основную часть. А всевозможные вариации, варианты будущего за-висят от персональных действий людей, имеющих сильную энергетику.

 

Скажем, вот человек, у которого запор. Он при-нимает пурген, чтобы вылечиться, и точно зна-ет, что рано или поздно пурген поможет. Но когда? Это зависит от индивидуальных критериев каждо-го организма. И, кроме того, если пурген начнет действовать во время сна, или за работой, к при-меру, он обусловит окончание данного процесса (сна, работы) и возвращение к нему позже. Или во-обще не возвращение к нему в данный момент. Та-ким образом, пурген повлияет на другие факто-ры (окончание работы, состояние человека, кото-рый, не выспавшись, плохо будет соображать и т. д.), а в принципе пурген-то только должен был ос-вободить человека от запора. К тому же, если че-ловек вообще умрет до окончания действия пурге-на, то пурген никак не сможет улучшить самочув-ствие человека. И вот предсказатель. Каково ему!

252 алексей радов

 

 

Он предсказывает, что пурген подействует, пурген действует, но на будущее умершего человека это, к сожалению, никак не влияет. Вы скажете: «это не предсказатель, а аналитик». Во, скажу, вы сло-ва знаете! Но каждый предсказатель в какой-то ме-ре аналитик. Глупый ведь не станет предсказывать будущее, ведь, по его мнению, это глупо.

 

Задача данной книги (если, конечно, эта книга имеет хоть одну задачу) — проявить, как предска-зывает предсказатель, что он предсказывает, ка-ким образом, и главное — НА ХРЕНА ЭТО НУЖ-НО ЛЮДЯМ!!! Кассандру сожгли, Моисея закидали камнями, Христа распяли, Орлеанскую девственни-цу — Жанну д’Арк тоже сожгли, а дотошные исто-рики сейчас доказывают, что ее «предчувствия» — блеф; Нострадамус дожил до глубокой старости, но разве мне легче, что он знал о Второй мировой вой-не — миллионам убитых это не поможет, — но глав-ное — ИХ НИКТО НЕ СЛУШАЛ! Предсказателей заменяли псевдопредсказателями — от Дельфий-ского оракула до сегодняшних цыганок-хироман-ток! Когда лидиец (мидиец?) Крез спросил в Дель-фах, победит ли он персов, ему был дан странный ответ:

 

[цитата из Геродота] Он подумал, что оракул вещает победу и по-

 

шел на персов, но проиграл и потерял свое царство, став пленником Кира. Тогда он обвинил оракул во лжи. А из Дельф пришел ответ, что читать предска-зание следует так:

 

сегодня умер папа

 

 

[цитата из Геродота] Псевдопредсказания повсюду: мы можем пой-

 

ти и узнать своё прошлое перерождение из ком-пьютера, программа которого устроена так, что, получая некоторые данные о тебе, он путем пере-становок цифр и букв дает тебе ответ. Мы можем пойти к цыганкам и они, не смущаясь, скажут, что нас ждет большая любовь, богатство, слава. И мы радостно поверим, ведь приятно такое слышать. Ложь круче правды. А астрологические прогно-зы? «Звезды говорят» — ля-ля-ля! Как могут го-ворить огромные светящиеся шары, а главное — на каком языке? Я тоже, часто, когда делать нече-го, прочитываю эти прогнозы: «ваши дела пойдут в гору, но — опасайтесь четверга, в четверг не вы-ходите из дому и целый день смотрите астроло-гические прогнозы — это поможет». Их соста-вители отделываются общими фразами и витие-ватыми предложениями. Что, впрочем, для них естественно.

 

Так что тем, кто верит в эту чушь, читать даль-нейшее бесполезно. Я лишь приведу пример: у са-мураев был обычай — они каждое утро очень долго приводили себя в порядок, причесываясь, к приме-ру, по 2 часа. Они просто каждый день были гото-вы к смерти, и хотели, если она наступит, умереть красивыми.

 

Умирайте красивыми! Умирайте красиво!

