Глава IV. Бегом и спотыкаясь — к Олимпу

Сверхсрочником меня перевели в Москву в ноябре 1953-го. Я сразу же нашел на стадионе ЦСКА тренера Петра Сергеевича Степанова, рассказал ему о себе и попросился в его группу. Он подключил меня к Алексею Десятчикову, Юрию Прищепе, Семену Ржищину. Задание мне было дано простое. Бегать за ними и не отставать. Дело несложное: бежали они хотя и долго — примерно час, но медленно. Раньше я обычно бегал минут по 30 в быстром темпе. Первое время было непривычно бежать кучей, я ведь до этого тренировался один. Но пришлось приобретать опыт групповой тренировки, иначе очень просто можно было заблудиться в малознакомых мне тогда Сокольниках.
С наступлением серьезных холодов тренировки были продолжены в Хамовниках, в конноспортивном манеже. Днем там упражнялась кавалерия, а вечером мы. Степаном велел мне работать над скоростью, бегал я вместе со средневиками, в их темпе.
Служил я под Москвой в ПВО, был инструктором по физподготовке. Вставал в полшестого утра, проводил зарядку с солдатами, потом крутился весь день — то одно, то другое. Вечером ехал в Москву на тренировку. Возвращался в часть около двенадцати. Три дня манеж, два дня кроссы. В ту зиму я выступал за свою воинскую часть в соревнованиях по конькам, по лыжам, даже по современному пятиборью. Да, был такой факт в моей биографии. На первенстве Московского округа ПВО занял второе место за Константином Сальниковым, который два года спустя стал первым нашим чемпионом мира по современному пятиборью.
Вот так прошла та зима. Тяжелая зима. Как подумаю о ней, сразу вспоминаю запах Хамовнического манежа. Пахло хорошей конюшней. Никакое проветривание не помогало: в манеже пол из опилок. Не знаю, как лошадям, а нам там было тесно. Бежали чуть ли не в затылок друг другу. В Хамовниках я впервые увидел Куца. Он был уже знаменит. Держался обособленно, не из чванства, конечно. Просто не очень общительным был. Тренировался один, по своему плану. Иначе и быть не могло, это все понимали. В густом воздухе манежа в мерный топот десятков ног то и дело врывалось хриплое куцевское «дорожку!». Тот, к кому относилось, быстренько брал вправо, пропуская чемпиона. Куц был красив в беге, сосредоточен.
Думал ли я, что когда-нибудь выиграю у Куца? Нет, тогда и не примерял себя к нему, очень уж далеко было. Да и вообще в ту пору было не до мечтаний: слишком тяжелой оказалась зима. Но и дала она мне немало. Спасибо Хамовникам, хоть и страшно о них вспоминать. Сейчас зайдешь на зимний стадион «Спартак» и зависть берет. Просторно, чисто, рекортан. Вообще теперь приличные у нас в Москве зимние манежи для легкоатлетов. «Энергия» на Лефортовском валу, «Буревестник» на Самарском, ЦСКА в Сокольниках, Лужники, инфизкульт в Измайлове, университет — много манежей, много по сравнению с тем, что было. А если подумать, сколько нужно, окажется мало.
Надо бы по одному в каждом районе города. При правильной организации дела только одна такая мера решительно изменила бы положение московской легкой атлетики, которая в неважном состоянии. Одна из причин отставания в том, что школьники и студенты (не мастера, разумеется, а третьеразрядники) всерьез тренируются лишь осенью. Весной у них экзамены, летом все разъезжаются, а зимой — манежей не хватает. Раньше достаточно было и осенних тренировок, уровень результатов был другой, а теперь без регулярных зимних тренировок не обойтись. Такие районные манежи я назвал бы поторжественнее. Скажем, Дом спорта и здоровья. При нем хорошо оборудованный врачебно-физкультурный диспансер, группы здоровья для пожилых, клубы любителей бега. В общем, центр физкультурно-оздоровительной работы для населения и спортивной работы среди молодежи. А мастера пусть тренируются по спортивным обществам — «Динамо», «Спартак», ЦСКА. А пока положение московской легкой атлетики неважное.

