Моя тайна, или книга бесед о презрении к миру

Публикуется по: Петрарка Ф. Лирика. Автобиографическая проза. М., 1989.С. 357--394. Перевод М. Гершензона.

БЕСЕДА ВТОРАЯ

Августин Достаточно ли мы отдохнули? Франциск Как будто бы да. Августин Каково теперь твое настроение? И велика ли твоя доверенность? Ибоупование больного -- важный залог выздоровления. Франциск На себя мне нечего надеяться; вся моя надежда -- на Бога. Августин Это разумно. Но теперь возвращаюсь к делу. Многое тебе досаждает,многое оглушает тебя, и ты сам до сих пор не знаешь, сколь многочисленны исколь сильны окружающие тебя враги. Как человек, видящий густую рать вдали,обыкновенно по ошибке презирает малочисленность врагов, но, по мере того каквойско подходит ближе и наступающие когорты все раздельнее предстают предего глазами, ослепляя его блеском своего оружия, его страх растет и онраскаивается в том, что боялся меньше, чем должно было, --так, думаю,случится и с тобою, когда я соберу пред твоими глазами беды, осаждающие итеснящие тебя со всех сторон; тебе будет стыдно, что ты меньше огорчался ибоялся, чем следовало, и уж не будет тебе казаться странным, что твоя душа,так тесно обложенная, не могла прорваться через неприятельские ряды. Ты,несомненно, увидишь, сколь многими противоположными помыслами была подавлената благотворная мысль, до которой я стараюсь поднять тебя. Франциск Я трепещу в ужасе, ибо если я всегда сознавал, что опасность моявелика, а, по твоим словам, она настолько превышает мою оценку, что всравнении с тем, чего мне следовало бояться, я почти совсем не боялся, -- токакая мне остается надежда? Августин Худшее из всех несчастий -- отчаяние, и кто предается отчаянию,предается ему всегда преждевременно; поэтому я хотел бы прежде всего внушитьтебе, что отнюдь не следует отчаиваться. Франциск Я знал это, но страх отбил у меня память. Августин Теперь обрати ко мне взор и душу; говоря словами наиболее любезноготебе поэта, Сколько народов сошлись, --- взгляни! Какие твердыни, Двери замкнув, на тебя и твоих изощряют железо! Смотри, какие западни ставит тебе мир, сколько пустых надежд тебяобуревает, сколько терзает тебя ненужных забот. Начну с того, что от первыхдней творения ввергало в гибельте благороднейшие души; ты должен всяческизаботиться, чтобы не впасть в гибель по их примеру. Сколь многие вещи уносяттвою душу на пагубных крыльях и после того, как она под предлогом своеговрожденного благородства забудет о своей столько раз доказанной опытомнеустойчивости, теребят, наполняют и кружат ее, не позволяют ей думать ни очем другом и внушают ей надменную уверенность в своих силах исамодовольство, доходящее до ненависти к Творцу. Но хотя бы эти вещидействительно были так значительны, какими ты их воображаешь, они должныбыли бы внушать тебе не гордость, а смирение, так как ты должен помнить, чтоэти редкие блага достались тебе отнюдь не в силу твоих заслуг. Ибо чтоделает души подданных более покорными не скажу вечному, но земному владыке,как не зрелище его щедрости, вовсе не вызванной их заслугами? Они стараютсятогда добрыми деяниями оправдать милость, которую они должны были бы ранеезаслужить. Но теперь тебе будет очень легко понять, как ничтожно все, чем тыгордишься. Ты полагаешься на свой талант, хвалишься начитанностью,восхищаешься своим красноречием и красотою своего смертного тела. Между темразве ты не видишь, как часто твой талант изменяет тебе во всевозможныхделах и как много есть отраслей искусства, в которых ты неспособенсравняться по мастерству с самыми жалкими людьми? Больше того, ты найдешьпрезренных и ничтожных животных, чьим созданиям ты не в силах подражать привсех усилиях. Теперь попробуй гордись своими дарованиями! Ачтение твое --что было в нем прока? Из того многого, что ты прочитал, многое ли внедрилосьв твою душу, пустило корни, принесло зрелые плоды? Вглядись пристально всвою душу -- ты убедишься, что все, что ты знаешь, в сравнении с тем, чеготы не знаешь, представляет такое же отношение, как ручеек, высыхающий отлетнего зноя, по сравнению с океаном. Да и много знать -- на что годится,если, изучив круговращение неба и земли, и протяжение моря, и бег светил, исвойства трав и камней, и тайны природы, вы остаетесь сами себенеизвестными? Если, узнав с помощью Писания прямой путь на крутизнудобродетели, вы даете безумию водить вас вкривь и вкось неверной дорогою?