Публикуется по: Деяния Вселенский Соборов. Казань, 1887. Т. 1. Изд.2-е. С. 111-112. Веруем во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всеговидимаго и невидимаго. И в единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, единороднаго,рожден-наго от Отца прежде всех веков, Света от Света, Бога истиннаго отБога ис-тиннаго, рожденнаго, не сотвореннаго, Отцу единосущнаго, чрезкотораго все произошло; Для нас человеков и для нашего спасения сшедшаго с небес, ивоплотившагося от Духа Святаго и Марии Девы, и вочеловечившагося; Распятого за нас при Понтии Пилате, и страдавшаго, и погребеннаго; И воскресшаго в третий день, по писаниям; И восшедшаго на небеса, и сидящаго одесную Отца; И опять имеющаго придти со славою -- судить живых и мертвых, --котораго царству не будет конца. И в Духа Святаго, Господа Животворящаго, исходящаго от Отца, вместе соОтцем и Сыном покланяемаго и славимаго, изрекавшаго чрез пророков. Во единую, святую, соборную и апостольскую Церковь. Исповедуем одно крещение в отпущение грехов. Ожидаем воскресения мертвых. И жизни будущаго века. Аминь. ГРИГОРИЙ БОГОСЛОВ (НАЗИАНЗИН) (330--390) Григорий был родом из г. Назианза, почему и получил одно из своихпрозваний -- Назианзин. В юности он учился в школах сначала в КесарииКаппа-докийской, а затем в Кесарии Палестинской, где находилась знаменитаяхристианская школа, основанная Оригеном. Затем Григорий продолжалбогословское и философское обучение в Александрии и Афинах. Позднее за своюученость Григорий был прозван Богословом. В Афинах Григорий подружился сВасилием из Кесарии, ставшим позднее одним из выдающихся отцов церкви ивошедшим в историю под именем Василия Великого. Вскоре, после того как Василий Великий основал в Понте (на севере МалойАзии) монастырь, Григорий пришел к своему другу. Вместе они писали дляиноков монастыря уставы постнической жизни и подражали друг другу, ибокаждый из них видел в друге образец добродетели. Вернувшись по просьбе отца,который был епископом Назианзским, в Назианз, Григорий принял действенноеучастие в полемике с арианами. Вскоре, по просьбе Василия Великого, Григорийпринял сан епископа и занял кафедру в г. Сасиме. В 379 г. исполняя просьбу своего уже умершего друга Василия Великого,Григорий отправился в Константинополь для опровержения распространившихсяересей. Как свидетельствуют древние источники, Григорий, вооружившись словомБожиим, побеждал еретиков в спорах, опровергая их догматические заблуждения.Его проповеди слушали многие христиане, поэтому вскоре число еретиков вКонстантинополе значительно уменьшилось. В 381 г. Григорий на некоторое время занял константинопольскийпатриарший престол, но через некоторое время оставил его и удалился вКаппадокию в село Арианз. Здесь он прожил до смерти, создав за этот периоднесколько сочинений. Григорий был похоронен в г. Нази-анзе. В первой половине V в. в честьнего в Константинополе был построен храм и перенесены его мощи. В 950 г.мощи святого Григория были разделены: одна часть их положена была в храмеАпостолов, другая -- в храме св. Анастасии. Есть его мощи ныне и в Риме всоборе Св. Петра. Григорий Богослов был талантливым писателем и поэтом. До нынешних днейсохранилось 45 речей, в том числе "Пять слов о богословии", в которыхсвятитель защищал решения Никейс-кого собора от ариан. Кроме того, известныего 243 письма и 507 поэм, в том числе автобиографические поэмы "О моейжизни", "О моей судьбе", "О страданиях моей души", а также гимны, вошедшие вобиход православного пения.
ПЯТЬ СЛОВ О БОГОСЛОВИИ
СЛОВА ПЕРВОЕ И ВТОРОЕ Публикуется по: Григорий Богослов. Собрание творений. В 2 т. Минск -Москва, 2000. Т. 1. С. 468-502. ПРОТИВ ЕВНОМИАН* И О БОГОСЛОВИИ ПЕРВОЕ, ИЛИ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ * Евномиане отрицали не только единосущее, но и подобосущее Бога-Отца иБога-Сына. Кроме того, они учили, что можно совершенно постигнуть Бога умомчеловеческим. Против этого последнего лжеучения евномиан направленонастоящее слово. Слово к хитрым в слове и начну от Писания: Я на тебя, гордыне (Иер. 50,31), то есть на ученость, и слух, и мысль! Ибо есть, действительно естьлюди, у которых при наших речах чешутся и слух, и язык, и даже, как вижу, ируки, которым приятны негодные пустословия и прекословия лжеименного знанияи ни к чему полезному не ведущие словопрения (1 Тим. 6, 4. 20). Ибо Павел,проповедник и вводитель слова сокращенного (Рим. 9, 28), учитель и ученикрыбаков, называет так все излишнее и изысканное в слове. Хорошо, если бы те,о ком у нас речь, также были несколько искусны в деятельном любомудрии, какоборотлив у них язык и способен приискивать благородные и отборные слова.