Западный опыт, имеющий незападные прецеденты

В предшествующих частях данного «Исследования» мы постарались постичь причины надломов цивилизаций и процесс их распада путем обзора относящихся к делу исторических фактов. Исследуя надломы, мы обнаружили, что причиной в каждом из случаев выступала некоторая неудача в самоопределении. Надломленное общество теряло благотворную свободу выбора, попав в рабство к некоему идолу собственного изготовления. В середине XX в. христианской эры западное общество явно поклонялось множеству идолов. Однако среди них один возвышался над всеми остальными, а именно культ национального государства. Эта черта западной жизни новейшего времени была ужасающим предзнаменованием в двух отношениях: во-первых, потому что эта идолизация представляла собой настоящую, хотя и непризнанную, религию огромного большинства жителей вестернизированного мира, а во-вторых, потому что эта ложная религия явилась причиной гибели не менее чем четырнадцати, а возможно, и шестнадцати из двадцати одной известной нам цивилизации.

Братоубийственная война все возрастающей силы была намного более частой причиной смертности среди цивилизаций всех трех поколений. В первом поколении она, несомненно, явилась причиной гибели шумерской и андской, а, возможно, также и минойской цивилизаций. Во втором поколении она разрушила вавилонскую, индскую, сирийскую, эллинскую, древнекитайскую, мексиканскую и юкатанскую цивилизации. В третьем поколении она разрушила православно-христианскую цивилизацию — как в ее основном стволе, так и в ее русском ответвлении, дальневосточную цивилизацию в ее японской ветви, индусскую и иранскую цивилизации. По поводу пяти оставшихся цивилизаций (кроме западной) мы можем предположить, что хеттская довела себя до разорения в результате братоубийственной войны у себя на родине еще до того, как изо всех сил устремилась на окаменевший египетский мир и затем стала жертвой варварского Völkerwanderung. Майянская цивилизация пока не предоставила каких-либо данных о братоубийственной войне. Египетская цивилизация и дальневосточная цивилизация в Китае, по-видимому, принесли свои жизни в жертву другому идолу, а именно экуменическому государству со все увеличивающейся паразитической бюрократией. Единственным оставшимся экземпляром является арабское общество, которое, возможно, было уничтожено под грузом паразитического кочевнического института, существовавшего в некочевническом мире — рабской власти египетских мамлюков, если это общество представляет собой единичный случай гибели от иноземного противника.

Кроме того, в новейшей главе западной истории опустошающее воздействие идолизации национального суверенного государства усугубилось демонической энергией. Сдерживающее влияние вселенской церкви было устранено. Воздействие демократии в форме национализма, соединявшегося во многих случаях с некоей новомодной идеологией, делало войну еще сильнее, и импульс, приданный индустриализмом и технологией, снабдил воюющие стороны все более и более разрушительным оружием.

Промышленная революция, которая начала воздействовать на западный мир в XVIII в. христианской эры, находит своего несомненного двойника в экономической революции, охватившей эллинский мир в VI в. до н. э. В обоих случаях общества, которые прежде существовали более или менее изолированно и жили натуральным хозяйством, теперь вступили в экономическое партнерство друг с другом, чтобы увеличить свою производительность и свой доход, научившись производить и обменивать особые предметы потребления. Добившись этого, они перестали быть экономически самостоятельными и более не могли восстановить свою самостоятельность, даже если бы и захотели. В обоих случаях следствием всего этого явилось то, что общество приобрело новую структуру в экономическом плане, несовместимую с его политической структурой. Неизбежный результат этого «дефекта» в социальном строе эллинского общества уже неоднократно привлекал наше внимание.

Одним из обескураживающих симптомов в современном западном обществе стало появление сначала в Пруссии, а затем и во всей Германии милитаризма, который оказывался смертельным в истории других цивилизаций. Этот милитаризм впервые появился в период правления прусских королей Фридриха Вильгельма I и Фридриха Великого (1713-1786) в то время, когда из всех периодов новоевропейской истории ведение войны было наиболее формальным, а ее разрушительность была сведена к минимуму. В своей финальной фазе, вплоть до времени написания, бешеный милитаризм национал-социалистской Германии можно было бы сравнить лишь с furor Assuriacus [729] после того, как ее температура дошла до своей крайней степени при Тиглатпаласаре III (правил в 746-727 гг. до н. э.). То, что беспрецедентно полное уничтожение национал-социалистской военной машины сможет уничтожить волю к милитаризму во всех частях вестернизированного мира, во время написания этих строк казалось более чем сомнительным.