Если, помня деяния всех славных мужей, какие жили когда-либо, вы незаботитесь о том, что сами делаете ежедневно? А о красноречии что я могусказать, как не то, в чем ты сам должен сознаться, -- что в своем расчете нанего ты не раз бывал обманут? И какая польза в том, что слушатели, бытьможет, одобряли твою речь, если твоим же судом она осуждалась? Ибо хотярукоплескания слушателей кажутся немаловажным успехом красноречия, но еслиотсутствует внутреннее одобрение самого оратора, -- много ли радости можетдоставить этат площадной шум. Как ты очаруешь раньше самого себя? Длятого-то, конечно, подчас тебе не удавалось стяжать красноречием ожидаемойславы, дабы ты на легком примере мог видеть, какими вздорными пустяками тыкичишься. Ибо, спрашиваю тебя, что может быть ребячливее или даже безумнее,как в полной беспечности обо всем другом и в совершенной косности тратитьвремя на изучение слов и, никогда не видя подслеповатыми глазами собственноймерзости, так услаждаться своей речью, подобно иным певчим пташкам, которые,говорят, до того упиваются сладостью собственного пенья, что умирают отэтого? И, что должно еще более заставить тебя краснеть, не раз случалось стобою, что ты оказывался бессильным изобразить словами те из вещей обычных иповседневных, которые казались тебе недостойными твоего красноречия, А скольмногое в природе не может быть названо за отсутствием собственного имени?Сколь много сверх того вещей, которые хотя и имеют каждая свое особенноеназвание, но выразить их ценность словами -- это чувствуется раньше всякогоопыта -- красноречие смертных бессильно? Сколько раз я слышал твои жалобы,сколько раз видел тебя безмолвным и негодующим потому, что и язык и перооказывались неспособными вполне выразить то, что для мыслящего ума былосовершенно ясно и легко понятно? Итак, чего же стоит красноречие, раз онотак скудно и хрупко, раз оно и всего не объемлет, и объятого не в силахохватить целиком? Греки обыкновенно упрекают вас в скудости слов, вы, в своюочередь, греков. Правда, Сенека считает их язык более богатым, но МаркТуллий во введении к своему сочинению о пределах блага и зла говорит: "Немогу надивиться, откуда взялось это необычайное презрение ко всемуотечественному. Обсуждать это здесь неуместно, но так я думаю и так частовысказывал: латинский язык не только не скуден, как обычно думают, но дажебогаче греческого". То же самое он говорит во многих других местах, а в"Тускуланских беседах" восклицает в ходе рассуждения: "О Греция, вечносчитающая себя богатой словами, как ты бедна ими!" И он сказал это с полнымубеждением, как человек, сознававший себя первенствующим в латинскомкрасноречии и дерзавший уже тогда оспаривать у Греции славу в этом деле.Вспомним также, что писал в своих "Декламациях" помянутый Сенека, страстныйпочитатель греческого языка. "Все, -- говорит он, -- римское красноречиеможет противопоставить заносчивой Греции или чем оно превосходит ее, -- всерасцвело вокруг Цицерона". Это высокая похвала, но, без всякого сомнения,вполне справедливая. Таким образом, как видишь, относительно первенства вкрасноречии идет большой спор не только между вами и греками, но даже междупервейшими из наших ученых, и в этом лагере есть люди, которые стоят за них,как в том лагере иные, может быть, держат нашу сторону, что сообщают,например, о знаменитом философе Плутархе. Наконец, наш Сенека хотя ипреклоняется, как я сказал, пред Цицероном, очарованный величием егосладостной речи, но в остальном отдает пальму первенства Греции. Цицерондержится противоположного мнения. Если же ты хочешь знать мое суждение обэтих вещах, то я признаю правыми обе стороны -- и тех, кто считает Грециюбедной словами, и тех, кто такою считает Италию. Если так по праву говорят одвух столь знаменитых странах, -- на что же могут рассчитывать другие?Подумай, кроме того, как мало ты можешь в этом деле полагаться на свои силы,раз ты знаешь, что вся страна, которой ты лишь ничтожная часть, скуднаречью; и тогда тебе станет стыдно, что ты потратил столько времени на дело,в котором полного успеха и невозможно достигнуть, да если бы и быловозможно, этот успех был бы совершенно бесплоден. Но перехожу к другимвещам. Ты горд добрыми качествами этого твоего тела? "И не видишьопасностей, окружающих тебя". Но что тебе нравится в твоем теле? Мощностьего или цветущее здоровье? Но усталость, возникающая от ничтожных причин, иприступы разнообразных болезней, и укус крохотного червячка, и самый легкийсквозной ветер, и многое в этом роде доказывают, что ничего нет болеехрупкого. Или, может быть, тебя обольщает блеск твоей красоты и, видя цветсвоего лица или черты его, ты находишь основание удивляться, восхищаться ирадоваться? И не устрашила тебя