254 алексей радов сегодня умер папа 255

 

I за. Дешёвая сука! Подзаборная грязь. Но и он иди-

от. Когда он сказал мне, что влюблен в нее, я не по-

О, как я ненавижу моросящий дождь! Это жалкая верил. Я засмеялся, я принял это за шутку. Но… он

пародия на нормальные осадки. Будь ливень, мо- не шутил. И вот теперь… Теперь его нет. Харя тол-

жет быть, удалось отменить бы похороны… Я спот- стожопая! Эти слова я ей сказал на ее сожаления,

кнулся и чуть не упал, но вовремя восстановил рав- хотя, конечно, я ее уважал за то, что она нашла си-

новесие. Гроб был довольно тяжелый и сильно да- лы и пришла сюда, но ему это уже не поможет. Моя

вил на плечо. Чему там быть тяжелому? Эта мысль женушка плакала во-всю. Она была даже толстожо-

пришла ко мне не в первый раз. Я снова прикинул: пей его сучки, а противней — уж точно. «Он был та-

он весил кг 70, а вследствие того, что не ел уже дав- ким молодым!» — воскликнула моя вторая полови-

но, наверное, около 60; сам гроб, сделанный из ду- на. Я кивнул. И снова оглянулся, чтобы взглянуть

ба с полосками «золотой» жести по бокам, весил на его сучку. Она быстро отвела глаза. Я не стал да-

около 50, может, больше. А еще там венки, да, на вать иск в прокуратуру, хотя жена настаивала, по-

нем ведь одежда. И зачем одежду тратить? Покой- нимая, что сучку все равно не осудят. Она была не

нику все равно ведь, как его хоронят. Но… это амо- виновата. Это все мой сын-дебиленок, надо же, по-

рально. Я был раза 4 на похоронах. Я был на по- кончить с собой из-за этой бабехи. Я вот живу с та-

хоронах деда, родителей, еще, кажется, Лизы. Де- кой уже 20 лет, а все терплю! А ты? Вот где про-

душка умер, когда мне было лет 5. Я его почти не явилось воспитание моей жены — всякие романы,

помню. Помню лишь, что все время плакал. Инте- иностранные языки и прочая мутотень. Нормаль-

ресно, — я даже усмехнулся, чем вызвал удивление ного мужика моя дражайшая превратила в нюню.

всех, кто шел рядом, — интересно, что чем похо- «Тебя, сволочь, похоронить». Я вспомнил, что сын

роны проходили позже, тем я меньше плакал. Ког- остался должен мне, кажется, около 9 миллионов.

да умер отец — да. А потом уже нет вроде. Вот ког- «Рановато умер! Что же это я думаю», — я оборвал

да хоронили Лизу, совсем был спокоен и даже улы- себя. «Сынка-то нет, а я о миллионах. Мы с ним так

бался. Надо поплакать, что ли. Эта мысль прервала в нарды резались». О, черт, опять не туда мысли

мои размышления, и я заставил, да, действитель- идут. То есть я хотел пожелать успокоения его ду-

но, заставил себя подумать о том, что его больше ше. Успокой, Боже, ты ему душу, мать его так и сяк.

нет. Нет сына. Он дожил до 22-х, а потом покончил И чтоб этой матери, то есть, тьфу, душе, было там

с собой из-за этой сучки. Я оглянулся и окинул ее спокойно, куды она там попадет — в рай ли, в ад ли,

взглядом. Она шла позади процессии, опустив гла- или куды еще». Мои мысли были сбиты шепотом

256 алексей радов

 

 

моего брата, несшего гроб позади меня. «Завора-чиваем!» Я автоматически завернул. Впереди, ме-трах в 50-60, были видны кладбищенские ворота. Открытые! Для тебя — сынок! Я никогда не назы-вал его так при жизни. На то, что я назвал его «сы-нок», подействовала атмосфера похорон — атмос-фера грусти, страдания, прощания с жизнью.

 

Он всегда называл меня «папашей». Помню, ког-да его однажды арестовали за хулиганство, он на-звал, наверное, в первый раз, меня отцом. Когда я пришел его забирать, он сказал: «отец», но тут же, минут через 5, поправился и сказал что-то типа того: «Эх, папаша, папаша». Я усмехнулся, и моя женушка на меня цыкнула. Потом ей это показалось мало, и, впившись губами в мое ухо, она прошептала: «В та-кой момент, паскудник!» — и прижала платок к ли-цу. «Ты же, сука, не любила его, а вот на похоронах, приличия ради, плачет! Дрянь ты». — Я ткнул ее ле-гонько под ребра и она, охнув, отошла на два ша-га в сторону. Я снова оглянулся на девку моего сына и поймал себя на мысли, что она ничего. Что за ду-рацкие мысли приходят мне в голову, подумалось. Если бы моя женушка могла читать мои мысли, она, наверное, сошла бы с ума! И это было бы прекрасно. Я бы поместил ее в сумасшедший дом, и моя жизнь стала бы раем. Хотя, наверное, я преувеличиваю. Она, думаю, знает, что я не очень высокого мнения

о ней, не высокого ничуть, скажем прямо — низкого.

