Что заставляет человека скептически смотреть на садовые лейки.

О, и на лежащую с прошлой осени грязь.

Глава 7

Я никогда не видела Полли такой бледной. И у меня никогда не было такого тяжелого пробуждения. Я не могу вспомнить, что мы сделали такого, из-за чего она так переживает, но, должно быть, это нечто ужасное. Надеюсь, нас не исключили. К тому же, меня сейчас стошнит.

Как только я поднимаюсь, рядом оказывается медсестра, я сажусь, и меня рвет в маленькую оловянную мисочку раньше, чем я это осознаю. Честно говоря, я впечатлена своей точностью. Потому что это совсем небольшая миска. А может, просто медсестра хороша в этом деле. Я не могу вспомнить, чем заболела. Мне никогда не было так плохо. Я просто чувствую себя… совершенно неправильно.

— Господи, Гермиона! — Полли едва дышит. Она не отпустила мою руку, несмотря на то, что рвота— единственная вещь в мире, которую она совершенно не переносит. Что бы ни происходило, должно быть, все очень плохо.

— Что произошло? — спрашиваю я.

Полли и медсестра обмениваются взглядами, и медсестра качает головой. Я понимаю, что нахожусь в ближайшей больнице, и под одеялом я абсолютно голая, так что, наверно, я потянула мышцу бедра. Или, возможно, дело в животе. Это не ново, у меня были растяжения практически всех мышц тела на разных этапах моей черлидерской карьеры.

— Ты ничего не помнишь? — спрашивает медсестра. Она говорит с такой осторожностью. Я задумываюсь, а каково это, чувствовать себя хрупкой. Никогда в своей жизни я не была хрупкой. Она передает мне стакан воды, и я делаю глоток, прежде чем она опускает меня обратно на постель. Мне все дается с трудом, а свет бьет мне в глаза.

— Мы были на танцах, — говорю я. — Я была с Полли, — я что-то упускаю. Что-то важное. — Нет, — говорю я. — Я не была с Полли. У меня в руках был пустой стаканчик, и я искала ведро, а потом…

Пустота. На десять секунд в голове все пусто, а потом очень быстро появляются картинки.

Полли хватает мою вторую руку, и кардиомонитор, к которому они подключили меня, пищит в сумасшедшем ритме. Я задыхаюсь. Я ушла с танцев с незнакомым парнем. Мне трудно дышать.

— Милая, милая, — говорит медсестра. — Его здесь нет. Дыши вместе с Полли, хорошо? Дыши вместе с Полли и не разговаривай. Когда поймешь, что можешь справиться с некоторыми вопросами, офицер — женщина-офицер — и твой тренер поговорят с тобой.

— Ее родители сейчас в Европе. В отпуске, — говорит Полли. — Не помню, говорили ли мы вам об этом.

— Ваш тренер позаботилась об этом, — говорит медсестра, и я никогда не забуду тот взгляд, который она бросила на Полли, прежде чем сказать: — Вы просто должны держать себя в руках.

— Полли, — говорю я. А потом я не могу перестать повторять: — Полли, Полли, Полли, Полли, Полли… — я чувствую, что близка к истерике. Я хочу кричать, кричать и кричать, чтобы компенсировать те крики, которые не прозвучали вчера ночью. Я хочу содрать свою кожу и скинуть ее на пол, а потом плакать до тех пор, пока во мне ничего не останется.

Тем не менее, я не делаю ничего из этого, потому что Полли забирается прямо в мою кровать. Она может быть такой быстрой. Медсестра даже не успевает запротестовать. Она ложится поверх одеяла, ее ноги фиксируют мои, руки удерживают меня, чтобы я не разлетелась на кусочки, и мое желание умереть становится слабее, чем минуту назад.

— Дыши, — приказывает она, и мы вместе дышим.

Мы дышим так целую минуту. Потом еще две. И еще три. Спустя пять минут Полли немного приподнимается. Я становлюсь абсолютно разбитой, и она целует меня в лоб.

— Сейчас я пересяду, — говорит она. — Придут Кэлдон и офицер. А ты будешь дышать и разговаривать. А затем мы будем есть Jell-O. А потом ты можешь немного поплакать, хорошо?

Я киваю.

— Скажи это, — говорит она.

— Я буду дышать и говорить, потом мы будем есть Jell-O, а потом я смогу поплакать, — говорю, как послушный попугай. Думаю, сейчас я ощущаю себя именно так.

— Отличная работа, — шепчет медсестра, когда Полли садится на свое место. — Офицер, она готова.

Не могу сказать, что Кэлдон выглядит так, что хочет ворваться, поднять меня и убедиться, что со мной все хорошо. Она стоит, не вторгаясь в мое личное пространство, тем не менее, я так благодарна за эту передышку, что меня снова начинает тошнить, но во мне ничего не осталось.

