Кто-то теряет, кто-то находит

 

Когда мои дочери подросли и пошли, соответственно, в третий и четвертый классы, я время от времени разрешала им ходить в школу и из школы самостоятельно, если позволяла погода. До школы было недалеко, поэтому я знала, что они в безопасности и с ними не случится никакой беды.

В один теплый весенний день на обратном пути за ними увязалась маленькая подружка. Но эта подружка отличалась от всех остальных, которых девочки порой приводили домой. У нее были коротенькие толстенькие лапки и длинные висячие уши, рыжевато-коричневая шубка и крохотные веснушки, рассыпанные по мордочке. Милее щенка я в жизни не видела.

Когда мой муж в тот вечер пришел домой, он распознал породу – это был щенок бигля, как предположил муж, не старше двенадцати недель от роду. Собачка сразу прониклась к нему доверием и после ужина забралась к мужу на колени, чтобы вместе смотреть телевизор. К этому времени обе дочки в один голос просили меня оставить щенка.

У нашей неожиданной гостьи не было ни ошейника, ни каких-либо идентификационных меток. Я не знала, что делать. Подумывала о том, чтобы дать объявление в газету, в раздел «потерянных и найденных», но на самом деле мне этого не хотелось. Если бы кто-то откликнулся на объявление, это разбило бы моим девочкам сердце. Кроме того, уговаривала я себя, ее владельцы сами виноваты: надо было лучше присматривать за своей собакой.

К концу недели она стала полноправным членом нашей семьи. Собачка оказалась очень смышленой и жила с нашими дочерьми душа в душу. Это была хорошая идея, радовалась я. Девочкам пора было принять на себя ответственность за жизнь другого существа, чтобы они могли научиться навыкам заботы о других, которые понадобятся им, когда они, став взрослыми, решат сами стать мамами.

На следующей неделе кто-то посоветовал мне проверить раздел «потеряшек» в местной газете. Одно объявление сразу бросилось мне в глаза, и, пока я его читала, мое сердце бешено забилось от страха. Кто-то умолял вернуть щенка бигля, потерянного в окрестностях нашей школы. В тоне объявления так и сквозило отчаяние. Моя рука задрожала. Я не могла заставить себя взяться за телефонную трубку.

В общем, притворилась, что не видела этого объявления. Торопливо сунула газету в чулан и продолжала заниматься уборкой, ни слова не сказав о ней ни дочерям, ни мужу.

К этому времени мы уже дали щенку имя. Собачка была с виду вылитая Молли, так мы ее и назвали. Она повсюду ходила тенью за девочками. Когда они шли гулять на улицу, она следовала за ними шаг в шаг. Когда занимались домашними делами, была рядом, чтобы предложить руку (или, следовало бы сказать, лапу) помощи.

В ее присутствии выполнение домашних заданий становилось настоящим испытанием. Не раз и не два учителя получали на проверку тетрадки, страницы которых пожевала собака. Педагоги проявляли понимание и не ругали девочек, позволяя переделать задание заново. Жизнь в доме Кэмпбелл определенно стала иной.

В этой идеальной в остальных отношениях картинке была только одна проблема: меня терзала совесть. Я понимала, что должна позвонить по указанному в объявлении номеру и проверить, не Молли ли тот щенок, которого так отчаянно хотели вернуть обратно.

Это был самый трудный поступок в моей жизни. Наконец, с колотящимся сердцем и потными ладонями, я подняла трубку и набрала номер. Втайне до последнего надеялась, что никто не ответит, но трубку сняли. Голос на другом конце провода принадлежал молодой женщине. После того как я подробно описала ей собаку, она выразила желание приехать немедленно.

Через считаные минуты ее машина была у нашего порога. Я сидела за кухонным столом, опустив лицо в ладони и моля Бога о чуде. Молли все это время просидела у моих ног, глядя на меня снизу вверх своими большими щенячьими глазами цвета молочного шоколада. Казалось, она понимала, что что-то не так.

Тысяча мыслей промелькнуло в моей голове, прежде чем та женщина позвонила в дверь. Я могла бы притвориться, что меня нет дома, или сказать ей: «Прошу прощения, вы ошиблись адресом». Но было слишком поздно, звонок прозвенел, и Молли залаяла. Я открыла дверь, заставив себя встретиться со своими страхами лицом к лицу.

Один взгляд на Молли – и женщина засияла, как рождественская елка.

– Сюда, Люси! – позвала она. – Иди к маме, девочка.

Молли (она же Люси) тут же повиновалась, выражая хвостиком восторг от того, что слышит знакомый голос женщины. Та явно была ее хозяйкой.

