I. Человеческая природа и политическая жизнь

 

(Примечания к с. 42–43)

Если обратиться к томистской концепции человеческой природы[45], то прежде всего можно заметить ту, находящуюся в противоречии с воззрениями Руссо, позицию, в соответствии с которой человек, имея естественную потребность в общении с себе подобными не только для упрочения своей материальной жизни, но и для осуществления своего особого труда ради постоянного развития разумной жизни (умозрительного познания и нравственной деятельности), представляет собою животное, по природе своей общественное и политическое.

Разумеется, общество само по себе должно существовать в рамках природы, и если оно от этого уклоняется ради следования искусственному идеалу, как это происходило во времена Руссо и происходит в наши дни, оно приводит к таким нарушениям, которые заставят пожалеть о первобытном состоянии. Само по себе, однако, оно вовсе не обязательно портит человека, хорошего по природе, его цель и оправдание собственного существования состоят в том, чтобы руководить нами в совершенствовании не только нашей материальной, но и нравственной жизни. И это настолько верно, что когда Бог захотел возвысить нас до жизни сверхчеловеческой и сверхъестественной, дав нам возможность участвовать в жизни божественной, он сделал это, еще и объединив нас в созданном им обществе, несравненно лучшем и более едином, чем земные общества, несомненно зримом, но прежде духовном, представляющем собой Мистическое тело его Сына.

Но томистская концепция подразумевает также, вопреки некоторым противникам, чьё значение преувеличивал Руссо, что этот сам по себе столь слабый человек может быть нравственно свободной личностью, хозяином своих поступков, и что общество — не простой факт жизни, не явление природы, а плод нравственности, разума и добродетели, естественный в точном смысле слова, отвечающий самым существенным наклонностям природы человека, который, говорит св. Фома, склонен к общественной жизни, как она склонна к добродетели, sicut et ad virtutes [CIII] Эта наклонность не проникает далеко в падшую натуру, и мы понимаем, таким образом, что конфликт между обществом и индивидом является столь же естественным, как и склонность индивида к жизни в обществе.

Можно отметить также, что естественная тенденция к величайшей частоте проявлений зла в человеческой природе оставила множество заметных следов в политических взглядах Фомы Аквинского. Поэтому мы понимаем, что было бы химерой мечтать об обществе, избавленном от всякой власти или насилия, так же как и об обществе, жизнедеятельность которого предполагает постоянное спонтанное участие доброй воли, разума или добродетели составляющих его индивидов. Однако с другой стороны, в силу самой человеческой природы, которая по сущности своей не плоха и обращена к добру, узы, налагаемые на нее обществом, должны быть ориентированы на охрану достоинства человеческой личности, на нравственную победу свободы и на достойную жизнь большинства.

И если верно, что для Фомы Аквинского глубокий оптимизм по отношению к благодати должен компенсировать относительный пессимизм по отношению к природе, то он проистекает из того, что естественный порядок гражданской жизни и жизни земной не установится приемлемым образом сам и не избежит двойного несчастья — жесткости и слабости, которое угрожает постоянно, если не будут получаться помощь и указания свыше, от града, нисшедшего сверху, от Церкви Христовой, великой раздатчицы жизни сверхъестественной.

 

II. ПЛОДОВИТОСТЬ ДЕНЕГ

 

(Примечание к с. 50)

На страницах, которые мы надеемся написать, чтобы дополнить данное исследование, мы попытаемся уточнить смысл, в котором здесь употребляется это выражение. В данный момент мы удовлетворимся самым кратким объяснением.

Утверждал ли кто-нибудь, что деньги способны приумножаться сами по себе? Несомненно, нет. С другой стороны, есть ли какое-либо зло в том, что деньги не остаются непродуктивными? Несомненно, нет. Нас интересует другое.

В теории, в абстракции легко понять условия связи между деньгами и производительным трудом, в которой деньги, вкладываемые в предприятие, составляют часть собственности, обращаемой в средства производства, питающие предприятие, с помощью которых на нем получаются необходимые материальное оборудование и материальные ресурсы, так что предприятие, будучи прибыльным, производит блага, причем часть прибыли обращается в капитал. Схема безупречная.