Страница 13 из 60

Да, с районными Домами спорта и здоровья мы бы решили многие проблемы…
В конце марта 1954 года я впервые принял участии в общемосковских соревнованиях. Это был комсомольско-молодежный кросс. Бежали в Сокольниках, примерно 5 километров. Сильнейших — Ивана Семенова, Никифора Попова, Семена Ржищина, Владимира Окорокова — не было. Они тренировались на юге. За километр примерно оторвался я от Михаила Дмитриева и Геннадия Хромова. Финишировал первым с большим отрывом. Засунул я кубок в картонный чемодан, сел в электричку и поехал в часть.
Наутро вызывают в штаб. Подполковник Воробьев показывает мне газету «Московский комсомолец». Там небольшая заметка о кроссе и фото победителя. «Ты?» — спрашивает подполковник. «По-моему, я», — отвечаю. «Молодец! Будешь получать увольнительные для тренировок каждый день!» Поблагодарил, повернулся через левое плечо и потопал.
Иду, а душа поет: «Да здравствует Петруха. Слава Болотникову! Всех победил, и фото в газете напечатали!»
После удачного кросса пригласили меня на сбор в Нальчик. Готовился, готовился, а сезон оказался неудачным. Кубок, полученный в Сокольниках, и фотография и газете оказались единственными моими трофеями 54-го года.
Перед самой эстафетой на призы «Вечерней Москвы» я вывихнул ногу. Играл в футбол и вывихнул. Лечился. За это время все стайеры выяснили отношения между собой, для меня, с вывихнутой ногой, не нашлось места в их компании. Предложили готовиться к марафону. Сорок дней готовился, потом умирал на трассе. Об этом мы говорили в самом начале. Потом приходил в себя после марафона.
Феодосий Карпович Ванин уговорил меня принять участие в пробеге Тарасовка — Москва. Он считал, что из меня выйдет неплохой марафонец. Карпыч твердил мне: «Будешь первым, будешь первым! Патефон твой!» На этом пробеге победителю должны были вручить патефон. Надо отдать должное Ванину: убедил он меня. Так убедил, что я даже купил набор пластинок. Как выяснилось потом, покупка была преждевременной.
Ванин считал, что я хорошо подготовлен. Сразу со старта я пошел в отрыв. На первых же километрах ушел от всех на четыре минуты. Я не сказал, что погода была скверная — дождь, холод, в такую погоду надо постепенно набирать скорость, исподволь прогреть мышцы. А я мчался сломя голову. В душе моей играли самые веселые пластинки из купленного загодя комплекта. Рано играли. Примерно на полпути свело икроножную мышцу. Сил полно, а нога не бежит. Поплелся пешком. На финише был двадцать первым. Расстроился страшно.
В раздевалке я трясся от холода и горя и ел бутерброды с сыром. Съел я их огромное количество, напал на меня волчий аппетит на нервной почве. С тех пор как увижу бутерброды с сыром, вспоминаю тот пробег.
К сезону 55-го готовился словно одержимый. Отказался от всех удовольствий — только тренировка. Очень хотелось оправдать себя за неудачный сезон 54-го. Никакого пятиборья, коньков, лыж, Только бег.
К марту чувствовал в себе огромный заряд. Прямо-таки рвался в бой. В Лефортовском парке проводилось первенство Москвы. Бежали в шиповках прямо по льду, посыпанному опилками. Бежать по льду удобнее, но жестко, можно ноги испортить. Я выступил на очень короткой дистанции — 800 метров. Неожиданно для себя опередил всех армейских средневиков, включи таких известных, как чемпион страны Георгий Ивакин и Сергей Слугин. А выиграл тогда Хулио Гомес, московский испанец.
Позднее он уехал в Барселону. Мы с ним виделись в Риме, на Олимпиаде. Юля, так мы звали Хулио, рассказывал, что, приехав в Испанию, побил там все рекорды, стал чемпионом. Включили его в олимпийскую сборную, но в Риме он многого не добился. В Москве он получил высшее образование, окончил инженерно-строительный институт, но работы в Испании довольно долго не мог найти. В конце концов все у него уладилось. Но вспоминать мне эту римскую встречу тяжело. Тяжело, потому что плакал Юля тогда. Все у него хорошо вроде, а плакал. Молодой крепкий мужчина плачет — это, знаете…
В апреле я выиграл отборочные соревнования армейцев к эстафете «Вечерней Москвы». Бежали 3 километра по мокрому асфальту около стадиона «Динамо». 400 метров в одну сторону, оббегали стул с судьей и мчались обратно. Кроме Куца, были все сильнейшие — Никифор Попов, Иван Семенов, Дмитрий Пятайкин, Сергей Слугин.
И вот любимая моя «Вечерка». На мой взгляд, нет соревнований более демократичных, чем эстафета по городу. Человек вышел из дома или просто выглянул в окно — перед ним панорама красивых и волнующих состязаний бегунов. В мае во всех городах страны проходят эстафеты по улицам на призы местных газет. Пресса не жалеет места на рассказы об этих соревнованиях. Для спортсменов младших разрядов — это главная, а зачастую и единственная возможность выступить в ответственных стартах. К тому же не где-нибудь в лесу или на пустом стадионе, а прямо под собственными окнами, на виду у друзей и родителей.
Прекрасная традиция. Жаль только, эти эстафеты затерялись как-то во всесоюзном легкоатлетическом календаре. Я понимаю, Олимпийские игры, чемпионаты и кубки Европы, официальные международные матчи, первенства страны — все это очень важно и нужно. Но Всесоюзной легкоатлетической федерации следовало бы, по-моему, побольше внимания уделить этим эстафетам, хотя они и не сулят всяких почетных медалей. Просто это соревнования для всех, для народа.

