Социальная трансформация: модернизационная рамка.

По мере накапливания опыта реализации модернизационных проектов, осмысления причин острейших кризисов, возникавших в результате их краха («исламская революция», как ответ на социокультурный крах проводимого шахом модернизационного проекта, лишь один, пусть и очень яркий пример), в центр внимания встала проблема некризисного, в иных концепциях «органичного» развития. Слишком многие сценарии модернизации (как мы это видели при обзоре теоретических подходов) приводят к кризисам, чтобы можно было оставить этот факт без внимания.

Но анализ лишь самих модернизационных сценариев не позволяет вскрыть подлинные причины кризисов, создать сколько-нибудь надежную основу для их предвидения. Для этого необходимо включить в рассмотрение дополнительные внешние факторы, обусловливающие органичный или, напротив, кризисный ход модернизации, т.е. необходим выход на более высокий уровень анализа.

Трансформация. В социальной теории сложилось научное направление, связанное с анализом процессов социального функционирования в условиях качественных общественных изменений, как целенаправленных, так и «естественных», т.е. не связанных с каким-либо проектом, - трансформация.

Сегодня ведутся широкие дискуссии относительно теоретико-методологических подходов к анализу социальной трансформации. Автор в данной работе близок к деятельностному подходу, который обосновывает Т.И. Заславская, рассматривающая взаимодействие основных социальных акторов, с одной стороны, и социальных институтов, с другой/1/.

Отличие представленного здесь подхода - рассмотрение процессов трансформации путем инкорпорирования в него классическую веберовскую схему, сфокусированную на процессах распада традиционного общества, становлении модерного социума с возрастанием роли рационализации деятельности. Эти процессы меняют структуру массовых моделей социального действия (традиционная, аффектированная, ценностно-рациональная и целе-рациональная модели), т.е. меняют соотношение слоев и групп населения, ориентированных на соответствующие модели.

Здесь можно согласиться с точкой зрения Р. Будона: «нам представляется необходимым подчеркнуть, что веберовская парадигма методологического индивидуализма не ограничивается анализом процессов, происходящей в кратчайшей и средней по размерам временной перспективе; она может быть успешно приложена и к более длительным процессам»/2/.

Для характеристики процессов трансформации с предлагаемой точки зрения, важно охарактеризовать две взаимосвязанные стороны преобразований:

· институциональные, связанные с намеренным изменением номинальных установлений (формальных норм, процедур или правил) и «естественным» формированием неформальных норм, обусловливающих в своей совокупности перемены в функционировании социальных институтов;

· процессуальные, вызванные переменами в макросоциальных моделях деятельности людей в рамках соответствующих социальных институтов.

При таком подходе взаимосвязь моделей социального действия, ценностных оснований, лежащих в их основе, функционально увязана с теми социальными институтами, в рамках которых реализуется соответствующее действие.

«Роль идей, ценностей и более широко, мыслительных данных зависит, таким образом, от структуры ситуаций, которые подлежат анализу в ходе того или иного исследования. Некоторые ситуации ставят такие проблемы, которые актор не может легко решить, если он не имеет идеологических убеждений. Другие ситуации, напротив, могут восприниматься «рационально» или квазирационально. В них актор способен с легкостью оценить одновременно весь спектр возможных линий поведения, определить и выбрать наиболее предпочитаемую из них»/3/.

Такой подход, как представляется, позволяет лучше понимать характер процессов трансформации, различать ситуации, в которых ценностная сторона носит превалирующий характер от тех, где действуют сугубо прагматические мотивы. Это соображение существенно в связи с тем, что в последнее время, видимо в порядке реакции на длительное игнорирование социокультурных и идеологических факторов, заметна тенденция абсолютизации роли культуры, которую стремятся теперь представить в качестве жесткого ограничителя процессов развития. Наше дальнейшее рассмотрение, хочется надеяться, позволит внести посильный вклад в более сбалансированное представление данной проблемы.

Трансформации в этой связи требуют не только распознавания различий между тем, что практикуется и тем, что проповедуется, но и изменения пути нашего мышления. Эйнштейн выразил это мощно и кратко: "Без изменения способа мышления мы не в состоянии решить проблемы, созданные современным образом мышления"/4/.

