Jack Canfield, Mark Victor Hansen, Jennifer Read Hawthorne, Marcy Shimoff. Chicken soup for the mother's soul

ПОСВЯЩАЕТСЯ МАТЕРИ

Твоя нежная забота, несомненно, наложила свой отпечаток на все, что я совершил в жизни, на все, что я делаю сейчас, на все, что я когда-либо совершу в будущем.

Твой светлый образ всегда со мной: каким я был, какой я есть, каким я буду — все это ты.

Да, ты — часть моей жизни, что бы я ни сделал и кем бы я ни стал.

Поэтому всегда так выходит, что, когда я помогаю своему соседу, это ты помогаешь ему.

Когда я лечу заболевшего друга, он должен благодарить тебя.

Когда я посвящаю малыша в тайны жизни, это ты учишь его, ты — его единственный учитель.

Потому что этим я обязан тебе, это я узнал от тебя.

Все, что я могу исправить в жизни, все, чем могу помочь, любой подарок, который могу подарить, или ноша, которую смогу вынести, — все это лишь мизерный дар, который я могу принести тебе в знак признательности.

Потому что ты подарила мне жизнь и, что самое главное, научила жить. Ты — источник всего прекрасного, чего я могу достигнуть на этой земле за краткий срок моей жизни.

За то, какая ты есть, и за то, каким я стал, — спасибо тебе, Мама.

Дэвид JI. Уэзерфорд

 

С ЛЮБОВЬЮ

мы посвящаем эту книгу нашим матерям Эллен Тейлор, Юне Хансен, Морин Рид и Луизе Шимофф. Их любовь и забота стали основой наших жизней.

Также мы посвящаем эту книгу всем матерям мира, чьи любящие сердца и руки нянчили, лечили и растили всех нас.

ВСТУПЛЕНИЕ

Мы дарим эту книгу вам, матери всего мира. Подготавливая ее к изданию, мы хотели воздать должное каждой матери, но разве этот небольшой труд может отблагодарить за драгоценный дар жизни? Прочитав тысячу рассказов, готовившихся для книги, мы были очень тронуты глубиной чувств, которые люди питают к своим матерям.

Одни рассказывали о том, какие жертвы приносили матери ради детей. Другие рассказывали о мужестве своих матерей. И очень многие делились той светлой радостью, которую они в свое время получили от них. Но, к сожалению, ни одна тема не может полностью раскрыть природу материнской любви.

Мы случайно наткнулись на небольшую притчу, которая, как нам кажется, отлично выражает ее сущность.

В один тихий светлый солнечный день ангел покинул небеса и спустился в наш грешный мир. Он скитался по полям и лесам, городам и деревням. Когда село солнце, ангел расправил крылья и сказал:

— Ну что ж, мой визит окончен, и я должен вернуться назад в мир света. Но перед тем как уйти, я возьму что-нибудь на память о земле.

Он посмотрел на чудесный сад, где росли цветы, и сказал:

— Какие красивые и нежные тут цветы, нет ничего прекраснее и утонченнее их. — И нарвал букет самых редких роз.

Потом поднял глаза, заметил розовощекого малыша, улыбающегося своей маме, и воскликнул:

— О, улыбка этого младенца прекраснее букета цветов! Я возьму и ее тоже.

Но тут он увидел, как из сердца матери навстречу малышу льется безграничная любовь, и, потрясенный, прошептал:

— О, любовь матери — самая прекрасная вещь на земле, которую я видел! Я заберу ее с собой.

Вернувшись на небо, ангел подлетел к жемчужным воротам рая и остановился перед ними.

— Перед тем как войти, я проверю свои сокровища. Ангел посмотрел на цветы — они завяли, улыбка младенца исчезла.

И лишь материнская любовь осталась нетронутой и была все так же прекрасна, сияя чистотой и святостью.

Он выбросил засохшие цветы, пролетел сквозь жемчужные ворота и собрал всех ангелов на небесах.

