Начало 1930-х – конец 1940-х гг.: утверждение марксистских схем и подходов, идеологический диктат партии

Формально перестройку Академии наук объясняли тем, что Академия продолжала оставаться изолированной, оторванной от жизни организацией, а должна была быть научным центром, практически помогающим социалистическому строительству. Фактически же перестройка была направлена на искоренение академических традиций прошлого, освобождение этого учреждения от людей, не разделявших идейных принципов советской, коммунистической системы, полное подчинение науки партийному контролю и диктату.

В 1929 г. специальная правительственная комиссия проверяла работу и личный состав Академии наук, анализировала её структуру. В 1930 г. Академией был принят устав, подчинявший всю академическую работу интересам Советского государства. В течение последующих лет деятельность Академии неоднократно обсуждалась в ЦК ВКПб и в СНК. В 1934 г. она была передана в ведение СНК СССР и переведена в Москву. В 1935 г. был принят новый устав.

Реорганизация Академии началась с пересмотра её структуры. В числе первых был реорганизован сектор востоковедных учреждений. Он резко критиковался за создание дробных родственных учреждений, дублирующих друг друга, за наличие четырёх востоковедных структур, построенных по разному – Азиатского музея, Коллегии востоковедов, Тюркологического института, Института буддийской культуры. Но основной огонь критики был направлен на тематику исследований, в которой усматривалась чуждая советскому строю ориентация. В качестве проявлений последней называлось то, что Тюркологический институт занимался «чисто научными», схоластическими проблемами, Институт буддийской культуры – «неприкрытой проповедью буддизма» вместо того, чтобы сосредоточить своё внимание «на изучении гражданской истории прошлого и настоящего восточных народов, всего разнообразного богатства подлинной индийской истории и культуры». Именно так в соответствии с официальными документами отразила недостатки академического востоковедения одна из статей «Вестника АН СССР» за 1937 г.

В результате реорганизации в октябре 1930 г. в составе Академии наук появился Институт востоковедения (ИВАН). Он делился на два отдела: научно-исследовательский и библиотечный. Первый подразделялся на секторы: историко-экономический, литературо-ведческий и лингвистический (последний организовался чуть позднее). По страноведческому принципу создавались кабинеты: Кавказский, Арабский, Еврейский, Турецкий, Иранский, Индо-Тибетский, Японо-Корейский, Монголо-Маньчжурский, Китайско-Тангутский. Этот прин-цип построения востоковедного сектора оставался неизменным и в последующие годы.

Директором ИВАН был назначен акад. С.Ф. Ольденбург. Впоследствии директорами института были А.Н. Самойлович (тюрколог), А.П. Баранников (специалист по древним и современным индийским языкам, древнеиндийской литературе, истории цыган), В.В. Струве (занимался древней историей и историей культуры Египта, Двуречья, Закавказья).

Перед созданным институтом выдвигалась задача всестороннего изучения на основе марксистско-ленинской методологии проблем колониального, полуколониального и особенно Советского Востока. Экономика, политика, национально-освободительная и классовая борьба становились для ИВАН основными темами.

Историко-экономический сектор должен был обратить внимание на изучение конкретных проблем социалистического переустройства советских восточных областей и республик, истории современных форм классовой и национально-освободительной борьбы в колониальных и зависимых странах Востока, империалистических противоречий на Востоке (особенно в Тихоокеанском регионе), экономики зарубежных стран.

Литературоведческий, лингвистический секторы должны были изучать литературу советского и зарубежного Востока, обеспечивать решение таких проблем, как латинизация алфавитов народов СССР, создание литературных языков, скорейшее издание словарей живых языков.

В ИВАН продолжали работать многие выдающиеся востоковеды дореволюционной школы: В.М. Алексеев, Е.Э. Бертельс, Б.Я. Владимирцов, П.К. Коковцов, Н.И. Конрад, И.Ю. Крачковский, С.Ф. Ольденбург, И.А. Орбели, А.Н. Самойлович, В.В. Струве, А.А. Фрейман, Ф.И. Щербатской и др.

Но ни по характеру своей подготовки, ни по научным интересам, ни по методу исследовательской работы они не могли выполнить задач, которые ставились перед институтом. Не решало проблемы и то, что некоторые учёные из старой плеяды пытались приблизиться к современности (С.Ф. Ольденбург, И.Ю. Крачковский, В.В. Струве и др.). Поэтому вопрос о кадрах неоднократно обсуждался на разных уровнях, в государственных и академических органах на протяжении всех 1930-х гг. Проблема формирования кадров востоковедов, воору-жённых марксистской методологией, решалась, прежде всего, через аспирантуру.