Этим дурным предзнаменованиям противостоят также и благоприятные симптомы. Существовал один древний институт, не менее пагубный, чем война, от которого западная цивилизация освободилась. Общество, которому удалось упразднить рабство, могло бы уверенно воспрянуть духом от этой беспрецедентной победы христианского идеала и направить свои силы на решение задачи по упразднению современного института войны. Война и рабство — два тесно связанных друг с другом бича цивилизации с тех пор, как этот вид обществ появился впервые. Победа над одним из них является добрым предзнаменованием для будущей борьбы против другого.

Кроме того, западное общество, которое все еще побеждаемо войной, могло бы воспрянуть духом, вспомнив о своих духовных боях. В ответ на вызов, порожденный влиянием индустриализма на институт частной собственности, западное общество уже во многих странах сделало успехи в форсировании перехода между Сциллой неограниченного экономического индивидуализма и Харибдой тоталитарного контроля экономической деятельности со стороны государства. Был также достигнут определенный успех в деле сдерживания влияния демократии на образование. Распахнув для всех двери интеллектуальной сокровищницы, которая с начала цивилизации была заповедником, ревниво охраняемым немногочисленным меньшинством и деспотически эксплуатируемым, современный западный дух демократии дал человечеству новую надежду ценой появления новой опасности. Опасность заключается в возможностях, которые открывает для пропаганды рудиментарное универсальное образование, а также в мастерстве и беспринципности, с которыми эта возможность реализуется рекламными торговцами, новыми агентствами, группами влияния, политическими партиями и тоталитарными правительствами. Надежда заключается в возможности, что эти эксплуататоры из полуобразованной публики могут оказаться до такой степени неспособны улучшить состояние своих жертв, что не смогут им воспрепятствовать продолжать свое образование до такой точки, когда они стали бы свободны от подобной эксплуатации.

Однако план, в котором, по-видимому, произошла решающая духовная битва, был не военным, не социальным, не экономическим и не интеллектуальным. В 1955 г. все решающие вопросы, с которыми столкнулся западный человек, были религиозными.

Были ли безвозвратно дискредитированы фанатически уверенные в своей правоте религии иудейского происхождения теми обвинительными свидетельствами их нетерпимости, которые изобличали их вероисповедание? Было ли какое-то преимущество в той религиозной терпимости, до которой недоверчивый западный мир дошел в конце XVII в. христианской эры? Как долго западные души будут считать для себя приемлемым продолжать жить без религии? И в наши дни, когда этот дискомфорт от духовного вакуума заставляет их открывать двери для таких зол, как национализм, фашизм и коммунизм, как долго продержится эта новейшая вера в веротерпимость? Веротерпимость была хороша в эпоху равнодушия, когда различные разновидности западного христианства утратили свою власть над западными сердцами и умами, тогда как еще не было найдено альтернативных объектов для их расстроенной преданности. Теперь, когда они стали распутничать с другими богами, устоит ли веротерпимость XVIII в. перед фанатизмом XX в.?

Скитальцы в западной пустыне, отступившие от единого истинного Бога своих предков, научившись в результате своего разочаровывающего опыта тому, что национальные государства, подобно сектантским церквям, являются идолами, поклонение которым приносит не мир, но меч, могли бы соблазниться и воспользоваться коллективным человечеством в качестве альтернативного объекта идолизации. «Религия человечества», которую не удалось разжечь в холодной атмосфере контовского позитивизма, подожгла мир, когда была выпущена из пушечного жерла марксистского коммунизма. Будет ли та борьба не на жизнь, а на смерть за спасение душ, которую христианство вело и выиграло в своей юности у эллинского культа коллективного человечества, воплощенного в культах Деи Ромы и божественного Цезаря, продолжена через две тысячи лет — уже против некоего современного воплощения культа того же самого Левиафана? Эллинский прецедент ставит вопрос, не давая ответа.

Если теперь мы перейдем от симптомов надлома в западном мире к симптомам распада, то вспомним, что в нашем анализе «раскола в социальной системе» мы обнаружили в современном западном мире явные следы появления характерного тройственного разделения на правящее меньшинство, внутренний пролетариат и внешний пролетариат.

На внешнем пролетариате западного мира вряд ли стоит задерживаться, поскольку бывшие варвары были устранены не в результате истребления, а в результате перехода в ряды западного внутреннего пролетариата, который стал охватывать подавляющее большинство ныне живущего человечества. Таким образом, насильственно цивилизованные варвары фактически представляли собой один из самых малых отрядов, из которых состоял огромный внутренний пролетариат западного общества. Гораздо большую долю внесли выходцы из незападных цивилизаций, которые были уловлены в наброшенную на весь мир западную сеть. Третьей составляющей (наиболее несчастной и, следовательно, наиболее диссидентски настроенной) были deracines (утратившие свои корни) различного происхождения — как западного, так и незападного, которые подверглись различным степеням принуждения. Сюда входили потомки африканских негров-рабов, насильственно перевезенных через Атлантику, потомки индийских и китайских законтрактированных рабочих, чье переселение за море в действительности часто было столь же вынужденным, сколь и переселение африканских рабов. Были также и другие, которые были оторваны от своих корней, не переселяясь за море. Наиболее ужасающими примерами пролетаризации были «белые бедняки» на «старом Юге» Соединенных Штатов и в Южно-Африканском Союзе, которые опустились до социального уровня вывезенных своими более успешными собратьями или же местных африканских невольников. Однако в добавление ко всем этим известным злополучным группам можно было бы сказать о том, что везде, где были народные массы — сельские или городские, — которые чувствовали, что западная социальная система не дает им того, на что они имеют право, там существовал и внутренний пролетариат. Ибо наше определение «пролетариата» на всем протяжении данного «Исследования» было психологическим, и мы последовательно использовали его для обозначения тех, кто чувствовал, что более «не принадлежит» духовно к обществу, в которое оказался физически включен.