Тогда мало и, вероятно, меньше, чем ныне, стали бы они вдаваться в нелепые истранные мудрования и словами (о смешном деле и выражусь смешно) играть, какшашками. Но, оставив все пути благочестия, они имеют в виду одно -- задатьили решить какой-нибудь вопрос и походят на зрелищных борцов, представляющихне ту борьбу, которая ведет к победе по законам ратоборства, но ту, котораяпривлекает взоры не знающих дела и получает у них одобрение. И надобно же,чтоб всякая площадь оглашалась их речами, чтоб на всяком пиршестве наводилискуку пустословие и безвкусие, чтоб всякий праздник делался непраздничным иполным уныния, а при всяком сетовании искали утешения в большем зле -- впредложении вопросов, чтоб во всяком женском тереме -- этом убежищепростодушия -- нарушалось спокойствие и поспешностью в слове похищался цветстыдливости! А если дошло уже до этого, если зло стало неудержимо иневыносимо, даже есть опасность, что и великое наше таинство1 обратят внизкое ремесло, то пусть эти соглядатаи окажут столько терпения, чтоб, когдаотеческое сердце наше приходит в волнение и чувства наши терзаются, какговорит божественный Иеремия (4, 19), им без ожесточения принять это о нихслово и хотя несколько, если только могут, удержав язык, преклонить к намслух. И без сомнения, вы не потерпите ущерба. Или буду говорить в ушислышащих, и тогда слово принесет некоторый плод, именно тот, что вывоспользуетесь словом, потому что, хотя сеющий слово сеет в сердце каждого,однако же плодоносит одно доброе и плодотворное сердце. Или пойдите от меня,смеясь и над этим словом, находя в нем новый предмет к возражениям излословию на меня, что доставит вам еще большее удовольствие. Не подивитесьже, если скажу слово, и оно будет не по вашему закону и странно для вас,которые слишком отважно и мужественно (боюсь оскорбить, сказав:невежественно и дерзко) утверждают о себе, что знают все и всему в состояниинаучить. Любомудрствовать о Боге можно не всякому, -- да! не всякому. -- Этоприобретается не дешево и не пресмыкающимися по земле! Присовокуплю еще:можно любомудрствовать не всегда, не перед всяким и не всего касаясь, нодолжно знать: когда, перед кем и сколько. Любомудрствовать о Боге можно невсем; потому что способные к этому люди, испытавшие себя, которые провелижизнь в созерцании, а прежде всего очистили, по крайней мере очищают, и душуи тело. Для нечистого же, может быть, небезопасно и прикоснуться к чистому,как для слабого зрения к солнечному лучу. Когда же можно? -- Когда бываемсвободны от внешней тины2 и мятежа, когда владычественное в нас3 несливается с негодными и блуждающими образами, как красота письмен,перемешанных письменами худыми, или как благовоние мира, смешанного сгрязью. Ибо действительно нужно остановиться, чтоб познать Бога (Пс. 45,11), и когда изберем время, судить о правоте Богословия (Пс. 74, 3). Передкем же можно? Перед теми, которые занимаются этим тщательно, а не наряду спрочим толкуют с удовольствием и об этом после конских ристалищ, зрелищ ипесен, после удовлетворения чрева и того, что хуже чрева; ибо для последнихсоставляет часть забавы и то, чтоб поспорить о таких предметах и отличитьсятонкостью возражений. О чем же должно любомудрствовать, и в какой мере? Отом, что доступно для нас и в такой мере, до какой простираются состояние испособность понимания в слушателе. Иначе, как превышающие меру звуки илияства вредят одни слуху, другие телу, или, если угодно, как тяжести не посилам вредны поднимающим, и сильные дожди -- земле; так и слушатели утратятпрежние силы, если их, скажу так, обременить и подавить грузом трудныхучений. * Христианскую религию. ** Не порабощаемся плотью. *** Ум. И я не то говорю, будто бы не всегда должно памятовать о Боге (да ненападают на нас за это люди на все готовые и скорые!). Памятовать о Богенеобходимее, нежели дышать; и, если можно так выразиться, кроме этого недолжно и делать ничего иного. И я один из одобряющих слово, котороеповелевает размышлять день и ночь (Пс. 1, 2), вечером и утром и в полденьповедать (Псал. 54, 18), и благословлять Господа во всякое время (Пс. 33,2). А если нужно присовокупить и сказанное Моисеем, то ложась, и вставая, иидя дорогой (Втор. 6, 7), и справляющий другие дела должен памятовать оБоге, и этой памятью возводить себя к чистоте. Таким образом, запрещаю непамятовать о Боге, но богословствовать непрестанно, даже запрещаю небогословствование, как бы оно было делом не благочестивым, нобезвременность, и не преподавание учения, но несоблюдение меры. Мед,несмотря