З адача трансформационного анализа - выявление того, в какой мере и в каких формах изменение базовых, доминирующих моделей социального действия влияет на характер функционирования социальных институтов, на их развитие и, наоборот, каким образом перемены в номинальных институциональных нормах могут влиять на массовые модели социального действия. В свою очередь изменения в структуре моделей социального действия неизбежно оказывают влияние на ценностный фундамент функционирования этих моделей. При таком понимании культура уже не только фундамент развития. Социокультурная динамика – мощный стимул развития.

Таким образом, предметом трансформационного исследования являются взаимодействия изменений формальных и неформальных установлений, регулирующих функционирование социальных институтов, с одной стороны, и изменений в моделях социально-экономического и политического действия, осуществляемых в рамках рассматриваемых социальных институтов, с другой/5/.

Такой подход позволяет учитывать сценарии модернизации, в которых введение институциональных норм, расходящихся с ожиданиями включенных групп, не приводит к ожидаемым переменам в функционировании этих институтов. Перемены в нормативных установлениях оказываются не подкрепленными соответствующими изменениями в моделях социального действия. В результате возникает часто наблюдаемая дисфункция рассматриваемого социального института. Возможна и симметричная ситуация, когда «естественные» изменения в моделях социального действия, меняющие в свою очередь неформальные правила функционирования социального института, вступают в противоречие с номинальными установлениями.

Здесь следует обратить внимание на временной фактор соответствующих изменений. Именно временная протяженность рассматриваемых процессов в большой мере определяет финальный характер взаимодействия моделей социального действия и институтов. Бывает, что время лечит. Но бывает, что время лишь копит противоречия и готовит взрыв.

Это обстоятельство вводит в наше рассмотрение проблемы адаптации. Процесс социальной адаптации характеризует:

1 способность различных социально-экономических слоев и групп населения, включая и элиты, осмысленно ориентироваться в существующей социальной и хозяйственной ситуации;

2 адекватность вырабатываемых ими моделей социального поведения сложившейся институциональной среде;

3 рациональность использования различных располагаемых ресурсов для реализации своих потребностей и интересов.

В ходе этого процесса население осуществляет собственную, во многом субъективно обусловленную интерпретацию сигналов, посылаемых ему с макроуровня (путем установления норм и соответствующих санкций за их нарушение) на микроуровень, на уровень реальной деятельности населения.

Р. Будон в своем анализе социальных теорий делает вывод: «…даже если гипотеза, в соответствии с которой актор стремится адаптироваться к новым для него ситуациям, все же обладает универсальной значимостью, то форма этой адаптации будет зависеть от структуры ситуации. Парето наблюдал такое явление: люди могут построить мост, прибегая к использованию того, что называют «логическими» действиями (т.е. они делают рациональный выбор, основанный на научных данных), но не способны, действуя подобным образом, избрать депутата/6/.

Эти эффекты во многом обусловлены тем, что смыслы, возникающие в результате соответствующей интерпретации социального функционирования, составляют ту субъективную картину реальности, к которой, собственно, и адаптируется население. Иными словами, в ходе адаптации население, его слои и группы выступают в роли эффективного "социального критика", проверяющего практичность соответствующих нормативных установлений, их соответствие сложившимся социальным, культурным и хозяйственным практикам. В ходе такой «социальной критики» также определяется эластичность таких практик, их возможность приспосабливаться к новым требованиям.

Если же дело не может ограничиться приспособлением сложившихся практик и нужно освоение качественно новых процесс адаптации переходит к иным механизмам, требующих сильных стимулов для такого освоения, а также наличия ценностной санкции. Хорошо известны случаи, когда люди, располагавшие необходимой квалификацией и другими социальными ресурсами, не смогли адаптироваться к изменившейся реальности. Смена модели социального действия для них была «табуирована» высокозначимыми ценностями.

Адаптация также является макросоциальным механизмом, обеспечивающим оценку населением возможностей и условий решения своих насущных проблем, которые предоставляет наличная институциональная среда. Например, эти оценки являются необходимой предпосылкой для формирования и реализации моделей социальной мобильности, являющихся неотъемлемым элементом современной стратегии модернизации. Формирование таких моделей и реализация соответствующих практик в условиях современной экономики – один из самых мощных ресурсов развития.

Вполне очевидно, что соответствующие оценки предопределены не только самим характером институциональной среды, но и теми микросоциальными позициями, с которых осуществляется эта оценка. Т.е. диспозиция отношения к тем или иным институтам, институциональной среде в целом, формируемая в ходе адаптационных процессов, является, продолжая рассмотренный выше пример, важным условием для последующего формирования моделей социальной мобильности.