история Нарцисса, и вид мерзости телесной ненаучил тебя, как жалок ты внутри, и, довольный благообразием внешнейоболочки, ты не простираешь дальше свой умственный взор? Но и, помимо другихдоводов, которые неисчислимы, уже тревожный бег твоей жизни, ежедневночто-нибудь уносящий, должен был бы яснее дня показать тебе, что и красота --тленный и скоропреходящий цвет. А если бы ты почему-нибудь -- чего ты непосмеешь сказать -- и считал себя обеспеченным против старости, болезней ивсего вообще, что искажает красоту тела, -- по крайней мере ты должен был незабывать того последнего, которое разрушает все дотла, и глубоко запечатлетьв своей душе слова сатирика: Смерть единая учит, Как ничтожны людские тела. Вот, если не ошибаюсь, те вещи, которые, питая твою гордыню, мешаюттебе сознавать униженность твоего положения и помнить о смерти. Есть идругие причины, к которым теперь я хочу перейти. Франциск Остановись на минуту, прошу тебя, иначе, подавленный многочисленностьютвоих обвинений, я не смогу оправиться, чтобы дать ответ. Августин Говори, я охотно подожду. Франциск Не в малое удивление ты поверг меня, поставив мне в упрек многое такое,что, я уверен, никогда не проникало в мой дух. Я ли, по-твоему, полагался насвое дарование? Но поистине единственный признак моего дарования -- тот, чтоя нисколько не доверял ему. Я ли кичусь книжной начитанностью, давшей мнетак мало знаний и так много забот? Можно ли сказать, что я домогалсяораторской славы, когда, как ты сам упомянул, именно недостаточность словадля выражения моих мыслей возбуждает во мне сильнейшую досаду? Или тызадался целью испытать меня? Потому что ты знаешь, что я всегда сознавалсвое ничтожество, и если подчас ставил себя во что-нибудь, то это случалосьлишь тогда, когда я видел невежество других, ибо, как я часто говорю, мыдошли до такого положения, что, по известному выражению Цицерона, ценностьчеловека определяется у нас скорее "слабостью других", нежели его"собственной силою". Да если бы и выпали мне на долю обильно те качества, окоторых ты говоришь, чем же они так пышно украсили бы меня, чтобы я могвозгор-диться? Я слишком хорошо знаю себя и не так легкомыслен, чтобы этотсоблазн мог волновать меня. Ибо сколь малую пользу принесли мне и талант, изнания, и красноречие, раз они ничем не облегчили недугов, терзающих моюдушу, на что, помнится, я обстоятельно жаловался в одном письме! А уж что тыкак будто серьезно говорил о моих телесных преимуществах, это едва невызвало у меня смеха. Я ли полагал свою надежду на это смертное и бренноежалкое тело, когда я изо дня в день ощущаю его разрушение? Избави Бог. Вюности, признаюсь, я заботился о своей прическе и об украшении своего лица;но вместе с ранними годами эта забота исчезла, и теперь я по опыту знаю, чтоправ император Домициан, который, говоря о самом себе в письме к другу ижалуясь на чрезвычайную скоротечность телесной красоты, писал: "Знай, чтоничего нет приятнее красоты и ничего кратковременнее". Августин Я мог бы многое возразить на это, но предпочитаю, чтобы тебя пристыдилане моя речь, а твоя совесть. Я не буду действовать упорно и пыткою исторгатьу тебя слова, но подобно великодушным мстителям удовольствуюсь простымсоглашением, а именно попрошу тебя, чтобы ты впредь всеми силами устранял отсебя то, чего, по твоим словам, ты избегал доныне; а если когда-нибудькрасота лица начнет соблазнять твою душу, -- подумай, какой вид примутвскоре твои члены, которые теперь тебе нравятся, как гадки и отвратительныони будут и сколь ужасными показались бы тебе самому, если бы ты могтогда ихвидеть, и часто повторяй себе известные слова философа: "Я рожден длявысшего назначения, а не для того, чтобы быть рабом своего тела". Ибопоистине нет большего безумия, как то, что люди, не радея о самих себе,холят члены обитаемого ими тела. Если бы кто-нибудь был на краткое времяввергнут в темную, сырую и зловонную темницу, не стал ли бы он, покарассудок в нем цел, остерегаться, насколько возможно, всякогосоприкосновения со стенами и полом и, ежеминутно готовый к выходу, следитьчутким ухом приближение своего освободителя? Аесли бы он оставил этипредосторожности и, весь обмазанный ужасной грязью темницы, со страхом думалбы о выходе; если бы он усердно и заботливо разрисовывал и украшал егостены, тщетно стараясь преобразить естественный вид мокрой от сырости кельи,-- не должно ли бы по справедливости признать его безумным и жалким? Так ивы, несчастные, знаете и любите вашу темницу и прилепляетесь к ней, хотя васскоро выведут или, вернее, выволокут из