Страница 14 из 60

Первое мое участие в «Вечерке» было очень спокойным. У Крымского моста я получил палочку от Зои Петровой. Она принесла отрыв метров в 150. Кажется, я его немного увеличил, закончив свой этап у Зубовской площади.
Позднее мне доверяли самый почетный этап, где разыгрывались призы братьев Знаменских. Но этот приз мне ни разу не достался. В 65-м году был очень близок к победе. Понимал, что участвую в последний раз, очень хотелось выиграть. Приехал на этап, размялся хорошенько. Только хотел было переодеться, как выяснилось, что форма моя в машине, а шофер куда-то ушел. Задергался, заволновался. Тут сынишка понял, в чем дело, стал плакать. Окружающие запаниковали: бегуны уже приближались, а в тренировочном костюме выступать запрещено. Я нашел щелочку в боковом стекле, пропустил в нее длинную проволоку, повозился, повозился и с третьего захода открыл машину. Успел переодеться. Но от волнения ноги стали ватными. Проиграл я тогда Юрию Тюрину.
Но это мы вперед заскочили. А в 55-м я неплохо выступил на Спартакиаде Вооруженных Сил во Львове. Я тогда впервые бежал с Куцем. Володя был блестяще подготовлен. Все мы это знали и думали лишь о втором месте. Никто даже не пытался тянуться за чемпионом Европы. И я в том числе. При всем честолюбии о соперничестве с Куцем я тогда и не помышлял. Володя бежал в своем сумасшедшем темпе и установил рекорд СССР — 29.06,2. Вторым был Иван Семенов (31.00,8), а я занял почетное для себя третье место (31.01,0).
Пришло время увольнения в запас. Я стал работать инструктором по легкой атлетике Московского городского совета ДСО «Спартак», занимался проведением соревнований и прочей оргработой. Естественно, и сам тренировался в «Спартаке». Условия для занятий были похуже, чем в армии. Зимой спартаковские стайеры бегали в узком и длинном стрелковом тире на Баумановской. Температура там никогда не опускалась ниже плюс 30 градусов. Но времени у меня было побольше, чем прежде, и, готовясь к сезону 1956 года, набегал в день по 12–15 километров.
Весь 1956 спортивный год проходил под знаком предстоявших Олимпийских игр в Мельбурне и I Спартакиады народов СССР. Я не строил далеко идущих планов, но предполагал, что смогу бороться за поездку в Мельбурн. Первые старты меня не разочаровали. Я довольно легко стал чемпионом московского «Спартака» в беге на «полуторку» и «пятерку», а потом выиграл профсоюзную спартакиаду Москвы на 5-километровой дистанции. Меня включили в сборную Москвы для выступления на Спартакиаде народов СССР.
В дни спартакиады я близко познакомился с Владимиром Казанцевым, первым нашим рекордсменом мира в беге на 3 тысячи метров с препятствиями. Мы жили в одной комнате. Володя оказался очень милым и открытым человеком. Он уже заканчивал свою славную спортивную карьеру. За четыре года до того он завоевал серебряную олимпийскую медаль в Хельсинки, несколько раз был чемпионом и рекордсменом страны на разных дистанциях. И вот приходит время расставаться.
Но уходил из спорта Владимир Казанцев достойно. Несмотря на свои 34 года, он был в отличной форме. От сезона к сезону улучшал результаты. Однако Казанцева поджимал молодой Семен Ржищин, который в 1955 году стал чемпионом страны. Чем ближе был день старта, тем мрачнее становился Володя. Все чаше повторял он: «Нет, Семена мне не обыграть!» Как-то признался: «Ухожу из спорта, будто ухожу из жизни». Все это производило на меня тяжелое впечатление.
На спартакиаде я бежал в очень сильной компании, впервые вышел на старт, где собрались все сильнейшие стайеры страны. Помню, переодевались мы все в одной комнате под трибунами только что построенного стадиона имени В. И. Ленина. Ни обычных в таких случаях шуток, ни трепа. Я и подавно молчал, сознавая свою малость рядом с такими мастерами, как Куц, Ануфриев Протонин.
Да, был я в такой компании самым молодым и вообще перворазрядником. Тем не менее побежал весело. На Куца даже не смотрел, решал свои проблемы. Была у меня такая тихая задача — попасть в тройку призеров. Во-первых, почетно — медаль. Во-вторых, появляются шансы ехать на Олимпиаду.
Не стану долго рассказывать — я был третьим (14.12,6) после Куца (13.42,2) и Ивана Чернявского (14.05,0). Однако это еще не все. Устроили нам прикидку — Чернявскому, Александру Ануфриеву и мне. Двое первых едут в Мельбурн. Но должен признаться, что я, как самый молодой, был поставлен в более благоприятные условия, чем Ануфриев, хотя и проиграл ему на «десятке», где был четвертым. Саша, чтобы поехать в Мельбурн, должен был выиграть у нас с Иваном. Это сделать он не сумел, был третьим. А первым — Чернявский.
Об Ануфриеве я много слышал, прежде чем увидел его своими глазами. В газетах писали в 1952 году, что столяр-краснодеревщик из Дзержинска произвел сенсацию, завоевав бронзовую медаль в первом же состязании мужчин на Олимпийских играх в Хельсинки. Ануфриев был тогда третьим в беге на 10 тысяч метров. Мы еще не представляли толком, что такое Олимпиада, еще не научились оценивать себя мерками великих атлетов мира. Зато на каждом стадионе висел странный плакат: «Все мировые рекорды должны принадлежать советским спортсменам!» Серебряная медаль, а тем более бронзовая многими воспринималась как позор. Припоминаю разговоры наших ребят. Смысл их примерно был таким: «Если уж наш столяр-удалец улучил часок, чтобы оторваться от своего верстака, то он обязан был оправдать надежды земляков и стать чемпионом мира». Я утрирую, конечно, но это для наглядности. А суть примерно такой и была.