Одновременно соответствующие оценки обусловливают формирование системы неформальных норм, корректирующих или даже противостоящих номинальным установлениям. При этом, как это вполне очевидно, что эти неформальные нормы и правила выступают более сильными регуляторами социальной деятельности. Наличие сильного «зазора» между неформальными практиками, с одной стороны, и номинальными установлениями, с другой, ведет к серьезным дисфункциям. Так, коррупция лишь один из способов снижения масштабов такого «зазора». Это ни в какой мере не оправдывает коррупцию, но указывает, что один из путей борьбы с ней - устранение ее макросоциального фундамента, снижение обсуждаемых «зазоров».

Для хода нашего рассуждения, ориентированного на взаимодействие процессов социальной трансформации и модернизации, важен вывод, что результатом адаптационных процессов является выстраивание социальной диспозиции слоев и групп населения, различающихся своим отношением к характеру трансформационного процесса.

Эта диспозиция в значительной мере является основанием для социальной стратификации в обществе, испытывающим быстрые социальные изменения. Без этого основания стратификации вряд ли возможно связать социальные позиции людей с их социальными позициями и социальными действиями. В частности соответствующая диспозиция во многом определяет уровень социальной поддержки идущих преобразований. В этом смысле представления об исходной диспозиции и сценарии ее потенциальной динамики являются важной компонентой любой ответственной стратегии модернизации.

Значение адаптационных процессов для формирования моделей социального действия в условиях радикального изменения институциональной среды и, следовательно, для всего хода процессов трансформации ярко показывает К. Поланьи на примере формирования новых городов в ходе Промышленной революции в Англии: «В новых городах не было давно и прочно сложившегося среднего класса, не существовало крепкого ядра ремесленников и мастеров, почтенных мелких буржуа, способных послужить ассимилирующей средой для неотесанных работяг, которые привлеченные в город высокими заработками или согнанные со своей земли ловкими огораживателями, тянули лямку на первых капиталистических фабриках, Промышленный город центральной или северо-западной Англии представлял собой культурную пустыню, его трущобы лишь отражали отсутствие какой-либо традиции и чувства гражданского достоинства. Брошенный в эту страшную трясину убожества и нищеты, крестьянин-иммигрант или даже бывший йомен, или копигольдер быстро превращался в какое-то, не поддающееся описанию болотное животное. Дело не в том, что ему мало платили или заставляли слишком много работать – хотя и то и другое происходило слишком часто, дело в том, что физические условия, в которых он теперь существовал, были абсолютно несовместимы с человеческим образом жизни... И все же положение не было безнадежным: пока человек сохранял определенный статус, служивший ему опорой, пока перед ним была модель поведения, заданная ему родственниками и товарищами, он мог бороться и, в конечном счете, восстановить свое нравственное достоинство»/7/.

Эта довольно длинная цитата основоположника теории трансформации вызывает явные ассоциации с ситуацией в России на рубеже XIX и XX веков, в СССР в 30-х годах. Она ясно показывает, что сходная социально-экономическая и институциональная ситуация порождает сходные социокультурные проблемы, ставящие перед исследователем близкие задачи.

Адаптирующиеся социальные субъекты в своей роли «социального критика» выявляют дисфункции, необходимость (реализуемую или игнорируемую) соответствующих институциональных изменений. Это означает, что в поле нашего рассмотрения оказываются взаимно стимулируемые изменения моделей социального действия, с одной стороны, и функционирования социальных институтов, с другой.

Соответственно, позитивный результат социальной трансформации – введенные в ходе реализации модернизационного проекта институты приходят в определенное социокультурное равновесие с изменившимися моделями социального действия. Напротив, рост социальных напряжений в ходе адаптации приводит к негативной оценке вводимых институтов. Социокультурный «зазор» между вводимыми институтами, с одной стороны, и социальными практиками, с другой, превращается в отторжение. Трансформационные напряжения быстро превращаются в модернизационный кризис.

Темп трансформационных изменений также не может рассматриваться оторвано от их содержания, т.к. он тесно связан с возможностями адаптации и ее результаты, как это было рассмотрено выше, в большой мере влияют на характер трансформации.