 

Я не заметил, как мы дошли до могилы. Земля была разбросана рядом с ней, мы опустили гроб на

 

сегодня умер папа

 

 

землю и встали. Я не уверен, был ли мой сын хри-стианином, но жена его крестила (насильно, что для нее — естественно!), она же настояла на при-сутствии священника на похоронах. Священник поздоровался с ней, кивнул мне и взошел на воз-вышение, как оно, черт его побери, называется, не помню, и стал читать что-то из своей книжки. Го-лос у него был очень приятный, и хотя слова я не слушал, — нафиг надо — иногда какие-то промель-кивали. Типа: Упокой, Господи, душу раба своего! (он произнес свое-го), спаси и сохрани и т.п. Я-то считал себя человеком, не нашедшим своей рели-гии, так что мало что в этом понимал. Его голос убаюкал меня. Я не спал две ночи. В отличие от своей жены, которая мало того что спала, так еще, по обыкновению, храпела. Я задремал стоя. Вернее, не задремал, а просто как-то растворился в возду-хе, и та часть моего сознания, которая была на по-хоронах, становилась все меньше и меньше, пока, кажется, совсем не исчезла. Короче, я заснул. Или это был не сон?

 

 

II

 

Мы вернулись домой поздно. Вместе с целой оравой соболезнующих родственников, друзей (жены — естественно). Вся эта шушера ввалилась в кварти-ру не разуваясь и потопала на кухню — пить шам-панское. «А я можно войду», — она мне печально

258 алексей радов

 

 

улыбнулась, и я подумал, что среди всей этой пью-щей на кухне шушеры она мне, пожалуй, приятнее всех. И потом, она имеет право. Какое-то мораль-ное. — Заходи, тебя ведь Вероникой. «Ага-ага». Она зашла. Под ее пальто, которое я автоматически по-весил, была черная мини-юбка и очень милень-кая кофточка. Мы прошли в мою комнату, она села

 

в кресло, я — на стул. И тут я заметил, что под коф-той ее кожа черна — она сделала какое-то нелов-кое движение рукой. Я подошел к ней, оттянул ру-кав кофты и убедился в правильности моей догадки.

 — Почему, — спросил я.

 

 — Его предсмертное желание — он хотел, чтобы, если он умрет, я на похоронах была бы покрашена

в черный цвет.

 

Я задумался. Да, на него похоже. Я расхохотал-ся. Она рассмеялась тоже. (Видимо, я очень за-разительно смеялся.) Я встал и пошел на кухню за шампанским. На кухне картина была ужасающей. Пьяный Семенюк, утешая мою жену, залез ей под лифчик. Она же плакалась ему в плечо. Увидев ме-ня, Семенюк засуетился, затушевался и испарился. Я взял бутылку «Советского» и полбутылки водки, какой-то заграничной. Эх! Как бы я хотел иметь шапку-невидимку! Не сапоги-скороходы. Не ска-терть-лесбиянку, а именно что шапочку! Но шапки

 

у меня не было, и я стал пробираться сквозь куч-ку соболезнующих гостей к выходу, усиленно рабо-тая локтями. Гости что-то мямлили в ответ о веч-ной жизни, небе и о вечно молодом ком-то.

 

сегодня умер папа

 

 

Я кивал головой в такт их словам, создавая та-ким образом гармонию разговора без разговора вообще. Продравшись, я ринулся в свою комнату, успев освободиться от какой-то толстухи (кажет-ся, моей тещи), пытавшейся прособолезновать мне. Вдогонку я услышал что-то типа — ему так сейчас тяжело. Когда я вошел в комнату, Вероника сиде-ла на столе абсолютно голая, теперь уже совсем по-крытая черным чем-то, и пела слог Ом.

 

Она сидела, сложив ноги «по-турецки» и чуть покачивалась, при этом ее груди как два маятника качались в сторону противоположную движениям тела.

 

«То ли она супер-блядь, то ли ебнутая, то ли какая-то такая крутая, что мне сейчас не понять», — подумал я. Но прежде чем я успел что-то ей сказать, она как-то молниеносно оделась, взяла свою су-мочку и вышла из комнаты. Я выбежал за ней и по-пал в лабиринт такой с серыми стенами. Она бежа-ла впереди, виляя черной задницей, хотя я помнил, что она что-то надевала. Я споткнулся, упал и от-крыл глаза. Я лежал в какой-то кровати с кем-то громко храпевшим. Мужские руки этого существа обнимали меня. Я зажег свет. Рядом лежала моя жена. Я вылез из-под нее и встал на ковер. Негры, нарисованные на ковре, мне кого-то напомнили, не помню кого. Я медленно двинулся к двери.