Офицер одета в штатское. Похоже, в провинциальной полиции Онтарио в северной части Барри не так много женщин-офицеров. (Примеч.: Барри — город в Канаде, провинция Онтарио). Мне интересно, как быстро она добралась сюда. Она выше меня, что не так уж и удивительно, но ниже Кэлдон. И она коренастая. Она выглядит так, будто понадобится бульдозер, чтобы сбить ее с ног. Она не слишком молода, но, кажется, будто для нее все это в новинку, что заставляет меня задуматься о том, как долго она работает офицером полиции.

— Здравствуй, Гермиона, — говорит она.

Интересно, она такая же фанатка Гарри Поттера, как мой отец, или поклонница греческой мифологии, как моя мама? (Примеч. Гермио́на Джин Гре́йнджер — одна из главных героинь цикла романов о Гарри Поттере наряду с Гарри Поттером и Роном Уизли. Гермио́на в древнегреческой мифологии — дочь царя Спарты Менелая и Елены. Ей было девять лет, когда Елена отправилась в Трою). Она произносит мое имя с таким благоговением, будто ей просто улыбнулась удача прочитать его в рапорте. Я трясу головой и заставляю себя сконцентрироваться.

— Меня зовут офицер Плуммер, — говорит она. — Если хочешь, можешь называть меня Кэролайн.

Наверно, мне следует что-то сказать? Все, о чем я могу думать, что не могу понять, какую роль она сыграет в моей привычной жизни. Может, она здесь, чтобы поддержать меня? Я не знаю, что сказать, и это ужасно, потому что я всегда знаю, что сказать. Я не хрупкая, и я всегда знаю, что ответить.

Она продолжает:

— Если по какой-либо причине ты захочешь остановиться, просто скажи мне об этом, хорошо?

—Хорошо, — говорю я. Офицер Плуммер, должно быть, настоящая профи, потому что я прозвучала как дебилка, а у нее даже не было намека на улыбку. — Можешь рассказать мне, что ты ела в пятницу за ужином?

— Пиццу, — говорю я, не колеблясь. — Мы пришли в семь, поэтому осталась только вегетарианская, гавайская холодная пицца.

— Хорошо, — говорит офицер Плуммер после того, как Полли кивает в подтверждении моих слов. — А что ты делала потом?

— Мы с Эйми решили последними идти в душ, — говорю я ей. — Остальные думали, что мы сделали им одолжение, пропустив их вперед, но в действительности мы просто хотели горячий душ. Мы приняли душ, а потом Эйми делала мне прическу.

Я помню свою прическу. Она была изумительной и замысловатой. Я дотрагиваюсь до головы и тут же об этом жалею.

— Попозже, я расчешу тебе их, — тут же обещает Полли.

—Ты пошла на танцы с Эйми? — спрашивает офицер Плуммер.

— Да, — говорю я. —И с Мэлори, еще одной девушкой из Палермо. Все остальные к тому моменту уже ушли.

— Что было потом, когда вы пришли?

А вот с этой частью сложнее, все расплывчато. Я пытаюсь сфокусировать свою память на этом моменте.

— Полли уже была там, — говорю я. — Она вытянула меня на середину танцпола. Мы очень хорошие танцоры. Еще и в зале полно конкурентоспособных танцоров. Было весело.

Недостаток ясности в моих воспоминаниях проявляется и в голосе. Все тихо и статично, не похоже на мой обычный диапазон. Даже мысленно я способна составить только короткие фразы.

— Ты помнишь, кто был с тобой? — офицер Плуммер не делает записи. Я обращаю на это внимание, но затем замечаю диктофон в ее кармане.

— Нет. Было тесно и жарко, что-то типа слэма. (Примеч. Слэм — действие публики на каком-нибудь мероприятии, при котором люди толкаются и врезаются друг в друга).

Понятия не имею, на что похож слэм, но лучше такое сравнение, чем вообще никакое.

— Что было дальше?

— Кто-то всунул мне в руки напиток, и я его выпила, — говорю я. — А потом я пошла искать мусорное ведро, но чувствовала себя очень уставшей.

Полли вздрагивает.

— Мне было трудно дышать, — говорю я. — В смысле, я не могла вспомнить. Я не могла найти ни ведра, ни Полли. Но я натолкнулась на парня.

— Как он выглядел? — говорит офицер Плуммер с надеждой в голосе. Полагаю, я хорошо справлялась до этого момента.

— Я не знаю, — спустя мгновенье отвечаю ей. Я хороша в запоминании расцветок, но лица никогда не задерживаются в моей голове. Я помню лицо Полли и Эйми, лица всех в своей команде, но лица остальных я даже и не пытаюсь запомнить. Это мой последний раз в лагере. Нет, это был мой последний раз в лагере. Я думала совсем о другом. — Я могла бы запомнить больше, но было темно, и не получилось. Я знаю, что должно было произойти дальше, но я не помню, где это было.