— Вот достояние, обретенное мной на земле, сохранившее свою прелесть и на небесах, — это материнская любовь, — возвестил он.

 

Итак, мы от чистого сердца предлагаем вам эту книгу. Может быть, читая собранные в ней истории, вы почувствуете любовь, радость и вдохновение. Может быть, они затронут вашу душу и поднимут настроение.

Джек Кэнфилд, Марк Виктор Хансен, Дженнифер Рид Хоторн и Марси Шимофф

С ЛЮБОВЬЮ...

Любовь доступна в любое время года и всегда находится под рукой.

Мать Тереза

 

ВЫБОР

Прощать — значит любить.

Рейнгольд Ниебур

 

Я торопливо юркнула в маленький автомобиль и устроилась рядом со своим женихом Грэгом. Мама стояла на тротуаре, а за ее спиной расстилался бруклинский квартал, где я и выросла. Она с надеждой улыбалась мне.

— Пока, мама, — бросила я небрежно.

Когда же она наклонилась, чтобы поцеловать меня на прощание, я слегка отвернулась в сторону. Я не хотела, чтобы она целовала меня.

Я очень надеялась, что Грэг не видел, какая обида омрачила лицо моей мамы. Но, к сожалению, когда мы отъехали, я заметила в его глазах тревогу. Я молча сидела рядом, неестественно выпрямившись в кожаном кресле, и упрямо смотрела на тени, пробегавшие по ветровому стеклу.

— Линда, — наконец проговорил Грэг, — конечно, это я настоял на встрече с твоей мамой...

Я по-прежнему молча смотрела вперед.

— И я рад этому. Она замечательная. Я ничего не ответила.

Грэг вздохнул.

— Я никогда еще не видел, чтобы ты вела себя так странно. Откуда такое равнодушие? Не знаю, что произошло между вами, но должна быть веская причина для неприязни, которую ты к ней испытываешь.

Причина! Да как он может меня судить? Но когда я потянулась к нему, то не увидела ни тени осуждения, только желание попять. Его рука соскользнула с руля и мягко накрыла мою руку. И тогда я медленно, запинаясь, начала рассказ о своих родителях...

В те далекие 50-е, когда я была маленькой, моего отца преследовали неудачи. Отцы других детей каждый день приходили с работы в красивых деловых костюмах, а мой сидел на скамейке перед нашим многоэтажным домом, одетый в порванные голубые джинсы и белую футболку. У него не было работы. Он просто сидел там, уставившись в пространство, и курил одну сигарету за другой.

Иногда я видела соседскую девочку. Она выбегала из квартиры встречать своего отца, который шел по дороге с блестящим кожаным портфелем. И тогда я уходила домой, чтобы скрыть горечь. В своих детских молитвах я никогда не забывала отца: «Господи, помоги папочке стать лучше».

Беспокойство мамы росло с каждым неоплаченным счетом, которые она складывала на полке кухонного шкафа. Самыми тяжелыми всегда были воскресенья. Отец спал целый день, а мама набрасывала на плечи плащ и бежала на улицу в газетный киоск, чтобы купить «Нью-Йорк тайме». Затем доставала красную ручку. Она садилась за белый столик и начинала яростно отчеркивать колонки в газете под заголовком «Вакансии для мужчин». Когда вся полоса заполнялась красными овалами, мама бросала газету отцу:

— Здесь есть несколько вакансий для тебя.

Но отец лишь глубже зарывался в старое одеяло.

— Я не могу, — шептал он. — Не на этой неделе.

Однажды мама не выдержала и схватила отца за плечи.

— У нас нет молока, у нас нет даже хлеба! — плакала она.

Отец беспомощно посмотрел на нее:

— Ты думаешь, мне самому нравится так жить?

Я думала, что нет. Но мама находилась на грани отчаяния и не могла ему сочувствовать. Она лишь плотно сжала губы. В следующее воскресенье она купила «Нью-Йорк

тайме» и стала подчеркивать колонки в разделе «Вакансии для женщин».