 

 — Куда? — противный голос моей жены оклик-нул меня.

 

 — В туалет, — сказал я первое, что придумал.

260 алексей радов

 

 

 — Хочешь? — спросила она. Я обернулся. Она скинула одело и лежала раздвинув ноги.

 

 — Потом, — выдавил я и быстро вышел. Я абсо-лютно не хотел. Но — что делать?

 

Я прошел в комнату сына зачем, не знаю сам. На столе лежал толстенный дневник с надписью «лич-но» и журнал «Penthouse». Я открыл, естественно, «пентхауз» и полистал. Взял этот дневник и пент-хауз под мышки (левую и правую соответственно) и пошел трахать свою женушку.

 

 

III

 

Проснувшись, я стал читать Penthouse, конечно, чтением это назвать нельзя, но… Чтобы избежать доебки своей половинки (жены), я закрыл пентха-уз дневником сына, и когда жена заходила в ком-нату, сразу же прятал пентхауз в подушки и при-нимался разглядывать (а не читать) дневник. Моя консервативно-религиозная жена не переносила пентхауз на дух.

 

А так как жена заходила очень часто, вскоре я, сам того не замечая, углубился в дневник.

 

Там после надписи на первой странице какими-то иероглифами дальше следовало:

 

«Мне надоело, понятно! — крикнул я учителю. — Вы ударили меня этой палкой по башке уже 15 раз, а ничего кроме шишек я не получил!» «Не все сра-зу, — сказал он, — тем более, шишки — это пусто-

 

сегодня умер папа

 

 

та». «Ай ну вас! Чтоб все дьяволы во главе с Ми-трой…» Я не докончил, и он врезал мне палкой еще раз. Теперь по животу, и я, произнеся неопределен-ный звук, упал. Учитель приложился к бутылке.

 

 — Разве адепт не должен во всем отказывать се-бе, не пить, не курить, не заниматься любовью, а изнурять себя постами и испытывать свою веру?

Учитель в ответ заржал.

 

 — Знаешь, — сказал он, помолчав, — некоторые пытаются добиться просветления, отказывая се-бе во всем, другие наоборот, роскошествуют, и те и другие добиваются своего, но первые при этом еще и страдают.

 

 — А вы пытаетесь просветлить меня ударом по морде? Вас ведь никто не просветлял так.

 

 — Я сразу понял, что я перерождение Лао-цзы.  — А если я завтра пойму что я перерождение

Миларепы, скажем?

 

 — Тогда, Чжон-чжуан, я заставлю тебя писать стихи.

 

У меня была еще куча вопросов, но я не стал его раздражать.

 

 — Раз пить не грех, можно и мне, — я кивнул на его бутылку.

 

Он протянул ее мне.

 

Но то, что я выпил, было чем-то чрезвычайно странным.

 

Это было живым. Нет, я не чувствовал то, что чувствуешь, когда ешь мясо и представляешь, что оно было когда-то барашком, я не чувствовал, что

262 алексей радов

 

 

чувствует волк, грызя живого кролика. Это жило во мне, как будто не я это выпил, а это влилось в меня.

 

 — Что это, — спросил я учителя.  — Вода.

 

— Нет, это не может быть просто водой. Я пил воду. Это… это… это живет.

 

 — Да, — он улыбнулся мне ушами — они зага-дочно засветились, — это живая вода.

 

 — Как в сказках?

 

 — Не совсем, — он просто хохотал — теперь к ушам добавился и подбородок, — в сказках жи-вая вода оживляет, а это просто живет.

 

 — Живет? А как? А зачем?

 

 — Ну — он задумался — понимаешь, представь, что ты получил просветление, но не совсем, тебе чего-то не хватает. И вот ты умираешь и становишь-ся, скажем, пауком. Мозгов у тебя — тьфу, но опыт предыдущих остался. И мозгом этого существа ты получаешь ту малость, что тебе необходима.

 

 — А эта живая водичка здесь причем?

 

 — Ну представь, что вместо паука ты стал водой…  — Я выпил мудреца?

 

 — Ну… вроде того…  — А он не обиделся?

 

 — Не пори чушь, — рассердился учитель, — если б ты утонул в океане, ты бы на него обиделся?

 — Нет, он же не живой.

 

 — А ты что, живой, — усмехнулся учитель и, взяв у меня бутылку, приложился к ней».

 

Вошла жена.

 

сегодня умер папа

 

 

 — Что читаешь?