Президиум АН СССР в «Положении об Институте Востокове-дения» особо оговорил вопрос о подготовке именно таких кадров. Аспиранты института должны были посещать специальные семинары при Комакадемии, ездить в длительные командировки в страны Азии и Африки. Штат научных сотрудников постепенно пополнялся молодыми специалистами, которые, закончив учёбу в аспирантуре, приступали к разработке современных национально-колониальных, аграрных и т.п. проблем (А.Д. Новичев, М.С. Иванов и др.).

Молодые востоковеды, опиравшиеся уже на марксистскую методологию, воспитываемые в духе преданности господствовавшей идеологии, в отличие от востоковедов старой школы, в большинстве своём имели слабую лингвистическую подготовку. Их отличало и недостаточное знание конкретной истории стран Востока, что они нередко компенсировали цитатничеством, ссылками на работы марксизма-ленинизма, руководителей партии и государства. Тем не менее, некоторым из молодых востоковедов была присуща амбициозность, уверенность в том, что только их позиция является единственно истинной.

Аспирантура ИВАН и др. востоковедных центров в 1930-е гг. пополнялась уже и выпускниками советских востоковедных институтов. Попасть в востоковедные институты с трудными курсами обучения можно было, будучи либо представителем восточного народа, либо выдвиженцем пролетарского происхождения.

Среди студенчества бытовали «комчванство», пренебрежительное отношение к «старому» востоковедению, к «спецам» и то, что Н.И. Конрад называл ученическим отношением к учёбе.

Студентам с такими настроениями адресовалась резкая статья В.М. Алексеева «Что такое практическое изучение какого-либо языка» (1935 г.).

В мае 1935 г. руководство Ленинградского Восточного института и Московского института востоковедения отмечало: «До последних лет набор студентов в институты был явно неудовлетворительный, в институты принимались не только со средним, но и с низшим образованием без достаточной подготовки по общеобразовательным предметам, и в особенности по русскому языку, что отражалось на качестве учёбы».

Очевидно, что снижение уровня востоковедного образования не могло не сказываться негативно на качестве научно-исследовательских работ, выполняемых молодым пополнением.

В планах ИВАН в 1930-е гг. фигурировали такие темы, как колониальная политика империализма, национально-революционные движения на Востоке, экономическая структура стран Востока и пережитки феодализма, национальный вопрос в странах Востока, языки и диалекты стран Востока. Кроме того, разрабатывались латинские алфавиты для китайской, дунганской и др. письменностей, грамматики абхазского, афганского, аннамского языков, составлялись двуязычные словари.

Важнейшим направлением работы ИВАН и других востоковедных центров было изучение советского Востока. ИВАН помогал в разрешении некоторых вопросов советского строительства в восточных республиках. Прежде всего – это планомерная систематическая поддержка научно-исследовательских организаций в этих республиках, помощь в подготовке кадров, что способствовало культурному развитию советского Востока.

Определённую и весьма заметную роль в ИВАН в 1930-е гг. играли научные ассоциации.

Первой возникла ассоциация японоведения. Её председателем являлся Н.И. Конрад.

Ассоциацию арабистов возглавил И.Ю. Крачковский. Игнатий Юлианович Крачковский (1883–1951), академик, был крупнейшим отечественным арабистом. Его многочисленные труды по литературе, языку, культуре арабов в средние века и новое время получили признание и за рубежом. Не меньшую известность имели работы академика по публикации памятников арабской культуры, а также народов Средней Азии, которые в течение многих лет проводились под его руководством.

ИВАН в 1930-е гг. не был единственным востоковедным учреждением.

Объединением востоковедов, работавших над новой и новейшей историей стран Востока являлся Сектор истории колониальных и зависимых стран Института истории АН СССР. Его сотрудники (И.М. Рейснер, Е.Л. Штейнберг, Н.А. Смирнов), разработали, в частности, принципы, подходы к чтению лекций по истории колониальных и зависимых стран Востока в вузах Москвы (после известного постановления от 16 мая 1934 г. о преподавании гражданской истории). Первым марксистским обобщением новой истории колониальных и зависимых стран, а также первым учебником в этой области в мировой исторической литературе стал подготовленный в этом Секторе в 1940 г. вузовский учебник по истории стран Востока. Через несколько месяцев он был переведён и издан в Китае. Тираж второго тома учебника, отпечатанный к началу войны, погиб в первые её дни.