В действительности, в конкретной обстановке эта же самая безупречная схема работает совсем по-другому, она становится пагубной. В суждениях людей, моделирующих экономический уклад, ценности фактически изменяют свой смысл, а основной механизм сохраняет свою структуру. Вместо того чтобы играть роль простого питания, служащего укреплению и усилению жизнедеятельности живого организма, которым является производственное предприятие, деньги сами начинают играть роль живого организма, используя человеческую деятельность в качестве собственного питания и инструмента, так что прибыль уже является не нормальным продуктом предприятия, питаемого деньгами, а нормальным продуктом денег, питаемых предприятием. Вот что мы называем плодовитостью денег. Изменение ценностей, первым следствием которого является преимущественное право присвоения дивидендов перед выплатой заработной платы и подпадение всей экономики под верховный контроль законов и текучести денежных знаков, отдает им преимущество перед обеспечением человека нужными ему вещами.

 

III. TEATRUM MUNDI [CIV]

 

(Примечания к с. 48–49, 54, 57)

Здесь, на земле, только Церковь играет с полной определенностью и надлежащим образом роль своего персонажа, потому что и роль, и персонаж божественны. Что касается мира — то это театр, где роли и персонажи редко согласуются между собой.

Тайна истории скрыта от нас, как и тайна сердец. С точки зрения внешних признаков, посреди которых мы движемся, можно сказать — не внося в эти слова ни тени лицемерия или желания что-либо утаить, а напротив, стараясь описать то, что нам представляется реальным, — можно сказать, что людей мы знаем приблизительно так: маска, или персонаж, и роль. Одним из признаков беспорядка, в котором протекает земная жизнь, особенно в смутные времена истории, является то, что можно было бы назвать смешением ролей, или разладом между ролью и маской, или персонажем. Это когда Эдип погребает Полиника, а Антигона общается со Сфинксом. Это когда Федра любит Ромео, а Венецианский мавр издевается над сонетом Оронта [CV]. Излишне говорить, что эти роли играются плохо и развиваются вкривь и вкось. Путем удивительного скрещивания к роли, взятой на себя персонажем, примешивается то, чего, невзирая ни на что, требует природа.

На заре Нового времени на сцену этого мира в маске взошел Декарт. Hoc mundi teatrum consensuris, in qua hactenus spectator exstiti, larvatus prodeo [CVI] И я охотно соглашаюсь, что эта «маска» и есть сама личность, собственное лицо верующего. Его философия с ним здесь не согласуется. Роль соблазнителя в исполнении благородного отца, роль нигилиста в исполнении догматика, роль разрушителя разума в исполнении спиритуалиста и апологета христианства — три века истории разума не загладят последствий этого явления. Во времена Лютера в ходу был спектакль обратного свойства: роль реформатора исполнял еретик.

Когда ставка оказывается слишком высокой, Церковь, конечно, вмешивается, раскрывая нам некоторые вещи, касающиеся подлинного персонажа Лютера или подлинной роли Декарта. Разум все же догадывается не обо всем, что скрывает внешность. Однако подлинный смысл драмы, сочиняемой по ходу времени по воле Творца и его тварей, остается скрытым. Кто измерит, сколько исторических необходимостей вобрала роль, принятая на себя Лютером? Что сохранил в себе персонаж Декарта подлинно христианского? Надо ждать того дня, когда маски будут сняты.

Будет ли клеветой на историю отметить, что это ниспровержение порядка за последние сто лет приняло огромные размеры, и особенно в общественной сфере? Однако не было недостатка в предупреждениях, высказываемых выдающимися мыслителями, таким всегда правоверным католиком, как Озанам [CVII] таким непоследовательным католиком, как Ламенне [CVIII]. Защита бедных и гонимых, радение о справедливости, о мире, о свободе, непримиримая борьба против деспотизма денег, против порабощения тел и душ во имя экономических выгод — сколько христианских ролей отброшено, оставлено. А подобрали их противники самого имени христианского. Прежде всего, надо, чтобы пьеса продолжалась, — такова воля постановщика, даже если своевольные актеры извращают эти роли, искажая текст и нарушая действие.

В другом месте будет установлено, что вот уже целое тысячелетие роль возбудителей, обращающих к религиозной вере тысячи интеллектуалов, играли, и иногда с пользой для дела, великие писатели-романтики или некоторые проклятые поэты, чаще и скорее они, а не классики-апологеты. Сказать ли о роли мумии? Ее на протяжении долгого времени играл персонаж по имени «Порядок и прогресс» [CIX].