 

 — Penthouse, — сказал я. Я был уверен, что к то-му, что я читаю дневник сына, она бы отнеслась нормально, но то, что я там читаю — свернуло бы ей крышу. Она хотела прочесть мне нравственную лекцию, но я уже читал дальше.

 

«Я вырвал у него бутылку и разбил ее.  — Ты чо? Помешался?

 

 — Это же убийство, он же живой, — ответил я.  — Идиот, — сказал учитель.

 

 — Как хоть его звали, — спросил я.

 

 — Это был Ле-цзы, по-моему, или его часть.  — Я выпил Ле-цзы? — Я заплакал. Я упал на ко-

 

лени и стал молиться.

 

 — Ну ты кретин, — сказал учитель и врезал мне палкой под дых, по морде и по левой ляжке. Я по-нял, что сделал глупость и попытался показать учи-телю, что я не хотел этого делать.

 

Я попытался что-то сказать, но он показал зна-ком незначимость этого и кинул мне ведро — «за водой!»

 

И я поплелся вниз с горы к источнику. Все вре-мя, что я шел, меня мучил лишь один вопрос: что стало с учителем, вернее с той его частью, что я вы-пил из бутылки».

 

Действительно, что? — подумал я.

 

«Вот кофе, милый», — сказала жена входя. «Две минуты», — сказал я.

 

«А что же с ним действительно стало? Ты, пап, не знаешь?»

264 алексей радов

 

 

Я встрепенулся и еще раз прочел последнюю строчку. Там четко, корявым почерком сына было нацарапано: «Ты, пап, не знаешь?» Я, офигев, про-чел дальше: «Читай дальше, не забивай голову во-просами», — и я продолжил: «Конечно, в землю впитался, а что же еще быть могло, сказал учитель.

 

 — А почему мы пили именно Ле-цзы, — спросил я.  — Тебе что, разносолов подавай, пили и пили.  — А почему именно такую воду.

 

 — А тебе не похуй что пить?

 

 — Все, надоел, — бросил он на мою попытку от-крыть рот. — Я пошел, помедитирую, идешь?

 

 — Позже.»  — Ну кофе остынет, когда пить будешь?  — Позже.

 

 — Давай пей! Надоел. За ним тут ухаживают.

 

Я спрятал под подушку пентхауз с лежащим

 

в нем дневником и взял кружку с кофе.

 

 — И читает-то! Как пацан 14-летний.  — А иди ты!

 

Она обиделась и, взяв свой кофе, вышла.

 

Я открыл дневник. Страница, где я читал, кончи-лась, и я открыл новую.

 

На ней стояла дата «15.12.88». Я прочел: «Я был тих.» Прочитав эту фразу раз 15 и не поняв к че-му она я все-таки решился продолжить: «Я был тих. Медленен и журчал». Тут я взорвался. И от разме-ренного чтения мыслителя-интеллектуала перешел на пулеметное — журналиста: «Я был тих. Медле-нен и журчал. Я был широк, непонятен самому себе

 

сегодня умер папа

 

 

и не осознан. То, что понимало меня, не было мо-им разумом. То было что-то не относящееся ко мне, являющееся не мной. Чем-то тем, что было когда-то мной и вскоре будет мной. Я был абстрактен сам для себя, хотя подтверждения об обратном были — я журчал».

 

Дальше в дневнике запись шла другим пишу-щим средством, это единственное, что роднило то, что я прочел уже, с тем, что я прочел позже. И хотя понял я немногое, читать было занятно:

 

«Самопознание имеет время. Тем более самопо-знание себя. Оно имеет место и качество, но оно является неточным. Я, осознавая себя сейчас, мо-гу сказать, что я называюсь так-то и облачен в то-то. Я не знаю, кто я и не знаю, зачем я. Большин-ство думает, что познать себя — это познать при-вычки данного тебе тела и привычки, прививаемые телу тобой. Большинству кажется, что познать се-бя можно лишь сейчас. Мне же проще познать себя ручьем, веткой, дикобразом, ведь я знаю о них со стороны сейчас то, чего не знал, будучи ими».

 

«16.11.98» «Папа не купил мне все-таки мяч».

 

Вот тут я охуел. Действительно охуел. Что он го-родит? Я не понимал, куда он бегает или куда бегает его мысль. Мысль изреченная была быстрее меня, он просто обмысливал (sic!) меня. Он — кто — он мой 14-летний сын, которому не купили мяч? Или что?

 

«Пара» — это жена. Оно говорит это слово очень противно «Па-ра, па,ра!!!» Она упивается от не-

266 алексей радов

 

 

го, она кончает. Я знал куда пора. Бросив дневник в дипломат, я ушел.