Большое место занимала востоковедная тематика в работе Института антропологии и этнографии, Академии истории материаль-ной культуры, в гуманитарных институтах союзных академий, в университетах. Специализированными востоковедными учебными заведениями были Московский институт востоковедения и Ленинградский восточный институт. Со всеми этими и другими научно-исследовательскими и учебными учреждениями ИВАН поддерживал связи, участвовал в совместных разработках, экспедициях, проводил сессии и научные заседания.

ИВАН имел связи и с зарубежными учёными-востоковедами. Особенно тесными были контакты с учёными Турции, Ирана. В сентябре 1935 г. в Москве проходил III Международный конгресс иранского искусства и археологии.

Новым явлением в востоковедении в 1930-е гг. стала подготовка специалистов узкого профиля – историков, экономистов, лингвистов и т.п., а не индологов, арабистов, китаистов широкого профиля, как это делалось до революции. Узкая специализация превращалась в основу системы востоковедения в СССР. Конечно, это радикальное изменение было связано с естественным процессом дифференциации востоковедения (как и других областей научного знания). Но оно, наряду с позитивными, имело для востоковедения и несомненные негативные последствия.

Главной же сущностной чертой этого периода стало утверждение в советском обществоведении, в том числе и востоковедении, марксистской методологии, причём в том её виде, в каком она представлялась политическому руководству страны.

Первым серьёзным сигналом, который возвестил о начале широкого наступления на творческую мысль, явилось письмо И.В. Сталина, опубликованное в конце октября 1931 г. в журнале «Пролетарская революция». В нём содержалась резкая критика историков, которые, по мнению вождя, имели собственную, т.е. неверную точку зрения на проблемы, связанные со строительством социализма в СССР, а также по вопросам теории и истории мирового коммунистического движения.

Редакция журнала обвинялась в том, что, публикуя подобные материалы, она вступает на «неправильный путь», поддерживает «гнилой либерализм». В письме содержался целый набор резких выражений и эпитетов в адрес авторов, отошедших от официальной точки зрения, – «жульническое крючкотворство», «галиматья», «голово-тяпство, граничащее с преступлением», «идейные контрабандисты» и т.п. С такими авторами, по мнению И.В. Сталина, не стоило «долго возиться» и редакция должна не предоставлять им дискуссионную трибуну, а срывать с них маски, критиковать.

В рамках этой же жёсткой линии на подавление инакомыслия были выдержаны опубликованные в 1934 г. замечания И.В. Сталина, С.М. Кирова и А.А. Жданова на конспекты учебников по истории СССР и новой истории, а также постановление СНК СССР и ЦК ВКПб «О преподавании гражданской истории в школах СССР». Внешне будто бы выражалась озабоченность состоянием преподавания истории. Более того, создавалось даже впечатление о намерении властей снять всякие ограничения на критику господствовавших до этого в исторической науке ошибочных взглядов и концепций (речь шла главным образом о так называемой школе М.Н. Покровского).

На самом деле историческую науку и всю систему преподавания истории втискивали в жёсткие рамки, которые должны были удерживать историческую мысль в русле официальной идеологии и партийно-политической линии, определяемой решениями партийных органов. Между тем ещё Ф. Энгельс писал, что «ценность постановлений съездов, как бы ни были эти постановления достойны уважения в области политической, в науке равна нулю». Но эта позиция классика, как и многие другие, оказалась преданной забвению руководством ВКПб.

Апогеем стало издание «Краткого курса истории ВКПб», одобренного в 1938 г. ЦК ВКПб.

С этих пор историкам, обществоведам отводилась роль комментаторов и пропагандистов положений того исторического материализма, который нашёл отражение на страницах этого учебника. Истматовская схема «Краткого курса» представляла собой пятичленную лестницу формаций: первобытное общество – рабовладельческое – феодализм – капитализм – социализм (коммунизм). Схема опиралась на К. Маркса, но марксову «азиатскому способу производства» в ней места не оказалось, несмотря на пристальное внимание к нему советских востоковедов в 1925–1931 гг.

