История о том, как белое облако украло черный зонт.

Хочу предупредить, что история моя не будет чем-то удивительным или незабываемым, не стоит углубляться в причины моей черствости, мир не идеален, и, пожалуй, остановимся на этом.

Люди ржавеют уже давно, наша металлическая «чума» лишь закономерный исход. Куда страшнее было, когда это следствие было скрыто под мясистой, розовой плотью, что обволакивает каждого из нас, обманом заставляя поверить в жизнь, в живое, ранимое сердце. Сейчас всё реальнее, совершеннее, не могу сказать, что полная механизация сделает нас хуже, люди всего лишь станут одинаковыми, не будут лгать, обижать других. Разве что, искусство, оно погибнет вместе с нашими чувствами, человечностью, как раньше погибала трава среди каменных высоток, напичканных миллионом люминесцентных, режущих глаза своей белизной, ламп.

К слову, были бы мои руки чуть мясистие, провода не замещали сухожилья, а суставы не были бы скреплены неповоротливыми гайками, возможно, что движения рук не представляли бы собой огромный трактор. Грация подъёмного крана не позволяет возрадоваться многим прелестям жизни. Можно, конечно, разработать программу, где будет фиксироваться каждый миллиметр изменённого положения, но всё это будет без чувств, без души. Иногда, так безумно хотелось бы притронуться к воде, почувствовать, как струя скользит по каждому пальцу, каждой морщинке на руке, оставляя мокрый холодный след. Всё это можно было бы пережить, если бы не тот факт, что я не могу потрогать то, что заставляет чувствовать себя живым. Бывало у вас такое, что вы что-то очень хотите, представляете вкус, запах, плотность пескообразную, застревающую в каждой ямочке, складке, или же жидкую, стекающую вниз, как на магните, летящую в вашу ладонь из бескрайнего неба, тепло или же холод, исходящие от желанного предмета? Если нет, то вы никогда этого по-настоящему не хотели или же ваш фанатизм знает пределы желаемого. Искусство, оно как цвет, краски, которые ты можешь видеть, но не можешь потрогать. Оно также восхитительно, как облака, мягкость которых поражает каждую извилину мозга. Отчётливо проступающие белые перья не похожи на вату, они менее волокнистые, они воздушные, практически неосязаемые, но их невообразимость заставляет дышать так глубоко, как не позволяют маленькие сморщенные лёгкие человеческого тела.

Итак, думаю, что уже изрядно утомила и давно пора приступить к рассказу. Начнём с того, что это был более чем обычный человек, работающий в маленьком офисе, расположенном в одном из стеклянных муравейников, которые окружают лишь звуки сломанного рупора. Иногда рупор перебивает голоса людей, которые более схожи с шуршанием мусорных пакетов. Он идеально вписывался в этот серый мир, но всё изменилось в тот самый момент, когда его жизнь посетила неожиданная подруга всех авантюристов, называемая случайностью. Люди не очень любят утруждаться, тем более свои окаменевшие шеи, застывшие после девятичасовой позы цапли за рабочим столом, вертеть в направлении солнца, а под ноги смотрят лишь тогда, когда что-то мешает им продолжить свой неизменный маршрут.

В этот раз всё было иначе, дорога, путь по которой составлял ровно треть его жизни в течении последних семи лет, была закрыта на ремонт. Эта маленькая деталь увела Проинсиаса в те кварталы, где улицы жили своим временем, своим шумом. Такие места есть в каждом городе, они всплывают как островки духа Нового Орлеана, в день маскарада, с раскиданными в разные стороны пёстрыми бусами, ударяющимися об каменные плиты улиц в ритм звучащего со всех сторон свободного джаза.

Пронсиас, не изменяя своей «религии» двигался, строго смотря на 12 часов, крайне отточенным, уверенным и быстрым шагом. Неожиданный всплеск из-под лакированной от ежедневного протирания, нежели от слоя лака туфли заставил его пересмотреть свои установки на день. Мужчина побледнел в тон документов, сопровождавших его руки изо дня в день. Он опустил глаза вниз, так как почувствовал изрядное количество свисающей мокрой грязи на его правой штанине идеально выглаженных брюк. В эту секунду случилось страшное. То, что навсегда изменило не только его безупречный вид, но и всю его, расписанную по секундам жизнь.

В этой, обрамлённой серым каменным контуром, луже он увидел белые пушистые, переливающиеся от лучей утреннего солнца облака, вкраплённые в огромное полотно лазурного цвета, расплывшегося далеко за пределы этого маленького моря под его ногой. Проинсиас не мог поверить, что в мире бывают столь глубокие цвета, столь чистые облака и столь неповторимые формы у совершенного белого, как слепящий утренний снег цвета. Он ещё не догадывался, что мир, открывшийся перед ним не реален. Лазурь, вытеснившая из лужи грязь, была ничем иным как отражением огромной картины, нарисованной на стене обычного дома у маленького красного уличного кафе.

Проинсиас резко поднял свою голову вверх. Боль сколола его сердце. Там, наверху, были лишь бельевые верёвки с кучей разноцветной одежды, сплетающиеся в огромные паутины, преграждающие вид на то, что так поразило его сознание. В глубоком недоумении он начал оглядываться по сторонам, всё ещё стоя одной ногой в своём идеальном мокром мире.

Очередная случайность не заставила себя долго ждать, глаза нашли то, что воплощало его вдохновение. Стройный силуэт в светлом кружевном платье с кучей воздушных оборок уплывал от него. Девушка с белоснежными плечами не торопилась, не считала шаги до своей цели, медленно скользя вдоль улицы с кучей цветных картин свободных художников, которых часто называют вандалами, оборачивалась на каждую их них. Совершенно естественно, не нарушая плавного ритма капель, от начавшегося вновь дождя, она вливалась в этот поразительно живой неповторимый момент.

Проинсиас не мог оторвать ни взгляда, ни уходившей всё глубже в лужу ноги. Он поспешно достал свой чёрный зонт и со всей силой ринулся в след удаляющегося мокрого белого облака. Этого за ним не наблюдалось лет с пяти, ровно с тех пор, как Проинсиасу и его брату пришлось распрощаться с резиновым красным мячом, унесённым водами реки, впадавшей в серый городской канал.

Оставалось менее десяти метров до его белоснежной мечты, но он вновь не мог пошевелиться, стоя под своим черным зонтом. Казалось, что девушка смеялась от каждой капли, касавшейся её тела, они словно отдавали частички тех неосязаемых облаков, что он видел в луже, щекоча своими воздушными, почти прозрачными перьями.

Проинсиас так и не догнал своего тающего ангела. Через пару недель ему удалось узнать, что её зовут Нуала, и что она увлекается живописью. Полгода спустя на стене, рядом с красным кафе, появилась ещё одна картина с облаком. Проинсиас уволился из своего консервного офиса, приобрел пару тюбиков краски, купил то самое красное кафе, где вскоре и познакомился со своей белоснежной Нуалой, которая не могла не заметить новую картину на улицах, питавших любовь в её сердце, а тем более не узнать автора столь замечательного творения.

Кстати говоря, в день первого знакомства с Наулой, Проинсиас выкинул свой механический зонт по дороге домой и больше никогда не прибегал к его сухим черным услугам.