— Это побочный эффект от наркотика, который тебе дали, — говорит медсестра. Кажется, что она разрывается между желанием приблизиться ко мне, позаботиться обо мне, и оставаться так близко к двери, насколько это возможно, и продолжать делать свою работу. — Прости, милая.

— Ее память восстановится? — спрашивает Полли.

— На самом деле, я в этом не эксперт, — признается офицер Плуммер. — По большей части, я здесь, потому что…

Она замолкает, но мы все знаем окончание этой фразы. Мы у черта на куличках, слишком далеко от офицеров, которые обучены этим тонкостям, и, вероятно, она была единственной женщиной на дежурстве, когда они получили вызов.

— Все в порядке, — говорю ей. — Мы в порядке.

— Позвони мне, — говорит она, передавая мне свою визитку. — Позвони мне, если что-нибудь вспомнишь, или если захочешь поговорить, хорошо?

Полли кладет визитку на стол рядом с Jell-O, и офицер Плуммер уходит. Кэлдон и медсестра обмениваются взглядами, потом тренер подходит ближе ко мне.

— Хочешь узнать все подробности, Гермиона? — спрашивает она. Я никогда не слышала, чтобы она говорила так испуганно и неуверенно.

— Могу я узнать это от Полли? — шепчу я. Я такая жалкая, но будет хуже, если я услышу это от взрослых.

— Конечно, — говорит она. — Но есть еще кое-что. — Она колеблется несколько минут, потом делает глубокий вдох. — Они не могут сделать полную проверку на СНЭД (Примеч. СНЭД — сокращенно Сексуальное насилие и эксплуатация детей), — говорит она, и мне требуется мгновенье, чтобы осмыслить, что она назвала мне какую-то аббревиатуру. — Полли может объяснить тебе детали, если хочешь, но улики, взятые с тебя, были загрязнены. Лаборант была обеспокоена, что вместе с водой анализ ДНК не будет полным.

Я видела достаточно криминальных шоу, чтобы знать, что всегда что-нибудь остается. Я поцарапала его, или он оставил на мне следы, или еще что. Но если Кэлдон говорит «ничего нет», должно быть, так и есть.

— О! — говорю я. Не уверена, что еще я могу сказать на это. Полли будет точнее в деталях. Она всегда такая.

Кэлдон поднимает с подноса маленький пластмассовый стаканчик. Он стоял с другой стороны стола от Jell-O, поэтому до этого момента я его не видела.

— Это противозачаточные, на экстренный случай, — говорит она. Таблетки стучат о пластик. У нее трясутся руки.

— Полли, помоги мне сесть, — говорю я. — Мне не станет от них плохо?

— Немного, — отвечает медсестра. — Но все это время ты будешь находиться здесь.

Полли наливает еще воды, и передает мне кружку. Я быстро проглатываю таблетки и снова ложусь.

—Я буду снаружи, — говорит Кэлдон.

— А где Флори? — спрашиваю я. — И команда?

— Я отправила их домой, — говорит Кэлдон. — Они в порядке. Просто крикни, если я понадоблюсь.

— Вот тут есть вызов, — говорит медсестра, указав на кнопку, прикрепленную к моей кровати. — Нажми красную кнопку, и я буду рядом.

А потом мы остаемся одни, Полли и я. Я понимаю, что до сих пор не уверена, где именно мы находимся, хоть и предполагаю, что это больница в Пэрри Саунд. Полли протягивает мне мой Jell-O, и я автоматически ем его. Когда я заканчиваю, она забирается обратно ко мне на кровать, и я сворачиваюсь клубочком на своей стороне, так что мы лежим лицом к лицу. Как в детстве, когда у нас были совместные ночевки, и нам приходилось шептаться, потому что мы должны были спать, а взрослые находились прямо у нас за стеной.

— Мне нужно, чтобы ты сказала это, Полли, — шепчу я. После ее слов это станет реальным, но нет никого лучше в срывании пластыря, чем Полли Оливер.

— Они нашли тебя в озере, — говорит она, ее блестящие глаза в сантиметрах от моих. — Эйми нашла тебя, я имею в виду, тебя не оказалось в хижине, когда она вернулась. Она была в ужасе. Ты все еще была в одежде, но без нижнего белья, ты была по пояс в воде и лежала, прислонившись к скалам.

— Перестань тянуть время, Полли, — я даже не уверена, кто говорил дальше. СНЭД. Сексуальное насилие и что-то и что-то. Наши руки находят друг друга, и теперь я больше не хочу разваливаться на части.

Полли на секунду зажмуривается, по щекам текут слезы. Затем она заставляет себя снова открыть глаза.

— Кто-то подмешал тебе что-то в напиток на танцах. А потом он застал тебя в одиночестве и увел к воде. И ты не могла остановить его, потому что ублюдок накачал тебя наркотиками. Потом он изнасиловал тебя.