В 50-е годы нанимать женщину, имевшую ребенка, было не принято. Однажды вечером, сидя в темноте с сестричкой, я услышала тихую молитву матери. Она не произносила пышных фраз. Она беседовала с Богом как с другом, который никогда не подводил ее. «Мне так тяжело, Господи, — говорила она, — пожалуйста, не вводи нас в нищету. Я никогда не искала легких путей. Я найду работу, какую смогу, даже если придется работать за гроши. Я буду самым лучшим работником, которого они когда-либо видели».

Неожиданно знакомый ее подруги предложил маме секретарскую должность, но сразу же предупредил: «Я дам вам шанс. Но если вы собираетесь сбегать с работы каждый раз, когда заболеет ваше чадо, тогда лучше и не начинайте».

С тех пор мама никогда не оставалась с нами дома. Даже когда мы с сестрой заболели корью, она ходила на работу. Если нам требовался особый уход, мама отводила нас к соседке. Я лежала на кровати с лихорадкой и слышала, как соседка жаловалась кому-то по телефону: «Да какая хорошая мать оставит своего ребенка!» Мне никогда не нравилась эта женщина. Но ее высказывание заставило меня по-другому взглянуть на мою маму.

Папе становилось все хуже и хуже. Без мамы, без ее заботы и ухода он стал совсем вялым и рассеянным. Однажды я вернулась домой, а в квартире было полно дыма. Отец оставил на плите кастрюлю и забыл. Я побежала открывать окна, боясь, что мама узнает.

В другой раз я пришла домой и увидела, что мама в квартире одна.

— А где папа?

— Он мог тебя погубить, — сказала она рассеянно. — Он мог сжечь весь наш дом.

— Где же он? — спросила я.

— Я отправила его в больницу.

Я бросилась к двери, как будто он ждал меня там. Но, конечно, его не было.

Он очень болен, Линда, у меня не было выбора. Я не могу присматривать за всеми. — Наверное, она пыталась меня утешить, но я убежала от нее, расстроившись еще больше.

На следующий день мама снова пошла на работу, а отца отправили в психиатрическую лечебницу.

Выписавшись из больницы, он даже не пытался навестить нас. Его эмоциональные проблемы и глубокая депрессия не оставляли надежды на выздоровление. Ему было трудно содержать семью. Он жил один, время от времени находя малооплачиваемую работу. Я обвиняла маму в том, что она отняла у нас отца.

— Ты должна забыть прошлое, — говорила мне мать, когда я выглядела особенно несчастной.

Но я не могла. Я не могла простить ее за то, что она отослала отца прочь. Ни дня не проходило без этих мыслей. Я думала: «Что бы произошло, попытайся она ему помочь понастойчивее...»

За время рассказа Грэг доехал до моего дома. Мой голос дрожал, я охрипла от волнения.

— Твоя мама простила его? — спросил он.

— Нет. — Я вспомнила те обвинительные речи, которые мать до сих пор произносила в адрес отца. — Она не может забыть прошлое. Она все еще осуждает его за то, чего он не мог сделать. Она не может простить, не может забыть...

— Так, — мягко прервал меня Грэг. — А ты можешь?

— Конечно, могу! Я уже простила. Я знаю, что мой отец просто не мог иначе. Он никогда не хотел нас обидеть. Он...

— Я о другом, — терпеливо проговорил Грэг. — Можешь ли ты простить свою мать?

Воцарилась тягостная тишина. Лишь за окном шумели проезжавшие мимо машины. Я? Простить свою мать?

— Ты знаешь, Линда, — сказал Грэг, врываясь в поток моих мыслей. — Я знаю, что иногда наступает такое время, когда надо принять важное для себя решение. Сделать выбор, который может изменить всю жизнь. Как это вышло с твоей мамой. Вы подошли к той черте, когда вам стало нечего есть, поэтому она и вынуждена была сделать трудный

выбор. Твой отец был взрослым мужчиной, поэтому она выбрала тебя, она выбрала детей.