Этот темп неизбежно является проблемой для основных социальных групп, вовлеченных в процесс перемен. Его оценка связана с теми усилиями, которые необходимы соответствующим слоям и группам населения для адаптации к новым условиям. Таким образом, предметом трансформационного исследования являются относительно быстрые изменения социальных институтов, с одной стороны, и моделей социального действия, с другой. При медленных, «незаметных» изменениях институтов и моделей социального действия, характерных для традиционного общества, эти изменения перестают быть проблемой и, следовательно, предметом исследования.

При рассмотрении теоретических проблем трансформации необходимо прояснение ключевых факторов, определяющих ход трансформационного процесса, его траектории.

Социокультурные трансформационные напряжения. В качестве одного из таких факторов следует выделить социокультурные напряжения. Под социокультурными напряжениями будем понимать массовую проблематизацию значимых социальных ценностей, способную оказывать существенное воздействие на доминирующие модели социального действия, вызывая тем самым значимые институциональные дисфункции.

Из такого подхода видно, что социокультурные трансформационные напряжения самим фактом своего возникновения вызывают дисфункцию и, соответственно, проблематизацию статуса социальных институтов, подрывая тем самым их легитимность. Этим создаются предпосылки для оппортунистического поведения социальных субъектов; для противоречий между номинальными институциональными установлениями, с одной стороны, и меняющимися массовым сознанием и социальной практикой, с другой.

В качестве гипотезы можно выдвинуть два источника возникновения социокультурных напряжений:

· накапливающиеся в течение длительного времени противоречия между меняющейся социальной практикой, с одной стороны, и консервированными социальными институтами, с другой. Легко увидеть близость этой позиции к марксистскому подходу к анализу социальных изменений. Принципиальным отличием здесь является введение социокультурного измерения соответствующих напряжений, открывающего другие, более разнообразные перспективы анализа таких изменений;

· массовая проблематизация базовых социальных ценностей, связанная с поисками метафизических оснований социального бытия. Масштабы и глубина такой проблематизации могут быть непосредственно не связаны с напряжениями, связанными с рациональной оценкой наличной социальной практики. Их источниками могут стать миссионерская или пропагандистская деятельность, переинтерпретирующая и источник, и масштаб существующих в обществе проблем. История знает много примеров подобного хода событий. Реформация лишь самый впечатляющий. Вполне очевидно, что в основе такого взгляда на источники социального напряжения лежат веберианские взгляды.

Внимание к рассмотрению социокультурных трансформационных напряжений обусловлено тем, что здесь «узел» соответствующих изменений. Значимые изменения моделей социального действия неизбежно требуют ценностной санкции, т.е. проблематизируют значимые, регулятивные ценности, превращают эти изменения в социокультурную проблему. Институциональные изменения, в свою очередь, как было показано выше, также получают социокультурное измерение, получая соответствующую санкцию или, напротив, вызывая отторжение. В этом смысле можно сказать, что социокультурное измерение трансформационных преобразований выступает специфическим отражением, позволяющим проникать в существо этих изменений, оценить их характер и предвидеть возможные модернизационные последствия.

Формирование большинства трансформационных напряжений определяется конкретным социально-историческим и социокультурным характером эрозии традиционного общества. Одним из наиболее распространенных объектов трансформационных исследований является переход от традиционного к модернизованному обществу, в рамках которого, по преимуществу, реализуются модернизационные проекты. В этом смысле трансформационные изменения выступают внешней рамкой для модернизационных проектов.

Такое понимание трансформации вовсе не означает, что трансформация - лишь пассивный ограничитель модернизационных проектов. В этой связи важно хотя бы кратко обсудить и обратные влияния модернизации на характер взаимодействия моделей социального действия и институциональной среды.

Вполне очевидно, что модернизационные проекты, активно меняющие институты, создают благоприятные возможности одним моделям социального действия, конкретным социальным практикам и закрывают дорогу другим. Этим самым они активно воздействуют на всю социокультурную ситуацию в обществе. Успешными оказываются люди с одними ценностями, а «лузерами», с другими. В результате вся прежняя иерархия ценностей оказывается под вопросом, предметом острой проблематизации. Практически неизбежна ее перестройка, в той или иной мере меняющая ход трансформационных процессов со всеми рассмотренными выше проблемами и потенциальными кризисами. Это вовсе не означает, что возможны лишь негативные сценарии хода событий.

Напротив, успешные модернизационные проекты практически всегда связаны с обращением к тем позитивным ценностям, которые уже остро проблематизированы наличным обществом, но не находят поддержки действующими институтами. Вспомним хорошо известное определение революционной ситуации.