Страница 15 из 60

Но Ануфриев, конечно, был молодцом. Не имея серьезного соревновательного опыта, не зная соперников, не будучи искушенным в тактике, он опередил в Хельсинки едва ли не всех сильнейших стайеров мира.
Спортивная карьера Ануфриева оказалась недолгой. Он был чемпионом страны только в 1952 году, а потом все золото аккуратно отбирал у него Куц. Правда, Ануфриев несколько раз бил рекорды страны, но и они скоро переходили к Куцу. Ко времени нашего знакомства Ануфриеву было уже 30 лет. Его поджимали молодые ребята, да и тренеры не очень-то верили в него. Перед спартакиадным забегом Степанов сказал мне на разминке: «Вот этот человек и есть Ануфриев. Держись за ним всю дистанцию, а на финише выходи вперед, он плохо финиширует. Ануфриев тебе сейчас по силам».
Потом на предолимпийской прикидке Ануфриев очень понравился мне своей скромностью. И тогда, и на следующий год на прикидке перед кроссом «Юманите». Он выходил на старт тепло одетым, в лыжной шапочке с помпоном, в варежках.
«Как, Саша, готов на рекорд?» — спрашивали его. «Куда там, — отвечал Ануфриев, — мне, старику, только бы добежать!» Это казалось мне очень симпатичным. Как-то до этого в Одессе, на Спартакиаде Вооруженных Сил, один знаменитый бегун говорил в раздевалке, чтобы слышали все: «Сейчас я их всех понесу!»
Ануфриев появился в большом спорте, когда уже сходили знаменитые бегуны Ванин, Попов, Казанцев, Семенов. И как раз это время совпало с нашим олимпийским дебютом. Он успешно, я считаю, заполнил вакуум и был достойным предшественником Куца.
Окончив выступать, он не стал тренером. Уехал к себе в Дзержинск из Киева, куда уже успели его переселить, снова устроился работать краснодеревщиком. Конец Ануфриева был трагическим и необъяснимым. Как-то во время отпуска поехал он по Волге на моторной лодке кататься. Через месяц спохватились, что нет его. Искали, но так и не нашли. Лодка в целости и сохранности, а Саши нет…
Об Иване Чернявском я тоже слышал еще до нашей встречи на беговой дорожке. Особых побед за ним не числилось, но было известно, что он в очень хорошей форме и, пожалуй, посильнее всех, кроме Куца, разумеется. Чернявский занимался лыжами, а в легкой атлетике очень быстро прошел путь от новичка до олимпийца, необычайно быстро.
Иван был всегда молчалив, сосредоточен, даже хмур, необщителен. Мы с ним не раз жили вместе, но разговоры наши по пальцам можно пересчитать. Бывало, спросишь: «Ты зачем шипы на разминке в руках держишь? Свои ведь все ребята, не стащат!» Он посопит минут пять, потом вдруг: «Шо?» Много с ним не наговоришь. Особо больших побед он не одерживал, по-моему, как раз из-за своей замкнутости.
Перед соревнованием в каждом из нас котел бурлит. Надо пар выпустить, разрядиться. Пошутишь, поболтаешь, отвлечешься. А Иван все в себе держит. Так человек быстрее перегорает. Думаю, нервы его подвели, а то мог бы еще долго выступать и, может быть, большим чемпионом стал бы.
Но вернемся к Олимпиаде. И тут поначалу слово журналисту, ибо до моей первой Олимпиады было ведь еще 15.
История стайерского бега, как ни странно, очень коротка. Казалось бы, выносливость всегда привлекала внимание не меньше, чем быстрота. Но первые олимпийские старты стайеров состоялись лишь в 1912 году. А до того соревнования проводились либо на средних дистанциях — 800, 1500 метров, 1 миля, либо на сверхдлинных — марафон, часовой бег, суточный бег. Так уж получилось.
Первые легкоатлеты нового времени — студенты Оксфорда и Кембриджа стали состязаться в беге на милю. Это случилось 100 лет назад. И тут же превратились в традицию, как обычно бывало у британцев. Власть традиции оказалась такой могучей, что впервые в чемпионат Великобритании стайерские дистанции были включены только в 1932 году. Но, с другой стороны, со времен профессиональных скороходов остались в Англии состязания на различных сверхдлинных дистанциях.
Первый настоящим стайером считается англичанин Альфред Шрабб. В начале века он показал вполне приличный (даже по нашим сегодняшнем представлениям) результат на 10 тысяч метров — 31.02,4. У Шрабба была даже своя система тренировки: утром 5 километров медленного бега, вечером от 3 до 8 километров со средней, иногда и высокой скоростью. Как ты оценишь такую тренировку?
— Медленный бег, конечно, нужен, но в гораздо больших объемах. А о скоростных тренировках трудно создать представление по этим данным. Но не сомневаюсь, что у этого Шрабба не было достаточно напряженных и длительных отрезков быстрого бега. Впрочем, для такой тренировки результат 31 минута на «десятке» очень неплох. Просто отличный результат.
— Поскольку регулярных соревнований стайеров было в Англии очень мало, Шрабб стал выступать как профессионал. Он состязался один против эстафет. Как-то победил пятерых известных американских бегунов в эстафете 5 по 2 мили. Однажды с успехом сражался против смешанной эстафеты бегунов и лошадей. На пари соревновался со скаковыми лошадьми.
— Ну и как?
— Чаше всего выигрывал. Чем длиннее была дистанция, тем увереннее он побеждал. Как выяснилось, человек выносливее лошади. Животное не в состоянии долго выдерживать максимальный темп, хороший бегун в конце концов выходит вперед.