Я посмотрела на Грэга. Что он сказал? Мама выбрала меня. Я невольно стала перебирать в памяти обиды, но неожиданно все мои нехорошие мысли исчезли, и вместо них всплыл один эпизод из далекого детства.

Утро. Я сижу на зеленом диване, угрюмо уставившись на маму. Она собирается на работу.

— Тебя никогда не бывает дома, — говорю я. — Тебя никогда с нами нет. Ты ничего не делаешь для пас как настоящая мама. Мама Робина всегда печет булочки с вареньем на обед.

— Линда, — устало сказала мама. — Я хожу на работу для того, чтобы у вас был обед. Я очень устаю, у меня нет времени на готовку.

— У тебя ни на что нет времени!

— Ты же не хочешь, чтобы мы жили в нищете? — спросила она тихо.

Я плохо представляла, что это значит.

— Нет, хочу!

Мама побледнела.

— О, милая, ты думаешь, что нищета — это весело? Мы с моей матерью однажды оказачись в нищете. У нас не было ни одежды, ни еды, ни денег на врача и лекарства. Я просто хочу, чтобы вам с сестрой жилось чуточку полегче, но я не могу успевать везде. Я тоже устаю, я человек.

— Но в других семьях, — упрямо продолжала я, — мамы бывают дома.

Мама вздрогнула, но сделала вид, что ей все равно, и проговорила:

— А в нашей семье меня уволят, если я опоздаю, — и выбежала из квартиры, чтобы успеть на поезд.

На следующей неделе я нашла в своем портфеле три огромные булочки с вареньем. Но я никогда так и не поблагодарила маму, даже не сказала, что я видела их. Интересно, сколько раз я отказывалась замечать мамины попытки утешить меня?

И ног теперь воспоминания разом обрушились на меня. Йог мама поздно ночью пришивает оторванную пуговицу на моем платье. А вот учит заплетать в косы мои длинные черные волосы. Мама, которая всегда разнимала нас с сестрой во время ссоры. Как бы плохо я к ней ни относилась, она непременно оставалась на моей стороне. И почему же я до сих пор не замечала этого?

Сидя в машине, я сделала то, что так часто делала мама. Я склонила голову и тихо помолилась. Моя молитва была просьбой о прощении. «Пожалуйста, Господи, помоги избавиться от этой горечи!»

— Грэг, может, тебе это покажется странным, но...

— Ты хочешь вернуться назад к матери, — закончил он за меня. И, поворачивая машину, широко улыбнулся.

Чуть позже, сидя в маминой уютной кухне, я тихо благодарила ее. Я тысячи раз видела маму на кухне, но слишком злилась на нее, не замечая силу ее любви, постоянное тепло и поддержку.

— Мама, — смущенно проговорила я, не зная, как начать. — Как ты думаешь, ты могла бы в свободное время научить меня печь те булочки с вареньем?

Сначала я думала, что она так и не ответит на мой странный вопрос, но потом увидела, как мама кивает.

— Так ты все эти годы помнила мои булочки? — чуть слышно спросила она.

— Да, мама, — сказала я, — помнила.

Линда Браун

ДЕТСКИЙ САМОЛЕТ

Для материнской любви не существует препятствий.

Пэдцок

 

26 апреля 1975 года мы с моей подругой Кэрол Дей ехали по пыльным улицам Сайгона на скрипящем грузовике. Три месяца назад, когда Кэрол и я согласились отвезти шестерых вьетнамских сирот в Америку к новым родителям, путешествие показалось мне восхитительным и безопасным. Мы с моим мужем Марком и сами собирались усыновить кого-нибудь в ближайшем будущем. Все стремились им помочь. Ни я, ни Кэрол не подозревали, что путешествие из Сайгона станет таким опасным. Местность оказалась под обстрелом.