на то, что он мед, если принять в излишестве и до пресыщения,производит рвоту. И время всякой вещи, как рассуждаю с Соломоном (Еккл.3,1). Даже прекрасное не прекрасно, если произведено вне порядка, как,например, совершенно неприличны цветы зимой, мужский наряд на женщине иженский -- на мужчине, геометрия во время плача и слезы на пиру. Ужели же ниво что будем ставить время единственно там, где всего более надобно уважатьблаговременность? -- Нет, друзья и братья (все еще называю вас братьями,хотя ведете себя и не по-братски)! Не так будем рассуждать, не побежимдальше цели, как горячие и неудержимые кони, сбросив с себя всадника --разум, и отринув добрую узду -- благоговение, но станем любо мудрствовать,не выступая из назначенных христианину пределов, не будем переселяться вЕгипет, не дадим увлекать себя к ассириянам, не воспоем песнь Господню наземле чужой (Пс. 136, 4), т.е. вслух всякому, и стороннему и нашему, и врагуи другу, и благонамеренному и злонамеренному, который чрезмерно тщательнонаблюдает за нами, и желал бы, чтобы в нас каждая искра худого обратилась впламя, сам тайно ее возжигает, раздувает, воздымает своим дыханием к небу,выше сжигающего все окрест себя Вавилонского пламени. Поскольку всобственных своих учениях не находят они для себя подкрепления, то ищут егов том, что слабо у нас. А потому, как мухи на раны, нападают на наши (какназвать это?) неудачи или погрешности. Но не будем долее оставаться в неведении о себе самих и не уважатьприличия в таких предметах. Напротив, если невозможно истребить вражду, покрайней мере, согласимся в том, чтоб о таинственном говорить таинственно, ио святом -- свято. Перед имеющими оскверненный слух не станем повергатьтого, о чем не должно всем разглашать. Не попустим, чтоб, в сравнении снами, оказались достойными большего почтения поклоняющиеся бесам, служителисрамных басен и вещей, потому что и они скорее прольют кровь свою, нежелиоткроют учение свое непосвященным. Будем знать, что есть некотороеблагоприличие как в одежде, пище, смехе и походке, так и в слове и молчании;тем более, что мы, кроме других наименований и сил, чтим в Боге и Слово. Сами состязания да будут у нас подчинены законам. О рождени Бога, осотворении, о Боге из не сущих1, о сечении, делении и разрешении для чегослушать тому, кто слушает это неприязненно? Для чего обвинителей делаемсудьями? Даем меч в руки врагам? Как и с какими, думаешь ты, понятиямипримет слово об этом тот, кто одобряет прелюбодеяние и деторастление, ктопоклоняется страстям и не может ничего представить выше телесного, кто вчераи за день творил себе богов, богов, отличающихся делами самыми постыдными?Не с понятиями ли (к каким он привык) грубыми, срамными, невежественными? Ибогословие твое не сделает ли он поборником своих собственных богов истрастей? Если мы сами употребляем такие изречения во зло, то еще труднееубедить противников наших, чтоб любомудрствовали, как следовало бы нам. Еслимы сами у себя изобретательны на зло (Рим. 1, 30), то как им не коснутьсятого, что действительно в нас есть? Вот следствия нашей междоусобной брани!Вот польза от подвизающихся за слово более, нежели угодно Слову, и отподвергающихся одной участи с лишенными ума, которые зажигают свойсобственный дом, или терзают детей, или гонят от себя родителей, считая ихчужими! * Ариане учили о Сыне Божием, что было, когда Его не было, и что,следовательно, Он стал из не сущего сущим. Но, отлучив от слова чуждое и многочисленный легион, поступивший вглубину, послав в стадо свиней, обратимся к себе самим (что составляетвторой предмет нашего слова) и как изваяние высечем богослова во всейкрасоте. Прежде же всего поразмыслим о том, что значит такое ревнование ослове и эта болезнь языка? Что за новый недуг? Что за ненасытность? Длячего, связав руки, вооружили мы язык? Не хвалим ни страннолюбия, нибратолюбия, ни любви супружеской, ни целомудрия; не дивимся ни питаниюнищих, ни псалмопению, ни всенощному стоянию, ни слезам; не изнуряем телапостами, не преселяемся к Богу молитвой, не подчиняем (как правильнорассуждающие о своем составе) худшего лучшему, то есть плоти духу; необращаем жизни в помышление о смерти; помня о горнем благородстве, неудерживаем за собой владычества над страстями; не укрощаем в себе ни ярости,делающей надменными и зверскими, ни унижающего превозношения, нибезрассудной скорби, ни необузданного сладострастия, ни блудливого смеха, нинаглого взора, ни ненасытного слуха, ни неумеренной говорливости, нипревратного образа мыслей, ни всего, что против нас у нас же самих беретлукавый, вводящий, как