Страница 16 из 60

— Не знаю, как с лошадьми, не пробовал, а вот против эстафеты мне приходилось бежать.
— Пожалуйста, расскажи.
— Это было в Тарасовке в 1957 году. Одновременно со мной тренировались футболисты московского «Спартака». Помнишь эту команду? Нетто, Симонян, Исаев. Сальников, Ильин… У меня в тот день была обычная тренировка на дорожке, а они вышли на зарядку. Мы хорошо знали друг друга. Поболтали, пошутили. А потом решили устроить эстафету: я бегу десять километров, а они вдесятером — по километру. Уже на втором круге я понял, что футболисты мне не соперники. Но я немного притормаживал, давал им возможность побороться. А на последнем километре легко убежал. Не берусь судить — все же не специалист я в футболе, но, на мой взгляд, они могли бы быть и повыносливее. Как считаешь?
— Думаю, что и побыстрее тоже могли бы быть. Помню, Игорь Тер-Ованесян рассказывал, что как-то тренировался в одно время со сборной страны по футболу. Он предложил Игорю Численко вместе брать короткие — метров по 20 — старты с ходу. Тот отставал сразу. А ведь Численко считался очень быстрым. Впрочем, не нам судить, может быть, футболистам нужна совсем другая скорость и совсем другая выносливость. Там все-таки у них еще и мячик. Это ведь тоже, наверное, имеет значение…
Вернемся к стайерскому бегу. В олимпийскую программу он был включен в 1912 году. Тогда не очень-то ломали голову над подобными вещами; кто-то предложил вот включили. В Стокгольме легкоатлеты состязались в таких странных, на наш взгляд, видах, как прыжки с места, метания с результатом по сумме бросков правой и левой рукой. Помимо бега на 5 тысяч и 10 тысяч метров, включили командный бег на 3 тысячи метров, индивидуальный и командный кросс на 8 километров. То ничего, то все сразу.
Все присутствовавшие на Королевском стадионе Стокгольма сразу поняли, какое это захватывающее зрелище — стайерский бег. Главными героями оказались финн Ханнес Колехмайнен и француз Жан Буэн.
Они продемонстрировали все, чем привлекательны состязания настоящих стайеров: отважное лидирование, рывки, атаки, контратаки. Буэн взвинчивал темп, Колехмайнен перехватывал инициативу, француз уходил в отрыв, финн настигал его. На финише Колехмайнен был на метр впереди. Оба показали отличное время — 14.36,6, 14.36,7.
— Ой-ой-ой! В двенадцатом году такие результаты. Да так у нас и мастера не каждый день бегают. Смотри-ка, как начинался стайерский бег, резво начинался!