Бомбы падали менее чем в трех милях от города, и мимо нашей машины потоком неслись жители многострадального города. Свое имущество они везли на огромных телегах или в сумках на колесиках, а некоторые просто тащили на спинах в мешках. Однако возглавлявшая нашу группу Чери Кларк, директор зарубежного Центра помощи вьетнамским детям, казалась скорее взволнованной, чем испуганной. В тот самый момент, когда мы остановились, она неожиданно сообщила:

— Вы знаете, что президент Форд выделил огромный самолет для спасения оставшихся детей? Может быть, это последняя возможность! Поэтому вместо шести сирот вам придется взять с собой двести!

Мы с Кэрол в изумлении уставились друг на друга.

— Мы сумели отправить один самолет с детьми вчера, — продолжала Чери. — В последнюю минуту вьетнамское правительство отказалось выпустить его, но самолет уже взлетел. И теперь сто пятьдесят детишек летят в Сан-Франциско!

Мы работали медсестрами уже несколько лет, но оказались не подготовленными к тому, что увидели в Центре помощи вьетнамским детям. Каждый дюйм каждого этажа французского особняка был покрыт одеялами или матами, на которых лежали сотни детей, сотни плачущих и кричащих детишек, оставленных или сирот.

И хотя предстоящее путешествие могло быть опасным, мы с Кэрол твердо решили помочь подготовить детей. Мы должны были лететь первым рейсом. Каждому ребенку нужна была одежда или пеленки, строгая проверка и законное имя. Специальные добровольцы, американцы и вьетнамцы, работали здесь часами.

На следующее утро мы узнали, что из-за предыдущего незаконного вылета наш задерживается. Придется ждать специального разрешения вьетнамского правительства. Если только оно последует!

— Мы ничего не можем поделать, только ждать и молиться, — подвела итог Чери.

Все знали, что в Сайгоне время дорого и для американцев, и для вьетнамских детей. Мы с Кэрол присоединились к добровольцам, спешно готовившим детей к вылету в Австралию.

В удушающей жаре мы погружали детей в автобус, в котором была убрана часть сидений. Мы прибыли в аэропорт, но увидели, что транспорт не готов. Огромное облако черного дыма заслонило синее небо далеко впереди нас. Когда мы проходили терминал, то услышали ужасную новость: первый самолет с детьми, самолет, на котором должны были лететь мы, разбился сразу после взлета.

Нет, это не могло быть правдой! Лучше бы нам этого не знать. У нас, к сожалению, не было времени оплакивать погибших. Нам надо было срочно грузить хныкающих детишек в самолет, который должен был доставить их в свобод-

ную страну. Мы с Кэрол стояли, схватившись за руки, когда самолет взлетал. Вот он исчез из виду, и мы заплакали от радости. Один самолет вырвался!

Но наша радость была кратковременной. Вернувшись в Центр, мы увидели огорченные лица добровольцев. Чери подтвердила наши худшие опасения. Сотни детей и сопровождающие, летевшие на первом самолете, погибли. Никто не знал, был ли самолет сбит выстрелом специально, или в него случайно попала бомба.

Господи, какая трагедия! Да кто на такое способен? И сделают ли они это снова? Сраженная страшной новостью, я села на старую кушетку и разрыдалась. Самолет, на котором мы должны были лететь, разбился. Моя вера в благополучный исход таяла на глазах. Неужели я никогда больше не увижу своего мужа и дочерей?

Вечером Чери позвала меня к себе. Ее слова поразили меня в самое сердце. И это там, в непредсказуемом мире беды!

— В бумагах, которые ты привезла с собой, документы на усыновление ребенка. Так, может, вместо того чтобы ждать, ты сама пойдешь и выберешь его?

В тот день мои ожидания стали реальностью. Мои девочки непременно обрадуются появлению в доме маленького братика! Но... как же я смогу выбрать ребенка? С молитвой я зашла в соседнюю комнату.