«Роли», о которых мы говорим, в конечном счете соответствуют тому, что мы назвали ценностью исторической пользы (с.48), а «маски» или «персонажи» — ценности истины. Персонаж-это носитель имени, представитель некоторой формы, идеи, концепции мира; это имя, эта форма имеют сами по себе абсолютное значение, они, взятые сами по себе, суть вместилища истины и ошибок, выявляемых с течением времени. Не роли и не персонажи, а именно эти формы важнее всего. Если маска беззакония возьмется за роль правосудия, роль будет испорчена, и все, что будет вложено в роль этой маской, будет испорчено. Можно попытаться извлечь выгоду из того, что эта роль защищает добро, но это же предательство — аплодировать тому имени, под вывеской которого все это разыгрывается. Если маска справедливости берет на себя роль беззакония, она извратит сама себя и опорочит то имя, которое она носит; само это имя должно остаться святым. Это безумное святотатство. Когда вокруг неистовствует всеобщая сарабанда [CX], светская задача христианина состоит в том, чтобы без конца пытаться препятствовать этому смешению ролей; помня о своем назначении, он избавляет свой собственный персонаж от роли злодейства и в то же время отнимает роли справедливости у масок злодейства.

 

IV. ЦИВИЛИЗАЦИЯ

 

(Примечания к с. 42–45, 56)

По поводу слов «культура» и «цивилизация» и их истории можно найти интересные замечания, принадлежащие перу г-д Люсьена Февра [CXI] и Эмиля Тоннела, [CXII] опубликованные в коллективной монографии, изданной под редакцией г-на Анри Берра[46].

Две другие работы, г-д Марселя Мосса [CXIII] и Альфреда Ничефоро, [CXIV] одна — о самом понятии цивилизации, другая — о проблеме ценностей, также содержат материалы, полезные для философских размышлений: г-н Мосс пытается уточнить позиции социологии перед лицом немецких и американских социологических школ, которые подвергли суровой критике методы Дюркгейма и которые, будучи в свою очередь подвергнуты его критике, получили, тем не менее, от него много уступок.

Что касается самих этих слов, то ясно, что по своей этимологии слово «цивилизация» соотносится с «гражданской», или политической жизнью [CXV] и соответствует форме и ступени развития человеческого общества, подразумевающей возможность такой жизни либо в «городе» — государстве, либо в совокупности «городов», или государств, поддерживающих между собой политические связи, либо же в империи. В строгом смысле слова можно говорить об эллинской цивилизации, о китайской цивилизации, но нельзя говорить о цивилизации у народов, не достигших в своем развитии уровня политического государства. Однако в обычном словоупотреблении границы применения этого термина все более и более расширяются, удаляясь от его этимологических корней, и, как заметил г-н Люсьен Февр,

«на протяжении уже довольно большого времени применение понятия цивилизации к нецивилизованным народам стало обычным»[47].

Одна из причин этого: то, что во французской этнологической литературе понимается под словом «цивилизация», немецкие этнологи называют словом «культура». Так, в конечном счете культура и цивилизация стали у нас почти синонимами (слово «культура», изначально очень общее и многозначное, со временем, в дидактическом применении, приобрело более определенный смысл и стало относиться к общественной жизни человека). С тех пор как ситуация прояснилась, мы не видим в этом неудобства, так как определение данных терминов стало вообще свободным. В конце концов, фактически слово «культура» более обозначает интеллектуальный и нравственный аспекты, слово «цивилизация» — аспект социальный, а точнее, относится к сфере политики и институтов развития человеческого общества; первое имеет само по себе более общий смысл, вот почему мы думаем, что его следует употреблять преимущественно. Но в заметке, написанной нами в связи с работой М.Мосса [CXVI], который постоянно употребляет слово «цивилизация», мы также используем и это слово.

Самый щекотливый вопрос, касающийся определения, это соотношение между цивилизацией (понимаемой, таким образом, как синоним культуры) и обществом, или между культурным и политическим (понимаемым в аристотелевском смысле). Понятие общества, или политического сообщества, соответствует наиболее законченной и наиболее «совершенной» структуре в общественном порядке, той, которая образует в этом порядке нечто совершенно органичное и одновременно самое сложное и относительно наиболее «закрытое», или автономное, ибо нужно остерегаться придавать этому слову абсолютное значение. Именно в такой крайне общей форме данное понятие охватит все, что относится к цивилизации и культуре.

Напротив, понятие цивилизации, или культуры, говорящее о наиболее общем способе и наиболее общем аспекте развития или совершенствования человеческой жизни в социуме, должно, мы думаем, определяться отношением к ценностям, которые способны передаваться сами по себе, что, собственно, и составляет социальную жизнь (политическую и дополитическую), идет ли речь об экономических структурах, материальной технике и технологии, языковых формах, типах законодательства и т. д. или о нравственных и духовных факторах, играющих метафизически главную роль. Именно в этих наиболее общих формах такое понятие охватывает всю сферу политического.