Слезы уже жалили мне веки и грозили хлынуть потоком в любой момент. Было такое ощущение, будто у меня из груди заживо вырывают сердце. Мне хотелось схватить Молли в охапку и спасаться бегством. Вместо этого я натянуто улыбнулась и пригласила женщину в дом.

Женщина уже успела наклониться и подхватить Молли на руки. Она со смущенным видом раскрыла сумочку и протягивала мне двадцатидолларовую банкноту.

– Это вам за беспокойство, – предложила она.

– О нет, я не могу их взять! – протестующе замотала я головой. – Она доставила нам столько радости, что это мне следовало бы заплатить вам.

Услышав эти слова, женщина рассмеялась и крепче прижала Молли к груди, словно та была потерянным ребенком, а не собакой.

Молли облизывала ее лицо и извивалась от радости. Я понимала, что им пора домой. Открыв дверь, чтобы выпустить их, я заметила маленькую девочку на переднем пассажирском сиденье машины. Когда малышка увидела щенка, на лице ее расцвела улыбка, яркая, как ракета праздничного фейерверка 4 июля.

Мой взгляд уперся в маленькую инвалидную кресло-коляску, привязанную ремнями к багажнику микроавтобуса. Женщина увидела, куда я смотрю, и пустилась в объяснения, не дожидаясь моего вопроса. Молли (то есть Люси) подарили девочке, чтобы щенок способствовал эмоциональному исцелению малышки после автомобильной аварии, которая искалечила ее на всю жизнь.

Когда щенок исчез, малышка впала в глубокую депрессию, отказываясь выходить из своей «раковины». Молли-Люси была единственной надеждой родителей на то, что их дочь сможет достаточно оправиться эмоционально и психически.

– У нее сложились особые отношения с этим щенком, Люси давала нашей дочке причину жить, – объяснила ее мать.

Внезапно на меня обрушились ощущения вины и собственного эгоизма. Бог благословил меня столь многими дарами, думала я. Мое сердце защемило от сочувствия к этой семье, переживавшей такие трудные времена. Когда они выезжали с подъездной дорожки, улыбка на моем лице была вполне искренней. Я знала, что поступила правильно: теперь эта собака была именно там, где ей и место.

 

Леона Кэмпбелл

 

 

Зрение и видение

 

Любовь – язык, который могут видеть слепые и слышать глухие [3].

Дональд Уайлдмен

 

Баркли достался мне, когда ему было три года, от семьи, которой пес попросту оказался больше не нужен. Этот большой золотистый ретривер был в чудовищно запущенном состоянии, и его здоровье оставляло желать лучшего. Занявшись физическими проблемами Баркли и наладив с ним кое-какой контакт, я заметила, что у него очень милый характер. Он отличался умом и желанием угодить, так что мы начали с чистого листа и прошли курсы послушания для собак и семинар по общественной терапии, стараясь усвоить все необходимое для того, чтобы Баркли мог стать сертифицированной терапевтической собакой.

Через пару месяцев мы начали регулярно ездить в местный медицинский центр. Я поначалу не знала, чего ожидать от этой работы, но нам обоим она нравилась. После того как я удостоверялась, что пациент не против визита Баркли, он подходил к койке и вставал рядом, ожидая, пока человек, лежащий на ней, потянется к нему. Люди крепко обнимали пса или просто гладили его, а он спокойно стоял, виляя хвостом, и выражение его морды было очень похоже на широкую смешливую улыбку. Кротость нрава сделала его любимцем персонала, пациентов и даже других волонтеров.

Каждую неделю я одевала Баркли по-разному. У него были соответствующие костюмы для каждого праздника: в свой день рождения он ходил в именинном колпачке, в День св. Патрика – в зеленом галстуке-бабочке, а на Хеллоуин – в костюме Зорро. На Рождество Баркли щеголял шапкой Санты или рожками северного оленя. Особенный восторг у всех вызвало его пасхальное одеяние: заячьи ушки и хвостик, который я прицепила ему сзади. Пациенты всегда горели желанием посмотреть, в чем Баркли будет красоваться на этой неделе.

Примерно через год после начала нашей работы я стала замечать, что у Баркли возникли проблемы со зрением: он иногда натыкался на препятствия. Ветеринар выяснил, что болезнь глаз отчасти вызвана отсутствием ухода в те времена, когда пес был молод. За следующий год его состояние ухудшилось, но это ничуть не мешало ему функционировать. Даже я не сознавала, насколько плохи его дела, пока однажды вечером мы с ним не решили поиграть в мяч. Когда я бросала мяч псу, ему очень трудно было поймать игрушку: приходилось вынюхивать ее на земле после того, как он раз за разом промахивался, пытаясь схватить ее зубами. На следующий день я отвезла его к ветеринару, и врач сказал мне, что необходима операция. После трех безуспешных операций, проведенных в попытке хотя бы частично спасти зрение, Баркли полностью ослеп.