Когда я медленно шла между детьми, ко мне подполз малютка, обвязанный пеленкой. Я подняла его, он свернулся в моих руках калачиком, положил голову на плечо и обнял меня. Я понесла его с собой по комнате, осматривая каждого ребенка и прикасаясь ко многим. Наверху, в зале, было еще больше детей. Малыш в моих руках, казалось, прижимался ко мне все теснее. Я молилась, прося Господа укрепить меня в моем решении. Я чувствовала на себе легкое дыхание малыша, и сомнения покинули меня.

— Здравствуй, Митчел, — прошептала я ему, — я твоя мама.

На следующий день нам сообщили, что вылет назначен после обеда. Вместе с добровольцами мы собрали сто пятьдесят оставшихся детишек.

Их разместили по три-четыре человека на место в старом городском автобусе. Мы с Кэрол тоже поехали. И снова несчастье. Мы прибыли в аэропорт и узнали, что вьетнамский президент отменил наш вылет. Стараясь не поддаваться отчаянию, мы с Кэрол помогли выгрузить детей. Неужели мы так никогда и не выберемся отсюда? Так все и умрем в осажденном Сайгоне?

Наконец Росс, один из работников Центра помощи вьетнамским детям, сообщил:

— Президент разрешил только один вылет. Медлить нельзя. Давайте загружать детей. И вы тоже полетите, — сказал он Кэрол и мне. — Это последний шанс!

— Нет, — сказала я. — Я оставила своего сына там, в Центре, для следующего рейса. Я должна вернуться и забрать его.

— Лиэнн, — сказал Росс, — ты же видишь, какая ситуация. Улетай, пока можешь. Я обещаю, что мы сделаем все возможное, чтобы вызволить твоего сына, и привезем его к тебе.

Да, я прекрасно все понимала, но не могла.

— Я никуда не полечу без Митчела!

— Тогда поторопись, — сказал Росс. — Я задержу самолет, насколько смогу, но мы не можем из-за тебя лишить шанса этих детишек.

Я помчалась к автобусу. Водитель быстро ехал по разрушенному городу и высадил меня в километре от Центра помощи. Ремешок моей босоножки лопнул и больно бил по ноге. Я оторвала его, чтобы не мешал. В боку кололо, когда я взлетала по ступенькам здания наверх.

— Самолет... — выдохнула я, когда Чери усадила меня в кресло.

— Знаю, я только что связалась по телефону с аэропортом. — И?

Чери улыбнулась:

— Самолет подождет тебя.

Я выдавила улыбку, хотя все еще не могла отдышаться.

— И не только это. Мы сможем собрать других детишек для этого вылета, и еще назначили второй рейс!

По моим щекам покатились слезы. Я нашла Митчела и крепко прижала к себе. Мысленно я поклялась никогда больше его не оставлять.

Несколько часов спустя я взбиралась по трапу грузового самолета. Мое сердце колотилось как сумасшедшее. Двадцать картонных коробок стояли рядами в центре салона. В каждой коробке — по два-три ребенка. Детишки повзрослее сидели на длинных скамейках, прикрепленные ремнями. На их лицах застыло недоумение.

Двери закрылись. Мотор угрожающе заревел. Я так и не смогла забыть черные облака на небе, не смогла выбросить из головы разбившийся самолет. У меня началась паника, и я крепче прижала к себе малыша Митчела. Я молилась Господу все то время, пока мы взлетали. И вот... мы в воздухе. Если мы выживем в следующие пять минут, то достигнем дома невредимыми. Я это твердо знала.

Наконец командир экипажа заговорил:

— Мы вырвались из-под обстрела. Мы спасены. Мы летим домой!

Крики радости наполнили салон самолета.