нее, и силитесь изукрасить ее, тогдакак вам следовало бы ее ненавидеть, как ты сам в твоей "Африке" вложил вуста отцу Великого Сципиона эти слова: Путы мы ненавидим, и внешние цепи страшны нам; То же, что ныне мы любим -- тягчайшие узы свободы. Прекрасное изречение, только бы ты сам сказал себе то, что заставляешьговорить других. Не могу скрыть, что одно слово, которое ты, может быть,считаешь самым скромным во всей своей речи, мне кажется наиболее дерзким. Фран циск Жалею, если сказал что-нибудь надменное, но если деяниям и речам даетмеру душа, беру мою во свидетельницы, что я не сказал ничего дерзкого. Августин Однако унижать других -- гораздо худший вид гордости, чем превозноситьсебя не по заслугам, и я охотно предпочел бы, чтобы прославлял остальных, асебя ставил еще выше их, нежели, чтобы, растоптав всех, ты с неслыханнойгордостью выковал из презрения к другим шит для своей скромности. Франциск Прими это как желаешь, но я ни себе, ни другим не придаю большой цены.Мне противно рассказывать, какое мнение я имею о большинстве людей наосновании опыта. Августин Себя презирать -- всего безопаснее, других же -- крайне опасно и к томуже вполне бесполезно. Но перейдем к дальнейшему. Знаешь ли, что ещеотвращает тебя от цели? Франциск Скажи все что угодно, только в одном не обвини меня; в зависти. Августин Я хотел бы, чтоб гордость вредила тебе не больше, чем зависть, потомучто от этого порока ты, на мой взгляд, свободен. Но я хочу сказать о другом. Франциск Отныне ты не смутишь меня никаким обвинением. Скажи открыто, чтозаставляет меня блуждать вкривь и вкось? Августин Жадное стремление к земным благам. Франциск Заклинаю тебя, перестань. Большей нелепости я никогда неслыхал. Августин Ты сразу вышел из себя и забыл собственное обещание. Ведь речь идет ужесовсем не о зависти. Франциск Но об алчности, а этот порок едва ли кому более чужд, чем мне. Августин Ты много оправдываешься, но верь мне, -- ты не так свободен от этойзаразы, как тебе представляется. Фран циск Я-то не свободен от порока алчности? Августин И даже от честолюбия. Франциск Ну что ж, тесни меня, нагромождай, исполняй твою должность обвинителя.Я жду, какую новую рану ты захочешь нанести мне. Августин Подлинное свидетельство истины ты называешь обвинением и раною?Поистине, прав был сатирик, сказав: Тот обвинителем станет, кто выскажет истину... и не менее справедливы слова комика; Угодливость родит приязнь, а правда -- злость. Но скажи мне, пожалуйста: к чему эти беспокойства и заботы, гложущиетвою душу? Для чего понадобилось тебе в пределах столь короткой жизнистроить столь далекие надежды? Жизни размеренный срок Нас учит: безумен умысел дальний. Ты постоянно читаешь это, но оставляешь без внимания. Ты ответишь,вероятно, что тобою руководит в этом деле любовь к друзьям, и постараешьсядать красивое имя своему заблуждению. Но какое безумие объявлять войну иненависть себе самому из желания быть кому-нибудь другом! Фран циск Я не так черств и бездушен, чтобы чураться заботы о моих друзьях,особенно о тех, к кому я привязан ради их добродетели или заслуг; ибо предодними из моих друзей я преклоняюсь, других уважаю, иных люблю, иных жалею;но, с другой стороны, я и не столь великодушен, чтобы обрекать себя нагибель ради друзей. Разум велит мне, пока я жив, иметь кое-какой запас длядневного пропитания; отсюда мое желание (так как ты мечешь в меня Горациевыкопья, то пусть прикроет меня Горациев щит): Был бы лишь книг хороший запас да в житнице хлеба На год, -- не жить на авось, не висеть меж надеждой и страхом. И так как я хочу, говоря его же словами, "обеспечить себе старостьприличную и не чуждую Музам", и так как сильно боюсь превратностейсколько-нибудь долгой жизни, я заблаговременно принимаю меры против того идругого и мешаю с поэтическими занятиями заботы о моих частных делах. Но яделаю это спустя рукава, так что до очевидности ясно, что я лишь по нуждеунижаюсь до этих забот. Августин Вижу, как глубоко внедрились в твое сердце эти мысли, которые должныслужить оправданием безумию. Но почему ты не запечатлел в своей душе и этихслов сатирика: Что мне богатства твои, такою накоплены пыткой? Это ль еше не безумье, не явное мысли затменье -- Жить всю жизнь в нищете, умереть вожделея богатым? Вероятно, тебе кажется очень заманчивым умереть на ложе, покрытомпурпурными тканями, лежать в мраморной гробнице и завещать твоим преемникамспор о богатом наследстве; ведь потому вы и жаждете богатства, что онодоставляет эти преимущества. Бесплодный и, верь мне, безумный труд!