— Колехмайнен выиграл тогда еще золотые медали на 10 тысяч метров и в кроссе. Франко-финская дуэль продолжалась и на следующей Олимпиаде. В 1920 году в Антверпене Жозеф Гильемо выиграл 5 тысяч метров у молодого Нурми, но тот взял реванш на более длинной дистанции. Колехмайнен и Нурми положили начало гегемонии финских стайеров. Два межвоенных десятилетия финны не знали равноценных соперников. Ритола, Стенросс, Кац, Лииматайнен, Коскенниеми, Ларва, Лоукола, Лехтинен, Исо-Холло, Хеккер, Салминен — все они олимпийские чемпионы. Пожалуй, никогда еще не было такого массового чемпионства в беге представителей одной страны. Сейчас достаточно двух-трех медалей, чтобы заговорить о национальной школе бега, как это было с новозеландцами или кенийцами. А тогда — 13 олимпийских медалей! Правда, и конкуренция была не такой, как сейчас.
Последние из плеяды выдающихся довоенных финских стайеров — Таисто Мяки. Он был чемпионом Европы 1938 года, мировым рекордсменом на 5 тысяч (14.08,0) и 10 тысяч (29.52,6) метров.
В первые послевоенные годы остро соперничают бегуны из Великобритании, Швеции, Бельгии, ФРГ, Финляндии, Венгрии, Чехословакии, Франции. На Олимпийских играх 1948 и 1952 годов четыре золотые медали завоевал Эмиль Затопек. Олимпийским чемпионом был бельгиец Гастон Рейфф, чемпионами Европы — финн Вильо Хейно и англичанин Сидней Вудерсон.
У нас в стране первые шаги стайеров были весьма робкими. Самый первый официально зарегистрированный рекорд на 10 тысяч метров — 34.30,0. Все это было в общем-то несерьезно, пока не появился Алексей Максунов, попытавшийся создать систему подготовки. Его последний рекорд, установленный в 1928 году (32.34.0), продержался шесть лет, до братьев Знаменских. Со своим рекордным результатом Максунов не только выиграл Всесоюзную спартакиаду, но и победил знаменитого финна Вольмари Исо-Холло, который четыре года спустя стал олимпийским чемпионом.
Братья Серафим и Георгий Знаменские — это целая эпоха в нашем легкоатлетическом спорте. И дело не только в многочисленных рекордах, установленных братьями, и не в их чемпионских званиях, а в истинно рыцарском духе Знаменских, в их необычайном обаянии и привлекательности, которые сразу завоевали признание у миллионов людей. Серафим и Георгий привлекли всеобщее внимание к бегу, к легкой атлетике, на долгие годы послужили примером подлинного спортивного рыцарства.
В послевоенные годы Знаменских сменили Феодосий Ванин, Никифор Попов, Владимир Казанцев, Иван Семенов, Александр Ануфриев, Станислав Пржевальский. На Олимпийских играх 1952 года в Хельсинки Ануфриев занял почетное третье место с неплохим результатом 29.48,2.
А потом появился Владимир Куц. Уже в 1953 году он стал чемпионом страны на обеих дистанциях, год спустя — первым советским чемпионом Европы среди стайеров, причем, как стал: с мировым рекордом — 13.56,6 (тоже первым из наших бегунов), опередив Чатауэя, Затопека. В памяти любителей спорта остались яростные схватки Куца с Чатауэем и Пири, когда каждый поединок заканчивался рекордом мира, когда отвага, воля, смекалка выдающегося мастера противостояли не меньшим достоинствам соперников.

Страница 17 из 60

И вот Мельбурн.