Когда я вспоминаю о хаосе войны, я молюсь за тех, кто остался. А потом произношу молитву благодарения. За то, что мы с Кэрол смогли изменить свою жизнь, так изменить, как даже и не мечтали. На нас лежала ответственность дать надежду тем, у кого ее почти не осталось, включая моего сына, о существовании которого я недавно еще не подозревала.

Лиэнн Тиэман Записала Шарон Линнеа

ПОДАРОК МАМЕ

На Рождество всегда были особенно ощутимы семейные радости и истинные отношения в родительском доме. Запахи жареной индейки, ветчины и домашнего хлеба витали в воздухе. Столы и стулья у нас стояли для всех возрастов: для малышей, подростков, родителей и дедушки с бабушкой. Каждая комната украшалась как-то по-особенному. Ни один из членов семьи никогда не пропускал Рождество у родителей.

Только в этом году все изменилось. Мой отец скончался 26 ноября, и это было первое Рождество без него. Мама старалась как могла, но я видела, как ей тяжело. Я чувствовала слезы, подступавшие к глазам. Я задавала себе вопрос: надо ли мне дарить ей мой специальный подарок, который я приготовила к празднику? Или же он стал не нужен после смерти отца?

Несколько месяцев назад я последний раз подновила портреты, на которых изобразила родителей. Я собиралась подарить им свои картины к Рождеству. Для них это стало бы великолепным сюрпризом, потому что я не занималась в специальной школе живописью и не планировала заниматься этим дальше серьезно. Для создания портретов мне потребовалось все мое упорство. В итоге сходство оказалось поразительным, но я все равно сомневалась в своем мастерстве.

Однажды, как всегда занимаясь в самодельной студии, я услышала звонок в дверь. Быстро накрыв холсты, я открыла дверь. К моему великому удивлению, на пороге стоял отец,

один. Он никогда прежде не навещал меня без матери. Улыбнувшись, он сказал:

— Я так скучаю по нашим утренним беседам. Помнишь, последняя произошла как раз накануне твоей свадьбы.

Не так давно я вышла замуж. К тому же я была единственной девочкой в семье.

У меня тут же возникло жгучее желание показать ему свои работы, но я боялась испортить сюрприз к Рождеству. И все же на этот раз как будто что-то подтолкнуло меня разделить свою радость с отцом. Я заставила его поклясться молчать и настояла, чтобы он закрыл глаза. Потом выставила портреты.

— Так, а теперь ты можешь открыть глаза!

Он казался ошеломленным, но ничего не сказал. Поднявшись, отец подошел поближе рассмотреть работы, затем отступил назад. Я пыталась унять сильно бьющееся сердце. По его щеке неожиданно поползла слеза, и он проговорил:

— Я даже не верю. Глаза такие живые, они смотрят на ' тебя, где бы ты ни стоял. Посмотри, какая красивая здесь мама!

Польщенная его вниманием, я на следующий же день понесла картины в багетную мастерскую, чтобы оформить.

Прошло несколько недель. И однажды ночью в ноябре зазвонил телефон. Я вздрогнула, и холодные мурашки пробежали по моей спине. Я взяла трубку и услышала голос мужа. Он врач.

— Я сейчас в реанимационной палате, у твоего отца удар. Ему плохо, но он жив.

Отец пролежал в коме несколько дней. Я пошла навестить его в больнице буквально за день до смерти. Вложив свою руку в его, я спросила:

— Отец, ты знаешь, кто я?

Он удивленно проговорил, изумив всех:

— Ты моя дорогая дочурка.

На следующий день он умер, и казалось, вся жизненная сила ушла из наших с мамой душ с его смертью.

Наконец я вспомнила о своем заказе и возблагодарила Господа за то, что Он дал шанс отцу увидеть мои картины.

Когда я получала заказ, то меня удивило замечание хозяина мастерской. Он сказал, что отец заходил в мастерскую после меня, заплатил за рамки и попросил завернуть картины в подарочную упаковку.

