Развертывание вопроса: «Почему вообще есть сущее а не наоборот — ничто?»

а) Вопросительная установка как любознательность

«Почему вообще есть сущее, а не наоборот — ничто?» Таков вопрос. Произнесение вопросительного предложения, даже с интонацией вопрошающего сказывания, еще не есть вопрошание. Это видно уже из следующего: если несколько раз подряд повторить вопросительное предложение, то позиция вопроса вовсе не выявится от этого живее, напротив, проговаривание одного и того же может как раз вызвать притупление вопроса.

Если, таким образом, вопросительное предложение не есть ни вопрос, ни вопрошание, то вопросительное предложение все же нельзя воспринять и как простую языковую форму сообщения хотя бы в том смысле, что оно есть якобы только высказывание «о» вопросе. Когда я говорю: «Почему вообще есть сущее, а не наоборот — ничто?», то намерением моего вопрошания и сказывания не является сообщить, что теперь во мне происходит процесс вопрошания. Правда, произнесенное вопросительное предложение можно воспринять и так, но тогда-то вопрошания и не слышно. Не получается со-вопрошания и само-вопроша-ния. Ничто не пробуждается ни в содержании вопроса, ни в спрашивающем осмыслении. Осмысление же состоит в волении знать. Воление — это не простое желание или стремление. Кто желает знать, тоже как бы спрашивает; но он не выходит за пределы сказывания вопроса, он останавливается там, где вопрос начинается. Спрашивание есть воление знать. Кто волит, кто всю свою сиюбытность вкладывает в волю, тот есть принявший решение. Решимость (Entschlossenheit) ничего не откладывает, никуда не прячется, а действует исходя из мгновения и непреложно. Решимость (Ent-schlossenheit) есть не просто решение действовать, а решающее, предваряющее и пронизывающее всякое действие начало действия. Воление есть решительность (Entschlossensein). [Сущ-зность веления здесь снимается решимостью. Но сущность решимости лежит в от-крытости (Ent-borgenheit) человеческой сиюбытности ради высвечивания бытия, а ни в коем случае не в накоплении «действования». Ср. Sein ttnd Zeit, § 44 и § 60. Отношение же к бытию есть попущение. Рассудок не приемлет того, что основа всякого воления лежит в попущении. Ср. доклад «Vom Wesen der Wahrheit», 1930.]

Но знать означает: мочь стоять в истине. Истина есть явственность (Offenbarkeit) сущего. Знать означает, следовательно: мочь стоять в явственности сущего, выстоять в нем. Иметь обычные познания, будь они и обширные, не есть знание. Даже если эти познания сведены учебными программами и экзаменационными требованиями к практически самому важному, они не суть знание. Даже если эти сокращенные до необходимого минимума познания и «жизненны», владение ими еще не есть знание. Кто носится с этими познаниями и к тому же заучил не-сколько практических трюков и приемов, тот, столкнувшись с действительностью, которая всегда отличается от той, которую обыватель считает жизненной и настоящей, растеряется и непременно сделается шарлатаном. Почему? Потому что у него нет знания, ибо знание означает: мочь учиться.

Правда, обыденный рассудок полагает, что знанием обладает тот, кто больше не нуждается в учении, потому что он уже выучился. Нет, знающий только тот, кто понимает, что он должен все время учиться, и кто на основании этого понимания постиг прежде всего, что он всегда может учиться. Это намного труднее, чем обладать знаниями.

Умение учиться предполагает умение спрашивать. Спрашивание есть воление-к-знанию, которое рассматривалось выше: решимость мочь стоять в откровенности сущего. Так как нас интересует спрашивание первого по чину вопроса, то, очевидно, как воление, так и знание имеют исконный характер. Тем в меньшей степени вопросительное предложение, даже если оно высказано действительно в вопросительной форме и услышано как вопрос, передаст самый вопрос исчерпывающе. Вопрос этот, хотя и звучащий в вопросительном предложении, но все-таки еще скрытый и свернутый в нем, должен быть сначала развернут. При этом позиция вопрошания должна проясняться, получать убедительность, закрепляться путем тренировки.