Выживание реформ 90-х годов, несмотря на все их издержки, было связано с их обращением к крайне актуальной ценности индивидуального активизма, блокированной предшествующим режимом. Ключевые, наиболее активные и влиятельные слои общества были готовы отбросить все иные критерии оценки общественного развития при сохранении им недавно полученных возможностей вертикальной мобильности и самореализации. Рациональная оценка итогов преобразований, прежде всего, переоценка наличных возможностей и реальных достижений, созданных ходом реформ, существенно снизила эмоциональный градус поддержки этих реформ.

Важный урок ранее реализованных модернизационных проектов рассмотренных в их трансформационном измерении состоит в том, что успешно лишь обращение к реально актуальным, проблематизированным ценностям, а не тем, которые дороги самим реформаторам. Без такого понимания велик риск натолкнутся на глухую стену непонимания и сопротивления. Это, прежде всего, намек нашим либералам, которые никак не могут ни понять, ни смириться с тем, что либеральные ценности не находятся в числе самых актуальных для наиболее влиятельных групп. Но это совсем не означает, что у либерального проекта вовсе нет перспективы.

Более того, без инкорпорирования либеральных ценностей в этическую основу российского общества у стратегии российской модернизации нет перспективы. Высокая социальная динамика, эффективность социальных институтов трудно достижимы без регулятивного влияния этих ценностей. Но при этом либеральная индоктринация невозможна существующими адептами либерализма. Они плохо «монтируются» с ценностями патриотизма, являющимися высокозначимыми в современной России. Также эта индоктринация вряд ли возможна непосредственно и очень быстро. Здесь необходима сложная идеологическая цепочка, доктринальное увязывание либеральных ценностей с теми, которые уже прочно вошли в этический фундамент современного российского общества. Например, в пакете с уже упоминавшейся ценностью активизма.

Так, лавируя, меняя «галсы», но сохраняя общие стратегические ориентиры модернизации, возможна определенная корректировка трансформационных рамок с целью создания более благоприятных предпосылок для реализации модернизационного проекта.

Однако сразу же следует предостеречь ретивых культуртрегеров и политтехнологов. Во-первых, возможности подобного социокультурного проектирования вполне ограничены опасностью затрагивания базовых социальных ценностей. Это сразу же взрывает ситуацию и сводит на нет все предшествующие усилия. Во-вторых, довольно рискованны. Наши знания социокультурных и макросоциальных процессов всегда будут недостаточны для того, чтобы избежать существенных и принципиально неустранимых рисков запуска социокультурных напряжений, готовых вылиться в модернизационный кризис.

Как уже отмечалось, большинство модернизационных проектов привязаны к базовому переходу от традиционного к модерному обществу. Этот переход связан с мощными макросоциальными напряжениями, возникающими в результате, как процессов эрозии традиционного общества, так и намеренных преобразований, включая модернизационные проекты. Иные макросоциальные условия реализации модернизационных проектов также связаны с этой проблемой. В силу этого, важным предметом нашего анализа является модель преодоления этих напряжений.

В соответствии с заявленным выше представлением, эрозия традиционного общества связана со снижением регулятивной роли норм и традиций и, в идеале, с постепенным развитием модернизованных механизмов макросоциального регулирования, все более основывающихся на универсалистских ценностях и личностном рациональном выборе. В иных социальных обстоятельствах соответствующие напряжения возникают в результате снижения регулятивной роли ранее усвоенных универсалистских ценностей, упадком общей социальной интеграции.

Возникновение трансформационных напряжений связано с тем, что снижение регулятивной роли традиционных ценностей и норм и соответствующее усиление роли универсалистских ценностей редко проходит синхронно, с сохранением общего уровня социальной интеграции и макросоциального регулирования. Даже в тех случаях, как это было в истории России, когда процесс смены механизмов социального регулирования осуществляется в течение очень длительного времени, «послойно», сверху вниз, захватывая сначала элитные группы, а затем все более широкие внеэлитные группы, возникает достаточно длительный период общего ослабления макросоциальных регулятивных механизмов/8/.

В случае России это ослабление имело еще и другие корни, которые будут обсуждены ниже.

Общество (в лице субъектов, способных на социальную рефлексию) воспринимает подобную ситуацию в форме религиозного или морального кризиса. История Древнего Рима дает немало прекрасных примеров страстных обличений «утраты республиканских доблестей», «морального падения Рима».

