Исчерпана ли формула российской самобытности?

Раскрепостившие общество горбачевская перестройка и последовавшие за ней ельцинские реформы пробудили в лю­дях инстинкт прорывного, как в русских сказках, обогащения. Вдруг возникло небывалое до того ощущение неограниченных возможностей: стоит лишь проникнуть туда, где большие деньги делаются легко и быстро. В результате Россия размежевалась на две страны. Между ними нет "железного занавеса", они совместимы и взаимопроницаемы, они постоянно взаимопри­тягиваются и взаимоотталкиваются. Но по составу жителей и доминирующим тенденциям две эти страны существенно одна от другой отличаются, что наглядно выявилось в ходе нашего исследования.

Первая из них - Россия большинства - выросла из советс­кого прошлого. Она связана с этим прошлым тысячами неви­димых нитей, которые опутывают даже тех, кто возвращать­ся назад не хочет. Вторая - Россия меньшинства - возникла

[282]

из отрицания прошлого. Она моода, образованна, энергична, тносительно обеспеченна, она ищет (или уже нашла) себя в новых видах деятельности, прежде всего в частном бизнесе, который в стране ее отцов и дедов из легальной жизни был исключен. И вот эта-то молодая Россия выступает сегодня, сама того, быть может, не подозревая, в роли главного наследника и продолжателя советского образа жизни эпохи его разложе­ния. Отбросив его официальную (идеологическую и мораль­ную) оболочку, она протянула из прошлого в настоящее (а возможно, и в будущее) его скрытую, теневую, нелегально-коммерческую суть, проявлению которой при переходе от со­циализма к капитализму была дана невиданная доселе сво­бода.

Картина, что и говорить, озадачивает. Россия вновь стоит перед проблемой, которая, как тень, преследует ее на протя­жении столетий: опять, по Карамзину, "воруют, все воруют". Перед этой проблемой капитулировали все российские поли­тические режимы, в том числе и самые тиранические, обозна­ченные именами Ивана Грозного, Петра Великого и Иосифа Сталина. И если оглядываться, как на образец, на их опыт по­строения "великой России", создания "сильного государства" и осуществления "диктатуры закона", то в нем можно обнару­жить все что угодно, но только не эпохально-необратимые сдвиги в решении этой фатально воспроизводящейся из века в век проблемы. В данном случае опыт прошлого может пригодить­ся нам лишь как опыт бесславных поражений, а не героичес­ких побед, и именно под этим углом зрения он и должен быть сегодня осмыслен.

Россия (в том числе и советская) издавна утверждала себя как могучая военная держава. На приобретение и поддержа­ние этого статуса она расходовала огромные средства, созда­вая тем самым непосильные тяготы для населения. Платой за Державное величие была бедность народного большинства - в этом своеобразие российской истории и, если угодно, одно из равных проявлений ее самобытности. Сюда и уходят корни

[283]

отечественной коррупции. Бедность большинства сопровождалась трудностями пополнения казны. Тощая казна создавала слож­ности с оплатой труда многочисленной армии управленцев бывших несущей конструкцией власти. Их приходилось или посылать на "кормление", или закрывать глаза на то, что ма­лость своих официальных доходов они компенсируют, как мо­гут, - нередко не ведая удержа. Российская державность и рос­сийская коррупция — две стороны единого исторического явления.

Советская власть попыталась, прибегнув к жесточайшему диктату и подчинив мирную жизнь нормам военного времени, сохранить и упрочить державность и при этом подавить кор­рупцию. Эффект получился обратный: подавление прав част­ной собственности и превращение всех граждан в государственных служащих создавало для коррупции и теневой экономики та­кую благоприятную среду, какой не было за всю прежнюю историю России. Время показало, что теневые экономические отношения оказались настолько жизнеспособны, что подавить их не смогли ни насилие, ни всеобщий страх. Репрессирован­ные частные интересы проросли, в конце концов, и сквозь ком­мунистический асфальт, и их пришлось реабилитировать - ради самосохранения самой системы. Но это привело лишь к тому, что здание, возведенное на крови и идеологических догмах, стало быстро разваливаться. Коммунистический режим не мог с прежним успехом подавлять частные интересы, и они устре­мились в теневую сферу, причем на сей раз от "верхов" не от­ставали и "низы", превратившиеся в массе своей из устрашенных коллективизацией послушных крестьян в почувствовавших вкус свободы - пусть и относительной - горожан. Брежневский "раз­витой социализм" - это тоталитаризм, попытавшийся прими­рить свою доктрину с реабилитированными частными интере­сами. Результат известен: под якобы всеобщей идеологической оболочкой образовалась всеобщность реальная - коррупционно-теневая.