б) Языковая оправа вопросительного предложения. Разрез в вопросе и сомнение по поводу «а не наоборот — ничто»

Следующая наша задача состоит в развертывании вопроса: «Почему вообще есть сущее, а не наоборот — ничто?» В каком направлении оно произойдет? Первично вопрос открывается в вопросительном предложении. Оно как бы предлагает «смету» вопроса. Его языковое обрамление должно быть поэтому соответственно широким и подвижным. Взглянем теперь на наше вопросительное предложение. «Почему вообще есть сущее, а не наоборот — ничто?» Предложение разрезано пополам, «Почему вообще есть сущее?» В этом, собственно, и состоит вопрос. Задать его означает: 1. определить то, что поставлено в вопрос, что спрашивается; 2. указать то, на что направлено спрашивание, о чем спрашивается. Ибо здесь совершенно однозначно указывается, что есть опрашиваемое, а именно сущее. То, о чем спрашивается, спрашиваемое, есть «почему», т.е. основа. То. что следует далее в вопросительном предложении: «а не наоборот - ничто?», скорее всего привесок, который самопроизвольно настраивается на пока еще непрочное, предварительное сказывание, которое ничего больше не добавляет к опрашиваемому и спрашиваемому, а есть некое украшающее пустословие. Без этого «привешенного» оборота, возникшего только лишь от чрезмерности неряшливого говорения, вопрос даже гораздо яснее и решительней «Почему вообще есть сущее?» Добавка «а не наоборот — ничто?» становится лишней не только из-за стремления к строгому пониманию вопроса, но в большей степени потому, что она вообще ни о чем не говорит. Ибо что еще можно спросить о ничто? Ничто есть просто ничто. И спрашиванию здесь нечего больше искать. Введение термина ничто не прибавляет нам ни йоты в познании сущего.

Кто говорит о ничто, не ведает, что творит. Кто говорит о ничто, превращает его самим этим говорением в нечто. Говоря, он таким образом говорит против того, что подразумевает. Он противоречит сам себе. Но противоречащее себе сказывание преступает основное правило сказывания λόγος, правило «логики». Толковать о ничто нелогично. Кто нелогично говорит и думает, тот не есть человек науки. И кто, внутри самой философии, которая ведь есть дом логики, говорит о ничто, того еще резче настигает упрек в преступлении против основного правила мышления. Подобная болтовня о ничто сплошь состоит из бессмысленных фраз. Кроме того: кто ничто принимает всерьез, становиться на сторону ничтожного. Он откровенно способствует духу отрицания и служит распаду. Болтовня о ничто не только абсолютно противна мышлению, она хоронит всякую культуру и всякую веру. То, что пренебрегает и основным законом мышления, и в то же время разрушает созидательную волю и веру, есть чистый нигилизм.

в) Языковая оправа вопроса как уважение традиции

Учитывая подобные размышления, мы хорошо сделаем, если вычеркнем из нашего вопросительного предложения лишний оборот «а не наоборот ничто?» и ограничим предложение простой и строгой формой: «Почему вообще есть сущее?»

Этому ничто бы не препятствовало, если бы... если бы в схватывании нашего вопроса, если бы вообще в вопрошании этого вопроса мы были бы так свободны, как нам могло покуда казаться. Однако задавая этот вопрос, мы находимся в определенной традиции. Ибо философия всегда и всякий раз спрашивала об основе сущего. Этим вопроcoм она началась, в этом вопросе она найдет свой конец, при условии, что она придет к концу в величии, а не в бессилии упадка. С появлением вопроса о сущем вопрос о несущем становится для нее второстепенным. И все же не только внешне, в качестве сопутствующего явления, но и в соответствии с каждый раз данной широтой, глубиной и изначальностью, внутри которых спрашивается вопрос о сущем, выстраивается

Однако на возможность такого сказывания о ничто можно указать. В качестве примера сошлемся на одно из последних произведений писателя Кнута Гамсуна «А жизнь идет» («Nach Jahr imd Tag», перевод 1934 г., S. 464). Произведение это составляет единство с «Бродягой» и «Августом». «А жизнь идет» изображает последние годы жизни и кончину некоего Августа, в котором воплощена утратившая свои корни всеядность сегодняшнего человека, правда, в образе сиюбытности, не способной утратить свою связь с необычным, ибо в отчаянии своего бессилия она остается настоящей и знает себе пену. Август проводит свои последние дни в одиночестве, высоко в горах. Писатель говорит: «Он сидит здесь между своими ушами и слушает истинную пустоту. Некая уморительная химера. На море (А. прежде часто плавал по морю) было (все же) какое-то шевеление, там был какой-то звук, нечто слышимое, подобное водяному хору. Здесь — ничто сталкивается с ничто, и его нет, нет ни малейшего просвета. Можно только преданно покачивать головой».

Все это имеет к ничто некую своеобразную близость. Тут мы снова подхватываем наш вопрос, и выспрашиваем его, и следим при этом, а не представляет ли собой это «а не наоборот — ничто?» всего лишь ничего не говорящий, невзначай привешенный оборот речи, или уже в этом предварительном выговаривании вопроса оно выявляет свой существенный смысл.