Она никогда не колеблется, моя Полли. Она просто сразу срывает пластырь. Также она никогда не плачет. Как правило.

Но в этот момент мы лежим вместе на больничной койке, и я не могу сказать, где заканчиваются мои слезы и начинаются ее.

Глава 8

Впервые мне снится Клара Эбби. В моем сне ей все еще одиннадцать, она качает ногами, взбираясь на перемене на шведскую стенку. Выглядит неизящно, совсем не так, как обычно. Она любит подниматься высоко, но она выросла быстрее, чем большинство из нас. Она долговязая, и я не уверена, где у нее заканчиваются руки и ноги. Я могу крутиться на перекладине, переворачиваться и изгибаться, как акробат на трапеции, но Клара может только висеть. Она никогда не интересовалась, как можно делать упражнения с ее ростом. Она будет висеть здесь вечно.

— Значит, это ты, — говорит она мне. У нее напряженный голос и красное лицо от того, что она висит вниз головой. — Теперь они всегда будут говорить о нас обеих. Что бы ты ни делала.

— Нет, — говорю я ей. — Я не допущу этого. Я не позволю им.

— Ты не сможешь это контролировать, — говорит она. — Как не можешь контролировать, например, машины. Ты можешь только продолжать двигаться вперед и надеяться на лучшее.

— О ком мы сейчас говорим? — спрашиваю я ее. — О тебе или обо мне?

— Не имеет значения, — говорит она. — Сейчас мы в одном положении. Еще два имени в статистике.

Я переворачиваюсь вокруг перекладины рядом с ней, и какое-то время мы висим друг против друга. Звенит звонок, и игровая площадка пустеет. Реальная Клара оставила бы перекладину и быстро спустилась на землю, как только прозвенел звонок. Эта Клара не двигается. Она застряла на этой шведской стенке, потому что какой-то придурок сел пьяным за руль в Рождество. Я начинаю отталкиваться, чтобы спуститься, но на полпути застреваю.

— Нет! — кричу я на пустой площадке. Двери закрываются. Все уходят, оставляя нас на площадке. — НЕТ!

А потом Полли трясет меня, и я просыпаюсь.

— Кошмары? — она протягивает мне стакан воны, и я делаю глоток.

— Типа того, — говорю я. — Больше тревожные, чем страшные.

— Хочешь поговорить об этом?

— Нет, — отвечаю я. — Сколько сейчас времени?

— Почти одиннадцать часов, — говорит она, взглянув на свои часы. — И сегодня воскресенье, если тебе интересно.

— На самом деле, я это сама поняла, — я пытаюсь пошутить, но прямо сейчас я в спецрежиме «или плакать, или смеяться». — Если учесть, что из окна светит солнце.

Полли пожимает плечами, но из вежливости немного улыбается. Вчерашний вечер прошел в тумане болезненных судорог от экстренных противозачаточных таблеток, и я так сильно плакала, что у меня разболелась голова. Они не дали мне снотворного, которому я была бы рада, так что я не ожидала, что просплю так долго. Мои родители вернутся не раньше вечера понедельника, так что Кэлдон отправила на автобусе большую часть нашего снаряжения, а сама отвезет нас с Полли обратно в Палермо на своей машине. Должно быть, мои родители полностью раздавлены. Достаточно того факта, что они летят на самолете.

Стучат в дверь, и мгновенье Полли смотрит на меня, чтобы убедиться, что я готова к посетителям. Я киваю ей.

— Входите, — говорит она.

Это снова офицер Плуммер. На этот раз она в униформе, ее волосы спрятаны под фуражкой. Она выглядит как человек, с которым я бы предпочла не связываться. Когда она заходит в палату, снимает фуражку и удерживает ее в своих руках. Мне интересно, так положено по уставу или ей просто жарко?

— Извини, что снова беспокою тебя, — говорит она.

— Все нормально, — говорю ей. Это не так, но не похоже, что я могу волноваться еще сильнее.

Офицер Плуммер сглатывает. Я сразу же понимаю, что она весь день репетировала речь, которую скажет мне. Возможно, в своей машине. Возможно, в лифте. Возможно, прямо сейчас в своей голове.

Но речь никогда не станет лучше. Я делаю все возможное, чтобы не паниковать, что намного сложнее, чем должно быть.

— Мисс Винтерс, — говорит она, очевидно, решив, что официальное обращение, возможно, сделает все это проще для нас обеих. — Как вы уже знаете, снятые с вас вещественные доказательства были испорчены из-за того, что вы некоторое время находились в озере.

Она говорит это так, будто я ходила поплавать. Мне интересно, это уголовное преступление называется «человек без сознания в озере под действием наркотиков»?

— Поэтому, было решено не брать никаких проб с отдыхающих и сотрудников лагеря.

Я уже об этом знала, но все же надеялась. Часть меня этому рада. Не будет проб, не будет обвинений и последствий, не будет мыслей об этом после того, как я отправлюсь домой. Другая часть меня, похожая на Полли, борется со злостью.