 

На работе, привычно дроча компьютер до обе-да, я все думал о дневнике. В обед я достал его и от-крыл посередине:

 

«Папа вышел на улицу и попал под машину». «Я? Под машину?» Я не помнил, чтобы такое было. «Бред», — бросил я.

 

День медленно тянулся к вечеру, вечер тянулся

 

к концу, а конец просто стоял, ничего не делая.

 

Я медленно вышел на улицу и встал, ждя зеленого света. НО я ждал напрасно, светофор, сломавшись, ми-гал лишь красным. Плюнув на карму, которая, впрочем, увернулась, я бросился вперед. Дорога вроде была пу-ста, но вдруг свет резанул глаза, я увидел перед собой лобовое стекло и за ним испуганную очкастую рожу. Я не успевал бежать и по-детски закрыл лицо руками.

 

 

IV

 

Моя нога белела надо мной как парус. Такому пол-ному поэтизма и романтики сравнению мешала прийти в голову адская боль, шедшая из-под пару-са по нервам в меня.

 

 — АААААААААА, — кричал я, постепенно со-знавая, что я действительно кричу.

 

 — Видишь, не рассчитали, — предположил чей-то голос, и мне в руку вошло что-то холодное и тон-кое и через мгновение вышло, и я опять исчез.

 

сегодня умер папа

 

 

 — Состояние нормальное, он уже должен прий-ти в себя. Посидите? Посидите-дите-ага. Я буду да-да-да.

 

Эти звуки способствовали, вернее они совсем не способствовали, а скорее доставали, скорее они были спутниками моего пробуждения.

 

Я очнулся от первого же толчка реальности, за-девшей ногу, и бросившейся извиняться: «Ой, Вань, прости меня».

 

Она была смешна: напудренная, нарумянено-на-помаженная — среди белых-белых стен, на фоне моей растревоженно-болящей ноги.

 

 — Ты несуразна, — заключил я.

 

Она присела около него и стала быстро тарато-рить о чем-то. Он вначале сделал вид, а потом дей-ствительно уснул.

 

Сын снился ему. Сыночек.

 

«Папа мертв всегда, папа мертв бесследно, не найти мне без труда то, что кушать вредно».

 

Я проснулся в холодном поту, осознав вскоре, что это не пот, а моча. Я не знал, кого звать на помощь,

и попробовал подняться. Но это не получилось.  — Люди!

 

 — Ну?

 

Заспанная белохалатно-очкастая харя смотрела

 

на меня из темноты ночи.  — Я мокрый, — сказал я.

 — Я пьяный, — сказал доктор и ушел.

 

Мой мат в его адрес, безвкусный и малоинтерес-ный, повис в тишине и запахе хлора. Я спал и мне

268 алексей радов

 

 

снилось: «Папа мертв всегда, все мертвы всегда. Все, кто умер, снова мертвы».

 

-… Он обязательно поправится.  — Он живучий. Ганг… не будет.

 

Я все время силился понять смысл того, что там говорили, но мог лишь частично.

 

«Ну… подействовало?» — спросил учитель.  — Нет, вроде.

 

 — Давай проверим. Вон, видишь ту вершину?  — Вижу, — сказал я, не понимая, какую он име-

 

ет в виду, ведь мы были на равнине и гор не было далеко от нас.

 

 — А какую ты видишь?  — Никакой.

 

 — Ладно, — сказал Чжон. — Ща помогу. — Он схватил палку и долбанул меня по башке.

 

И тут я понял всё, и, поняв, я выхватил палку из его рук и хохоча врезал ему по голове: раз, другой, пятнадцатый… Я был как во сне.

 

Он лежал, и его седая борода фосфоресцирова-ла при свете луны. Из-под косматых бровей сочил-ся свет.

 

 — Ты понял. Прощай!  — Прощай!

 

 — Нет, Лариса Петровна, вы ошиблись, он еще не умер.

 

 — И не собираюсь, — услышал я свой голос.  — Ой — живой!? Дай я тебя расцелую, — жена

 

стала проявлять положенную ей по долгу женской службы сопливость.

 

сегодня умер папа

 

 

 — Оторвите ее от меня, а то она своими соплями весь гипс промочит.

 

Кто-то оттянул и увел жену. Он же спросил, как спалось. Ответил: ничего. Он: что болит. Все, го-ворю, хорошо, только кто-то ночью пьяный (воз-можно, вы) приходил сюда. Он говорит: не пью во-обще, уже 2 месяца.

 

 — Ваше сиятельство…  — А, Гарди, простите, зачитался.  — Ну как почивали?