Другим источником возникновения социокультурного трансформационного напряжения является резкое падение значимости универсалистских ценностей, сменяющих традиционные ценности и нормы, но еще не успевших прочно укорениться в ходе трансформационного перехода (Россия 17-го, Италия 20-х, Германия 30-х). 90-е годы в России также являются хорошим примером существенного снижения регулирующей роли универсальных ценностей. Этот кризис был крайне обострен тем, что базовые социальные ценности были жестко идеологически «упакованы».

Дискредитация коммунистической идеологии создала серьезный регулятивный вакуум, воспринятый как «нравственная катастрофа». В то же время следует указать на то, что в дальнейшем произошло «расклеивание» идеологически акцентированных ценностных элементов, действующих преимущественно в государственно-политической сфере, с одной стороны, и идеологически нейтральных ценностей, действующих, по-преимуществу, в партикулярной сфере, с другой. Это «расклеивание», как будет показано ниже, сыграло свою существенную роль при формировании новой институциональной среды в постсоветской России.

Такое напряжение создает серьезную проблему его преодоления, поиска обществом (осознанно или неосознанно) путей макросоциальной реинтеграции на новой ценностной и, соответственно, нравственно-этической основе. Для нашего рассмотрения проблема реинтеграции приобретает особое значение, т.к. на ее основе может быть создан этический фундамент, корпус неформальных, надконституционных норм, которые, как это хорошо известно, из институциональной теории, в большой мере определяет характер функционирования социальных институтов. Это, в свою очередь, напрямую связано с ходом и, главное, с качеством модернизационных преобразований, их органичностью, уровнем институциональных дисфункций.

Ключевое значение здесь играет определение путей преодоления трансформационного социокультурного напряжения - макросоциальной интеграции.

Макросоциальная интеграция. Теоретически легко представить ряд принципиальных моделей разрешения этого напряжения:

· идеократизация, приведение социально-экономической практики в соответствие с требованиями соответствующей идеологической (религиозной, квазирелигиозной) доктрины;

· этико-институциональный компромисс, адаптация идеологической доктрины (в явном или неявном виде) к ключевым существующим элементам социальной, прежде всего, хозяйственной жизни, с одной стороны, исключение из социально-экономической жизнедеятельности тех ее элементов, которые явно противоречат доктринальным основам морали;

· этическая сегментация, в результате которой религиозная жизнь, способы решения метафизических проблем, с одной стороны, и социально-экономическая практика, с другой, реализуются на разных, качественно различающихся нравственно-этических основаниях;

· доктринальная корректировка, изменение соответствующей идеологической, религиозной доктриной своих существенных установок с целью обеспечения нравственно-этического обоснования функционирования социально-экономического механизма;

· смена социокультурного фундамента, кардинальное изменение социокультурной системы ценностей лежащих в основе основных социальных институтов /9/.

Макс Вебер в своей работе «Протестантские секты и дух капитализма» развернул картину идеократизации - разрешения этого противоречия, основанного на более или менее последовательном приведении семейной и хозяйственной жизни в соответствие с требованиями протестантской религиозной этики/10/.

Другим ярким примером идеократизации явилась попытка Савонаролы утвердить во Флоренции нормы бедности и нестяжательства. В наше время яркими примерами идеократизции явилась исламская революция в Иране и «культурная революция» в Китае. При этом представляется вполне правомерным рассматривать в одном ряду и религиозные этические доктрины и «коммунистическую» религию.

При таком подходе можно предположить, что отмеченное А.С.Ахиезером противоборство либеральных и традиционных (архаических) ценностей, слабостью срединной (прагматической) культуры, скорее относится к индоктринации/11/.

Социокультурные основания социальной деятельности на деле обладают гораздо большей инерционностью.

Интересна попытка приведения норм хозяйственной жизни в соответствии с религиозными требованиями - борьба средневековой католической церкви вокруг ростовщичества и попыток ограничить лихоимство. Как хорошо известно, эта борьба закончилась компромиссом, в результате которого банкирская деятельность была этически инкорпорирована.