К. Маркс, анализируя в 1857–1861 гг. формы, предшествующие капитализму, выделил три: азиатскую, античную и германскую. Их можно было интерпретировать как самостоятельные при переходе к государственности. Ф. Энгельс, соглашаясь с замечаниями К. Маркса, в 1878 г. высказал положение о двух путях становления государства (восточном и азиатском). В предисловии к «Критике политической экономии» К. Маркс назвал азиатский способ производства как один из способов (наряду с античным, феодальным, буржуазным) экономии-ческой общественной формации. Таким образом, К. Маркс вполне адекватно оценил особенности классической восточной структуры, основа которой – поглощение личности коллективом, отсутствие собственности европейского типа.

Марксова идея об «азиатском способе производства» и была предметом научной дискуссии 1925–1931 гг. Разрабатывали ее Л.И. Мадьяр, С.А. Дамин, М.Д. Кокин, Г.К. Папаян, А.И. Ломакин. Но уже тогда в обстановке идеологического давления и политических угроз они были вынуждены сначала ограничить существование «Азиатского способа производства» древностью, а затем и вообще отказаться от этой концепции.

«Краткий курс» провозглашал в качестве первейшей задачу обществоведов, в том числе, естественно, и востоковедов, изучать и раскрывать законы формационного развития общества, классовую борьбу как движущую силу этого развития, реакционную роль эксплуататорских классов и прогрессивную – их антагонистов и т.п. Любые проблемы, которые выносились на обсуждение, могли вестись только в рамках дозволенного и должно было подтверждать правоту и незыблемость той философии истории, которую обозначали «Краткий курс истории ВКПб», другие партийные документы.

Эта философия истории в 1930-е и последующие годы в сознании многих людей, в том числе учёных, стала ассоциироваться с марксизмом-ленинизмом.

И лишь некоторые из последних со временем начинали приходить к пониманию того, что схемы «Краткого курса» и марксизм-ленинизм – это не одно и то же. Академик Н.А. Симония, например, писал, что, только прочтя полное собрание сочинений Ленина и Маркса, вышедшие во времена хрущевской оттепели почти без купюр, он уяснил ту «пропасть, которая отделяет подлинные идеи и построения Маркса, Энгельса и даже Ленина о формационном развитии от того, что Сталин и его подручные выдавали за марксизм» (Восток-Запад-Россия. – М.: Прогресс-Традиция, 2002. – С. 28).

Средства, которые власть использовала для утверждения в науке идеологического и политического единомыслия, методологического монизма, были разнообразными.

Широко применялась критика позиций, взглядов тех или иных учёных, если они не вполне вписывались в рамки, обозначаемые руководящими документами. Но эта критика мало чего общего имела с наукой. Как правило, она сопровождалась «вынесением приговора» в виде тех или иных ярлыков, разрядов, которыми награждались «прорабатываемые», что в обстановке 1930-х гг. было чревато весьма опасными последствиями.

В числе объектов этой атаки оказались и некоторые востоковеды. Так, академик В.В. Бартольд в докладе одного из ортодоксальных марксистов А.В. Шестакова был охарактеризован как «типичный образчик великорусского великодержавного шовинизма». Основанием для такой оценки академика послужила книга «Очерки культуры жизни Туркестана», которая, по убеждению Шестакова, была «апологетикой действий великодержавного русского шовинизма, русского капитала, русской колониальной политики в Средней Азии».

И.В. Сталин в своей статье «О некоторых вопросах истории большевизма» не сказал ничего, что прямо касалось специфических востоковедных проблем. В ней он требовал непримиримой борьбы с троцкистской контрабандой в исторических исследованиях. Но этот сталинский термин сразу же перекочевал в работы востоковедов. Так, статья синолога Р.А. Ульяновского, напечатанная вскоре после сталинской, имела такое название: «Против троцкистской контрабанды Вардина» в национально-колониальном вопросе» (1931 г.). Парадоксально и трагично то, что в 1935 г. сам Р.А. Ульяновский был арестован и обвинён в участии в «контрреволюционной троцкистской организации» и «антипартийных высказываниях», приговорён к пяти годам каторжных работ, которые он отбывал в Воркуто-Печорских лагерях.

Судьба тех, кто подвергался идеологической проработке, складывалась по-разному. Одни, пережив критические моменты, продолжали свою научную деятельность, естественно, как-то адаптируясь к сложившейся обстановке (В.В. Бартольд, В.М. Алексеев, И.Ю. Крачковский и др.).