 

 — Да неплохо.

 

 — А как почивала леди Лакетуш? «Эта, бля, стерва?»  — Прекрасно, Гарди, прекрасно.

 

 — Ваш кофе, сэр, — сказал, входя, дворецкий.  — Спасибо.

 

Я пил кофе и оглядывал Гарди. Он как всегда был безукоризненно одет, по последней моде: камзол на 135 пуговиц, шелковые панталоны, франтовской берет

 

с пером и белая повязка от уха до уха, закрывавшая рот,

 

с тесемочками. «Что это, — подумал я, — Гарди, что…»  — Я не Харды, а Семен Николаевич.

 

 — А, простите, так это вы были ночью?  — Не, это призрак Боткинской.

 — А что это за призрак?

 

 — А у нас здесь призрак завелся… каждую ночь ходит, пугает всех.

 

 — А вы пробовали священника позвать?  — Да звали, только он ничего не смог сделать.  — А как зовут призрака-то.

270 алексей радов

 

 

 — А я — знаю? Я с ним не говорил.

 

 — Да, Гарди, — сказал я, — ну и в хорошенькое дельце вы меня втянули.

 

 — Лакетуш — вы боитесь призраков?  — Да нет, не очень.

 

 — Ну тогда все хорошо, а призрак — это выдум-ки Альберта Конгошейна.

 

 — Кого?

 

 — У нас тут один в 5 палате лежал, он и приду-мал призрака.

 

 — А вы в него верите?

 

 — Когда вижу, то да. — Извини, — сказав, что в 5 мне сдавать анализы, он удалился за дверь, уйдя от разговора о призраке.

 

 — В хорошенькое дельце вы меня втянули, Гар-ди, — почему-то сказал я.

 

 

V

 

 — Вперед! На абордаж!

 

Безумные крики раздавались повсюду.

 

Я схватил со стены винтовку и выбежал на палубу. Какой-то амбал — под 2 метра, с дубинкой в руке, на-летел на меня. Он ударил меня дубинкой, но я при-сел, и она пронеслась над моей головой. Я тут же вре-зал ему по яйцам, он пошатнулся и рухнул за борт.

 

 — Бей их, бей вандалов, бей иродов, — кричал я. Почему-то слово бей я кричал как-то странно не бей, а бий, а слово их вообще не понятно, т.е. я по-

 

сегодня умер папа

 

 

нимал его значение, но не понимал что это за слово вообще. Я кричал — зем!

 

 — Бий зем, бий вэндалэ!  — Что с ним?  — Бредит.

 

 — Бий иродэ!

 

 — Что нужно сделать?  — Анальгин и димедрол.  — Вот.

 

 — Разожми ему зубы, вот так, да.  — Что теперь?

 

 — Ждать. Иди, поспи, я подежурю.  — Бий зис пазерфакрез! Моий!

 

 — Боже, что с нами будет? — крикнул кто-то.  — Все будет хорошо, — ответил я, не веря. «Пиратов было раз в 7 больше, чем нас. «Мои

 

детки» — подумал я. «Сиротки» — мощный удар по голове сбил меня с ног, еще один — в живот, не дал мне встать. Потом раздался грохот и крик: Капитан мертв, капитан убит, капитан убит бесследно».

 — Убит!

 

 — Как, все хорошо?  — Что со мной было?  — Вы бредили.

 

 — А жена.  — Позвать?  — Давайте. Она вошла.

 

 — Дневник… — слабо прошептал я.  — Что?

272 алексей радов

 

 

 — Мои бумаги.

 

 — А, с которыми ты попал под жигуль.  — Ага.

 

 — Вот они, у меня в сумочке.

 

Она вывалила из сумочки помаду, зеркальце и мою рабочую папку. Высвободив из-под одеяла руку и нащупав дневник, я открыл его наугад.

 

«18.03.97. Сегодня умер папа.»  — Нет!

 

«’97 сегодня умер папа.!»  — Нет!

 

«Папа — умер!»  — Нет!

 

 — Убирайся, — сказал я жене.  — Ты чо, с ума сошел?

 

 — Я хочу побыть один.  — Ладно, иду.

 

 — А какое сегодня число?  — Восьмое.

 

 — Иди и помни, я иногда любил тебя.  — А ты мой сладкий, — сказала она.  — Отстань.

 

Она спросила: «А бумаги брать?»  — Да, кроме этой.

 

 — А что это?

 

 — Отчет о строительстве мышиных норок.  — А-а. Ну я пойду.

 

И она ушла, оставив меня с дневником в руках,

 

с надписью в нем на раскрытой странице: «Сегодня умер папа, сегодня он погиб».