Это был не просто кризис коммунистической системы, приведший к ее распаду. Это было свидетельство окончательной

[284]

исчерпанности прежней модели великодержавия, воспроизво­дившейся в разных формах со времен Московской Руси. Фор­мула "державность - бедность - коррупция ", которая никог­да не декларировалась, но почти всегда использовалась, перестала работать. Михаил Горбачев, отчаянно искавший ей замену, в этом, как известно, не преуспел, в результате чего потерял свою должность, а вместе с ней и страну. Он и не мог преуспеть, потому что для этого ему нужно было найти эквивалент ком­мунистической идее, придававшей державности сакральный смысл и позволявшей интерпретировать бедность как нечто преходя­щее, а коррупцию - как нечто нелегитимное и потому прехо­дящее тоже.

Общественная и государственная реальность, фиксируемая формулой российской самобытности, могла сохраняться и ви­доизменяться только при наличии идеологической склейки, скреплявшей нестыкующиеся детали этой конструкции, зама­зывавшей зияющие между ними смысловые бреши. Крах ком­мунистического проекта позволил демистифицировать отече­ственную историю и соответствующий ей тип духовности - в том числе и романтизированную "загадочность русской души". Он обнажил то, что скрывалось не только под коммунистическим, но и под предшествовавшими идеологическими проектами, такими, как "Москва - третий Рим" или "православие, само­державие, народность". Последовавший за этим распад стра­ны обнаружил исчерпанность традиционных для России спо­собов цементирования общественной системы: судорожные попытки сформулировать новую "национальную идею" по спу­щенному сверху заказу были заведомо обречены на беспомощ­ность и бесплодность. Время таких идей, похоже, безвозврат­но ушло, и России предстоит учиться жить в расколдованном мире рациональности, в котором национальные цели и методы их достижения не имеют никаких шансов обрести утраченный сакральный статус. Но научиться этому, имея за плечами многовековой опыт другой жизни, не так-то просто.

[285]

Посткоммунистическая Россия, уменьшившись в размерах пробует заимствовать чужие формулы - те, которые прежде упрямо отторгала. Она юридически легализовала частную соб­ственность, придала конституционный статус экономическим и политическим свободам, отказавшись от традиционных для страны способов легитимации власти, - теперь она формиру­ется на всеобщих выборах. Результаты пока не впечатляют, ско­рее - наоборот: державная мощь поколеблена, бедность усугу­билась, а коррупция и теневой бизнес расцвели цветом еще более пышным, чем при "развитом социализме". Но самое тре­вожное заключается не в этом, а в тех общественных настрое­ниях, которыми сопровождается нынешний кризис и которые выявились в ходе нашего исследования. И прежде всего - в настроениях наиболее молодой, энергичной и достаточно мно­гочисленной части населения, воспринявшей дарованную сво­боду как свободу теневой деятельности. Мы имеем в виду и "низовых" предпринимателей, которые при нынешних условиях не помышляют, судя по всему, о выходе из теневой среды (хотя и начинают тяготиться ее нравами), и людей, которых мы ус­ловно назвали ПРЕДпредпринимателями и которые озабочены тем, чтобы в эту среду попасть, получив тем самым доступ к единственному на сегодня источнику первоначального накоп­ления капитала.

Вместе с тем полученные нами данные дают основания по­лагать, что в российском обществе еще живы иллюзии насчет эффективности союза моральной и карательной силы. Но как бы ни был велик политический соблазн при строительстве правового порядка опереться на эти иллюзии, на этот самооб­ман доправового массового сознания, - дело это явно беспер­спективное. Тем более что в обществе нет для этого достаточ­ных мобилизационных ресурсов. Как показало наше исследование, преобладающая его часть весьма сдержанно относится к авто­ритарным методам борьбы с коррупцией и теневым бизнесом-Сомнительно, чтобы при таком состоянии общественного со­знания мог получить реальную поддержку сакральный вождь-

[286]

диктатор, без которого союз моральной и карательной силы невозможно представить. При этом также следует учесть, что большинство государственных институтов, призванных проти­востоять экономическим злоупотреблениям, как раз и выгля­дят в глазах общества самыми ненадежными: милицию, орга­ны суда и прокуратуры, налоговые и таможенные службы представители всех групп называют в числе наиболее коррум­пированных.

Судя по всему, морально-репрессивные установки, домини­рующие сегодня в России, часто нацелены не столько против теневых отношений во всей их совокупности, сколько против злоупотреблений должностных лиц, то есть против коррупции в строгом смысле этого слова. И чем ближе люди к теневой среде (фактически или хотя бы только психологически), чем больше вовлечены в нее, тем отчетливее проявляет себя эта особенность современного массового сознания. Здесь-то, быть может, и проходит черта между предпринимательским мень­шинством (реальным и потенциальным) и непредпринимательским большинством.