— Однако, — продолжает она, — если результаты твоего теста на беременность окажутся положительными, и если ты захочешь поделиться этим с полицией Онтарио, у нас появятся основания взять эти пробы и провести тест, чтобы сравнить образцы… — ее профессионализм иссякает, и она вздыхает. — Мне на самом деле жаль, мисс Винтерс, — говорит она, руками очерчивая все вокруг. — Вы заслуживаете намного больше этого.

— По правде, для меня не новость, но вы заставляете меня надеяться на лучшее, — успокаиваю ее. Я слегка преувеличила, но мне это ничего не стоило. Мне нравится знать, что я все еще могу что-то дарить людям. — У нас еще нет этих результатов.

— У вас сохранилась моя визитка? —спрашивает Плуммер.

— Кажется, да, — говорю я. — Хотя, возможно, вчера она могла помяться, — я потеряла ее из виду после того, как все ушли и Полли вернулась на мою койку. Думаю, что в какой-то момент одна из нас могла использовать ее вместо салфетки.

— Я оставлю еще одну, — говорит офицер и вылавливает визитку из кармана рядом с пистолетом. Она кладет ее на стол. — Позвони мне, если решишь помочь с расследованием.

Я снова киваю, и даже несмотря на то, что она очень любезна, мне неожиданно захотелось, чтобы она ушла так быстро, насколько это возможно. Она задерживается еще на несколько секунд, чтобы спросить у Полли, нужно ли нам что-нибудь, но Кэлдон уже ходила в магазин и купила нам все необходимое, поэтому офицер Плуммер уходит. Когда мы остаемся одни, можно ощутить небольшое уединение несмотря на то, что дверь, ведущая в холл, открыта, и я делаю несколько глубоких вдохов.

— Ну, — говорит Полли, когда я восстанавливаю над собой контроль.

— Не знаю, — отвечаю ей. Я думаю о своем сне, о сказанном Кларой, что я вошла в статистику. Это мое подсознание пытается сказать мне, что я буду относиться к классу беременных? Это наркотики и коктейль эмоций сжигают меня изнутри?

— Ты разве не хочешь поймать его? — спрашивает Полли.

— Хочу, — говорю я. — Но подумай о том, что именно это означает.

Эти слова зависают между нами двумя на несколько секунд, когда глаза Полли округляются, и она понимает, что именно она случайно пожелала.

— Я не это имела в виду… — начинает она говорить, но потом останавливается.

— Я знаю, — говорю ей. — Я понимаю, что именно ты имела в виду. И я хочу поймать его. Я просто не могу думать об этом заранее.

— Ты же знаешь, что при любом раскладе, чтобы ты ни выбрала, я буду с тобой? — спрашивает она.

— Я знаю, — отвечаю ей. — И поверь мне, вероятно, я буду в полной мере пользоваться этим преимуществом.

— Просто… мне так плохо от того, что я не заметила этого, — говорит она. — Я была прямо рядом с тобой.

— Он хорошо продумал этот момент, — говорю я. Она вздрагивает, и я делаю вид, что не заметила этого. —Я имею в виду, если бы я стояла рядом с тобой, мы бы задумались над тем, почему мне так плохо, и Эйми отвела бы меня обратно в хижину. Но он дождался, пока я отойду от толпы, а я только хотела найти мусорный контейнер.

— Я все равно чувствую себя ужасно, — говорит она. — И Эйми чувствует себя так же. После того, как тебя увезли на машине скорой помощи, у нее случилась настоящая паническая атака. Я не могла остаться, потому что Кэлдон собиралась ехать следом за скорой. Правда, с ней осталась Мэлори.

— Ты слышала что-нибудь о ней? — спрашиваю я. Намного легче говорить о травмах других людей, даже если в глубине души и понимаю, что это связано со мной.

— В госпитале нельзя находиться с телефоном, — говорит она. — А я выходила только в ванную комнату.

— Ты самая лучшая, — заверяю ее. Я только не говорю ей, что этого недостаточно.

— Я знаю, —улыбается она с самодовольным видом, хотя ее улыбка не затрагивает глаз.

Звучит еще один стук в дверь, и входит медсестра-волонтер с нашим обедом. Технически, они должны кормить только меня, но практически все время моего нахождения здесь сотрудники госпиталя показывают, как переживают за меня, поэтому кормят и Полли тоже.

— Вы проспали завтрак, — говорит она, расставляя подносы на стол. Пахнет неаппетитно, и, как ни странно, я все еще не хочу есть. — Так что, я пришла к вам, как только обед был готов.

— Спасибо вам, — благодарю ее. Я не знаю ее имени, несмотря на то, что и вчера приносила еду именно она. У нее нет бейджика с именем, она не представлялась, просто приносит нам еду.

Полли снимает крышку со своего подноса и кривится.