Впрочем, если бы ценности, о которых идет речь, имели хождение фактически лишь в одном-единственном «городе», или политическом сообществе, они всегда были бы, поскольку способны передаваться сами по себе, ценностями цивилизации (культуры); чем шире они распространены, чем более универсальны и чем более в них от «цивилизации», тем менее в них материального.

Отсюда следует, что ценности цивилизации (культуры) суть элементы, включающие в себя общее политическое благо, и что в то же время, коль скоро они способны передаваться сами по себе, они выходят за рамки того или иного «города», или государства. Фактически цивилизация не ограничивается одной человеческой группой, одной нацией, одним государством; она расходится лучами в разные стороны. И во многих случаях, как замечает М.Мосс[48], именно на основе одной общей, предваряющей цивилизации происходит образование национальных группировок. Пространство цивилизации содержит, таким образом, некое светское общее благо второго уровня, обладающее большей способностью к распространению и социальному охвату, чем общее благо политического тела, «города» или нации, его содержание менее богато и менее детерминировано.

Мы знаем, что известные нам из истории политические сообщества в результате завоеваний или миграций, источниками которых они являются, включают в себя материалы различных цивилизаций, в той или иной мере поглощают их и растворяют в себе и что иногда народ, находившийся под военным и политическим господством, сам становился господствующим в плане цивилизации. В конечном счете, цивилизация является органической совокупностью, определяемой (при собственной форме и собственном пространстве) социальными ценностями, способными передаваться сами по себе[49].

Представленные здесь замечания, как нам кажется, помогут включить в научный оборот достойные внимания материалы из сообщения М. Мосса, избежав позитивистских предрассудков, которые вредят этому сообщению и заставляют относиться к нему, как к устарелым соображениям о «явлениях» там, где следовало бы искать сущность (разве не было бы это, при использовании феноменологического метода, полезным противоядием против псевдонаучного феноменизма). Если эти замечания справедливы, то очевидно, что «философия культуры» имеет объект более обширный и менее сформированный, чем «политическая философия», она включает в себя в более широком виде политическую философию и благодаря ей она, таким образом, становится предметом осмысления.

Наконец, мы думаем, что в пространстве, как и во времени, существуют цивилизации, формы цивилизаций и различные слои цивилизаций, но что цивилизация, или культура, — это понятие чисто абстрактное. Тем не менее, вся земля могла бы быть в один прекрасный день объединена в единой форме цивилизации. Это была бы еще одна отдельная цивилизация, это не была бы «знакомая нам цивилизация». Добавим, что в соответствии с принципами, изложенными в данной работе, «христианская цивилизация», рассматриваемая как уникальная форма, является также абстракцией, идеальным типом, который мог бы быть реализован лишь особым путем и, следовательно, утратил бы свою сугубо абстрактную единичность. Существовали средневековая христианская и западная цивилизации, могут быть и другие типы цивилизаций, как в пространстве, так и во времени, подобные христианской или весьма отличного от нее культурного типа.

По нашему мнению, идея абсолютного единства цивилизации, или культуры, — или какого-либо будущего совершенного общества — происходит от натурализации идеи Церкви, понятия о Царстве Божием, понятия, исходящего из сверхъестественного порядка, сознательно перемещенного в иную сферу рационализмом Лейбница, более или менее бессознательно — пророками современного мира и теоретиками социализма, и распространенного на понятие человеческого рода.

 

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА

 

[1] «Многие симфилы поедают выводки муравьев, другие сосут у них кровь, еще третьи откладывают свои яйца в их личинки. Несмотря на это, колонии муравьев заботливо ухаживают за своими сожителями и кормят их ради того, чтобы получать от них жидкость, к которой они проявляют явно выраженное пристрастие. Она для них не питание, а лакомство, но чтобы его получить, муравьи жертвуют своим потомством, часто даже с опасностью для всего сообщества.» (Buytendijk F. Psychologie des animaux. - S. 1.: Payot, 1928. - P. 161).

[2] О различии и отношениях между естественными нравственными достоинствами и воспринятыми см.: Maritain J. Science et sagesse suivie d'éclair-sissements… // Oeuvres completes. - Fribour; Paris, 1984. - Vol. 6. - P. 152–158.

[3] Ин., 1,9.

[4] I Тим., 2, 4.

[5] Journet Ch. // Vie intellectuelle. - 1929, mars. - P. 540.

[6] Clerissac H. Le mystere de 1'Eglise. - 5-eme ed. - Paris: Serb, 1917. - P. 22.

[7] «Бог пишет прямо, но по кривым линейкам», — говорит португальская пословица, которую цитирует Поль Клодель в «Атласном башмачке» (Claudel P. Le soulier de satin. - Paris: Gallimard, 1929. -P.9 — прим перев).