говорит Писание, смерть сквозе окно (Иер. 9, 21), тоесть через чувства. У нас все наоборот. Как цари даруют пощаду после победы,так мы даем свободу страстям других, если только потворствуют нам идерзостнее или нечестивее устремляются против Бога, и за недоброе воздаемхудой наградой, за нечестие -- своевольством. Но я буду спрашивать тебя мало, совопросник и вещий муж, ты же Мнеобъясняй, говорит Иову Вещавший сквозь бурю и облака (Иов. 38, 1--3). Чтослышишь, много у Бога обителей или одна? -- Без сомнения согласишься, чтомного, а не одна? Все ли он должны наполниться? Или одни наполнятся, адругие нет, но останутся пустыми и приготовлены напрасно? -- Конечно все,потому что у Бога ничего не бывает напрасно. -- Но можешь ли сказать, чтопонимаешь под таковой обителью: тамошнее ли упокоение и славу, уготованнуюблаженным, или что другое? -- Не другое что, а это. -- Но согласившись вэтом, рассмотрим еще следующее. Есть ли что-нибудь такое, как я полагаю, чтодоставляло бы нам эти обители; или нет ничего такого? -- Непременно естьнечто. -- Что же такое? -- Есть разные роды жизни и избрания, и ведут к тойили другой обители по мере веры, почему и называются у нас путями. -- Ивсеми ли путями, или некоторыми из них должно идти? -- Если возможно, пустьодин идет всеми. А если нет, то, сколько может, большим числом путей. Еслиже и того нельзя, то некоторыми. Но если и это невозможно, то примется вуважение, как мне, по крайней мере, кажется, когда кто-нибудь и одним пойдетпреимущественно. -- Правильно понимаешь это. Поэтому что же, по твоемумнению, означается словом, когда слышишь, что путь один и притом тесен? --Путь один относительно добродетели, потому что и она одна, хотя и делится намногие виды. Тесен же он по причине трудов и потому, что для многихнепроходим, а именно для великого числа противников, для всех, которые идетпутем порока. Так и я думаю. -- Но если это справедливо, то почему женаилучший, как будто уличив наше учение в какой-то скудости, оставили вы всепрочие пути, а стремитесь и спешите на этот один путь, на путь, как вампредставляется, разума и умозрения, а как я скажу -- пустословия имечтательности? Да вразумит вас Павел, который, по исчислении дарований,сильно упрекает за это, говоря: Все ли апостолы? Все ли пророки? И так далее(1 Кор. 12,29). Положим, что ты высок, выше самых высоких, а если угодно, выше иоблаков; положим, что ты зритель незримого, слышатель неизреченного,восхищен, как Илия, удостоен богоявления, как Моисей, небесен, как Павел.Для чего же и других, не больше как в один день, делаешь святыми,производишь в богословы и как бы вдыхаешь в них ученость, и составляешьмногие сонмища неучившихся книжников? Для чего опутываешь паутинными тканямитех, которые наиболее немощны, как будто это дело мудрое и великое? Для чегопротив веры возбуждаешь шершней? Для чего плодишь против нас состязателей,как в древности мифология -- гигантов? Для чего, сколько есть между мужамилегкомысленных и недостойных имени мужа, собрав всех, как сор в одну яму, исвоим ласкательством сделав их еще женоподобнее, построил ты у себя новуюрабочую, и не без разума извлекаешь для себя пользу из их неразумия? Ты возражаешь и против этого? У тебя нет другого занятия? Языку твоемуобязательно должно господствовать? Ты не можешь остановить болезней рожденияи не разродиться словом? Но много есть для тебя других обильных предметов.На них обрати с пользой недуг этот. Рази Пифагорово молчание, Орфеевы бобы иэту надутую поговорку новых времен: сам сказал! Рази Платоновы идеи,переселения и круговороты наших душ, воспоминание и вовсе не прекраснуюлюбовь к душе ради прекрасного тела; рази Эпикурово безбожие, его атомы ичуждое любомудрию удовольствие; рази Аристотелево немногообъемлющеепровидение, в одной искусственности состоящую самостоятельность вещей,смертные суждения о душе и человеческий взгляд на высшие учения; разинадменность стоиков, ненасытность и шутовство циников. Рази пустоту иполноту, и те бредни, какие есть о богах или жертвах, об идолах и демонах,благотворных и злотворных, какие разглашаются о местах прорицания, овызывании богов и душ, о силе звезд. А если ты не удостаиваешь это и словом, как маловажное и многократноопровергнутое, хочешь заняться своим предметом и в нем ищешь пищилю-бочестию, то и здесь укажу тебе широкие пути. Любомудрствуй о мире илимирах, о веществе, о душе, о разумных -- добрых и злых природах, овоскресении, суде, мздовоздаянии, Христовых страданиях. Относительно этого иуспеть в своих исследованиях не бесполезно, и не получить успеха не опасно.О Боге же будем рассуждать теперь не много, но в скором времени, может быть,совершеннее, о самом Христе, Господе нашем, Которому слава вовеки, аминь.