Меня очень тревожил вопрос, как он будет приспосабливаться к такой серьезной трудности, но пес быстро привык к слепоте. Казалось, все прочие его чувства обострились, чтобы компенсировать потерю зрения. Вскоре он поправился и настоял (стоя у двери гаража и не давая мне выехать!) на своем желании ездить вместе со мной в больницу, в гости к его друзьям. Так что, к великой радости всех – и особенно самого Баркли, – мы возобновили свои еженедельные посещения.

Он настолько хорошо ориентировался в больнице, что было трудно догадаться, что пес слеп. Однажды кто-то даже спросил меня, не обучен ли Баркли быть собакой-поводырем. Я рассмеялась и ответила, что это Баркли нужен человек-поводырь.

Казалось, у него развилась сверхъестественная способность воспринимать вещи, недоступные обычным органам чувств. Однажды мы зашли в палату к одному пациенту, и, к моему удивлению, Баркли по собственной инициативе подошел к посетительнице, сидевшей на стуле у койки, и поддел ее ладонь носом. Баркли никогда не шел на контакт первым, и я не могла понять, почему он так сделал. Только подойдя поближе и приглядевшись к тому, как эта женщина взаимодействовала с Баркли, я поняла, в чем дело. Не знаю, каким образом совершенно слепой Баркли почувствовал, что та женщина тоже слепа.

Как ни странно, после того как Баркли лишился зрения, его присутствие, казалось, стало еще более желанным для пациентов, к которым он приходил в гости.

Когда Баркли получал награду за более чем четыре сотни часов, проведенных на волонтерской службе, все говорили мне: «Просто удивительно, на что способна слепая собака!»

Они не понимали, что на самом деле Баркли не был слеп. Он по-прежнему был способен видеть. Только теперь он видел не глазами, а сердцем.

 

Кэти Нейер

 

 

Ангелы-хранители

 

– А ты что здесь делаешь? – вдруг воскликнула моя жена Джойс.

Я нашел ее на нашей веранде, где она с восторгом созерцала какую-то незнакомую собаку. Это оказался пухленький, коротконогий, золотисто-белый уэльский корги – ушки торчком. Он взирал на Джойс с восторженной ухмылкой.

Ой-ей, подумал я.

Наши собственные две собаки, дожившие до весьма и весьма преклонного возраста, были похоронены на небольшом холме с видом на пруд. Теперь во время своих прогулок по городу Джойс навещает собак, принадлежащих другим людям: бассета Спайка, лайку Софию, черного-кого-то-там Пого. То и дело вслух задавалась вопросом: «А не завести ли нам снова собаку?» Но я уже привык наслаждаться свободой, которую давало отсутствие собаки в доме.

И вот теперь этот корги взбежал на нашу веранду так, будто она была его частной собственностью.

– Упитанный такой парень, – заметил я, обращая на это внимание жены. – Очевидно, что у него есть замечательный дом, где не скупятся на вкусные кусочки.

Мы проследили за корги до дома наших новых соседей, располагавшегося примерно в километре по шоссе от нашего, вверх по холму. Как выяснилось, пес носил гордое имя Король Некур, на которое его хозяев вдохновила табличка «не курить».

В последующие месяцы, переходя дорогу, чтобы проверить наш почтовый ящик, я порой бросал взгляд в сторону холма и видел на фоне неба силуэт животного. Голова, похожая на волчью, настороженные ушки… Койот? Лисица? Пожалуй, лапы коротковаты. Животное глядело на меня с холма, словно раздумывая, что делать. Потом разворачивалось и исчезало за поворотом дороги. Лишь потом я догадался, что это был все тот же томящийся одиночеством корги, который обдумывал план очередного побега.

Как-то раз утром, когда красные кленовые листья устилали лужайку, Джойс подняла глаза от письменного стола. Сквозь стеклянную раздвижную дверь кабинета ей ухмылялся Некур.

Тот день ознаменовал перемены в нашей жизни. После него, как бы владельцы ни пытались удерживать и запирать пса, несколько раз в неделю по утрам Некур играл в русскую рулетку с мчащимися по шоссе хромированными бамперами и оказывался у нашего порога. Он сидел и, все так же ухмыляясь, неотрывно смотрел сквозь стеклянную дверь кабинета на Джойс. Когда его впускали внутрь, он валился на спину, перекатываясь брюхом кверху, размахивая в воздухе коротенькими толстыми лапками, чрезвычайно довольный собой.

Кто-нибудь из нас брался за телефон. Но всегда оказывалось, что мы разговариваем только с автоответчиком соседей. Поскольку оба его владельца работали, Некур весь день был предоставлен самому себе.