Глава V. Жизнь ради бега

Прежде чем повести беседу об Олимпийских играх в Мельбурне, мне хотелось бы поговорить о тренерах. Тем более что как раз осенью 1956 года я начал тренироваться у Григория Исаевича Никифорова. Это было начало совсем нового этапа моей спортивной биографии. Но, думаю, до знакомства с Никифоровым не мешало бы достойно проститься с моим первым тренером — Петром Сергеевичем Степановым.
В свое время был Степанов знаменитым спортсменом, бегал с братьями Знаменскими, несколько раз был рекордсменом и чемпионом страны в стипль-чейзе. Когда я пришел к Петру Сергеевичу, у него была небольшая группа довольно сильных бегунов, человек двенадцать. Он ко всем относился очень ровно, предупредительно. Степанов — добряк, мягкий человек, боялся он нас перегрузить. Только у Никифорова понял я, что такое настоящие нагрузки. Насколько увеличились нагрузки при переходе от самостоятельной тренировки к тренировке у Степанова, настолько же они увеличились при переходе от Степанова к Никифорову. Резкий скачок. Но еще на предолимпийских тренировках под Киевом я понял, что Никифоров — это тот тренер, который способен подвести меня к высоким результатам гораздо быстрее, чем Степанов. Петр Сергеевич при всем моем уважении к нему не выжимал из Болотникова максимум возможного. Еще тогда, до Мельбурна, я подумывал о том, как бы потактичнее сказать Степанову о моем желании перейти к Исаичу. Но Степанов сам все понимал. Разговор у нас был довольно нелепый. Во всяком случае я выглядел в нем нелепо. Изложил я свое решение примерно так: вы, Петр Сергеевич, редко бываете на всесоюзных сборах, а Никифоров будет ставить в сборную только своих учеников. Поэтому мне лучше тоже стать его учеником. Степанов сказал, что действительно лучше перейти к Никифорову. И, по-моему, совсем на меня не обиделся. Сейчас просто страшно становится, каким типом я выглядел в его глазах. И себя показал, и на Исаича тень бросил. Но Петр Сергеевич, слава богу, умница. Он все понял, и даже понял, зачем я себя так показал: чтобы его не обидеть.
Бывают, конечно, случаи, когда один и тот же тренер ведет своего ученика от новичка до олимпийского чемпиона. У Виктора Санеева так было с Акопом Самвеловичем Керселяном. Но чаще всего так бывает в кино.
Обычно же, у одного тренера лучше получается работа с малышами, у другого — с разрядниками, а есть мастера, вроде Никифорова, Дьячкова, Петровского, Буханцева, которые, как никто, умеют подводить мастера к наивысшим предельным результатам. Это ювелиры, они шлифуют алмаз. Неразумно заставлять их работать с совершено сырым материалом.
Однако, кроме целесообразных переходов, вызванных необходимостью, есть и совершенно эгоистические. Но это уже в большей степени относится не к тренерам, а к руководству спортобществ, и это совсем другой разговор.
Что же касается Петра Сергеевича Степанова, то я навсегда сохранил к нему уважение и благодарность. Уже гораздо позднее, после многих лет разлуки, я не забывал навещать его, сувениры привозил из всяких поездок.
А знакомство наше с Исаичем началось со скандала. Перед Мельбурном нас, бегунов, разместили в санатории под Киевом. В один из первых дней после тренировки надел я галстук и поехал в город навестить друга, с которым в армии служил. Засиделись, заболтались, и остался я у него ночевать. Утром заходит Исаич в комнату, где мы жили с Ивановым. Видит — нет меня. Альберт на всякий случай сказал, что я побежал потренироваться до зарядки. Но тут же мы с Никифоровым сталкиваемся нос к носу. Невооруженным глазом видно, что тренировкой здесь и не пахнет: галстук, сорочки — все ясно. «Отчислен со сбора! — сказал Исаич. — Отправляйся в Москву!»
Что делать? В Москву ехать и обидно и стыдно. Не поехал. Ночевал где придется. Тренировался как сумасшедший. Сперва Исаич делал удивленные глаза: Ты, мол, еще здесь? А потом все-таки назначил прикидку мне, Чернявскому и Ануфриеву. И даже мне фору дал.
Потом он говорил, что отчисление — это была проверка. Как он увидел, что я не уехал, а, наоборот, тренируюсь отчаянно, сразу решил брать меня в Мельбурн.
А вообще очень трудно говорить мне об Исаиче. Он был отцом для меня. Родного-то я едва помню. Настоящим отцом, без всякого преувеличения. Даже именем подходил: он — Григорий Исаевич, я — Петр Григорьевич. (Младшего сына, между прочим, я Гришкой назвал.) Он был очень хорошим человеком, хотя и противоречивым человеком. И такие у нас были с ним отношения…
— Сложные?
— Нет, как раз несложные. Глубокие… Ты, по-моему, писал о Никифорове.
— Да, писал. Но…
— Что «но»?
— Поздно написал, вот что скверно. Очерк был опубликован уже после смерти Никифорова. Давай познакомим с ним читателей.

Очень позднее знакомство

В редакции одной газеты мне показали письмо. Чрезвычайно эмоциональный человек настаивал на сооружении памятника Артуру Лидьярду и на немедленном вручении этому новозеландскому тренеру Нобелевской премии. Мне показалось, что при некоторой наивности предложения в нем есть резон: человек, воспитавший выдающихся спортсменов и связавший со своим именем «бег от инфаркта», заслужил признательность современников.