Другие изгонялись из научных и учебных заведений. Примечательна в этом отношении судьба Игоря Михайловича Рейснера. Как учёный-востоковед он формировался не в тиши академических кабинетов, а в обстановке острой политической дискуссии, среди людей, непосредственно связанных с осуществлением политики СССР на Востоке. Как и многие другие, И.М. Рейснер вынужден был подчиняться ряду официальных установочных оценок по национальным и колониальным проблемам. Но как настоящий учёный он не мог абсолютизировать клише, утверждавшиеся в обществоведении. Это, а также то, что трое из дававших ему рекомендации при вступлении в партию оказались «врагами народа», привело к тому, что партийная организация МГУ исключила его из рядов партии. И хотя политическое обвинение с И.М. Рейснера Контрольной комиссией было снято, из МГУ И.М. его в 1937 г. уволили, и он смог вернуться в Москву лишь спустя два года.

Огромный урон науке нанесли репрессии 1930-х гг. Востоковедение не стало исключением, причём особо мощный удар пришёлся по дальневосточному востоковедению (по сравнению со специалистами по Ближнему, Среднему Востоку, Южной Азии). Накалённая международная обстановка на Дальнем Востоке порождала шпиономанию, жертвами которой стало немало учёных-востоковедов.

В 1938 г. оборвалась жизнь выдающегося советского лингвиста Евгения Дмитриевича Поливанова. Его вклад в общее языкознание, социолингвистику, в изучение китайского, японского, корейского, дунганского языков, в тюркологию, в языковое строительство в СССР был значительным.

Он был одним из организаторов советской науки в первые послеоктябрьские годы, занимая высокие посты в правительстве. Беды учёного начались ещё в 1929 г., когда Е.Д. Поливанов бросил вызов Н.Я. Марру, публично раскритиковав его «новое учение о языке». После этого началась травля, он лишился всех должностей в Москве и вынужден был уехать в Среднюю Азию. Выход в свет его книги «За марксистское языкознание» (1931 г.) в защиту классического языко-знания против нападок марризма вызвал новый тур борьбы с «поливановщиной». Против него заставили выступить даже близких ему по духу людей. Спасаясь от ревнителей марризма, Е.Д. Поливанов несколько раз менял работу, переезжая из Самарканда в Ташкент, оттуда – во Фрунзе. При этом он продолжал научные изыскания, в том числе по дунганскому языку. Но в 1937 г. учёный был арестован, привезён в Москву и после суда «тройки» в 1938 г. расстрелян. Ему инкримировалась, помимо всего прочего, многолетняя шпионская деятельность в пользу Японии, которая якобы началась с поездки учёного в Страну восходящего солнца ещё в 1916 г.

Александр Николаевич Самойлович был директором ИВАН. Талантливый и авторитетный учёный, глава отечественной школы тюркологов, ученик В.В. Радлова, В.В. Бартольда, В.Д. Смирнова, П.М. Мелиоранского, он ещё до 1917 г. выдвинулся как крупный исследователь, автор содержательных грамматик крымско-татарского, турецкого языков, разработчик первой классификации тюркских языков, оказавшей большое влияние на советскую тюркологию. В 1925 г. А.Н. Самойлович был избран членом-корреспондентом АН СССР, в 1929 г. – академиком. Снискал он известность и как организатор науки. Так, с 1922 по 1925 г. он являлся ректором ПИЖВЯ, с 1932 г. был председателем Казахстанской базы АН СССР, после смерти С.Ф. Ольденбурга в 1934 г. стал директором ИВАН. А.Н. Самойлович примирительно относился к марризму, более того – под давлением Н.Я. Марра он отказался от публикации окончательного варианта своей тюркской классификации. Но это его не спасло. В 1938 г. академик А.Н. Самойлович был расстрелян.

В 1937 г. не стало выдающегося исследователя Николая Александровича Невского (1892–1937). Это был удивительно разносторонний учёный. Он первым в отечественной истории взялся за исследование диалектов островов Рюкю, австронезийских языков островов Тайваня. Результаты последнего он отразил в своём единственном крупном прижизненном издании «Материалы по говорам языка цоу» (1935 г.). Готовил он и крупное исследование по фонетике и грамматике рюкюских диалектов (сейчас материалы, собранные им, вместе со словарём говоров Мияко, находятся в архиве ИВАН), большую работу по японской исторической фонетике. Но наибольшую известность Н.А. Невскому принесли работы 1930-х гг. по дешифровке тангутских текстов. Они были изданы в 1960 г. под названием «Тангутская филология». За этот труд Н.А. Невский в 1962 г. посмертно был удостоен Ленинской премии. Роковую роль в судьбе Н.А. Невского сыграли его длительное пребывание в Японии (1915–1929) и женитьба на японке – его объявили «японским резидентом» в Ленинграде, где он по возвращении из Японии преподавал японский язык в Ленинградском восточном институте, а затем – в ЛГУ.