[8] Этот вопрос заслуживает специального исследования, и мы не хотели бы судить о нем мимоходом. Во всяком случае, известно, что подобное законодательство дает в руки людям и государствам безмерно опасное оружие. Кроме того, такое средство покорения природы человеком, как и другие, о которых говорится здесь, имеет явно отрицательный характер и, как и все они, примыкает к общей тенденции, ведущей к смерти. Энциклика «Casti connubii» [ «Благочестивые браки»] решительно осуждает это.

[9] Maritain J. Le Docteur Angelique // Oeuvres completes, vol. 5, p. 93–94.

[10] Известно, что первый том «Капитала» вышел в свет в 1867 г., два следующих тома были изданы после смерти К. Маркса, в 1885 и 1894 гг.

[11] Cf.: Pie IX. Alloce. Maxima quidem, Denz. - Bannw., 1703.

[12] St. Augustin. Ep. ad Macedon., c. 3.

[13] Maritain J. Le Docteur Angelique. // Oeuvres completes, vol. 4, p. 86.

[14] Thomas Aquinas. Sum. theol., 1–2, 106, 1.

[15] «Sed quia inveniuntur quidam protervi, ed ad vitia proni, qui verbis de facili moveri non possunt, necessarium fuint quod per vim vel metum cohiberentur a malo, ut, saltern sic malefacere desistentes, et aliis quietam vitam redderent, et ipsi tandem, per hujusmodi assuetudinem, ad hoc perducerentur, quod voluntarie facerent quae prius metu implebant, et sic fierent virtuosi». Но так как находятся люди бессовестные и склонные к порокам, которых словами убедить нелегко, то стало необходимо хотя бы страхом сдерживать зло, чтобы от злодеяний, по крайней мере, воздерживались, и таким образом и другим жизнь сохраняли, и сами, в конце концов, подобного рода привычки оставили и добровольно стали делать то, что выполняли страха ради, и в том преуспели. (Thomas Aquinas. Sum. theol., 1–2,95, 1).

[16] Там же, 1–2,96.5,а.3.

[17] Ср.: 4.1, гл. 1, разд. 3 (с.42–45).

[18] Patrologia latina, vol. LXXV p. 564.

[19] Proudhon P. J. De la justice dans la revolution et dans 1'eglise. Premiere etude. - Paris: Gamier, 1858. - Vol. 1.

[20] Thomas d'Aquin. De Veritate. 23, 6.

[21] Maritain J. Le songe de Descartes. // Oeuvres completes, vol. 5, p. 171–172.

[22] Разумеется, слово «христианство» может, таким образом, описывать культурное и светское влияние Церкви, только если при этом не будет забыто о самой Церкви, источнике этого влияния. Важно, однако, уточнить, что этого не делал никто в прошлом, обращаясь не к церкви, а к различным светским группам или организациям, порожденным ею же, и распространить на эту область современную строго выверенную терминологию.

[23] Например, в Средние века было обычным делом говорить о Парижском университете как об основном органе Католической церкви. Хроника Журдена (Имеется в виду Хроника Иордана де Яно (1220–1262): Jordanus de Jano. Chronica fratris Jordani edidit; notis et commentario illusravit H. Boehmer. -Paris: Librairie Fisenbacher, 1908. - прим перев) ставила его в этом смысле в один ряд со Священством и с Империей (Священная Римская империя (926-1806) в первые века своего существования претендовала на руководство католическим миром и на власть над католической церковью. См.: ч. 1, гл. 2, разд. 1 данной работы. — прим перев). Как заметил г-н Этьен Жильсон (Vigile. - 1931. - Cah. 18 — P. 68), «этот способ выражения характерен для состояния средневековой Европы и тех иллюзий, которые оно порождало. В ту эпоху наблюдается сильная тенденция отождествлять Церковь с Градом Божиим, а христианство — с Церковью, как будто все историческое и светское уже было поглощено духовностью, достигшей своей завершенности». Парижский университет, основанный Церковью, был сущностно важным органом средневекового христианства, но не Церкви.

(Эти строки уже были написаны, когда вышел в свет первый том перевода на французский язык книги Густава Шнюрера «Церковь и цивилизация в Средние века». Мы нашли в этом важном труде, прочтение которого особенно полезно именно в наше время, замечательное подтверждение всему тому, о чем мы здесь говорим, — особенно это касается главы, посвященной автором правлению Карла Великого — и вообще нашей точке зрения на Средние века).