Рассмотри в общем человеческую природу и ты увидишь, что она довольствуетсямалым, если же ты поразмыслишь о собственной, то едва ли рождался человек,который мог бы удовлетворяться меньшим, когда бы только всеобщее заблуждениене сбило тебя с толку. Есть указание или на общественные нравы, или нахарактер самого говорящего в словах поэта: Скудно питает земля: с деревьев плод каменистый -- Желудь сбираю, кизиль; вырываю травные корни. Ты же, напротив, должен признать, что ничего нет вкуснее и приятнеетакой пищи, пока ты живешь сообразно своим убеждениям, а не законамбезумствующей толпы. Итак, зачем ты мучаешь себя? Если ты будешь мерить посвоей натуре, то ты уже давно богат, а стать богатым по оценке толпы тыникогда не сможешь; чего-нибудь всегда будет не хватать, и погоня занедостающим будет вовлекать тебя в бездны страстей. Помнишь ли, как тынекогда наслаждался своей бродячей жизнью в отдаленной усадьбе? То, прилегшина мураву лугов, ты внимал ворчливому журчанью потока; то, сидя на открытомхолме, измерял свободным взглядом простертую пред тобою равнину; то в тенисреди палимой солнцем долины одолевал тебя сладкий сон, и ты наслаждалсяжеланной тишиною; и никогда не был празден твой ум, но всегда заняткакою-нибудь высокой мыслью, и, сопутствуемый одними Музами, ты никогда небыл один; наконец, когда с заходом солнца ты возвращался в свое тесноежилище, довольный своим достоянием, подобно тому старцу, о котором Вергилийговорит: Был он в душе богаче царей, как вечером поздно В дом возвращаясь, столы отягчал некупленным яством, -- разве тогда ты не считал себя без сравнения самым богатым и самымсчастливым из смертных? Франциск Увы, теперь я уверен в этом и, вспоминая то время, вздыхаю. Августин О чем ты вздыхаешь и кто, безумный, вверг тебя в эту скорбь? Виною твойсобственный дух, ибо ему стало стыдно подчиняться так долго законам своейприроды и он полагает, что не разбил оков своего рабства; он-то увлекаеттебя неистово и, если ты не затянешь узды, ввергнет тебя в смертную гибель.Лишь только тебе начали приедаться плоды твоих дерев, лишь только ты сталгнушаться простой одеждой и обществом сельских жителей, ненасытная алчностьснова бросила тебя в шумный водоворот городов. Как привольно, как спокойноты живешь здесь, это видно по твоему лицу и твоим речам. И точно, какихстраданий ты не видел здесь? Но, упорно пренебрегая печальным опытом, ты всееще колеблешься, вероятно, потому, что ты опутан сетями грехов, и потому,что Господу угодно, чтобы ты там же по собственной воле промотал свою жалкуюстарость, где под эгидой наставника протекло твое детство. Я был с тобою,когда еще отроком ты не знал никакой алчности, никакого честолюбия и подавалнадежду стать великим человеком. С тех пор твой нрав переменился,несчастный! И теперь, чем более ты приближаешься к исходу, тем усерднее тыкопишь деньги на дорогу. Чем же это кончится? Очевидно, тем, что смертныйчас, который, может быть, уже близок для тебя и, наверное, не может бытьдалек, застанет тебя, полуживого, но все еще снедаемого жаждою золота,склонившимся над счетной книгою, ибо то, что возрастает с каждым днем,неизбежно должно в последний день достигнуть наивысшей степени и превзойтимеру дозволенного. Франциск Что же преступного в том, что, предвидя бедную старость, я заранеесобираю запас на усталые годы? Августин Какая смешная заботливость и какое безумное нерадение -- с тревогойзаранее думать о возрасте, которого ты, может быть, вовсе не достигнешь илив котором проживешь лишь самое краткое время, и забывать о том часе, которыйнеизбежно наступит, и наступит невозвратно! Но таков ваш мерзкий обычай:печетесь о преходящем, а вечным пренебрегаете. Что же касается того, что тыстараешься оправдать твое заблуждение страхом бедности на склоне лет, то этовнушил тебе, я думаю, стих Вергилия: И муравей хлопотливый, боящийся старости нишей, -- его-то ты взял себе в образец, что и простительно ввиду слов сатирика: И хлада и глада, Как муравей, их учитель запасливый, трусят заране. Но если ты не всецело предался муравьиной науке, ты можешь понять, чтонет ничего более жалкого и безрассудного, как всю жизнь терпеть бедность,чтобы не терпеть ее когда-нибудь после. Не думай, впрочем, что я предлагаютебе бедность. Вовсе нет, но лишь переносить ее, если человеческой судьбеэто будет угодно. Думаю, что во всяком положении не следует бросаться вкрайности. Поэтому я не приглашаю тебя следовать примеру тех, кто говорит:"Для поддержания человеческой жизни достаточно хлеба и воды; с ними человекне беден; кто ими удовлетворяет