О БОГОСЛОВИИ ВТОРОЕ
В предыдущем слове очистили мы понятие о Богослове, объяснив, каков ондолжен быть, перед кем, когда и сколько любомудрствовать. А именно емудолжно быть, насколько можно, чистым, чтоб свет приемлем был светом,любомудрствовать перед людьми усердными, чтобы слово, падая на бесплоднуюземлю, не оставалось бесплодным, -- любомудрствовать, когда внутри настишина и не кружимся по внешним предметам, чтобы не прерывалось дыхание, каку всхлипывающих, -- притом любомудрствовать, сколько сами постигаем и можембыть постигаемы. После же таких на это объяснений, когда мы распахали себеновые поля Божий, чтобы не сеять между тернами (Иер. 4, 3), и уравняли лицоземли, сами образовавшись и других образовав по образцу Писания, приступимуже к изложению Богословия. Управлять же словом предоставим Отцу и Сыну иСвятому Духу, о Которых у нас слово, -- Отцу, да благоволит о нем, Сыну, дасодействует ему, Духу, да вдохнет его; лучше же сказать, да будет на немединого Божества единое озарение, соединительно разделяемое и разделительносочетаемое, что и выше понимания! Но теперь, когда охотно восхожу на гору, или, справедливее сказать,желаю и вместе боюсь (желаю по надежде, боюсь по немощи) вступить внутрьоблака и беседовать с Богом (ибо сие повелевает Бог), -- теперь, кто из васАарон, тот взойди со мной и стань вблизи, но будь доволен тем, что надобноему остаться вне облака; а кто Надав, или Авиуд, или один из старейшин, тотвзойди также, но стань издалеча, по достоинству своего очищения: кто жепринадлежит к народу и к числу недостойных такой высоты и созерцания, тот,если он не чист, вовсе не приступай (потому что сие не безопасно), а еслиочищен на время, останься внизу; и внимай единому гласу и трубе, то естьголым выражениям благочестия, на дымящуюся же и молниеносную гору взирай,как на угрозу и вместе на чудо для неспособных взойти; но кто злой инеукротимый зверь, вовсе не способен вместить в себе предлагаемого вумозрении и Богословии, тот не скрывайся в лесу, с тем злым умыслом, чтоб,напав нечаянно, поймать какой-нибудь догмат или какое-нибудь слово, и своимихулами растерзать здравое учение, но стань еще дальше, отступи от горы,иначе он будет каменями побит и сокрушен (Евр. 12, 20), злодей злой смертьюпогибнет (Матф. 21,41), потому что истинные и твердые учения длязверонравных суть камни; погибнет, он рысь, которая умрет с пестротамисвоими (Иер. 13, 23); или лев, алчущий добычи и рыкающий (Пс. 21, 14),который ищет или наших душ, или наших выражений, чтобы обратить их себе впищу; или свинья, которая попирает прекнасный и блестящий бисер истины(Матф. 7, 6), или аравийский и другой породы волк, даже волков быстрее всвоих лжеумствованиях (Авв. 1, 8); или лисица, то есть хитрая и невернаядуша, которая смотря по времени и нужде, принимает на себя разные виды,питается мертвыми и смердящими телами, также мелким виноградом (потому чтоне достать ей крупного); или другое животное, запрещенное Законом, нечистоедля пищи и употребления! Ибо слово, устранясь от таковых, хочет бытьначертанным на скрижалях твердых и каменных, и притом на обеих сторонахскрижалей, по причине открытого и сокровенного смысла в Законе, --открытого, который нужен для многих и пребывающих долу, и сокровенного,который внятен для немногих и простирающихся горе. Но что со мной сделалось, друзья, свидетели тайны и подобные мнелюбители истины? Я шел с тем, чтобы постигнуть Бога; с этой мыслью,отрешившись от вещества и вещественного, погрузившись, насколько мог, сам всебя, восходил я на гору. Но когда простер взор, едва увидел сзади Бога(Исх. 33, 22, 23) и то покрытого Камнем (1 Кор. 10,4), то есть воплотившимсяради нас Словом. И приникнув несколько, созерцаю не первое и чистоеестество, познаваемое Им самим, то есть самой Троицею; созерцаю не то, чтопребывает внутрь первой завесы и закрывается херувимами, но одно крайнее и кнам простирающееся. А это, насколько знаю, есть то величие, или, какназывает божественный Давид, то великолепие (Пс. 8, 2), которое видимо втварях, Богом и созданных и управляемых. Ибо все то есть Бог сзади, чтопосле Бога доставляет нам познание о Нем подобно тому, как отражение иизображение солнца в водах показывает солнце слабым взорам, которые не могутсмотреть на него, потому что живость света поражает чувство. Такбогословствуй и ты, хотя будешь Моисеем и богом фараону, хотя с Павломвзойдешь до третьего неба и услышишь неизреченные слова (2 Кор. 12, 4), хотястанешь и их выше, удостоившись ангельского или архангельского лика и чина!