[24] Известно, что эта формулировка, взятая из римского права, в своем буквальном смысле означает право использовать и потреблять. Но такое право, полагаемое как абсолютное божественное право, исключающее любое сужение или ограничение, а также любую отсылку к регулирующей цели, превращает собственность в идола, приспособленного к обществу рабовладельцев или язычников.

[25] Известно, что понятие «однозначный» — это понятие, одинаково согласующееся с совершенно различными вещами, к которым оно применяется: так, понятие «человек» одинаково применимо к Петру и Павлу. Определение «неоднозначный» полностью изменяет свое значение в зависимости от предмета, о котором идет речь: так, слово «весы» означает и прибор для измерения веса, и знак зодиака. И напротив, понятие «аналогичный» обретает самый различный смысл, одинаковый только в одном отношении, например, как в случае с математическим понятием подобия, предметы, к которым оно применяется, отвечая одной и той же идее, могут быть совершенно различны по существу. Так, идея «знания» применяется совершенно различным образом, не теряя, однако, своего собственного значения, идет ли речь об интеллектуальном или о чувственном познании.

[26] Maritain J. Du Regime temporel et de la Liberte // Oeuvres completes, vol. 5, p. 354 et suiv.

[27] Ibid., p. 376 et suiv.

[28] Таким образом, рассуждение — это средство познания, а цель — добро, которого желают любимому существу, цель, однако, промежуточная (или инфравалентная), поскольку речь идет не о Существе, которого любят безраздельно.

[29] Так, резец скульптора — это инструментальная причина статуи, а скульптор — ее основная причина, но вторичная основная причина, подчиненная причинности архитектора, который строит здание, украшаемое статуей.

[30] Как подразумевается в предыдущих примечаниях, проблема «светского христианского государства» не обходится без связи с «христианской философией». Этот предмет также был бы достоин специального и углубленного исследования, которое было бы направлено без всякого сомнения, на аналогичное решение, mutatis mutandis (Изменив то, что следует изменить, с оговорками по обстоятельствам (лат.). - прим перев).

[31] Здесь уместно заметить, что когда речь идет о вопросах, касающихся политического сообщества, не следовало бы упускать из виду, что общество и общее благо народа суть реальности, не сводимые к простой сумме индивидов и к благам индивидов или к индивидуальным добродетелям. Для того чтобы каждый любил/свою родину, вплоть до того, что готов был бы отдать жизнь за нее, нет необходимости ее идеализировать в соответствии со своими личными убеждениями. Достаточно того, что родина есть. К нему, чья личность формировалась долгими совместными усилиями на протяжении всей человеческой истории, — которая, несмотря на все несомые ей нечистоты, совершается властью Божией — придет та любовь, которая приходит к нашим близким, ибо любовь приходит не к возможному, а к реально существующему. Этот человек, у которого есть родина, не лучший из лучших в ней, он не Сущий сам по себе, как думают обыкновенно те, кто обожествляет родину или государство. Но это благо действительное, конкретное, существующее, и тот, кто отвечает на отдельный зов в большом движении «человеческого каравана», хорошо организованного, и все же пестрого, разношерстного, разномастного, — тем более дорог. Нет надобности оправдывать его за то, что его обманным образом толкают на захват чужого Правосудие, или Свобода, или Цивилизация, или сам Бог (так подстрекают к войнам нынешние правители, потому что эти войны требуют от людей слишком многого и нарушают справедливое равновесие между ценностями множества людей и требованиями Государства, — это трагедия, и вот почему никто не желает миру мира более тех, кто хочет укрепить в сердцах людей доблесть любви к своей стране). Добросовестный анализ номинализма мог бы показать, что в тех многих Франциях, которые имеют самый разнообразный облик в сознании французов, принадлежащих к той или иной партии, живет не пустота или простая надежда, а скромная и драгоценная человеческая действительность, настоящая и живая, к которой причастен каждый француз. Это прежде всего реальность духовная и нравственная, но в то же время воплощенная, пусть даже и не поддающаяся определению; она, как все особенное, так или иначе принадлежит тем, кто находится под знаком духа, способного распознавать эту действительность и находить собственный образ, несмотря на окружающие его маски.

[32] Maritain J. Primaute du Spirituel // Oeuvres completes, vol. 3, p. 785–988.

[33] Таким образом, святость — это идеал, осуществимый для любого христианина, соответственно условиям жизни каждого.

[34] Троцкий Л. Д. О Ленине. — 2-е изд. — М., 1925.