– Если мы что-нибудь не придумаем, он так и будет бегать по дороге, пока его не задавят, – сказала Джойс.

– А что мы можем сделать? – пожал я плечами. – Это же не наш пес.

Всякий раз, как Некур появлялся у наших дверей, мы отвозили его домой. Он охотно запрыгивал в машину, готовый к приключениям. Но мы лишь запирали пса в крытом проходе его дома, оставляя дожидаться возвращения хозяев. Он горестно смотрел сквозь стеклянную дверь на нашу удаляющуюся машину. Он выбрал нас, а мы отвергли его! Оглядываясь, пока мы уезжали, Джойс горевала так же сильно, как он.

Однажды она заявила:

– Отныне и впредь, когда Некур убегает и приходит к нам, он остается здесь до тех пор, пока у него дома не появится кто-то из хозяев!

И теперь каждые несколько дней Некур приходил к нам. Мы отвозили его домой, когда возвращались с работы его владельцы. В свои первые визиты он бросал на нас вопросительные взгляды, прежде чем отважиться войти в следующую комнату, не зная местного кодекса поведения. Теперь же пес выглядел как набоб, который купил это владение – и уплатил наличными.

Однажды хозяева Некура позвонили нам. Им нужно было уехать на две недели. Они спросили: «Не могли бы вы взять Некура к себе, пока нас нет?»

Через несколько дней после того, как Некур начал гостить у нас, я застал Джойс, которая стояла над нашим приемным псом, спавшим на коврике. Вид у нее был встревоженный.

– Как тебе кажется, Некур нормально выглядит? – спросила она меня. – Он больше не хочет бегать за палкой.

И действительно, он больше не приносил в зубах брошенную палку, с горящими глазами вызывая любого побороться с ним за желанный приз. Теперь, когда Джойс бросала палку, он просто тоскливо смотрел ей вслед, а потом уныло сидел на месте.

– Мы должны отвезти его к ветеринару, – заявила Джойс.

После осмотра ветеринар сказал, что состояние Некура серьезно. У него была грыжа толстой кишки, и он уже перенес одну операцию в связи с этой болезнью. Теперь ему требовалась еще одна операция, и исход ее был неясен. Но без операции он бы просто медленно умирал.

Когда хозяева Некура вернулись, Джойс сообщила им новости. Спустя пару дней она вновь позвонила им, чтобы узнать об их решении. Когда жена положила трубку, вид у нее был потрясенный.

– Они боятся, что от операции не будет никакого толку, и думают, что его, возможно, придется усыпить, – сказала она мне.

Джойс тяжело опустилась на стул у кухонного стола, подперев подбородок ладонями. Ее глаза наполнились слезами. Без операции у Некура было мало надежды выжить. И даже если сделать операцию, ему потребуется особый постоянный уход. А учитывая, что его хозяева целыми днями работали и он оставался один…

– А что еще ты можешь сделать? – спросил я. – Ты и так была ангелом-хранителем Некура. Джойс, это не наша собака, – мягко, но настойчиво подытожил я.

Пару минут Джойс смотрела из окна на поля, где к концу лета травы уже начинали золотиться и сохнуть. А потом произнесла стихотворную строку Роберта Фроста. Одну из наших любимых: «Дом – это место, где примут тебя, когда бы ты ни пришел».

Спустя мгновение Джойс прибавила к сказанному собственную строку:

– Он выбрал нас, – проговорила она.

Джойс позвонила хозяевам Некура с предложением:

– Отдавайте его нам в дневное время. Мы будем его сиделками.

Так после успешно проведенной операции Некур стал жить на два дома. Каждое утро по пути на работу один из его хозяев завозил пса к нам домой. Каждый вечер по дороге в город мы возвращали Некура владельцам.

По утрам Джойс брала Некура на долгие общеукрепляющие прогулки. Я наблюдал за ними из окна моего кабинета: женщина с озабоченным видом и небольшого росточка пес блуждали по лугам или уходили в сосновый лес за водопадом.

– Здесь так красиво – я и забыла совсем, – как-то раз сказала мне Джойс. – Теперь, гуляя с Некуром, я стала по-новому ценить собственные владения.

Прошло два года. А потом владельцы Некура поменяли место работы и перебрались в городскую квартиру, где нельзя было держать собак. И дневной питомец официально стал нашим псом «на полную ставку».

Через месяц после того, как Некур окончательно переселился к нам, Джойс поставили угрожающий диагноз – острая лейкемия – и сразу забрали в больницу. Каждый день я привозил Некура под ее окна, чтобы она могла выглянуть и увидеть, как он улыбается ей. «Мой терапевтический пес» – так она его называла. Когда Джойс наконец вернулась домой, ослабев от лечения, Некур с радостью приветствовал ее. У него не было хвоста, но все его тело виляло от радости.