свои желания, тот счастьем равен Юпитеру". Яне ограничу средний уровень человеческих потребностей речной водою и дарамиЦереры; эти пышные изречения оскорбляют человеческий слух и издавнанестерпимы. Нет, снисходя к твоей немощи, я учу тебя не изнурять, а лишьобуздывать свое естество. Твоего имущества достало бы на твои неотложныепотребности, если бы ты сам довлел себе; а теперь ты сам виною той нужды,которую ты терпишь. Ибо с умножением богатств умножаются потребности изаботы; эта истина уже столько раз высказывалась, что не нуждается вдальнейших доказательствах, Какое странное заблуждение и какая печальнаяслепота, что человеческий дух, вопреки своей прекрасной природе и своемунебесному происхождению, пренебрегая небесным, жаждет земных металлов! Прошутебя, подумай об этом серьезно и напряги твой умственный взор, дабы незастил ему истины блеск золота, сверкающий кругом. Каждый раз, когда,влекомый крючьями любостяжания, ты спускаешься от своих высоких забот к этимнизменным, разве ты не чувствуешь, что ты сброшен с неба не землю инизвергнут с далеких звезд в глубочайшую пропасть? Франциск Разумеется, чувствую, и невозможно сказать, как больно я ушибаюсь,падая. Августин Почему же многократный опыт не устрашает тебя и, поднявшись на высоты,ты не утверждаешь там прочнее своей стопы? Франциск Я силюсь всячески, но так как закон человеческой природыпротивоборствует моим усилиям, то я невольно срываюсь. Мне думается, не безоснования древние поэты посвятили двойную вершину Парнаса двум богам, затем,чтобы молиться Аполлону, которого они называли богом духа, о подачевнутренней, душевной крепости, Вакху же -- об удовлетворении их внешнихпотребностей. Эту мысль внушили мне не только уроки моего личного опыта, нои многочисленные свидетельства самых ученых людей, перечислением которых нетнужды докучать тебе. Поэтому, хотя вера в целую толпу богов и смешна, но этомнение поэтов не вовсе неразумно, и, применяя его к единому Богу, откоторого исходит всякая благо потребная помощь, я едва ли уклоняюсь отздравого смысла. Или ты думаешь иначе? Августин Не отрицаю, что ты прав, но мне досадно видеть, как неравно ты делишьсвое время. Когда-то ты целиком посвящал свою жизнь достойным трудам, и еслипо нужде тебе приходилось тратить сколько-нибудь времени на другие заботы,ты называл это время потерянным; а теперь ты уделяешь прекрасному лишь тотдосуг, какой оставляют тебе заботы любостяжания. Кто пожелал бы достигнутьзрелого возраста, раз он так меняет стремления людей? Но где конец и гдемера? Назначь себе предел, и когда достигнешь его, остановись и отдохнинаконец. Ты знаешь, что эти слова, исходящие от человека, содержат в себевещую мудрость: Жадный беден всегда. Знай цель и предел вожделенья. Какова же конечнаяцель твоих вожделений? Франциск Не терпеть нужды и не иметь излишка, не повелевать другими и не быть вподчинении -- вот моя цель. Августин Для того чтобы ни в чем не нуждаться, ты должен был бы стряхнуть с себячеловеческое естество и стать Богом. Разве ты не знаешь, что из всех живыхсуществ человек имеет наиболее нужд? Франциск Я очень часто слышал это, но хотел бы возобновить в своей памяти. Августин Взгляни на него, как он, наг и безобразен, с криком и плачем рождается,как несколько капель молока, успокаивают его, как он дрожит и ползает и неможет обойтись без чужой помощи, как бессловесные животные питают и одеваютего; как он хрупок телом и душой неспокоен, осаждаем всевозможными болезнямии подвержен бесчисленным страстям, как он нерешителен, как обуреваем торадостью, то печалью, как немощен волею и неспособен обуздывать своивожделения, как не ведает, что и в каком объеме ему полезно, где мера в пищеи питье. Телесную пищу, которая для остальных живых существ лежит открыто,он принужден добывать тяжким трудом; от сна он тяжелеет, от еды его пучит,напитки делают его несдержанным, бдение ослабляет его, голод истощает, жаждасушит; он и жаден и робок; что имеет, на то глядит с отвращением, а потеряв,оплакивает, озабочен сразу и настоящим, и прошедшим, и будущим, полонгордыни в унижении своем, хотя знает свою бренность; он более жалок, чемничтожнейший червь; век его краток, жизнь ненадежна, удел неизбежен, исмерть грозит ему в тысяче форм. Франциск Ты нагромоздил бесчисленные беды и лишения, так что человеку почтиприходится жалеть, что он родился человеком. Августин И вот, несмотря на такую немощность и бедность человека, ты мечтаешьприобрести богатство и могущество, каких не достигал еще ни один кесарь, ниодин король. Франци ск Кто употребил