Ибо все небесное, а иное и пренебесное, хотя в сравнении с нами гораздо вышеестеством и ближе к Богу, однако же дальше отстоит от Бога и от совершенногоЕго постижения, нежели насколько выше нашего сложного, низкого и долутяготеющего состава. Итак, опять должно обратиться к началу. "Уразуметь Бога трудно, аизречь невозможно", -- так любомудрствовал один из Эллинских богословов1 и,думаю, не без хитрой мысли, чтоб почитали его постигшим, сказал он: трудно,и чтоб избежать обличения, назвал это неизреченным. Но как я рассуждаю,изречь невозможно, а уразуметь еще более невозможно. Ибо что постигнуторазумом, то имеющему не вовсе поврежденный слух и тупой ум объяснит, можетбыть, и слово, если не вполне достаточно, то, по крайней мере, слабо. Нообнять мыслью столь великий предмет совершенно не имеют ни сил, ни средствне только люди, оцепеневшие и преклоненные долу, но даже весьма возвышенныеи боголюбивые, равно как и всякое рожденное естество, для которого этот мрак-- эта грубая плоть, служит препятствием к пониманию истины. Не знаю,возможно ли это природам высшим и духовным, которые, будучи ближе к Богу иозаряясь всецелым светом, может быть видят Его, если не вполне, тосовершеннее и определеннее нас, и притом, по мере своего чина, одни другихбольше и меньше. Но об этом не буду распространяться далее. Что же касаетсянас, то не только мир Божий, который превыше всякого ума и разумения (Флп.4, 7), не только приготовленный, по обетованиям (1 Кор. 2, 9; Ис. 64, 4),для праведных, не могут ни очи видеть, ни уши слышать, ни мысль представить,но даже едва ли возможно нам и точное познание твари. Ибо и здесь у тебяодни тени, в чем уверяет сказавший: взираю на небеса -- дело рук Твоих, налуну и звезды (Пс. 8, 4) и постоянный в них закон, ибо говорит не каквидящий теперь, а как надеющийся некогда увидеть. Но в сравнении стварямигораздо невместимее и непостижимее для ума то естество, которое выше их и откоторого они произошли. Непостижимым же называю не то, что Бог существует,но то, что Он такое. Ибо не тщетна проповедь наша, не суетна вера наша; и нео том преподаем мы учение. Не обращай нашей искренности в повод к безбожию ик клевете, не превозносись над нами, которые сознаются в неведении! Весьмабольшая разность -- быть уверенным в бытии чего-нибудь, и знать, что онотакое. Есть Бог -- творческая и содержательная причина всего; в этом нашиучителя -- и зрение2, и естественный закон, -- зрение, обращенное квидимому, которое прекрасно утверждено и совершает путь свой, или, скажутак, неподвижно движется и несется; естественный закон, от видимого иблагоустроенного умозаключающий о Началовожде его. Ибо Вселенная так моглабы составиться и стоять, если бы не Бог все осуществлял и содержал? Ктовидит красиво отделанные гусли, их превосходное устройство и расположение,или слышит саму игру на гуслях, тот ничего иного не представляет, кромесделавшего гусли или играющего на них, и к нему восходит мыслью, хотя, можетбыть, и не знает его лично. Так и для нас явственна сила творческая,движущая и сохраняющая сотворенное, хотя и не постигается она мыслью. И тоткрайне несмышлен, кто, следуя естественным указаниям, не восходит до этогопознания сам собой. Впрочем, не Бог еще то, что мы представили себе под понятием Бога, иличем мы Его изобразили, или чем описало Его слово. Аесли кто когда-нибудь исколько-нибудь обнимал Его умом, то чем это докажет? Кто достигал последнегопредела мудрости? Кто удостаивался когда-нибудь столь многого дарования? Ктодо того открыл уста разумения и привлек Дух (Пс. 118, 131), что, присодействии этого Духа, все проницающего и знающего, даже глубины Божии (1Кор. 2, 10), постиг он Бога, и не нужно уже ему простираться далее, потомучто обладает последним из желаемых, к чему стремятся и вся жизнь, и всемысли высокого ума? Но какое понятие о Боге составишь ты, который ставитсебя выше всех философов и богословов и хвалится без меры, если ты вверишьсявсякому пути умозрения? К чему приведет тебя пытливый разум? * Платон в Тимее. ** Внешний опыт. Назовешь ли Божество телом? Но как же назовешь бесконечным, не имеющимни пределов, ни очертаний, неосязаемым, незримым? Ужели таковы тела? Какаяпроизвольность! Естество тел не таково. Или Божество -- тело, и вместе небесконечно, не беспредельно и прочее, так что Оно ни в чем не имеетпреимуществ перед нами? Какое грубое понятие! Как же Божество досточтимо,если Оно имеет очертание? Или как избежит Оно того, чтобы не слагаться изстихий, опять на них не разлагаться