Джойс госпитализировали во второй, а потом и в третий раз. И всякий раз, когда она возвращалась домой, Некур здоровался с ней, перекатываясь на спину, молотя похожими на плавники лапками воздух и ухмыляясь во всю пасть. Так он поднимал Джойс настроение, и ей удавалось воспрянуть духом. Она чуть ли не физически чувствовала, как включается ее иммунная система.

– Некур, – говорила она, – ты помогаешь мне поправляться.

Сейчас я пишу эти строки и время от времени поглядываю в окно. На задней лужайке Джойс бросает палку, Некур лает, бежит за ней, подпрыгивает в воздухе, пытаясь поймать. Должно быть, он втихаря питается взрывчаткой – столько в нем живости. И Джой смеется. Она тоже лучится жизнью и энергией.

Я стою у окна, наблюдая, как Джойс играет с собакой, и думаю об ангелах-хранителях.

Я знаю, что они существуют, ибо видел одного из них собственными глазами. Если уж на то пошло, то даже двух.

 

Ричард Волкомир

 

 

Настоящий очаровашка

 

Генри было четырнадцать лет, когда он получил в подарок 122-сантиметрового боа-констриктора. К тому времени, как я с ними познакомилась, Генри было уже семнадцать, а Джордж – так звали удава – достиг длины в два с половиной метра. Джордж процветал, а вот у Генри дела были совсем неважные.

Я до сих пор улыбаюсь, вспоминая день, когда мы втроем познакомились: в этот день родители Генри проводили со мной собеседование (они искали медсестру для мальчика). У Генри была мышечная дистрофия, он постепенно слабел, и родители уже не справлялись с удовлетворением его потребностей в одиночку. Пока родители изучали мое резюме, я вошла в комнату Генри, опустилась на колени и заглянула в глаза этому рыжеволосому, точно морковка, парнишке. Оценив взглядом его исхудалое, искривленное тело, пристегнутое ремнями к инвалидной коляске, я сказала:

– Привет, парень. Тебе нужна помощь, верно?

Его глаза весело уставились на меня в ответ, светясь интеллектом и проказливостью. Генри придумал для меня испытание, своего рода боевое крещение.

– Да, нужна. Как насчет того, чтобы принести сюда Джорджа?

Я легкомысленно ответила:

– Да, конечно, а где он и кто это? – Я обвела взглядом комнату, рассчитывая увидеть кота, пса, даже мягкую игрушку. Мой взгляд упал на большое стеклянное, похожее на ящик сооружение на другом конце комнаты.

– Джордж – это мой боа, – смешливо фыркнул Генри. – Не могли бы вы мне его принести?

Змея! Я была превосходной медсестрой, и на мои услуги выстраивалась очередь. Я понимала, что могу уйти отсюда в любую секунду, пока еще не согласилась на эту работу. Размышляя над ситуацией, снова посмотрела на Генри. Боже, какой милый парнишка, – подумала я. Еще раз обвела взглядом комнату. Стопки автомобильных журналов, книги, блокноты и карандаши грудой лежали на складном столике, который служил Генри в качестве письменного. Плакаты с гоночными машинами и фотографии футбольных героев висели на стенах. Это был настоящий мальчишка, худенький подросток, иссушенный болезнью, однако дух его остался несломленным, и в нем горела страсть к необычному. Он всегда был готов подшутить над новым лицом и бросить вызов. Я поняла, что хочу эту работу.

– А, э-э, как мне его поднять? – спросила я, заглядывая в клетку со стеклянными стенками, в которой лежало нечто, напоминавшее гигантский свернутый кольцами канат, вполне большой, чтобы поставить на якорь «Титаник».

Генри хмыкнул:

– Очень осторожно. Мягко прихватите его одной рукой сразу за головой, а тело поддерживайте другой.

– И это все? Это все твои инструкции? – переспросила я. Открыла крышку на петлях и потрогала холодную рептилию дрожащими пальцами. Змея едва ощутимо шевельнулась при прикосновении. Я могу это сделать, думала я. Чуть замешкалась, ожидая притока храбрости, но напрасно: его так и не случилось. Один глубокий вдох – и я сделала решительный шаг, ухватив огромного Джорджа и медленно поднимая его из клетки. Еще не успела полностью приподнять его тело, как два с половиной метра громадного пресмыкающегося быстро и плотно обвились вокруг моей руки. «Я могу это сделать», – снова и снова повторяла я себе.

Генри безмолвно и пристально следил, как я пересекаю комнату, неся на себе тяжелый и длинный груз чистых мышц.