Несмотря на то что мы остались без главы семьи, на Рождество все собрались в прежнем составе. Все пытались быть веселыми и радостными. Когда же я увидела мамины грустные глаза и печальную улыбку, то тут же решила подарить ей наш с отцом подарок. Она сняла оберточную бумагу, и я увидела, как просветлело ее лицо. К картинам была прикреплена поздравительная карточка.

Посмотрев на портреты и прочитав карточку, мама просияла. Она встала со стула, передала мне карточку и попросила братьев повесить картины над камином. Отступив назад, она долго смотрела на них. С блестящими от слез глазами и широкой улыбкой она быстро повернулась к нам и сказала:

— Я знала, что отец будет с нами на Рождество!

Я посмотрела на поздравительную карточку, подписанную рукой отца.

«Мама, наша дочь напомнила мне, какой я счастливый человек. Я всегда буду смотреть на тебя. Папа».

Сара А. Риверс

ДЕНЬ МАТЕРИ

Прошло двадцать шесть лет с тех пор, как это случилось. Мы с моим армейским другом Дэном везли на его блестящем голубом «корветте» прохладительные напитки и одежду для отдыха. Мы миновали часового с суровым лицом, стоявшего у главных ворот форта Маклеллан. Вооруженные всевозможными принадлежностями для морской охоты и с карманами, полными новеньких шуршащих купюр, выплаченных нам за нашу первую неделю работы в армейском летнем лагере резервистов, мы ехали отдыхать во Флориду. Мы решили прокатиться по побережью. Нам казалось, что мы никогда еще так не нуждались в отдыхе. Четыре дня беспрерывной работы и москиты доконали нас на холмах восточной Алабамы.

Майская погода была превосходной, и мы катили по дороге в машине с открытым верхом и включенной музыкой. Когда заехали в Бирмингем, то решили остановиться в магазине, чтобы позвонить домой и поздравить наших мам с Днем матери.

Застав свою мать дома, я узнал, что она только что вернулась из лавки зеленщика. Я понял по ее печальному голосу, как она разочарована, что я не проведу этот особенный день с семьей.

— Что ж, приятной вам прогулки, и будь осторожен. Мы по тебе скучаем, — сказала она.

Вернувшись к машине, я увидел, что на лице Дэна отразилось чувство вины, схожее с моим. Тогда неожиданно мне пришла в голову отличная идея. Конечно, можно послать им цветы к празднику!

Остановившись у небольшого цветочного магазина, где-то в южной части Бирмингема, мы написали записки к букетам, которые должны были извинить нас и избавить от вины за то, что мы проводим свой выходной на морском побережье, а не рядом с дорогими мамочками.

Мы ждали, пока продавец обслужит маленького мальчика, который выбирал дорогую упаковку для цветов, очевидно, в подарок маме. Мы же теряли терпение, потому что хотели поскорее купить цветы и отправиться в путь.

Малыш, сияя от гордости, повернулся ко мне и показал свое приобретение, пока продавец оформлял его заказ.

— Я уверен, что маме бы понравились эти цветы, — сказал он. — Это гвоздики. Мама всегда любила гвоздики. Я собираюсь смешать их с цветами из нашего собственного сада, — добавил он, — перед тем как отнесу на кладбище.,

Я посмотрел на продавца, который отвернулся и достал носовой платок. Затем я взглянул на Дэна. Мы видели, как маленький мальчик покинул магазин со своим замечательным букетом и забрался на заднее сиденье отцовской машины.

— Так вы будете покупать цветы, а, ребята? — спросил продавец, когда смог нормально говорить.

— Полагаю, да, — ответил Дэн.

Он выбросил наши записки в мусорное ведро, и к машине мы вернулись в молчании.

— Я заберу тебя в воскресенье вечером около пяти, — сказал Дэн, останавливаясь перед домом моих родителей.

— Я буду готов к этому времени, — ответил я и выгрузил свой вещевой мешок из багажника.

Флорида может и подождать.

Ники Сепсас