и вовсе не разрушаться? Ибо сложностьесть начало борьбы, борьба -- разделения; разделение -- разрушения, аразрушение совершенно не свойственно Богу и первому естеству. Итак, в Немнет разделения, иначе было бы разрушение; нет борьбы, иначе было быразделение; нет сложности, иначе была бы борьба. Поэтому Божество не тело,иначе бы в Нем была сложность. На этом останавливается слово, восходя отпоследнего к первому. Притом, Божие свойство -- все проницать и всенаполнять, по сказанному: небо и земля не Я ли наполняю, глаголет Господь(Иер. 23, 24), и еще: Дух Господа исполняет вселенную (Прем. Сол. 1,7), --как сохранится, если Бог иное ограничивает Собой, а иным Сам ограничивается?Или будет Он проницать ничем не наполненный мир, и у нас все уничтожится кпоруганию Бога, Который сделается телом и утратит все, Им сотворенное; илибудет Он телом в числе прочих тел, что невозможно; или взойдет как всопряжение, так и в противоположение с телами; или смешается с ними, какжидкость, и иное будет делить, а иным делиться, что нелепее и бессмысленнееЭпикуровых атомов; а таким образом распадется у нас учение о телесности Богаи не будет иметь ни плотности, ни связности. Если же скажем, что Бог есть тело невещественное, и притом, как думаютнекоторые, пятое и круговращающееся (пусть будет допущено и невещественное,и пятое, а если угодно, даже бестелесное тело; так как у них слова носятся исоставляются произвольно, а у меня теперь спор не об этом), то к какому родудвижимых и переносимых будет принадлежать это тело? Не говорю, какоскорбительно предположение, будто бы Сотворивший с сотворенным и Носящий сносимым движутся одинаково, если только они и это предполагают. Но что жеопять Его движет? Чем движется все? Чем приводится в движение и то, от чеговсе движется? А потом, что движет и это самое? -- и так далее добесконечности. Притом, как же Ему не заключаться необходимо в месте, еслитолько есть нечто переносимое? Но если скажут, что Бог есть иное какое-нибудь тело, кроме пятого,хотя, например, ангельское, то откуда известно, что ангелы телесны, какие уних тела, и чем выше ангела будет Бог, Которому служебен ангел? А если теловыше ангельского, то опять ведется неисчислимый рой тел и такая глубинапустословия, в которой нигде нельзя будет остановиться. Из этого видно, чтоБог не есть тело. До этого не говорил и не допускал никто из мужейбогодухновен-ных, такое учение не нашего двора. А потому остаетсяпредположить, что Бог не телесен. Но если не телесен, то это не изображает и не объемлет сущности, равнокак не объемлют сущности слова: нерожден, безначален, неизменяем, нетленен,и что еще говорится о Боге и о принадлежащем Богу. Ибо в Нем -- Сущемвыражает ли естество и самостоятельность то, что Он не имеет начала, неизменяется, не ограничивается? Напротив, кто имеет истинно ум Божий иусовершенствовался в умозрении, тому остается еще продолжить своиумствования и исследования и постигнуть все бытие. К изображению иизъяснению того или другого предметов твоего рассуждения недостаточносказать: это тело или это рожденное; напротив, если хочешь совершенно иудовлетворительно определить мыслимое, то должен наименовать подлежащее этихсказуемых (ибо это телесное и рожденное и тленное есть или человек, или вол,или конь). Так и здесь, изведывающий естество Сущего не остановится, сказав,чем Он не есть, а напротив к тому, чем Он не есть, присовокупить и то, чтоОн есть (тем более, что легче обнять умом что-нибудь одно, нежели отрицатьпоодиночке все) присовокупить, чтоб через исключение того, чем не есть, ичерез положение того, что есть, мыслимое сделалось удобопонятным. А кто,сказав, чем не есть, умалчивает о том, что есть, тот поступает почти так же,как если бы на вопрос: сколько составит дважды пять? отвечать: не составитни двух, ни трех, ни четырех, ни пяти, ни двадцати, ни тридцати, короче жесказать, ни одного из чисел, заключающихся в десятке или в десятках, а междутем не сказать: это составит десять, то есть не остановить мыслиспрашивающего на самом искомом. Ибо, как всякий ясно видит, гораздо легче искорее посредством того, что есть, объяснить о предмете и то, чем он неесть, нежели исключая то, чем он не есть, показать, что он есть. Поскольку же Божество у нас не телесно, то продолжим несколько своеисследование. Нигде или где-либо Бог существует? Ежели нигде, то инойслишком пытливый спросит, как же может и существовать? Ибо как того, что несуществует, нигде нет; так может быть и то, что нигде, вовсе не существует.