За связь с Н.А. Невским в августе 1938 г. в тюрьму попал глава советской школы японоведов член-корреспондент АН СССР Николай Иосифович Конрад. Ему «повезло» больше, чем другим: после нескольких месяцев в одном из гулаговских лагерей около Канска его перевели в закрытое учреждение для заключённых, где он мог заниматься японским и китайским языками. Этот перевод стал возможен благодаря хлопотам жены Н.И. Конрада Н.И. Фельдман (она тоже была известной японисткой), обратившейся к президенту АН СССР В.Л. Комарову. В сентябре 1941 г. Н.И. Конрад был освобождён. На сей раз ходатайствовал за него его ученик, тогдашний начальник военного факультета Московского института востоковедения, обратившийся в ещё более высокие инстанции.

Сравнительно быстро освободили и других специалистов по японскому языку: Е.М. Колпакчи, А.Е. Глускину, К.А. Попова, М.С. Цын, С.Ф. Зарубина, И.Л. Иоффе.

Однако большинство арестованных в 1937–1938 гг. востоковедов либо погибли в лагерях, либо были расстреляны сразу: Д.М. Позднеев – старейший русский японовед, А.И. Иванов (1878–1937), Н.П. Мацокин, Т.С. Юркевич, К.А. Харнский (1884–1940), Д.И. Скляров, Д.П. Жуков (1904–1937), А.А. Лейферт, Я.П. Преман, М.И. Тубянский (1893–1937), Ю.К. Шуцкий (1897–1938) и др.

Неизбежным следствием насаждаемого методологического и идеологического монизма стали в 1930-е гг. такие черты, присущие большинству работ историков, как схематизм, цитатничество (С.Н. Ростовский, один из организаторов советского востоковедения, в 1938 г. назвал последнее цитатоложеством). Ссылки на К. Маркса, В.И. Ленина, И.В. Сталина, партийные документы были безусловным атрибутом работ советских обществоведов. Эти ссылки нередко играли решающую роль в научной полемике, подчас даже заменяя какую-либо научную аргументацию.

Интересный эпизод описан арабистом-литературоведом А.А. Долининой в её книге «Невольник долга» (СПб, 1994. – С. 387). Будучи студенткой, она попала под огонь политизированной критики за свой доклад о творчестве египетского писателя Махмуда Теймура в 1920-е гг. Доклад был оценён как «плоды буржуазной школы академика И.Ю. Крачковского». А.А. Долинина, отвечая на критику своим более подготовленным к политическим дискуссиям оппонентам, сказала о Теймуре: «А что касается его буржуазных политических взглядов, то ведь т. Сталин сказал в 1926 году в работе «К вопросам ленинизма», что борьба египетских купцов и интеллигентов является борьбой объективно революционной, поскольку она расшатывает империализм. А раз так, то, значит, творчество Теймура в 20-е годы является объективно революционным». По свидетельству А.А. Долининой, заседание было быстро свернуто, поскольку про эту цитату из Сталина явно забыли. Председательствующий же назвал её молодцом, хотя только что «смешивал с грязью» и Долинину, и её учителя И.Ю. Крачковского.

Догматизм, цитатничество пронизывают большинство научных трудов советских авторов в 1930-е и последующие годы. Правомерен вопрос: были ли они исключительно результатом страха, внушённого учёным коммунистическим режимом? По всей видимости, у многих из них имелись и иные, нежели только страх, резоны ссылаться на классиков марксизма-ленинизма. Их спектр включал в себя и идеологическую борьбу, и честолюбивые амбиции, и слепое следование сложившейся со временем практике, и сведение личных счётов, и т.п.

Нельзя сбрасывать со счетов и то, что классики были в глазах многих учёных высокоавторитетными, компетентными личностями. Поэтому можно предположить, что включение их оценок, положений в исследовательские работы означало и искреннее согласие с ними авторов этих работ. Примечательно в этом плане суждение японоведа И.А. Латышева: «…Но, осуждая догматизм и порочную цитатническую практику…, я отнюдь не склонен считать, что все взгляды и высказывания Ленина, Сталина, Димитрова и других видных деятелей мирового коммунистического движения были никчемны, ошибочны и не отвечали научному пониманию общественных явлений тех лет» (Япония, японцы, японоведы. С. 40).