Реакция пролетариата на правящее меньшинство принимала насильственную форму множество раз в различных местах — от средневековых Крестьянских войн до якобинства Французской революции. В середине XX в. христианской эры она выразилась еще более мощно, чем когда-либо ранее, причем двумя путями. Там, где причины для недовольства в основном носили экономический характер, этим путем стал коммунизм, а там, где причины для недовольства были политическими или расовыми, этим путем становилось националистическое восстание против колониализма.

В 1955 г. опасность для западной цивилизации со стороны русско-китайского коммунистического блока была очевидной и угрожающей. В то же время было множество менее сенсационных, но не обязательно менее важных записей в актив противоположной стороны.

Первым пунктом, который можно было бы назвать благоприятным для находящейся под угрозой западной цивилизации, явилась примесь русского национализма к экуменическому коммунизму, который исповедовал со свойственным апостолу Павлу пылом, что надо быть выше всех индивидуальных различий между иудеем и эллином. Это неискреннее настроение стало трещиной в духовных доспехах коммунизма. В момент, когда в Восточной Азии дела Запада были чрезвычайно плохи, западный телепат, умевший заглядывать в сердца молчаливых государственных деятелей в Кремле, мог бы узнать, что они наблюдают за захватывающими успехами китайских союзников со смешанными чувствами. Будущее Маньчжурии, Монголии и Синьцзяна все-таки имело гораздо большее значение для Китая, равно как и для России, нежели будущее Индокитая, Гонконга и Тайваня. Вполне возможно, что Маленков[730], или его преемник Хрущев[731], или будущий преемник Хрущева, в настоящее время еще не показавшийся на горизонте, мог бы стать вторым Тито[732], и что после того как Германия и Япония были разоружены Западом, а Китай — Советским Союзом, напуганный Запад мог бы приветствовать напуганную Россию в качестве «надежды белого человека». Уже давным-давно дискредитированный кайзер Вильгельм II[733]обратил внимание на «желтую опасность» и за свои труды был сочтен за глупца. Однако некоторые авторы все еще продолжают отстаивать тот взгляд, что он был не только благонамеренным, но также и очень умным человеком. И весьма знаменательно, что даже Гитлер хвалил мнение кайзера по этому вопросу.

Это на первый взгляд неубедительное предсказание имеет солидное основание в двух неоспоримых фактах. Россия была единственной большой областью наследия белой расы, в которой население в XX в. росло с такой же скоростью, с какой оно росло в XIX в. в Западной Европе и Северной Америке. Россия была также областью наследия белой расы, которая граничила на континенте с Китаем и Индией. Если одному из этих субконтинентов или обоим, каждый из которых вмещает около четверти человеческого рода, удастся довести процесс вестернизации в технологическом и организационном планах до такой точки, когда китайская или индийская рабочая сила начнет подсчитывать мировой военный и политический баланс соразмерно численности населения, то можно ожидать, что такой укрепивший свою силу Самсон настоит на пересмотре остающегося до сих пор чрезвычайно несправедливым распределения территории и природных ресурсов в мире. В подобной ситуации Россия, борясь за свое собственное существование, могла бы невольно оказать для западного мира, удобно укрывшегося под ее защитой, маловыгодную для себя услугу, послужив в качестве буфера. Ту же самую услугу однажды оказал основной ствол православно-христианского мира, когда взрывчатой частью света оказалась не Индия или Китай, а Юго-Западная Азия, объединенная динамичным руководством примитивных мусульманских арабов.