А если Бог где-нибудь, то потому уже, что существует, без сомнения Он или вмире, или выше мира. Но если в мире, то или в чем-нибудь, или повсюду. Иесли в чем-нибудь, то будет ограничиваться малым чем-нибудь. Если жеповсюду, то более, нежели чем-нибудь, а и иным многим, то есть каксодержимое содержащим, так что весь Бог всем миром будет ограничиваться, ини одно в Нем место не останется свободным от ограничения. Таковызатруднения, если Бог в мире! И еще вопрос: где Он был прежде, нежелипроизошел мир? А и это затруднит также немало. Если же Бог выше мира, тоужели нет ничего, что отделяло бы его от мира? Где это нечто высшее мира?Как представить себе превышающее и превышаемое, если нет предела, который быразделял и разграничивал то и другое? Или обязательно должна быть среда,которой бы ограничивался мир и то, что выше мира? А это что же иное, как неместо, которого мы избегали? Не говорю еще о том, что Божество необходимобудет ограничено, если Оно по-стигнется мыслью. Ибо и понятие есть видограничения. Для чего же я рассуждал об этом, может быть, излишнее, нежели скольконужно слышать народу, и держась ныне утвердившегося образа речи, в которомотринуто благородное и простое, а введено запутанное и загадочное, чтобыдерево можно было узнать по плодам, то есть по темноте выражений -- ту тьму,которая внушает подобные учения? Не с намерением подать о себе мысль, будтобы говорю необычайное и преизобилен мудростью, связуя узлы и изъясняясокровенное, что составляло великое чудо в Данииле (Дан. 5, 12), но желаяобъяснить то самое, что сказать предполагалось словом моим в самом начале.Что же именно? То, что Божество непостижимо для человеческой мысли, и мы неможем представить Его во всей полноте. И Оно пребывает непостижимым не по зависти. Ибо зависть далека от Божияестества, бесстрастного, единого благого и господстве иного, особеннозависть к твари, которая для Бога драгоценнее других, потому что для Словачто предпочтительнее словесных тварей? Притом и само сотворение наше естьверх благости. А также причина этому не собственная честь и слава Того, Ктоисполнен (Ис. 1, 11), как будто бы непостижимость может придать Емудосточ-тимости и величия. Ибо пролагать себе путь к первенству тем, чтобыпрепятствовать другим до него достигнуть, свойственно одному софисту, чуждоже не только Богу, но и человеку сколько-нибудь благонравному. Но ежели естьна это другие причины, то, может быть, знают их наиболее приближенные кБогу, презирающие и углубляющиеся умом в неисследимые судьбы Его, еслитолько найдутся люди, до такой степени преуспевшие в добродетели и, посказанному, входящие в исследование бездны (Иов. 38, 16). Сколько же можемпостигать мы, которые не удобосозерцаемое измеряют малыми мерами, это нужно,может быть, для того, чтоб удобство приобретения не делало удобной и потерюприобретенного. Ибо обыкновенно, как с трудом приобретенное всего скореепрезираем, по самой возможности приобрести снова. А потому имеющие умпочитают благодеянием саму трудность получить благодеяние. Может быть, нужноэто и для того, чтобы не потерпеть нам одной участи с падшим ангелом, чтобы,прияв в себя всецелый свет, не ожесточить выи перед Господом Вседержителем(Иов. 15, 25) и не пасть от превозношения самым жалким падением. А можетбыть, нужно и для того, чтобы здесь очистившимся и терпеливо ожидавшимисполнения желаемого и там оставалось нечто в награду за трудолюбие исветлую жизнь. Поэтому-то между нами и Богом стоит эта телесная мгла, какиздревле облако между египтянами и евреями. Ибо это-то значит, может быть,мрак сделал покровом своим (Пс. 17, 19), то есть нашу дебелость, черезкоторую прозревают немногие и немного. Но кто озабочен этим, то пусть и любомудрствует, пусть и восходит наверх размышления. А нам, узникам земным, как говорит божественный Иеремия(Пл. Иер. 3, 34), нам, покрытым этой грубой плотью, известно то, что какневозможно обогнать свою тень, сколько бы ни спешил, потому что онанастолько же подается вверх, насколько бывает захвачена, или как зрение неможет сблизиться с видимыми предметами без посредства света и воздуха, иликак породы плавающих в воде не могут жить вне воды, так и находящемуся втеле нет никакой возможности быть в общении с умосозерцаемым без посредствачего-либо телесного. Ибо всегда привзойдет что-нибудь наше, сколько бы ниусиливался ум прилепиться к сродному и невидимому, как можно более отрешаясьот видимого и уединяясь сам в себя. И это увидим из следующего. Дух, огонь,свет, любовь, мудрость, ум, слово и подобное этому -- не наименования липервого естества? И что ж? представляешь ли ты себе или дух без движения иразлияния, или огонь не в веществе,
2017-06-25
230