Ещё более примечательно признание авторитетнейшего востоковеда Н.И. Конрада: «Окончательно снимаются с наших глаз шоры, которые многие из нас сами на себя надели, неосмотрительно оперируя взглядами то Н.Я. Марра, то И.В. Сталина» (Конрад Н.И. Неопубликованные работы. Письма. – М., 1996. – С. 351).

Таким образом, утверждение марксистской методологии в советском обществоведении происходило в условиях идеологического, а затем и административно-политического насилия, сопровождалось жёстким подавлением всякого инакомыслия. Всё это, в свою очередь, вело к догматическому перерождению самого марксизма, превращающегося из научного метода социально-исторического познания в собрание догматов.

В годы Великой Отечественной войны жизнь и работа востоковедов строилась по законам военного времени.

Институт востоковедения вместе с другими академическими институтами был эвакуирован из осаждённого Ленинграда.

Группа учёных-востоковедов во главе с А.Н. Болдыревым получила задание сберечь в городе наиболее значительные частные востоковедные библиотеки, сосредоточив их в институте. Продол-жалась и научная жизнь – под председательством акад. И.Ю. Крачков-ского с апреля 1942 г. начал работу объединённый Учёный совет ряда гуманитарных институтов. И.Ю. Крачковский сыграл большую роль в спасении научных ценностей Ленинграда.

В осаждённом Ленинграде погибли многие востоковеды, в том числе А.М. Баранов, П.П. Иванов, К.К. Флуг, чьи труды были подготовлены и изданы товарищами и учениками в послевоенные годы. Погиб в 1943 г. профессор Г.С. Кара-Мурза, бывший аспирант ИВАН. Заявление с просьбой отправить его на фронт подал проф. Б.Н. Заходер – московский востоковед. Память о востоковедах – участниках Великой Отечественной войны бережно сохраняется во всех востоковедных учреждениях. Так, в Ленинграде (Санкт-Петербурге) есть мемориальная доска с именами погибших востоковедов. Журнал «Восток» в 1995 г. опубликовал списки сотрудников институтов востоковедения и Африки РАН – участников войны.

Местом эвакуации Института востоковедения стал Ташкент. Задачи военного времени, распыление научных кадров изменили работу Института. В план научных исследований включены были только наиболее важные проблемы по языкам, литературе и истории народов Востока.

Сотрудники Института не ограничивались выполнением своих планов. Многие преподавали в университетах и институтах, участвовали в изысканиях, проводимых в научно-исследовательских учреждениях Средней Азии. В те годы стали формироваться планы для написания обобщающих трудов по истории Узбекистана, Таджикистана, Туркмении, Киргизии, Казахстана, которые вышли в свет в послевоенные годы. Многое было сделано для укрепления местных востоковедных центров.

После реэвакуации в Ленинград основной массы сотрудников Института востоковедения и приёма новых в институте начала постепенно восстанавливаться нормальная рабочая обстановка. Но потеря многих научных работников создавала большие трудности, затрудняла восстановление лидирующего положения ИВАН на востоковедном фронте.

Отчасти поэтому всё более заметную роль в это время начинает играть Московская группа ИВАН. До войны какой-либо специальной востоковедной организации в системе Академии наук в Москве не существовало. Во время войны часть ленинградских учёных-востоковедов переехала в Москву. Они и составили ядро Московской группы Института востоковедения, получившей официальный статус после постановления Президиума АН СССР 28 декабря 1943 г. В феврале 1944 г. группа была включена в список структурных подразделений АН СССР. Председателем группы стал академик И.Ю. Крачковский, позднее – после реэвакуации И.Ю. Крачковского в Ленинград – Н.И. Конрад. К началу 1950 г. в Московской группе насчитывалось вместе с докторантами и аспирантами 36 востоковедов. Она являлась видным востоковедным научно-исследовательским институтом. Значение группы состояло в том, что она объединила вокруг себя большую часть востоковедов Москвы. В неё входили Н.И. Конрад, Е.Э. Бертельс, А.Е. Глускина, В.И. Авдиев, В.А. Горд-левский, Б.Н. Заходер, И.М. Рейснер.