– Что ты хочешь, чтобы я с ним сделала? – спросила я.

Генри ответил:

– Просто уложите его голову и верхнюю часть тела мне на колени. Джордж любит, когда его гладят.

Так состоялось мое знакомство с Джорджем. По мере того как шли месяцы, стало очевидно, что Джордж был одним из главных мотиваторов в жизни Генри, если не единственным.

Генри приходилось трудно, когда мы совершали редкие вылазки на люди, чтобы пообедать в «Макдоналдсе» или побывать в книжном магазине. Люди откровенно, во все глаза пялились на то, как Генри с трудом справлялся со своей порцией или пытался листать книги тремя пальцами – единственными частями тела, которые еще подчинялись ему.

Но каждую неделю мы обязательно ездили в зоомагазин покупать еду для Джорджа. После того как Генри был тщательно выкупан, обихожен и причесан, я осторожно усаживала его в кресло и везла к своей машине. Далее после множества маневров я аккуратно пристегивала и обкладывала его подушками на пассажирском сиденье, складывала коляску и размещала ее в багажнике. Все это занимало два часа: два трудных часа для меня, два болезненных часа для Генри, поскольку мы оба силились не причинить боли его чувствительному телу – невыполнимая задача. Потрясающее доказательство преданности Генри своему гигантскому любимцу!

Однажды Джордж пропал. Дядя Генри приезжал погостить на выходные и по забывчивости оставил крышку его клетки открытой. Мы с родителями Генри обыскали каждый уголок элегантного, но спартански обставленного дома, в котором все должно было обеспечивать легкое передвижение кресла-коляски. Джорджу негде здесь спрятаться, думали мы. Но змею тем не менее найти не смогли.

Прошел месяц. Генри был на удивление спокоен, убежденный, что Джордж рано или поздно объявится сам. Мне было жаль Генри, но я не могла положа руку на сердце сказать, что хоть сколько-нибудь скучала по Джорджу.

Однажды утром я приехала и направилась будить Генри. И там, рядом с ним в постели, вытянувшись почти во всю свою длину, лежал Джордж. Оба сладко спали. Меня шокировала собственная реакция, но это зрелище показалось мне одним из самых очаровательных и трогательных за всю мою жизнь. Джордж наконец завоевал мою симпатию!

В последующие месяцы здоровье Генри продолжало разрушаться, его тело все больше скрючивалось, дыхание становилось все более затрудненным. Однако он сохранил возможность пользоваться тремя пальцами, выполнял домашние задания и час за часом сидел, поглаживая Джорджа. Три хрупких подвижных пальца самоотверженно поддерживали ласковую связь между мальчиком и удавом – вплоть до последнего дня.

В этот последний день Генри написал мне записку. Конверт с моим именем обнаружился на его письменном столике. Я была тронута до глубины души, поскольку сильно привязалась к этому мужественному парнишке. Он начал письмо с благодарности за помощь с Джорджем, и, дав понять, что мои невольные нежные чувства к боа не остались для него тайной, писал о своей уверенности в том, что может рассчитывать на меня: я позабочусь о Джордже теперь, когда Генри не стало. На мгновение я запаниковала – пока не заметила постскриптум. Под смайликом Генри сообщал, что мне не придется беспокоиться: человек из службы доставки согласился взять Джорджа к себе.

Ах, Генри, думала я, ты все продолжаешь дразнить меня! Но я не забыла ласково погладить Джорджа еще один, последний раз, прежде чем уехать.

 

Линн Лейтон Зелински

 

 

Сокс

 

Когда мне было лет шесть или семь, у меня был маленький щенок-дворняжка по кличке Сокс. Мы с Соксом были неразлучными приятелями в те полгода, которые он прожил со мной. Он спал в изножье моей кровати. Последним, что я ощущал вечером, и первым, что будило меня по утрам, было его теплое, гибкое тельце. Я любил его нежной любовью, которая не померкла с годами.

Однажды Сокс пропал. В нашем районе прошел слух, что кто-то заманил его в машину, но точно выяснить ничего так и не удалось.

Сокса все не было, и я вечер за вечером плакал до изнеможения, пока не забывался сном. Если вы никогда не теряли собаку, вам такие чувства незнакомы, но поверьте мне, со временем эта боль почти не ослабевает. Родители перепробовали все способы помочь мне хоть немного утешиться, но ничто не помогало. Зрелость и годы затянули эту рану, так что ее больше не было видно поверхностным взглядом, но она так и осталась внутри меня.

Однажды, много лет спустя, мои чувства вновь вырвались наружу. Мы с семьей были в гостях у моих родителей в северном Мичигане, на принадлежавшем им участке в лесу, когда наш семейный «хвостик», пес-дворняга Бакшот, куда-то пропал.