Страница 18 из 60

Об этом письме вспомнилось в огромном зале Московского института физкультуры, тогда на всесоюзной конференции старший тренер сборной СССР по легкой атлетике И. А. Степанченок сказал: «От нас ушел Григорий Исаевич Никифоров, выдающийся тренер, человек, чье имя останется в истории спорта рядом с именем Лидьярда и Черутти».
…У двадцати зрителей в ленинградском алексеевском манеже во время зимнего первенства города я спросил, кто такой Никифоров. А потом этот же вопрос задал двадцати зрителям в московском манеже имени братьев Знаменских во время зимнего чемпионата страны. Большинство пожимало плечами. Некоторые говорили: «Кажется, тренер Куца». Другие, не задумываясь, отвечали: «Тренер Куца и Болотникова». А один парень сказал: «Это великий тренер. Его даже не с кем сравнивать».
Я пошел в Ленинградский институт физкультуры имени Лесгафта, где Григорий Исаевич работал сорок лет.
Петр Семенович Нижегородов, старший преподаватель института, достал из стола толстую тетрадь. «Вот, — сказал он, — список учеников Никифорова».
Олимпийские чемпионы: Владимир Куц и Петр Болотников. Знаменитые стайеры 50–60-х годов: Александр Артынюк, Евгений Жуков, Николай Пудов, Иван Чернявский, Иван Пожидаев, Юрий Захаров. Лучшие советские марафонцы: Сергей Попов, Иван Филин, Василий Гордиенко, Константин Воробьев, Василий Давыдов. Прыгуны, метатели, спринтеры старшего поколения: Эдмунд Рохлин, Артур и Александр Шехтель, Ольга Шахова, Тамара Орлова, Галина Ганекер. Леонид Григорьев. 25 заслуженных мастеров спорта. Ученики Никифорова 61 раз становились чемпионами СССР, 67 раз улучшали рекорды страны и 7 раз — рекорды мира.
Листаю блокноты, распухшие после встреч с теми, кто хорошо был знаком с Григорием Исаевичем, и не знаю, с чего начать.
Вот маленький Сергей Попов. На стокгольмском чемпионате Европы он так далеко оторвался от соперников, что за километр до финиша какая-то экзальтированная шведка надела ему на шею огромный лавровый венок победителя. Сергей так и бежал с этим венком на шее. А последний километр той трассы — крутой подъем. Наверху госпиталь. Говорили, что специально для тех, кто все-таки одолеет подъем. А Никифоров задолго до соревнований изучил трассу и готовил своих ребят точно на таком же профиле. Попов был тогда первым, а Филин — вторым.
«Заботливый был Григорий Исаевич, — рассказывает Попов. — Раньше мы тренировались по утрам натощак. А он стал готовить овсяный отвар. Встанет затемно, отварит овсяные зерна, процедит, сам по стаканам разольет, остудит. Очень полезная штука. Сам на рынок за творогом для нас ходил. Хозяйничал на кухне. К парной бане и массажу нас приучил».
Об этом знаменитом овсяном отваре, о всевозможных соках и вырезках, о строжайшем режиме сна, о бане, прогулках в лесу я наслышался предостаточно. Кое-кто воспринимает это как причуды старика. А вот точка зрения серьезная. «Во время подготовки Владимира Куца к Олимпиаде в Мельбурне, — говорит Гавриил Витальевич Коробков, возглавлявший тогда сборную страны, приехал я к Никифорову. Обстановка какая-то странная, под ногами цыплята желтенькие крутятся. «Это, — говорят мне, — Исаич для Куца цыплят разводит. У Володи с кислотностью неважно, я цыплята парные очень ему полезны». Казалось бы, мелочь, пустяк. Но Никифоров пустяков при подготовке спортсмена не признавал. Я вспомнил об этом случае, — продолжает Коробков, — совсем недавно, когда прочитал статью американского тренера Каунсилмена о его работе с пловцом Марком Спитцем. У Спитца был соперник, который готовился точно так же, как и он. Все у них совпадало — и тренировочные, нагрузки, и интенсивность занятий, все. Но тот парень поигрывал в картишки. Вроде пустяк. А в итоге это пустенькое увлечение украло у спортсмена те крупицы нервной энергии, которых ему не хватило, чтобы обыграть Спитца. И Никифоров, тщательно выверив все, клал на весы подготовки и парных цыплят, и отвар, и удобную постель. В конечном итоге эти граммы слагались в весомые золотые медали».
От Ивана Исаевича Никифорова, младшего брата тренера, я узнал, что Григорий Исаевич долгие годы дружил с профессором Алексеем Николаевичем Крестовниковым, признанным основоположником физиологии спорта, одним из создателей первого комплекса ГТО. Под влиянием Крестовникова у Никифорова сложились вполне определенные взгляды на сущность спортивной тренировки, как процесса направленного совершенствования организма не только с помощью системы физических упражнений, но и других факторов воздействия — питания, массажа, психологического фона. В конце концов тренировка — это лишь одна сторона влияния на организм, а Никифоров видел в спортсмене прежде всего человека, находящегося под воздействием мощного потока импульсов, поступающих от окружающей его среды. Спокойно и умело направлял он этот поток в нужное русло, усиливал положительное влияние и ограничивал отрицательное.
Еще студентом Никифоров крепко дружил с Алексеем Максуновым, самым первым советским стайером европейского уровня. На спартакиаде 1928 года Максунов обыграл всемирно известного финна Вольмари Исо-Холло, завоевавшего позднее звание олимпийского чемпиона. Работая вместе с Максуновым, Никифоров приобрел первые навыки практической тренировки стайера, а надо сказать, что Максунов, пользовавшийся тогда финской методикой, был сметливым и смелым парнем. Этот творческий подход к признанным системам остался у Никифорова на всю жизнь. Ни один из его учеников не тренировался так, как остальные товарищи по команде. У каждого свой маневр — и в тренировке, и на соревнованиях. Может быть, именно эта непохожесть тренировочных схем и затруднила потом восприятие методов Никифорова как единой системы.

Страница 19