Игорь Михайлович Рейснер (1899–1958) был весьма колоритной личностью в научном сообществе. Решающую роль в формировании его характера и мировоззрения сыграли три фактора. Прежде всего это – влияние семьи. Отец его – М.А. Рейснер был профессором-юристом Томского университета и происходил из обрусевших прибалтийских дворян. Другой фактор – это обстановка революционности, которая окружала И.М. Рейснера с детства. Отца в 1902 г. уволили из университета за связи с революционно-оппозиционным движением, сестра И.М. Рейснера – Лариса Михайловна была комиссаром Красной Армии в годы гражданской войны, став прообразом женщины-комиссара в пьесе В. Вишневского «Оптимистическая трагедия». Она являлась также одной из самых ярких и романтических фигур советской журналистики 1920-х гг. Третьим важным фактором в становлении И.М. Рейснера как личности и учёного была его работа в «интеллектуальных» учреждениях молодого Советского государства и, прежде всего, в Наркомате иностранных дел (с 1919 г.).

И.М. Рейснер был первым секретарём советского постпредства в Афганистане, референтом по Индии и Афганистану. Приходилось ему работать и на западном направлении советской внешней политики, бывать в командировках в скандинавских странах, Германии. Но предметом научного интереса И.М. Рейснера всё же стал Восток. После ухода в 1926 г. из наркомата И.М. Рейснер целиком отдал себя научной и преподавательской деятельности. В историю отечественного востоковедения он вошёл как основатель советской школы историков-индоведов и афганистов. В сферу его научных интересов входило по преимуществу изучение экономической, социальной, политической истории Востока в периоды позднего средневековья, нового и новейшего времени.

Профессор Б.Н. Заходер в 1944 г. возглавил созданное при Московском университете отделение Востока на историческом факультете (несколько востоковедных кафедр имел в своей структуре и филологический факультет МГУ). Новое отделение сразу взяло курс на развёртывание научно-исследовательской деятельности по изучению проблем Ближнего, Среднего и Дальнего Востока. Здесь начиналась научная карьера таких востоковедов, как Е.И. Попова, Л.В. Строева, Л.Р. Гордон, В.А. Ромодина, В.Н. Никифорова.

Борис Николаевич Заходер (1898–1960) пришёл в востоковедение в конце 1920-х – начале 30-х гг. Образование он получил в Московском ИВ, в котором после окончания прошёл и аспирантуру. Основные исследования Б.Н. Заходера были посвящены истории Ирана, средневековой истории Ближнего и Среднего Востока, восточным источникам по истории народов Восточной Европы.

Научный авторитет, преподавательский опыт, организационный опыт позволили Б.Н. Заходеру поднять на большую высоту руководимое им Восточное отделение истфака МГУ.

Многие годы Б.Н. Заходер был связан с АН СССР. После перевода ИВАН в Москву он занимал в нём различные руководящие должности.

Для СССР, как и для царской России, предметом повышенного внимания всегда был Дальний Восток. Обширные границы нашей страны на Дальнем Востоке, длительные дипломатические и торговые отношения с Китаем, Кореей, Японией, комплекс международных проблем на Тихом океане, крупные изменения, происходившие на Дальнем Востоке в 20-е – 30-е гг. ХХ в. и особенно после Второй мировой войны выдвинули изучение дальневосточного, тихоокеанского региона на видное, приоритетное место в советском востоковедении. С целью изучения дальневосточных и тихоокеанских проблем и был создан в ноябре 1942 г. Тихоокеанский институт Академии наук СССР.

Предшественниками Тихоокеанского института как академического учреждения были Тихоокеанский комитет АН СССР во главе с акад. В.Л. Комаровым (1927 г.), реорганизованный в 1942 г. в научно-исследовательский институт.

В составе Тихоокеанского института как академического учрежде-ния научные изыскания вели А.Л. Гальперин, А.Я. Климов, А.М. Дьяков, К.М. Попов, Э.Я. Файнберг, А.А. Губер, Е.А. Цибиков.

Об интенсивной работе коллектива говорят многочисленные статьи в «Учёных записках», монографии, сборники статей, а также подготовка в аспирантуре кадров молодых учёных.

Война вызвала гигантский подъём национального, патриотического самосознания народа и определённые изменения в стиле, методах работы партийно-государственного аппарата: происходило реальное свёртывание бюрократизма, некоторое сокращение репрессий, ослабление идейно-политического пресса в отношении интеллигенции, религиозных организаций.

Некоторые представители научной, творческой интеллигенции почувствовали и использовали возможность более свободного выражения своих взглядов и мнений по поводу советской действительности, партийной политики в области истории, философии, литературы, искусства.

Советское руководство усмотрело в этих настроениях серьёзную опасность для режима. Его реакцией на эту ситуацию стало проведение летом 1944 г. совещания по вопросам исторической науки. В работе совещания принимали участие историк<