— И мы еще думали, что еда в лагере была невкусной! — говорю я. Она дает мне пульт, чтобы я могла перевести свою койку в сидячее положение. Я могу вставать с постели, когда бы ни захотела, и понимаю, что мне нужно сходить в уборную. Они дважды меняли простыни, но когда я встаю, замечаю, что на подушке до сих пор есть кровь. Полли незамедлительно поднимет ее, снимает наволочку, нажимает на кнопку вызова и меняет ее, пока я иду в ванную комнату. От этого у меня снова появляются слезы, и я обещаю сама себе, что проведу часть своей жизни, делая для нее все возможное. В ванной я веду себя осторожно, чтобы не упасть и не пораниться. Чего я действительно хочу, это принять душ и надеть нормальную одежду, но с этим придется подождать.

— Ты думаешь, это странно, что я могу смеяться и шутить? — спрашиваю я, когда возвращаюсь в комнату. Я понимаю, что впереди меня ждет множество терапий, но до того, как они начнутся, мне бы хотелось разобраться с некоторыми вещами.

— Нет, — говорит она. — Это то, как люди справляются. Я имею в виду, я не думаю, что ты должна всегда так относиться к этому, но на данный момент это нормально.

 

***

 

Единственный гинеколог в областной больнице Пэрри Саунд — мужчина. В первый раз, когда он осматривал меня, я была без сознания, и с того момента тщательно следили, чтобы в мою палату заходили только женщины. Это печально, но когда он заходит в комнату, и я не поддаюсь панике, всем нам становится от этого легче.

— Гермиона, — говорит он. — Я доктор Шарк. Как ты себя чувствуешь?

Раньше меня никогда не тошнило от вопросов о моем самочувствии. Думаю, сейчас это может произойти. К счастью, я понимаю, что он имеет в виду мое физическое состояние, а не эмоциональное.

— У меня все еще идет кровотечение, но судороги прошли, — говорю я.

— Хорошо. Хорошо, — он кивает головой. — Ты готова поговорить о проверке на беременность?

Я на самом деле рада, что офицер Плуммер напомнила мне о нем. Я могу думать об этом, как о чем-то законном, не личном, и это поможет мне справиться с этим.

— Да, — говорю я. — Я имею в виду, я сделаю все, что в моих силах.

— Ты неплохо справляешься, — мне интересно, он так сказал только потому, что я не кричу, не плачу и не лезу на стену? Он прочищает горло. — Экстренные противозачаточные предотвращают беременность, только если оплодотворение уже не произошло, ты это понимаешь?

— Да, — теперь моя очередь кивать головой. — Это значит, если я уже забеременела, то и осталась беременной.

— Да, — он продолжает, — так что, возможно, что зачатие уже произошло к тому моменту, как ты смогла принять таблетки, в таком случае, тест на беременность будет положительным.

— Когда я смогу сделать тест? — спрашиваю я.

— Я бы порекомендовал подождать шесть-семь дней, — говорит он. — Две недели дадут самый точный результат.

Я немного поникаю, но не думаю, что он это заметил. Целых две недели. Это все похоже на ад. Но я не буду делать тест, который может быть неверным. Я хочу сделать это только один раз.

— Во вторник у меня начинаются занятия, — говорю ему. — В школе и на факультативах.

Спасибо Господу за эту маленькую милость. Доктор продолжает задавать мне кучу вопросов о моем лечащем враче, передаче медицинских записей и согласительной форме, и я отвечаю так, будто он официант, а я выбираю между картошкой фри и салатом. Вы говорите наитупейшие вещи, когда ваш лечащий врач говорит вам о том, что вы можете быть беременной, а вы на это не соглашались и даже не помните, как это произошло. Полли ни разу не отпустила мою руку.

— Я также порекомендовал проведение для тебя психиатрического обследования, — ему удается сказать это мягко, чему, вероятно, способствуют годы практики. Может, его этому обучали в медицинской школе.

— Хорошо, — говорю я. — Буду иметь в виду.

На одно мгновение ему становится неловко. Пэрри Саунд — небольшой город. Как и офицер Плуммер, вероятно, он так же не сталкивался с таким. Когда профессионализм в нем иссякает, он не может перестать видеть во мне маленькую девочку, жертву ужасных обстоятельств. Мне так хочется показать ему, что он ошибается, но думаю, я забыла, как это делается.

— Вас на самом деле зовут Шарк? — выпаливаю я, и момент рушится. (Примеч. Shark в переводе с английского языка означает «акула»).

— Всю мою жизнь, — отвечает он.

— Спасибо вам, доктор, — говорит Полли со смесью вежливости и явного намека, что ему пора удалиться. Меня всегда впечатляет ее способность разговаривать так со взрослыми. — Если у нас появятся вопросы, мы вызовем медсестру.

— Как-нибудь ты научишь меня, как делаешь это, — говорю ей, после того как доктор Шарк покидает палату.