Это весьма умозрительные прогнозы, относящиеся к будущему, пока еще не видимому на горизонте. Возможно, более солидное основание для ободрения содержалось в том факте, что западное сообщество, которое вступило в опрометчивое столкновение с китайцами в Корее и безнадежно впуталось в Индокитае, сумело прийти к соглашению с индонезийцами накануне их освобождения из-под власти японцев и добровольно отказалось от своего владычества над филиппинцами, цейлонцами, бирманцами, индийцами и пакистанцами. Примирение между Азией в лице различных общин, прежде подвластных Британской империи в Индии, и западным обществом в лице британских протагонистов в драме западного империализма позднего Нового времени открыло ту перспективу, что, по крайней мере, некоторая часть обширного азиатского контингента, входящего в состав всемирного западного внутреннего пролетариата, направленная на отделение от западного правящего меньшинства, может изменить свой курс и направиться к альтернативной цели партнерства на равных правах со своими бывшими западными хозяевами.

На аналогичный исход можно надеяться в азиатских и североафриканских областях исламского мира, а также в большей части Африки к югу от Сахары. Более трудноразрешимую проблему представляли собой те области, в которых климатические условия привлекали западных европейцев не только устанавливать свое господство, но и поселяться. Та же самая проблема возникала в менее угрожающих формах в регионах, откуда цветное население вывозилось для того, чтобы выполнять более неприятные и элементарные рутинные операции для белого человека. Различие в уровне опасности, с точки зрения белого человека, выражалось в статистике расового состава местного населения. Там, где цветные были туземным населением, например в Южной Африке, они обычно численно превосходили правящую белую расу. Там, куда они были насильственно вывезены, как в Соединенных Штатах, пропорции были обратными.

В Соединенных Штатах во время написания этих строк тенденция «цветного барьера» превращаться в кастовое разделение по индийскому образцу вызывала сопротивление со стороны противодействовавшего духа христианства. И хотя еще нельзя было сказать, является ли это христианское контрнаступление безнадежным предприятием или же «волной Будущего», добрым предзнаменованием было то, что в Соединенных Штатах, как и в Индии, спасительный дух действовал с обеих сторон. В сердцах правящего белого большинства христианская совесть, настоявшая на отмене негритянского рабства, стала осознавать, что простой юридической эмансипации недостаточно, а с другой стороны, цветное пролетарское меньшинство проявило признаки ответственности в том же духе.

Отчуждение внутреннего пролетариата является, как мы показали в предшествующей части данного «Исследования», самым заметным симптомом распада цивилизации. Имея это в виду, мы думали: какие данные как об отчуждении, так и о примирении могли бы найтись в западном обществе в середине XX в. христианской эры? Пока мы рассматривали те элементы пролетариата, которые сами были незападного происхождения, но которые были вовлечены в границы западного общества в результате мировой экспансии Запада. Не приходится уже и говорить о том, что оставалась вся та часть пролетариата, которая была в расовом отношении неотделима от правящего меньшинства, то огромное большинство западных мужчин и женщин, которых «высшие личности», рожденные в западном привилегированном меньшинстве XIX в., называли такими разными именами, как «рабочий класс», «низшие классы», «простой народ», «массы» и даже (в презрительно-насмешливом духе) «великий неумытый». Здесь безмерность данной темы устрашает. Достаточно будет сказать, что практически во всех западных странах, в особенности же в наиболее высоко индустриализированных и наиболее полно модернизированных странах, в первой половине столетия имело место огромное практическое движение в сторону социальной справедливости в каждой из областей жизни. Политическая революция, в результате которой Индия добилась освобождения от Британской империи, была не более удивительна, чем социальная революция в Великобритании. В ходе этой революции западная страна, в которой власть, богатство и благоприятные возможности еще совсем в недавнее время строго охранялись одиозно немногочисленным и скандально привилегированным меньшинством, превратилась, с поразительно небольшим чувством обиды с другой стороны, в общество, где высокий уровень социальной справедливости обеспечивался ценой минимальной потери индивидуальной свободы.

Предшествующий обзор фактов, говорящих как за, так и против возможности неудачи западной цивилизации в результате отделения внутреннего пролетариата, подсказывает два предварительных вывода. Во-первых, тенденции к примирению, по-видимому, сильнее, чем какие-либо соответствующие тенденции в эллинском обществе на соответствующей стадии его истории. Во-вторых, это различие в пользу западного мира, по-видимому, в основном вызвано продолжающим действовать духом христианства, еще не утратившим своей власти над сердцами западных мужчин и женщин, даже несмотря на то, что их умы и отрицают Символ веры, в котором неизменные истины христианства были переведены на недолговечный язык языческой эллинской философии.

Эта стойкая жизненность высшей религии, некогда ставшей для находившейся на стадии личинки западной цивилизации ее куколкой, была элементом, которого поразительным образом не хватало в сравнимой в других отношениях эллинской ситуации. Можно было бы предположить, что существует некая связь между этой видимой непобедимостью духовной сущности христианства и малочисленностью и скудостью нового урожая религий, появление которых можно было обнаружить то здесь, то там в вестернизированном мире этого времени.

Следовательно, мы можем сделать вывод, что данные незападных прецедентов, касающиеся будущего западной цивилизации, не являются решающими.