Конечно, отделить борьбу с коррупцией от борьбы с тене­вым бизнесом можно разве что в воображении. Однако при нынешних обстоятельствах в обнаруживающемся разграниче­нии есть и свой смысл: оно показывает, что в группах мень­шинства, выделяющихся не только своими теневыми пристра­стиями, но и своим либерализмом, наметился хотя и не очень явный, но все же уловимый сдвиг от морально-репрессивных установок к экономико-правовым, причем, что особенно важ­но, заметнее всего он проявляется у предпринимателей. Да, они Демонстрируют высокую, порой очень высокую готовность пользоваться нынешней неупорядоченной свободой, в том числе и свободой теневой деятельности. Но они же и меньше всех Уповают на административно-полицейские меры, ограничива­ющие коррупционно-теневую свободу других, и больше всех озабочены тем, чтобы расширить пространство своей собственной Легалъной свободы.

[287]

Именно в рядах представителей российского "низового" бизнеса обнаруживается сегодня наиболее внятный запрос на изменение самого характера отношений между предпринима­тельским классом и государством. Значительная их часть го­това, похоже, выйти из тени, если власть обеспечит приемле­мые для них законодательные правила игры. И они же, как можно предположить, готовы платить - в разумных размерах - нало­ги на содержание государственного аппарата, если он будет гарантированно обеспечивать соблюдение этих правил и вы­полнять другие возложенные на него функции. Многие пред­приниматели (а в этом, кстати, от них почти не отличаются и бизнесмены потенциальные) даже сейчас с пониманием отно­сятся к экономическим интересам чиновников и считают, что повышение окладов - в сочетании с жестким контролем - умерило бы коррупционные аппетиты последних. И это при том, что именно предприниматели, как показывают наши данные, име­ют наибольшие основания для недовольства властями, ибо именно они меньше всего рассчитывают на официальную защиту сво­их интересов, ориентируясь главным образом на неформаль­но-дружеские сети квазигражданского общества. Они, как никто, чувствуют себя выпавшими из государства, отщепленными от него, и у нас нет оснований утверждать, что чувство это ком­фортное. Скорее - наоборот.

Если наши предположения верны, то отсюда следует, что описанная в предыдущей главе ситуация выкупа конституци­онных прав представителей бизнеса устраивает все меньше, что они начинают этой ситуацией тяготиться и примиряются с ней лишь постольку, поскольку ничего ей не могут пока про­тивопоставить. Да, при существующем положении вещей вы­купать конституционные права выгоднее, чем защищать их в официальном порядке. Но само это положение, при котором нормы обычного права доминируют над формально-юридичес­кими, многоми нашими предпринимателями уже не восприни­мается, похоже, как нормальное.

[288]

Иными словами, в настроениях "низового" предприниматель­ства просматривается важная тенденция, свидетельствующая о том, что здесь вызревает идея заключения своего рода соци­ального контракта между бизнесом и государством. Идея эта аля России новая, даже революционная. Ведь такой контракт может состояться лишь при условии, что государство сделает главную ставку именно на бизнес, освобожденный от опуты­вающей его паутины административной зависимости от чинов­ника. Если такое деловое соглашение состоится, то это будет окончательным преодолением многовековой отечественной традиции, будет признанием того, что сила государства может быть надежно обеспечена лишь тогда, когда оно опирается на благосостояние народа, которое, в свою очередь, недостижи­мо, пока энергия частных интересов предпринимательского класса искусственно гасится, г его расширение и конкуренция внут­ри него сдерживаются внешними обстоятельствами. И только в том случае, если это произойдет, формула российской само­бытности ("державность - бедность - коррупция") начнет уходить в прошлое.

Это не значит, что вместе с формулой обречен кануть в прошлое и державный статус страны. Это означает лишь то, что Россией исчерпаны ресурсы поддержания такого статуса за счет бла­госостояния, вместо благосостояния, как альтернативы бла­госостоянию. В условиях современного мира и при нынешнем состоянии российского общества его можно сохранить, а быть может, и упрочить только на основе благосостояния, увеличи­вающего платежеспособность населения и расширяющего базу налогообложения, что, в свою очередь, немыслимо без фор­мирования свободной от чиновного диктата конкурентной про­изводительной среды. Но и корни коррупции иным способом Подрубить невозможно. Об этом свидетельствует опыт других СтРан, и это хорошо понимают многие наши собеседники. Как заметил один из них, "среди нищеты на кого ни опирайся (в борьбе с корупцией. - Авт.) - эффекта не будет". И он в своих представлениях не одинок.