— Мой секрет уйдет со мной в могилу, — говорит она. И тут до меня впервые доходит, что Полли, как лучшая подруга, стала для меня более важной, чем когда-либо раньше.

Глава 9

 

Праздник Дня Труда знаменует окончание лета. Не в том смысле, что люди в последний раз перед началом зимы посетят свои коттеджи, а в том, что это в последний раз будет ощущаться, как отдых. Когда я была младше, в воскресенье вечером, после того, как темнело, мы возвращались на машине домой, плетясь из Мускокитак медленно, как только могли.Я засыпала в машине, и, когда мы доезжали, папа заносил меня в дом на руках. Мама готовила мою одежду и упаковывала ланч, и когда в первый день школьных занятий я просыпалась в семь часов утра, казалось, что лето было лишь сном. Когда я стала черлидером, в день праздника Дня Труда мы выезжали из лагеря Manitouwabing на автобусе, наполненном загорелыми лицами и усталыми криками, а с появлением сигнала сотовой сети, еще и неистовых звуком текстовых сообщений. В этом году Кэлдон едет по шоссе 400 в плотном движении праздничного воскресенья, и это похоже на нескончаемое путешествие Одиссея в неизвестность.

Полли сидит на переднем сидении. Я до сих пор чувствую себя усталой, поэтому Кэлдон смастерила для меня в центре заднего сидения грузовика что-то типа гнезда. Я сижу боком, прислонившись спиной к окну, с поднятыми вверх ногами. Я думаю, что здесь, на самом деле, намного комфортнее, чем на больничной койке, но, может быть, это потому, что здесь просто пахнет лучше.

― Ты уже говорила с родителями? ― спрашивает Полли.

Мой телефон снова со мной, так что они смогут позвонить мне, когда приземлятся. Если мои предположения верны, то прямо сейчас они пролетают над Ньюфаундлендом. (Примеч. Ньюфаундленд — остров у побережья Северной Америки, территориально принадлежит Канаде, название переводится как «Новооткрытая земля»).

― Они созвонились с моей тетей, и она написала мне, ― говорю я.

Я думала, мой телефон свихнется, как только появится стабильная связь, но, не считая тети, больше никто не отправил мне ни одного сообщения. Это ничего не значит. Это все потому, что они не знают, что сказать мне. Обычно Лео хорош в нарушении тишины, даже когда я не хочу, чтобы он это делал. Не могу решить, рада ли я его молчанию или расстроена.

― Как там твоя тетя? ― спрашивает Полли.

― В ужасе, ― говорю ей. ― Это стало для нее тяжелой новостью.

Тетя Лина живет в Торонто и думает, что все живущие севернее шоссе 401― абсолютные грубияны. Кроме того, у нее нет своей машины, поэтому она не бросила вызов дикой местности и не примчалась в Пэрри Саунд, чтобы убедиться, что я не нахожусь в каком-нибудь коттедже во власти торговцев травкой. В своем сообщении она написала, что сможет приехать не раньше воскресенья, но поскольку мы уже запланировали возвращение домой в понедельник, я написала ей об этом и попросила не переживать.

Что за глупая фраза. Конечно, она переживает. С субботы мир изменился, и я все еще наверстываю упущенное.

― Мама с папой к вечеру должны быть уже дома, ― говорю я. ― Если движение не улучшится, они могут приехать раньше нас.

― Мы можем провести время получше, раз уж застряли на этой магистрали, ― говорит Кэлдон. ― Девочки, есть хотите?

― Я могу потерпеть до «Супербургера» (Примеч. Superburger — сеть ресторанов быстрого питания), ― с надеждой говорит Полли.

― Я тоже планировала «Супербургер», но мы можем делать все, что захотим, ― отвечает Кэлдон. Одна из причин, почему она настолько великолепный тренер, потому что она настаивает, чтобы мы ели, как настоящие люди, не как кролики, а после этого приводит наши тела в порядок, хоть это и тяжелая работа. Она никогда никого не исключает за набор веса, что, как я слышала, происходит в других школах, даже если ты набрал вес по причине взросления или чего-то подобного. Когда я была в десятом классе, она отстранила девушку, которая потеряла десять фунтов и не смогла объяснить почему, а оказалось, это было пищевое отравление.

Есть в этом что-то комфортное, думать о Кэлдон и прошлом.

― Нам нужно поговорить о будущей неделе, ― говорит Полли.

― Ты имеешь в виду открытие собрания и все такое? ― спрашиваю я. Это обычное дело, но сейчас сложнее, чем раньше.

Глаза Кэлдон сверкают в зеркале заднего вида. Я знаю, она хочет убедиться, что у меня не случится паническая атака. Интересно, они все переживают о том, как долго я буду держаться, прежде чем сломаюсь, и все мои переживания прольются потоком слез? Если честно, у меня есть определенные сомнения. Но я не помню того, что произошло. За исключением случаев, когда я думаю об этом, или что-то навивает воспоминания, я забываю о том, что во всем происходящем я являюсь жертвой. Из-за этого становится сложно вести себя соответственно. Я как бы не против, потому что альтернативой этому может стать что-то, связанное с постоянным нахождением в своей комнате.