 

сегодня умер папа

 

 

Я прочел много-много раз ту часть «Дневника»,

 

в конце которой стояло «Сегодня умер папа».

 

Она была небольшой, так что через два дня я знал ее наизусть.

 

10 марта. год 1997. век XX летоисчисление от р.х. Туманно. Ничего не могу сказать.

 

11.

 

Проясняется.

 

Видел папу, он видел сон о том, как он видел сон в Китае.

 

12. Папа заигрывает с медсестрой… Нет, я, наверное, сошел с ума. Но сравнив все, что

 

было со мной, с тем, что было описано в «дневнике» после слов: «Папа вышел на улицу и попал под маши-ну», я понял, что это было идентично событиям мо-ей реальной жизни (а может, дневник и был реально-стью?) Я научился слепо верить дневнику, однако про медсестру — это ерунда. Моей медсестре было лет 80. Ни за что ей не заинтересуюсь. Это — бредня! Как мож-но заигрывать с 80-летней старухой? Или тут в смысле «заиграть» у неё что-нибудь — напр. — шприц. Но за-чем? Никогда не буду ничего! — решил я и заснул, пом-ня, что не буду видеть сон про китайцев.

 

 — Спокойной ночи, Чунь-чао.  — И тебе так же, Дзе-донг.

 

Я не мог заснуть долго. Во-первых, Дзе-донг храпел, как як, во-вторых, звездная ночь склоняла к медитации, а медитировать спя я не умел. Медит-нув около часа, я прилег на одеяло и заснул.

 — Ну как спалось?

274 алексей радов

 

 

 — Неплохо, Дзе-донг.  — Если хочешь, расскажи сон.  — Я неспокойно спал?

 

 — Да, как бешеный як.

 

 — Ну слушай. Сон мой необычен. Так вот: лежу я в белом помещении, пахнущем лекарственными травами, и зовут меня Ван.

 

 — Ага!

 

 — Не перебивай. Так вот лежу я, а вокруг при-зраки цепями гремят, люди какие-то ходят…

 

 — И что?

 

 — Дай же мне сказать. Помолчи! Так вот: я ле-жу, и нога у меня болит. А уже вечер. И тут я засыпаю и вижу сон, как два китайца говорят о том, кто я во сне.

 

И одного из них зовут как тебя. А другого — как меня.  — Странный сон, клянусь Буддой!

 

Я тихо пробудился, пытаясь забыть лицо Дзе-донга и китайцев: «Будь проклят этот дневник!»

 

 

VI

 

12.03.97. Папа заигрывает с медсестрой. Кажет-ся, он ее трахнет. Вот папа бабник! Он маме изме-нял раз 20, а тут медсестра… Нет, точно трахнет.

 

13.03.97 Кармическая развилка: выпутывайся, папа!

 

Она вошла в палату легкой, почти воздушной походкой и встала около кровати.

 

 — Вы — Семиханов?

 

сегодня умер папа

 

 

 — Отчасти, — говорю. А она:

 

 — Вы анализы сдавать будете через 2 мин. — приготовьтесь.

 

 — А вы вместо Маликовой?  — Ага. Я её заменяю.

Не трахну — никогда, никогда!

 

 — А вы, кажется, под машину попали?  — Да.

 

 — А вы не рады, что я вместо Маликовой?  — Нет, т. е. да, т. е. конечно да, вы эта.  — Ага, — смеется она, — как раз эта.

 

Что это, я спрашивать не стал. «А почему мне собственно её не трахнуть», — спросил я себя и тут же вспомнил: «восемнадцатое: сегодня умер…»

 

 — Вы побыстрее, пожалуйста.  — Я вам не нравлюсь?

 

 — Да, т. е. нет, т. е. да, да, т. е. нет…  — Вы нервничаете?

 

 — Я — нет, ни капли.

 

 — Я могу вам помочь? — спросила она присев на край кровати.

 

 — А как вас зовут.

 

 — Разве это важно? — она приблизилась в мою сторону на 2 см.

 

 — Как вас зовут? — еще на 5.  — Как зовут, как?

 

 — Жозефина, — выдохнула она и припала к мо-им губам.

 

Вернувшись с охоты, измученный и усталый, я решил отдохнуть. Попрощавшись с гостеприим-

276 алексей радов

 

 

ным Гарди и его друзьями, отправившимися в пир-шественную залу, пообещав спуститься, когда от-дохну, я, прихватив бутылочку виски, пошел по лестнице в свои комнаты. Что гремело наверху — летучие мыши или… п