эти слова? Кто говорил о богатстве и могуществе? Августин Но есть ли большее богатство, как не нуждаться ни в чем? Есть либольшее могущество, как не быть никому подчиненным? Ибо короли и владыкиземли, которых можно считать богаче всех, конечно, терпят нужду вбесчисленных вещах; даже полководцы находятся в зависимости от тех, надкоторыми они с виду начальствуют: когда окружат их вооруженные легионы, --они, внушающие этими легионами страх, в свою очередь, не могут не бояться ихсами. Поэтому перестань надеяться на невозможное и, довольствуясьчеловеческой долей, учись и жить в изобилии, и нуждаться, и начальствовать,и подчиняться; и не мечтай таким способом, пока ты жив, свергнуть игосудьбы, которое давит и шею королей, и знай, что ты лишь тогда избавишься отнего, когда, подавив в себе человеческие страсти, ты всецело отдашься вовласть добродетели. Тогда-то, свободный, не подчиненный никому из людей и нив чем не нуждаясь, ты наконец будешь истинно могучим, совершенно счастливымвладыкой. Франциск Я уже раскаиваюсь в своем решении и хочу ничего не хотеть; но дурнаяпривычка владеет мною, и я вечно чувствую какую-то неудовлетворенность всердце. Августин Именно это -- я возвращаюсь к предмету нашей беседы, -- именно этоотвлекает тебя от размышления о смерти. Пока тебя одолевают земные заботы,ты не поднимаешь глаз к вечному. Если ты сколько-нибудь веришь мне, тысбросишь с себя эти заботы, которые тяготеют над душою как смертоносноебремя; и тебе будет нетрудно свергнуть их, лишь бы только ты сообразовалсясо своей натурою и предоставил ей, а не безумству толпы вести и направлятьсебя. Франциск Я готов, да будет так. Но мне уже давно хочется узнать, что же тывсе-таки думаешь о честолюбии. Августин Зачем ты спрашиваешь меня о том, что ты сам можешь себе уяснить?Исследуй свое сердце, и ты увидишь, что среди других пороков честолюбиезанимает не самое малое место. Фран циск Значит, тщетно я по мере возможности избегал городов, презирал толпу иобщественные дела, уединялся в лесах, скрывался в безмолвье полей,обнаруживал отвращение к суетным почестям: меня все еще обвиняют вчестолюбии! Августин Вы, смертные, от многого отказываетесь не потому, что презираете вещь,а потому, что теряете надежду достигнуть желаемого; ибо надежда и желаниевзаимно подстрекают друг друга, так что когда одно холодеет, то и другоестынет, и когда одно разгорается, то закипает другое. Франциск Что же, скажи, мешает мне надеяться? Разве я до такой степени лишенспособности к искусствам? Августин Я ничего не говорю о способности к искусствам, но, конечно, тебенедостает тех дарований, при помощи которых теперь главным образом достигаютвысоких степеней, -- уменья лестью втираться к сильным мира сего, искусстваобманывать, обещать, лгать, притворяться и скрывать, переносить всяческиеобиды и поношения. Лишенных этих и подобных им дарований и зная, что тебе неудастся преодолеть твою натуру, ты перешел к другим занятиям; и в этом тыпоступил предусмотрительно и разумно, ибо, как говорит Цицерон, "противитьсяприроде -- разве не то же, что по примеру гигантов бороться с богами"? Франциск Прочь высокие почести, если они достигаются этими средствами! Августин Хорошо сказано; но ты еще не вполне доказал мне свою невинность, таккак ты не вправе утверждать, что не желал почестей, хотя тебя и пугаеттягость их добывания, подобно тому како человеке, который, убоявшисьтрудностей пути, вернулся с полдороги, нельзя сказать, что он призналнеинтересным видеть Рим. К тому же ты и не вернулся вспять, как ты уверилсебя и силишься меня уверить. Не прячься напрасно; все твои мысли и все делаоткрыты предо мною, и твоя похвальба насчет бегства из городов и нежнойлюбви к лесам не оправдание, а только перелицовка твоей вины. Ибо многиепути ведут к одной и той же цели, и верь мне, -- хотя ты и покинул торнуюдорогу, протоптанную толпою, но ты стремишься по окольной тропинке ктой жечестолюбивой цели, которую ты, по твоим словам, презрел и к которой ведуттебя и твоя покойная жизнь, и уединение, и равнодушие к столь многимчеловеческим делам, и эти самые твои труды, до сих пор неизменно венчающиесяславой. Франциск Ты хочешь прижать меня к стене; я мог бы увернуться, но так как временимало и его приходится делить на многое, то, если можно, перейдем кдальнейшему. Августин В таком случае следуй за вожатым. О чревоугодии у нас вовсе не будетречи, так как ты нисколько не склонен к нему, разве только подчас выбьеттебя из колеи приятная пирушка в кругу друзей, враждебная умеренности. Но сэтой стороны я не предвижу