― Просто займи мое место в понедельник, во время обеда собери ребят на срочную тренировку, чтобы настроить их на всю предстоящую неделю, ― говорю я. Не впервые нам приходится делать что-то подобное. Иногда люди получают травмы в лагере.

― Хорошо, ― говорит Кэлдон. ― А как насчет того, что будет дальше?

Она спрашивает это настолько деликатно, насколько вообще возможно, имея в виду мой возможный уход.

― Доктор Шарк сказал: все, что мне нужно, это переждать неделю, ― говорю ей. Я правда, правда надеюсь, что доктор Шарк не ошибся.

― В физическом плане, ― говорит она. И больше ничего не добавляет. Я не могу понять, что она имеет в виду.

― Гермиона, ― зовет Полли, повернувшись на сидении, чтобы посмотреть на меня. — Единственный человек, который знает правду о том, кто тебя изнасиловал, тот парень, который и сделал это.

Я киваю.

― Это значит, им может быть кто угодно, ― говорит она. ― И мы имеем шестерых подозреваемых в нашей…

Я давлюсь и зажимаю рукой рот. Прежде чем я успеваю что-то сказать, Кэлдон мастерски пересекает две линии пробки, замедляется, открывает нажатием кнопки выдвижную дверь с правой стороны грузовика. Я вожусь с ремнем безопасности, потом с покрывалом, а потом, пока стою на коленях у дренажной канавы, меня рвет моим завтраком, в то время как Полли придерживает мои волосы.

― Извини, ― говорит она.

― Нет, ты права, ― удается мне сказать между приступами рвоты.

Такое ощущение, что в мой рот кто-то заполз и умер там. Кэлдон не может выйти с машины потому, что движение продолжается, поэтому она бросает Полли бутылку «Гаторейда». Я делаю большой глоток и выплевываю его.

― Боже, ― шепчу я, и Полли наклоняется ко мне. Я прикусываю губу, но не отклоняюсь. ― А что, если это Лео?

― Посмотри на это с другой стороны, ― Полли так хорошо умеет показать напускную искренность. Большинство людей никогда не понимают, что она притворяется, делая вид, что чувствует одно, а на самом деле чувствует совсем другое. Но я знаю ее. ― Все парни нашей команды ужасно плохие притворщики. Как только один из них коснется тебя, мы сразу поймем.

― Ага, ― я не Полли. Все мои ощущения прямо у меня на коже. — Но кому-то из них в любом случае придется прикасаться ко мне.

― Мы пересечем этот мост, когда доберемся до него, ― ее видимое спокойствие дает небольшую трещину, но она не отступает. Не совсем. ― А сейчас, давай уберемся с этого шоссе, вернемся домой и вместе пройдем через эту неделю.

Она не имеет в виду «пройдем через первую неделю в школе». Она имеет в виду «то время, пока не станет возможным сделать тест на беременность». Слова разные, но я становлюсь экспертом по части скрытого смысла.

― Хорошо, ― отвечаю я и встаю. Я сажусь обратно в грузовик, сжимаю свой «Гаторейд» и устраиваюсь на своем сиденье. Кэлдон приходится ждать, чтобы вернуться обратно на шоссе, но вскоре мы возвращаемся на скоростную линию, направляясь на юг.

Мне удается добраться до «Супербургера» без остановок на рвоту. Там оказывается куча народа, поэтому мы едим на газоне, сидя на одном из покрывал из моего гнездышка, и это практически похоже на настоящие праздничные выходные. Но когда я иду в уборную, обнаруживаю на своей юбке пятно крови, и Полли приходится перекопать весь мой чемодан, чтобы достать сменную одежду. Я переодеваюсь, зная, что именно мне следует делать, даже если и не помню, почему. К тому времени, как мы выходим на улицу, я чувствую, как подкрадывается страх, скользя по солнечной траве и звеня пронзительными криками детей, бегающими вокруг парковки и наслаждающимися последними минутками летней свободы. Когда я возвращаюсь в грузовик, закрываясь в нем, окруженная людьми, которым доверяю, я понимаю, что снова могу дышать.

Это не предвещает ничего хорошего.

Мы возвращаемся в Палермо только после пяти часов вечера. По пути в город Кэлдон останавливается, чтобы забрать Флори. Она была с семьей Мэлори, а они живут на ферме за городом. Кэлдон нет смысла ехать весь этот путь обратно, после того, как развезет нас.

Как только дверь открывается, Флори устраивается рядом со мной. Я понимаю, что понятия не имею, что они ей сказали, что они сказали всем. Кэлдон обычно выражается прямо,