Вполне понятно, что модель этической сегментации, которая, как это вполне очевидно, тесно кореллирует с «дуалистическим» сценарием модернизации, не является реальным разрешением ни трансформационной, ни модернизационной проблемы. Она лишь создает возможность в течение достаточно длительного времени уходить от ее какого-либо реального разрешения. Также очевидно, что этическая сегментация возможна только при отсутствии в обществе активных религиозно-идеологических настроений, связанных не только с соблюдением религиозных обрядов и ритуалов, но и со следованием на практике соответствующим нравственно-этическим требованиям. Более того, длительная этическая сегментация выступает существенным фактором, разрушающим общественные нравственно-этические нормы. Одновременно, четко территориально локализованная этическая сегментация, к тому же зачастую приобретающая этническое или конфессиональное оформление создает очевидные предпосылки для сепаратизма.

В целом, этическая сегментация порождает ситуацию, когда разложение традиционного общества, снижение влияния традиций и норм, усиление роли личностного выбора не подкрепляется сколько-нибудь устойчивыми нравственно-этическими нормами. Дело даже не в том, что утилитарные, прагматические соображения все больше доминируют при принятии решений. Такая тенденция вообще характерна для секуляризованного общества и получает все большее развитие в ходе глобализации. Важнее, что в этой ситуации существенно снижается устойчивость, стабильность моделей социально-экономической деятельности, нарастает значение ситуативно-прагматического способа осознания реальности, утрачивается макросоциальная целостность общества. Для экономики такая ситуация связана с неустойчивостью функционирования институтов, падением контрактной дисциплины, ростом соответствующих рисков.

Примером доктринальной корректировки является деятельность руководства католической церкви в конце XIX века, когда были предприняты значительные усилия к приведению теологических воззрений в соответствие с требованиями капиталистической экономики, а также в 60-е годы, когда усилиями папы Иоанна XXIII в доктринальные позиции католицизма была введена социальная проблематика. Сюда же относится и «теология освобождения», приводящая доктрины католической церкви в соответствие с радикальными социалистическими воззрениями, распространенными среди католических «низов» ряда стран Латинской Америки. В этой связи следует отметить и крайне важные усилия Русской Православной Церкви, активно формирующей свои воззрения по ключевым проблемам современной социальной и экономической жизни.

Конкретный характер формирования социокультурного трансформационного напряжения и выбор модели его разрешения на предшествующем этапе развития общества, по-существу предопределяет тенденции социальной интеграции общества и ориентиры формирования его структуры мотивационных установок, характер социальной динамики.

Трансформационные напряжения, возникающие в ходе реализуемых модернизационных проектов, проведения соответствующих институциональных преобразований, обладают существенной спецификой. Здесь следует иметь в виду ряд сценариев.

Во-первых, масштабное изменение всей институциональной системы, существенно расходящееся с социокультурным фундаментом. Это, практически неизбежно влечет за собой отторжение новой системы институтов, возникновение сильнейших социокультурных напряжений.

Во-вторых, реформаторская непоследовательность, введение разнородных институтов, т.е. несоблюдение принципов комплиментарности и однородности институтов /12/. Результат - разнородные сигналы, которые посылают такие институты, социокультурная «шизофрения», мощные социокультурные напряжения.

При этом следует учитывать, что исходно бесплодны попытки построить более сложные институты, чем это позволяет сделать социокультурный уровень развития личности, доминирующие модели социальной активности и межличностного взаимодействия. Любые попытки обойти это фундаментальное ограничение неизбежно приведут к упрощению, снижению избирательности в функционирования этих институтов, их декоративности, при, возможном сохранении формальных институциональных норм.

В соответствии с представленными выше представлениями представляется вполне обоснованным выдвижение в качестве критерия завершения трансформационных процессов - достижения определенного соответствия между характером функционирования социальных институтов, с одной стороны, и характером социальной деятельности, основных групп общества, с другой. При этом возможны различные степени такого соответствия, которые будут задавать соответствующий уровень «органичности» социального функционирования, сформированного в результате трансформационных процессов.

В качестве социологического критерия завершенности трансформационных процессов можно предложить существенное снижение темпов адаптации населения к институциональным условиям. Такое снижение темпов также может достигаться при различной адаптационной структуре: соотношении групп с различной степенью адаптации (дезадаптации). Выше мы уже рассматривали влияние адаптационной диспозиции на легитимность и характер функционирования социальных институтов.

Соответственно, сложившаяся адаптационная и, соответственно, социальная структура могут рассматриваться в качестве определенной меры эффективности трансформационных процессов. Действительно, вряд ли можно оценивать такой процесс в качестве эффективного, если в его результате существенные группы населения оказались в дезадаптивном и, тем более, маргинализированном, асоциальном состоянии.

Качественно иным путем преодоления трансформационного нап