опасности, ибо, лишь только вырвавшись изгородов, ты вернешься в привычную сельскую жизнь, все соблазны подобныхнаслаждений тотчас исчезнут, а вдали от них, как я заметил, ты живешь,признаюсь, так, что я радуюсь твоей воздержанности и умеренности, в которойне могут сравниться с тобою ни твои личные, ни наши общие друзья. Умолчутакже о гневе, ибо хотя ты часто распаляешься им более, чем должно, ноблагодаря твоей врожденной доброте и мягкости ты обыкновенно тотчас смиряешьсвое возбуждение, помня совет Горация: Гнев -- безумье на час. Обуздывай нрав. Не владеешь Им -- овладел он тобой. Полони ж, истоми его в узах. Франциск Признаюсь, эти слова поэта и многие подобные советы философов принеслимне некоторую пользу, но более всего помогала мне мысль о том, что жизнькоротка, ибо какое исступление -- тратить на ненависть к людям и на ихпагубу те немногие дни, какие мы проводим среди них! Внезапно наступитпоследний день, -- он погасит это пламя в людских сердцах, положит конецненависти и, если мы не желаем нашему недругу ничего худшего, чем смерть,исполнит наше злое пожелание. Какой же смысл толкать к гибели себя и других?Зачем терять лучшую часть столь краткого времени? Когда даже при самойбережливой трате нам едва хватает отмеренных дней на пристойные радостинастоящего и на размышления о будущей жизни, зачем же отнимать их отделнужных и естественных и употреблять на горе и гибель себе и другим? И такполезно было мне это размышление, что, получив толчок, я не совсем падал, аесли и падал, тотчас вставал на ноги. Однако доныне никакое усилие не моглопривести к тому, чтобы я вовсе не был волнуем бурными дуновениями гнева. Августин Но так как я нисколько не боюсь, что эти бурные дуновения причиняткораблекрушение тебе или кому-либо иному, то я охотно соглашаюсь, чтобы ты вэтом деле довольствовался послаблениями перипатетиков, раз тебе не по силампринципы стоиков, обещающих с корнем вырвать все болезни души. Итак,оставляя пока в стороне этот предмет, я спешу перейти к вещам более опасным,требующим от тебя гораздо большей предусмотрительности. Фран циск Милостивый Бог! Что же остается еще более опасного? Августин Как пламенеешь ты жаром сладострастия! Франциск Порою так сильно, что горько жалею, зачем я не родился бесчувственным.Я предпочел бы быть неподвижным камнем, нежели игралищем многочисленныхвлечений моего тела. Августин Итак, ты знаешь, что, пожалуй, более всего отвлекает тебя отразмышлений о божественном. Ибо что другое предписывает нам небесное учениеПлатона, как не удалять душу от плотских похотей и подавлять фантастическиегрезы, дабы она чистою и свободною поднималась к созерцанию божественныхтайн, с которым нераздельно связано размышление о собственной бренности. Тызнаешь, о чем я говорю; эти вещи близко знакомы тебе по книгам Платона,которые, по твоему недавнему признанию, ты жадно изучал. Франциск Я изучал их, признаюсь, с горячей надеждой и большим рвением, ноновизна чужеземного языка и внезапный отъезд наставника принудили меняоставить мое намерение. Однако упомянутое тобою учение мне хорошо знакомокак по твоим сочинениям, так и по сообщениям других платоников. Августин Не важно, от кого ты узнал эту истину, хотя авторитет учителя частомного значит. Франциск Особенно для меня -- авторитет того, о ком глубоко запали мне в душуслова, сказанные Цицероном в "Тускуланских беседах". "Если бы, -- говоритон, -- Платон и никакого не приводил довода, -- я так высоко ценю его, чтоон убедил бы меня одним своим авторитетом". Мне же -- а я часто размышляю оего божественном гении -- показалось бы несправедливым, если бы Платонувменили в обязанность представлять доводы, тогда как пифагорейцы необременяют этим вождя своей школы. Но чтобы не отвлекаться долее отпредмета, и его авторитет, и собственный разум, и опыт издавна до такойстепени освоили меня с этой мыслью Платона, что я не сомневаюсь: ничего неможет быть сказано ни более верного, ни более благочестивого. Ибо повременам, когда Господь подавал мне руку, я поднимался настолько, чтопостигал с какою-то необычайной и безмерной радостью, что мне в те минутыбыло на пользу и что раньше -- во вред; и ныне, когда я собственной тяжестьюнизринут в прежнее унижение, я с великой горечью чувствую, что меня сызновапогубило. Говорю это затем, чтобы ты не удивлялся моим словам, что я наопыте проверил это положение Платона. Августин Я и не удивляюсь, ибо я был свидетелем твоих усилий, видел тебя ипадающим и встающим и теперь, когда ты повержен, хочу из жалости помочьтебе. Франциск Благодарю тебя