[35] Мы, конечно же, говорим о Церкви, взятой в ее собственной реальности и в ее сущности, которая должна быть четко отмежевана от общественно-светского поведения таких-то и таких-то ее членов. Само собой разумеется, что такое отмежевание не имеет никакого смысла для тех, кто, принципиально отказываясь от признания всей собственно духовной реальности, осуждает себя именно на то, чтобы видеть в Церкви только общественно-светскую силу. Мы также пишем не для тех умов, которые сводят любой философский диспут к спору об экономических и классовых интересах и, следовательно, могли бы лишь ценой некоторого противоречия постичь, что такое есть поиск истины. Мы склонны согласиться с критиками, которые оказывают нам максимум доверия. Но те критические высказывания, которые сводятся к заявлениям, что Фома Аквинский — это выдумка перепуганных собственников, пытающихся отыскать некоего «анти-Маркса» (чему якобы и посвящены наши труды), просто комичны.

[36] Etenum non potuerunt mihi. [Ибо не могли одолеть меня. Лат.].

[37] Berdiaeff N.A. Probleme du communisme. - Paris: Desclee de Brouwer, 1933.-P.47.

[38] cm. 4.1, гл. III, разд. 1 (c.57–59).

[39] Здесь можно обратить внимание на возмущенный отклик некоторых патронов-католиков, людей, вообще замечательных, на энциклику «Rerum novarum» (Энциклика «Rerum novarum» («О новых вещах». 1891) папы римского Льва XIII — программный документ католической церкви, содержавший критику капиталистической эксплуатации трудящихся, высказывания в пользу социальной справедливости и улучшения положена рабочих. Частная собственность при этом объявлялась «священным правом работодателей», с которыми надо было налаживать сотрудничество. С этой целью было предложено создание христианских профсоюзов и ассоциаций христианских трудящихся, что получило широкое распространение в промышленно развитых странах Запада. — прим перев)

[40] Ср. c.l08-109.

[41] Cf.: Thomas d'Aquin. Sum. theol., 2–2, 78, 2, ad. 5.

[42] В средневековой схоластике, как отмечает Зомбарт, «проводилось четко выраженное различие между помещением капитала и предоставлением денег в долг под проценты, они рассматривались как два занятия, принципы которых противоположны» (ср. посвящ. этому место в «Sum. theol.»). Но по мере того как деньги, особенно начиная с XV в., становились хозяевами средств производства, капитал как вещь, как благо и как действительное средство производства должен был, при коллективном одобрении, которое было, так сказать, идеей, формирующей экономический строй, раствориться в деньгах, одновременно должна была укорениться идея плодовитости денег, гак что два противоположных занятия, о которых говорил Зомбарт, должны стремиться к слиянию друг с другом. Именно этот процесс добавился к номиналистическому разложению средневековой мысли, к разрушению ценностей, отмеченных пуританством и приматом материального преуспеяния в качестве знака предопределения, как и к другим факторам, положив начало капиталистической экономике, которая после долгого скрытого развития сумела взять верх в истории лишь со второй половины XVIII в. и отличалась не только тем значением, которое придавалось функции капитала, но и — что уже совсем другое дело — вредоносным извращением этой функции.

[43] См. классический анализ Зомбарта в его книге «Буржуа» [Зомбарт В. Буржуа: Этюды по истории духовного развития современного экономического человека: перев. с нем. — М.: Наука, 1994. - 442 с. — Примеч. пер.]. Эссле дает такое резюме этого анализа:

«Капитализм не извлекает из своей удачи никакой личной выгоды кроме иррационального ощущения делового успеха. Это как раз тот самый бесплодный аскетизм, столь необъяснимый и таинственный, низкий и достойный презрения, который появляется во взоре человека докапиталистических цивилизаций, для которого только извращением инстинктов, auri sacra fames [священная жажда золота (лат.)], можно объяснить, как люди посвящают всю свою жизнь уходу в могилу, наполненную материальными богатствами». «Когда вместе с пуританством капиталистический дух с его аскетизмом проник в Англию, этот аскетизм, как огненный пояс, замкнулся вокруг тела беззаботной Англии… Он потребовал нивелировки нравов, стандартизации, которая исключала как не имеющее ценности все, что не было непосредственно нужным экономике.» В соприкосновении с капитализмом все увядает, все нравственные и духовные ценности отмирают, остается один хаос. Родина становится чужим местом. Природа, искусство, литература, государство, дружба — все поглощается таинственным небытием для этого человека, «которому всегда некогда»… Современный капитализм ведет, по мнению Макса Вебера, «к механизации всей внешней и внутренней жизни». На первый взгляд кажется удивительным, что Зомбарт делит людей на две категории — «эротиков» и «буржуа» — и определяет капиталиста во вторую категорию, которая охватывает существа, утратившие чувство любви. Но разве не содержит эта теория Зомбарта глубокую правду, и разве не полное отсутствие чувства любви (в христианском смысле) лежит в основе всех общественных зол нашего времени?» [Haessle J. Le travail / Trad, par P. Linn et E. Born. - P. 345–346. - (Bibl. fr. de phil.]). О современном состоянии капитализма интересно прочесть двухтомную книгу: Sombart W. L'apogee du capitalisme. - Paris: Payot, 1932.