Старина Бак был отличной собакой. Он напоминал скорее большого милого медвежонка, чем настоящего пса, и в тот день, видимо, решил посмотреть, что скрывается там, на другой стороне горы.

Его исчезновение особенно больно ударило по моему семилетнему сыну Крису, поскольку Крис считал Бака своей личной собственностью. Другие дети тоже любили Бака, но не так, как Крис.

Крис был типичным веснушчатым парнишкой со щербатой улыбкой и пухлыми щечками. Он ухитрялся напускать на себя печальный и жалобный вид даже тогда, когда был счастлив. А уж когда его сердечко ныло, у самих ангелов перехватывало дыхание.

Крис боялся, что его приятель пропал навеки, и, глядя на сына, я чувствовал, как нить прожитых лет стремительно отматывается обратно. Я снова видел себя и Сокса. Застарелая боль вернулась.

Начинал моросить дождь, когда я сел в свой джип и принялся колесить по проселочным дорогам, то и дело останавливаясь, чтобы позвать Бакшота, и в голосе своем слышал пугающе лихорадочные нотки. Мысленным взором я видел Криса, мокнущего под дождем, в дождевике не по росту, ищущего утраченные надежды.

Проехав немало километров и охрипнув от крика, я так и не смог найти нашего семейного любимца. Вернувшись к дому, я припарковал джип и пошел дальше пешком, избегая взгляда Криса, не желая признать, что, возможно, городской пес безнадежно заблудился в этой дикой глуши.

Я забрел в самую глубь небольшой территории, которую местные называют Мертвецким Болотом, сердито бормоча себе что-то о собаках и о том, какую власть они имеют над маленькими мальчиками. Если вы когда-нибудь бродили в одиночестве по лесу, когда сгущаются сумерки, то знаете, какого рода трюки способно проделывать с человеком воображение. Я чувствовал, как затуманивается мое зрение. Старая боль всплывала на поверхность.

Я шел, кричал, бежал и потел, преодолев, наверное, километров восемь; потом, утомившись, присел на плоский валун рядом с луговиной и попытался понять, как я буду говорить маленькому человечку, который жил в моем доме, что не смог найти его собаку.

И вдруг за моей спиной послышался шорох. Резко развернувшись, я увидел: старина Бак мчится ко мне прыжками, и на морде у него то самое выражение «где-ты-черт-тебя-подери-был-все-это-время», которое мастерски напускают на себя сбежавшие собаки, когда их наконец находят. Мы вместе покатились по земле, и мои расстроенные чувства без следа растворялись во влажных папоротниках. Спустя пару минут я дал псу команду «к ноге», и мы наполовину похромали, наполовину побежали обратно к хижине.

Когда мы вышли из леса, мой сын с вытянувшимся личиком, мой собственный отец и бродяга-дворняга принялись обниматься друг с другом. И тут меня озарило.

У меня было такое ощущение, словно я перенесся назад во времени, чтобы увидеть ту сцену возвращения, на которую я надеялся, но так и не пережил тогда. Здесь был мой отец, который снова выглядел на тридцать лет. Маленький мальчик, обнимавший пятнистого пса, был мной – четверть века назад. А старина Бак? Он был еще одним любимым беспородным псом, который наконец отыскал обратную дорогу.

Сокс вернулся домой.

 

Стив Смит

 

 

Дженни и Брюси

 

Дженни Холмс боролась с лишним весом всю свою молодую жизнь, каждый день. Когда ей было двенадцать, она не была толстой, хотя ей так казалось, поскольку девочка мечтала быть изящной, как модель. Подающая надежды гимнастка Дженни хотела быть стройной и жилистой, как олимпийская чемпионка Надя Команечи. Ей не удавалось сбросить вес до шестнадцати лет. В то время она потеряла девять килограммов из-за переживаний, вызванных расставанием с первой любовью – это была своеобразная месть «бывшему». И началась ее долгая битва с едой и весом, длившаяся двенадцать лет, в течение которых она снова и снова пыталась сбросить вес, но он каждый раз возвращался.

Дженни и не догадывалась в те годы, что изменения в ее самовосприятии не будут иметь ничего общего с низкокалорийными коктейлями, счетом калорий или даже отказом от мороженого и шоколада. Этот дар ей предстояло принять от собаки.