[289]

Разумеется, инерция жизни по старой формуле слишком сильна и потому эффект даже самой эффективной и рациональной экономической политики станет общеочевидным не сразу. Идаже не очень скоро. Но медленное движение вперед все же лучше, чем топтание на месте с бесконечными оглядками на­зад и поисками точек опоры там, где найти их уже нельзя1

Мы, возможно, не уделяли бы столько внимания немногочис­ленной и маловлиятельной группе "низовых" предпринимате­лей-одиночек, не выискивали бы в их умонастроениях симпто­мы формирующихся правовых ценностей, не будь импульсов и публичных сигналов, поступающих сегодня от представителей среднего и даже крупного отечественного бизнеса. Слово "цен­ности" - прежде всего имеются в виду осознанные установки на продуктивность, ответственность и правовой порядок - в их лексиконе становится едва ли не ключевым. Это значит, что те­невой союз между бизнесом и чиновничеством устраивает пред­принимательский класс все меньше, а потребность в прозрач­ности экономических связей ощущается в нем все острее.

Значение такого поворота трудно переоценить: ведь ценно­сти правового порядка в условиях рыночной экономики, по-

1 Это, кажется, начинают понимать и представители русского национа­лизма - единственного, пожалуй, идеологического течения, которое может претендовать (по крайней мере, теоретически) на воспроизведение в обнов­ленной форме старой державной мифологии. Вовсяком случае наметивше­еся в их рядах размежевание весьма показательно. Среди них появились люди (прежде всего мы имеем в виду А. Севастьянова), признающие исчерпан­ность державно-имперской политической и идеологической отечественной традиции и открыто порывающие с ней. В противовес ей выдвигается идея русского государства-нации и русского капитализма, то есть капитализма с подчеркнуто этнической окраской. Мы не ставим перед собой задачу детального критического разбора этой концепции; она заслуживает отдельно­го разговора. Здесь же достаточно отметить, что ключевой вопрос о взаимо­отношениях государства и бизнеса в данном случае даже не ставится, а это значит, что в проекте русского капитализма сохраняются содержательные посылки для эволюции в направлении отвергаемого традиционализма.

[290]

торим еще раз, не могут утвердиться ни во властных структурах, ни в широких слоях населения до тех пор, пока они не укоренились в бизнесе. Если же в самом обществе нет субъективно-правового сознания и правового порядка, то не может быть правовым и государство; оно может быть в таком случае либо репрессивно-полицейским, либо имитационно-правовым, что опять же есть лишь завуалированная разновидность государ­ства полицейского. Вот почему так важно осознать, что про­цесс формирования такого субъекта в стране начался, и весь вопрос теперь в том, насколько быстро предпринимательский класс сумеет консолидироваться (в том числе и организацион­но, а быть может, и политически) на основе ценностей, выст­раданных многими его группами. И если наша информация об умонастроениях "низовых" бизнесменов-одиночек добавит сто­ронникам такой консолидации уверенности в их силе и право­те, то мы будем считать свою задачу выполненной.

Движение в этом направлении, учитывая отечественные пат-ронажно-клиентальные традиции, столетиями регулировавшие взаимоотношения власти и бизнеса, не будет и не может быть простым и бесконфликтным.Однако иного пути освобождения от теневых соблазнов, столь сильных в резервной армии рос­сийского бизнеса, равно как и от морально-репрессивного ан­титеневого синдрома, довлеющего над сознанием непредпри­нимательского большинства, мы не видим. Пока и политическая власть, и право распоряжаться собственностью будут находиться в одних руках, ничего измениться не может: и аппарат управ­ления, и органы правопорядка, и судебная система останутся коррумпированными, сколько и как их ни реформируй. До тех п«р любые антикоррупционные меры могут быть только ими­тационными, какими они были в России всегда. А раз так, то и массовое сознание будет реагировать на все это так, как свой­ственно сознанию доправовому, мечущемуся между морально-репрессивным идеализмом и теневым материализмом. Это и есть, видимо, главный вывод, который можно сделать на основании нашего исследования.

[291]

Приложение

Таблица 16

Если говорить о взятках, вымогательстве, незаконных поборах уклонении от налогов, нелегальном производстве и т. п., то с работниками каких учреждений у в ас в наибольшей степени связано представление о таких проявлениях теневой экономики? (респондент мог выбрать не более трех ответов)

 

Варианты	Населе-	Предпри-	ПРЕДпред-	НЕпредпри
ответов	ние в	ниматели	прини-	ниматели
	целом		матели
Работники милиции
Владельцы крупных
предприятий, банкиры
Работники суда и
прокуратуры
Налоговые службы
Работники таможенных
органов
Работники спецслужб,
органов безопасности
Работники
здравоохранения
Владельцы мелких и
средних предприятий
Работники сферы
образования
Работники пенсионных
фондов
Генералитет, работники
военного ведомства
Другие
Все в равной степени
Затрудняюсь ответить

[292]