[44] Первое подразделение исходит скорее из соотношения средств с силой, которая их приводит в действие, второе же — из природы средств, рассматриваемых самих по себе. Фронда Давида была бедным средством, соотносящимся с духовной силой, которая действовала через него, и это было само по себе плотским средством. Ср.: Maritain J. Du Regime temporell et de la Liberte. Ch. 3. De la purification des moyens. // Oeuvres completes, vol. 5, p. 441–486.

[45] Cf.: Maritain J. Reflexions sur Intelligence. Ch. 9. // Oeuvres completes, vol. 3, p. 333–384.

[46] Civilisation, le mot et 1'idee / Par Lucien Febvre, Emile Tonnelat, Marcel Mauss, Alfredo Niceforo, Louis Weber. Paris: Renaissance du Livre, 1930. (2-eme fasc. dc la I-ere Semaine internal, de synthese).

[47] Civilisation, le mot et l’idee, p. 2.

[48] Ibid., p. 88.

[49] Мы видим, что здесь обосновано и что неприемлемо в формулировке М. Мосса: Совокупность фактов, совокупность особенностей этих фактов, соответствующих совокупности обществ, одним словом, нечто вроде гиперсоциальной системы социальных систем — вот что можно было бы назвать цивилизацией (Civilisation, le mot et 1'idee, p. 89).

 

КОММЕНТАРИИ ПЕРЕВОДЧИКА

 

Перевод выполнен с издания: Maritain J. Religion et culture. -[Paris]: Desclee de Brouver, 1991, 174 p., включающего обе части работы, опубликованные Ж. Маритеном последовательно в 1930 и в 1933 гг.

[I] «Garnet des notes» («Записная книжка») — работа Ж. Маритена автобиографического характера, опубликованная им в 1965 г.

[II] Ж.Маритен принял католичество в 1906 г.

[III] Пеги Шарль (Peguy Charles, 1873–1914) франц. поэт и публицист, горячий приверженец католицизма, был связан с Франц. социалистической партией. В произведениях позднего периода пытался возродить религиозный дух глубокого Средневековья. С началом первой мировой войны отправился на фронт добровольцем и погиб в бою.

[IV] Подробнее см.: A propos de «Peguy» — in: Maritain — Mounier. 1929–1939. P., 1973.

[V] А. Барс, вероятно, имеет в виду политические события 1968 г. во Франции.

[VI] «Esprit» — общественно-политический и литературный журнал, теоретический орган французского персонализма; основан в октябре 1932 г. Э.Мунье. Одним из создателей и активным сотрудником журнала в первые годы его существования был Ж.Маритен.

[VII] Намек на текст из Евангелия: «Иную притчу сказал Он им: Царство Небесное подобно закваске, которую женщина, взяв положила в три меры муки, доколе не вскисло всё.» (Мф, 13, 33; Лк, 13, 21).

[VIII] Per accidens — случайно; Per se — само по себе (лат.).

[IX] Вполне определенно Маритен имеет в виду французского писателя и мыслителя, представителя Просвещения XVIII в., Жан-Жака Руссо (1712–1778), считавшего, что общество, с его неравенством, деспотичной властью, подавляет лучшие задатки человека уже в детском возрасте (см., например, Ж.Маритен. Философ в мире. М., 1994, с. 66–67).

[X] Forma rationis — букв.: форма рассуждения (лат.), здесь также: формально-логическое мышление.

[XI] In abstracto (лат.) — абстрактно, вообще.

[XII] «Хенотеистское» чувство — интуитивное единобожие (от греч. «hen» — один, «theos» — бог).

[XIII] Милосердие рода человеческого (лат.).

[XIV] Католическая в переводе с греческого значит «вселенская», «всемирная».

[XV] См. комм, к [XCVIII]

[XVI] Мф, 13, 29, 30.

[XVII] См.: Ламетри Ж.О. «Человек-машина». М., 1911.

[XVIII] «Человек экономический» (лат.).

[XIX] Philosophia perennis (лат.) — вечная философия; термин,