Брюси появился в жизни Джен в ее 29-й день рождения – как подарок от мужа Джона. Дженни к тому времени была счастлива в браке и стала матерью двоих детей. Ей принадлежал успешный небольшой бизнес по продаже футболок с оригинальными принтами. Пытаясь не терять чувства юмора в связи со своими попытками похудеть, она придумала футболку и для себя с надписью: «Лакомый кусок – лишний жир на бочок». Никто никогда не называл ее жирной. При росте около ста шестидесяти трех сантиметров и весе шестьдесят восемь килограммов ее ноги были мускулистыми, бедра – округлыми, но туловище оставалось подтянутым. Она стала женщиной с женственными формами, но по-прежнему ненавидела свою «заднюю часть». Дженни продолжала страстно мечтать о стройном, худеньком, мальчиковом образе модели.

Брюси, светлошерстный щенок лабрадора, вошел в ее жизнь в комплекте с жаркими поцелуями и прыгучей индивидуальностью. Он не был вспомогательным средством для эффективности диеты; он должен был стать партнером по бегу. Джон любил Дженни в любом ее виде, но знал, что Джен было проще мириться с собой и своим телом, когда она бегала. Муж не мог сам тренироваться вместе с ней, поскольку у него была больная спина. И эта работа была поручена Брюси.

Поначалу Брюси и Дженни пробегали только по пятьдесят шагов за раз, и на каждый беговой отрезок приходилась сотня шагов, проделанных пешком. Я не буду выглядеть глупо, начиная со столь малого, думала Джен, поскольку косточки Брюси еще слишком юны, чтобы заставлять его бегать намного дольше. Она была права, и первоначальные ограничения Брюси дали ей время, чтобы наращивать нагрузки постепенно, не чувствуя себя при этом неловко.

Однако через десять месяцев Брюси стал вполне взрослым, чтобы пробегать по нескольку километров в день, а Дженни набрала нужную форму, чтобы не отставать от него! Они вместе ежедневно увеличивали дистанцию пробега.

До появления Брюси в жизни Дженни одной из ее проблем, связанных с физическими нагрузками, была стабильность мотивации. Во всех книгах и статьях, которые она читала, авторы советовали объединять усилия с партнером по пробежкам. Однако двуногие партнеры всегда подводили ее. Одна подруга переехала в другое место. Вторая коллекционировала травмы во время бега, как иные собирают почтовые марки. Третья попросту бросила это занятие. Дженни поняла, что и последний партнер скоро «соскочит», когда он начал выдумывать отговорки типа «сейчас моя очередь мыть посуду» – и это в шесть утра! Ей не хотелось в этом признаваться, но и она сама, бывало, примерно так же подводила других. Дженни полагала, что с Брюси дело кончится тем же. Она знала, что он будет бегать с ней, но не рассчитывала, что щенок поможет ей с мотивацией.

Ах, как она ошибалась! В первое же утро, когда Джен захотелось поваляться в постели, Брюси стал вылизывать ее лицо. Когда она укрыла голову подушкой, он откопал под одеялом пальцы ее ног. Дженни плотнее зарылась ступнями в постель, тогда Брюси запрыгнул на кровать. После того как она спихнула с себя двадцать семь килограммов живого лабрадорского веса, он заскулил и замолотил хвостом по деревянным половицам, как завзятый барабанщик. Он умолкал, когда она шикала на него, но тут же принимался снова лизать ее лицо! В то утро – как и во все последовавшие – Джен и Брюси пошли бегать.

Дженни не думала, что у нее хватит мужества бегать и зимой, но Брюси был тверд, как скала. Качая головой и не веря своим глазам, когда пес резвился в снегу и лаял под окном Дженни, чтобы разбудить ее, Джон решил подарить жене теплый и легкий спортивный костюм для зимнего бега. Весна принесла с собой слякоть и дожди, но Брюси по-прежнему хотел бегать, и что оставалось делать Дженни? Они вместе терпели морозы и сугробы. Уж конечно, как-нибудь да потерпят и слякоть на размокших дорожках. Кроме того, она тоже стала Брюсовым партнером по бегу. Она уже даже не пыталась говорить «нет» этим большим шоколадным глазам, которые преданно глазели на нее каждое утро, когда Брюси приходил к ней с поводком в зубах. Иногда он даже сам притаскивал ей кроссовки.

Они бегали вместе десять лет. Когда артрит и возраст вынудили его лежать на крыльце, дожидаясь возвращения Дженни с тренировки вместе с новым щенком, Брюси, казалось, не имел ничего против. Он лежал, опустив голову на лапы, пока не замечал, что они появились в поле зрения, и тогда его хвост начинал взволнованно колотить по веранде. Когда они добирались до подъездной дорожки, он с охотой шел здороваться, и все его тело дрожало от восторга, как и тогда, когда он сам был щенком.

Брюси умер в прошлом году. Джен, Джон и их дети развеяли его прах над лесной тропой, по которой они с Дженни так часто бегали месте. Сегодня Джен продолжает бегать с молодой